Тоска губит сознание юного принца с каждым днем все больше и сильнее, растекается вязким гнусным месивом по венам вместе с кровью и заполняет внутренности отравляющим ядом. Она везде — в каждой мысли, в каждом вздохе, взгляде, действии. Юнги просыпается каждое утро после того судьбоносного вечера с тоской на сердце и засыпает с ней же, ни на долю минуты не расставаясь с зияющей внутри пустотой. Она словно липкой грязью обволакивает, пачкает все вокруг, уродуя реальность и полосуя на живую душу, душит, перекрывает кислород, не давая и шанса вздохнуть свободно.

Разлука с человеком любимым, единственным понимающим и принимающим таким, каким являешься на самом деле, кажется непосильной ношей на хрупких плечах, и принцу кажется, что он недостаточно достойно справляется с этим грузом. Да, понимает, что Чонгук к нему обязательно вернется, найдет выход даже под угрозой собственной жизни, но это понимает мозг, а сердце ноет.

Дни идут, время неумолимо бежит вперед, на голову будущего короля наваливается столько дел и хлопот, что все время, независимо дня или ночи, у него занимает учеба и решение разного рода дел при королевском дворе, ему едва хватает времени на сон и принятие ванны с ароматными маслами, так сильно напоминающими запах его кожи. С другой стороны, Мин даже очень рад такому расположению дел, ведь мысли негативного характера просто не успевают поселиться в светловолосой голове, следовательно и тоски должно быть меньше. Ключевое здесь — должно быть.

Но каждую ночь, оказываясь в собственных покоях, принц отказывается и от компании сестры и даже от компании Сынмина, объясняя всё желанием лишь скорее прикрыть глаза и погрузиться в беспокойный сон. Мин дожидается, пока слуга застелет постель, и, пожелав доброй ночи, скорее выдворяет непонимающего такого поведения парнишку за двери. Усталый взгляд падает на письменный стол в углу комнаты, украшенный дорогой лепниной и позолотой в традициях королевской семьи.

В пару шагов пересекая комнату, Юнги оказывается у этого самого стола, открывает верхний ящик маленьким ключом размером не больше спичечного коробка, который трепетно носит на шее вот уже полгода, и выуживает со дна ящика тоненькие, уже потрепанные временем бумажки. Их много — листы пергамента и большие, и маленькие, но все до единого с красной гербовой печатью семьи Чон. Принц хранит их, как самое сокровенное, что есть у него в жизни.

Эти письма он трогал ладонями уже столько раз, что не счесть, оттого бумага слегка помялась по краям, потрескалась и пожелтела, но ни капли не утратила своей значимости и ценности. Юнги аккуратно разворачивает одно письмо, самое первое, от него, и подушечками пальцев пробегается по ровному ряду символов, выведенных яркими чернилами, вновь перечитывая заученные наизусть строки:

Ваше Высочество, пишу вам с раной на душе глубокой и тоской неисцелимой на сердце, весть сообщая о том, что добрался до родного дома в королевстве Бахрейн, что за заливом Семи Континентов. Не беспокойтесь, прошу, я в полном порядке и здравии. В ближайшее время не планируется никаких плаваний и дальних поездок, так что сочту более рациональным потратить данное мне время, всерьез занявшись торговыми делами. Я Вашей любовью окрылен и сознание свое пагубное тешу скорой встречей с Вами.

Бесконечно влюбленный в Вас, Чон Чонгук.На глазах стеклянных слезы застыли соленые, а на сердце бушует шторм из радостных и теплых мыслей вперемешку с грустными, ранящими. От строк этих и тепло и холодно одновременно, но скорее просто приятно. Даже сквозь сотни верст и тысячи королевств, разбросанных по миру, Юнги чувствует этот трепет, всю ту любовь, что Чонгук вложил в каждое такое письмо. От каждой такой частички своего счастья, у Мина внутри цветы распускаются невиданной красоты, потому что не подвластны эти чувства ни времени, ни расстоянию, ничему абсолютно, потому что сильнее связи, чем связь душевная, не может быть и вряд ли еще будет в этом мире.

***

Сегодня вечер особенный, принц ждал его долгими ночами, проведенными в одиночестве за столом письменным, в свете свечей в сотый раз предаваясь былым воспоминаниям. Сегодня, после вечернего обхода, когда у принца было свободное время, прогуливаясь по зимнему саду, он заметил высокого молодого человека, появление которого всегда сулит либо что-то очень плохое, либо что-то очень хорошее, и Мин всеми фибрами души надеется на второе. Намджун, в руках держа корзину плетеную с наливными яблоками сочными, ароматными, ловит мимолетный обеспокоенный взгляд юного наследника, склоняясь в поклоне, прокашливается и приветствует негромким "Ваше Высочество", как подобает традициям. В свою очередь Юнги, в подбадривающем жесте кивает головой, замечая, как Ким приближается к нему, и едва ли заметно для остальных просовывает в огромный рукав зимней меховой накидки принца сверток пергамента, выуженного украдкой из корзины с фруктами наливными. Юнги одними лишь продрогшими губами шепчет еле слышное "спасибо", во взгляд свой пытаясь вложить самые искренние чувства благодарности. Тот удаляется так же быстро, как и появился, а принц руками от холода покрасневшими приобнимает себя за плечи, чувствуя, как от свёртка под рукавом эфемерное и будоражащее сознание тепло распространяется по всему телу.

Едва добравшись до покоев, свёрнутый в трубку лист пергамента оказывается в руках уже через мимолетное мгновение, и Мин дрожащими пальцами распечатает его, судорожно скользя глазами по строкам. Принц никак не ожидал, что в столь долгожданном письме будет одно лишь слово, и это вводит наследника в смятение и ступор. Прямо по середине большими ровными буквами выведено "август", и Юнги правда не знает, что это может значить. Хотя, нет, все же догадывается, но впускать эту надежду ничем не подкреплённую в и так хрупкое сердце боится. Боится, но очень очень сильно хочет.

Не став откладывать на потом дела сердечные, принц хватает перо, чернильницу, листок пергамента, и, сев за стол, пишет письмо ответное. Юнги негодует, ведь чувство неизвестности заставляет нервы щекотать сознание и навевать мысли, далекие от хорошего и близкие к плохому, а из-под пера кривоватыми тонкими буквами сама по себе вырисовывается просьба объяснить столь неожиданное письмо с еще менее понятным содержанием. Принц чувствует, что ему жизненно необходимо отправить ответ свой сегодня же, прямо сейчас, поэтому не раздумывая слишком долго, пока сомненья червём раздора не затесались среди других мыслей, заполняющих голову, Мин наспех надевает меховую накидку прямиком на пижамную сорочку с портками и направляется в хижину Намджуна, что находится пусть и на территории королевского двора, но это не значит, что путь его будет беспрепятственным — пройти мимо королевских стражников не так уж и легко.

Принц, правда до последнего искренне надеется, что друг его верный и единственная связывающая ниточка с другим концом мира окажется дома в столь поздний час, а то мало-ли, где он может бродить по ночам. Массивная дубовая дверь почти что исполинских размеров содрогается от пары стуков промерзших рук, но не спешит отворяться ни через минуту, что на морозе тянется дегтем, ни через две. Надежда начинает потухать, словно костер под проливным холодным дождем, вместе с принцем, что всё продолжает стучать по огромной двери.

К счастью, Мин, кажется, слышит тяжелые шаги, что вибрацией отдаются на ладонях, прижатых к выкрашенному лаком дереву, если это все же не какой-нибудь коварный обман органов чувств. Слышится лязг железа тяжелого громкий, и массивная дверь отворяется, являя взъерошенного и чуть усталого Намджуна, который явно не ожидал такого позднего визита и явно зол — принц не смеет его в этом винить.

— О, Ваше Высочество, — лицо выражает искреннее удивление и даже в некотором роде растерянность, — я.. не ожидал увидеть Вас.

Парень делает акцент на последнем слове, намереваясь указать на то, что визит был неожиданен. Юнги в каком-то роде даже стыдно, но это не то чувство, которое сейчас преобладает — сейчас главное передать ответное письмо для Чонгука.

— Я очень сильно извиняюсь..

— О нет, Ваше Высочество, прошу вас, не извиняйтесь..

— Я понимаю тот факт, что нанес довольно поздний и неожиданный визит, тем самым сбив вас с толку своим появлением, но дело, с которым я пришел к вам, мой дорогой товарищ, не ждет отлагательств.

— Прошу вас, Ваше Высочество, зайдите в дом, пока вас не обнаружили, мы поговорим обо всем внутри, — Ким делает два шага назад, уступая дорогу принцу, пропуская его внутрь своего жилища.

За чашкой горячего ароматного травяного чая, любезно предложенного лично хозяином дома, разговор завязывается так же легко и непринужденно, как и если бы вместо горячего напитка там было искусное терпкое вино десятилетней выдержки, что целыми бочонками хранится в королевских погребах, и юному принцу совсем не терпится скорее получить заветные золотые ключи от тайн и вопросов, рожденных в собственной голове — волнение неприятной тяжестью скапливается в груди. Замерзшие на морозе пальцы, обхватывающие теплую чашку, наконец отогреваются и перестают дрожать, пуская волны по светло-зеленому отвару.

— Ваше Высочество, и всё же, что сподвигло вас посреди ночи столь опрометчиво покинуть свои покои и в одной пижаме и меховой накидке явиться на порог моего дома? Не поймите неправильно, я не имею ничего негативно настроенного, но, думается мне, что это что-то должно быть исключительной важности.

И он прав, чертовски прав насчет того, что дело не требует и малейших отлагательств.

— Да, не стану тянуть, — Юнги достает из рукава накидки меховой заветный лист пергамента с посланием, написанным родным самым на свете подчерком, — то письмо, что ты передал мне сегодня после ужина..

— С ним что-то не так ? — беспокойство резко вспыхивает в светло-карих глазах Намджуна, навевая мысли тревожные.

— И да, и нет, — Мин сдается своим чувствам, с треском собственного сердца шепотом выдыхая, — я не знаю.

Устал. Он чертовски устал от жизни своей, от того, что постоянно чего-то ждут, заставляют быть лучше кого-то, кто на самом деле даже в подстилки в королевской псарне не годится. Сейчас он просто не знает, что чувствовать должен он того письма зашифрованного с одним лишь словом. Хочется просто родного тепла, просто уткнуться в чужую макушку и с запахом терпким чужих волос пушистых обо всех проблемах позабыть. Спустя полминуты напряженного, такого тяжелого повисшего в воздухе молчания принц продолжает:

— Он.. Он ничего не говорил еще ? Хоть какое-нибудь пояснение ? Может вы забыли или упустили что-нибудь по неосторожности ? Прошу вас, пожалуйста, вспомните..

Дрожащий голос принца, его глаза стеклянные, источающие исполинскую тоску и грусть, заставляют сердце Намджуна неприятно кольнуть в груди. Так больно за этих двоих, тех, что любят до бесконечности сильно, и эта же любовь делает и тому и другому больно, вынуждая терзаться в муках непосильных.

В голове невольно всплывает та ночь, что выдалась на редкость ненастной, когда судно, на котором был и Намджун, прибыло к побережью Бахрейна.

Северное побережье Бахрейна, два месяца назад...

В прибрежном трактире неподалеку, где-то на отшибе, с покосившимися ставнями, слегка прогнившей деревянной конструкцией и кривой вывеской, гласящей "У дядюшки Вилли" Ким и решил остановиться, чтобы переждать непогоду. Он знал и явно не случайно попросился юнгой именно на это судно, что по маршруту должно было проплывать через Бахрейн.

Где-то с недели три назад Чонгук встречался с давним другом, передавая тому письмо:

— Так значит Бахрейн.. — на лице Намджуна было негодование, ведь это абсолютно неизвестное государство со своими особенными правилами, традициями, обычаями и языком.

— Да, после смерти отца я подумал, что хорошо бы попробовать осваивать новые государства, глядишь, и товар там, как стерлядка свежая разойдется.

— Соболезную.. — неловкая тишина затесалась и повисла в воздухе, куполом накрывая двоих, что сидели на берегу моря, на холодном песке поздно вечером, — ты в порядке?

— Конечно, столько времени прошло, но на душе все-равно кошки скребут. Чувствую я, что не мое это все, что сердце мое где-то там, за горизонтом, рядом с Ним.

Именно обладая этими знаниями, Ким здесь и сейчас, в прибрежном трактире Бахрейна сидит в громоздком одиночестве в ожидании Чонгука.

Сквозь воспоминания трехнедельной давности Намджун слышит, что входная дверь трактира хлопает так, что железная ручка неприятно лязгает металлом, и автоматически голову в сторону поворачивает. Его взору предстает фигура: крепкая, слаженная и с некоторых пор даже массивная, отличающаяся габаритами с их прошлой встречи. С черных отросших волос, собранных в аккуратный пучок на затылке, стекают капли воды — судя по всему шторм так и не собирается заканчиваться в скором времени, а возмужавшее лицо источает спокойствие и уверенность.

Чонгук опускается на соседнее с Намджуном место за столиком, расположившемся в самом уголке трактира, до куда не долетали чужие голоса и отрывки разговоров, в нос сразу же ударил такой знакомый и привычный для этого человека запах сандалового дерева, который невозможно ни с чем спутать.

— Ну наконец-то, — губы Чона растягиваются в доброй искренней улыбке, а глаза, обычно наполненные грустью расставания, вдруг отдают солнечным светом, несмотря на непогоду и ночь за окном, — я третий день сюда прихожу в ожидании, когда же там твое судно приплывет..

— И тебе здравствуй, — Намджун шуточно и с неким укором, но все также по-доброму сетует на друга, — да, я тоже рад тебя видеть. Не переживай, дорога хоть и затянулась на пару дней, но прошла без каких-либо казусов, спасибо, что спросил.

— Эй, хватить язвить, — тепло от такого вот общения с другом медленно растекается по венам, согревая одинокое сердце, а легкая тень улыбки невольно прослеживается на лице Чонгука, — я ведь не просто так пришел.

— Так-так, давай закажем по чарке чего-нибудь крепкого и терпкого, а только потом ты мне обо всем расскажешь, все-таки два месяца прошло.

После того, как на деревянном обветшалом столике оказались две огромные кружки со знаменитым финиковым сидром, Чонгук спешно поведал о том, как идут дела в торговле, как он обосновался на хоть и временном, но новом месте жительства, но в абсолютно каждом его слове слышалась тоска, которую выдавали извечные расспросы о Юнги.

— Знаешь, — Чонгук начинает издалека, легко затягивая нить разговора с все большим усердием, но делает это преднамеренно, скорее больше для того, чтобы убедиться в точности и правоте собственного решения, — я очень долго думал над тем, как бы мне вернуться обратно в Нейкед.

— ...

— Я ведь обещал, что вернусь и, на самом деле, хочу этого больше всего на свете, но я не могу просто взять и бросить всё, что с таким усердием и трудом создавал отец на протяжении большей половины своей жизни, какой тогда уж из меня сын. Но я ведь понимаю, что не могу, что не моё это: странствовать по миру, жить то там, то в другом месте — хочется спокойствия и какой-никакой стабильности и просто размеренной жизни. Это сложно, но я уже всё решил, при этом наилучшим образом..

После слов этих глаза Чонгука, впервые за долгое время, приобрели блеск сотни тысяч звезд, что небесной картой отражались в водах бескрайнего океана. Видеть то, как они, наконец, загораются, вместо того, чтобы меркнуть одна за одной, зрелище поистине уникальное и даже волшебное. Намджун как никто другой рад быть свидетелем этого прекрасного зрелища, чувствуя, как собственное сердце почему-то необъяснимо трепещет. Ким понимает. Он не знает, что конкретно собирается делать Чон, и каковы его дальнейшие действия, но он прекрасно понимает, для чего, и что по итогу будет в конце. Чонгук достает из-за пазухи своих портков свиток с печатью семьи Чон, перевязанный кроваво-красной лентой, и протягивает глубоко уважаемому другу прямо в руки:

— Пожалуйста, прошу тебя в последний раз, передай Ему это письмо, но не говори того, что наговорил тебе тут я. Ни слова. Если будет расспрашивать, а Юнги будет расспрашивать, я уверен — скажи, что я передал свиток без единого слова. Прошу, не давай ему ложных надежд и не взваливай на столь хрупкие плечи непосильно тяжелый груз ожидания, тоски и тревоги.

Ким забирает протянутый ему свиток и заталкивает его во внутренний карман своего сюртука, подальше от любопытных глаз. Деревянная кружка с финиковым сладким сидром отрывается от стола, а после нескольких глубоких глотков опускается обратно с глухим, но тяжелым ударом.

Без единого слова Намджун ясно объявил о своем беспрекословном согласии и обещании все исполнить.

Нейкед, настоящее время...

— Ваше Высочество, прошу простить меня за грубость, но я ведь уже говорил, что Чонгук передал мне это письмо в полном молчании, когда нам с ним удалось пересечься в прибрежном трактире Бахрейна с три недели назад. Уверен, что моя память мне не изменяет, и я еще в состоянии сохранять в своей голове подлинную последовательность событий, — где-то в глубине души Намджуну совестно и стыдно, но его приободряет лишь вера в то, что лицедействует он все-же во благо принца.

***

Беспокойство неприятным комом скапливается внутри принца последующие несколько дней, перетягивая внутренности толстым жгутом волнения и тревоги. Несчастные часы превращаются в дни, а дни в недели. Ошарашенный новостью о предстоящей коронации Юнги немигающем взглядом, полным слез, уже битый час пытается проделать в каменной стене дыру. Конечно, как королевский отпрыск и самый старший из детей в семье, он знал, что рано или поздно неизбежное должно произойти, в конце концов, именно к этому его готовили с самого появления на свет. Мозг, конечно же понимает, а вот сердце принимать отказывается — вечная дилемма между тем, что нужно, и тем, что хочется, настигает и юного принца.

За стенами замка жарко и душно настолько, что темнеет в глазах, поэтому даже выйти "проветрить мозг" не предоставляется возможным. Ничего не поменялось — всё то же чувство одиночества и грусти одолевает Юнги уже бесконечно долгое время. На дворе как-никак август — именно это гласило последнее письмо от Чонгука, но не произошло абсолютно н-и-ч-е-г-о. Лишь безумная преданность и сильнейшая вера в то, что еще немного, и свет очей его ненаглядный, любовь всей его жизни будет рядом, не дает принцу опускать руки.

Жить в стадии принятия как никогда легко, ведь предыдущие этапы дались принцу куда сложнее. Первая стадия — отрицание — привела к тому, что Юнги едва ли не сошел с ума, пытаясь в каждом движении, звуке, встречном человеке или же тени собственной отыскать Чонгука, потому что убеждение того, что все это неправда и Чон вот-вот появиться где-нибудь из-за угла, никак не хотело оставлять сознание принца.

Стадия вторая — гнев — навела неописуемый шум в целом королевстве, потому что внутри Юнги росла такая непомерная обида, что по размерам может сравниться разве что с целой Вселенной. И этой самой обиде нужен был выход наружу. Никто никогда не видел принца ругающимся на слуг, не выходящего из покоев своих целыми днями и грубо отвечавшего колкими фразами даже собственной семье, но в тот момент контролировать самого себя Юнги удавалась с большим трудом, да из рук вон плохо. Признаться, Мин в тот момент окончательно запутался в себе, потому что никак не мог понять, что же с ним происходит. Самое последнее и самое глупое, что мог сделать принц — обижаться и гневаться на Чонгука, ведь прекрасно знает, что эта одна из таких вещей, которая не зависит ни от него самого ни от Чона, и именно из-за этого знания последняя ниточка связи с собственной ментальной гармонией была выпущена и отпущена на растерзание неизвестности. С тех пор Юнги стал заложником своего внутреннего мира и эмоций.

Третья стадия — торг — дала едва осязаемую надежду бедному сердцу, что всё еще можно вернуть назад несмотря ни на что. Неуверенность и слепая надежда стали верными спутниками долгих темных ночей и таких же бесконечных дней, а в голове появились сотни версий "а что, если.."

Следующая стадия — депрессия — была самой темной ночью перед рассветом и далась тяжелее всего Юнги. Осознание того, что все надежды, все попытки что-либо вернуть оказались тщетны и что ничего уже не наладится, разразилось в голове ярким взрывом, заглушая все оставшиеся капли позитивных мыслей с надеждой и верой, которые принц лелеял на протяжении прошлых месяцев. Упадок сил как физических, так и моральных ресурсов, погруженность в собственные мысли, сильнейшее отвращение к себе и ко всему, что происходит вокруг. Темным негативным бульоном все это скапливается внутри, не находя выход наружу, отравляя внутренности.

Но как и было сказано, после самой темной ночи всегда идет рассвет, так и после депрессии следует стадия пятая — принятие. На данной стадии человек полностью истощен морально и он готов смириться с происходящим, но тем не менее, стадия принятия дает возможность изменить жизнь в лучшую сторону и посмотреть на мир другими глазами. Юнги начинает копаться в своих мыслях, подводить итоги того, что он успел сделать, постепенно успокаивая разум и учась жить по-другому, учится из всего, что с ним происходит выносить инсайты, и просто жить с принятием. Теперь, сейчас, все хорошо, все ровно и мало что тревожит, потому что жить с принятием легче, чем топить себя в темном океане.

***

Юнги замечает ярко-пурпурного цвета камзол в одном из коридоров, когда с понуро опущенной головой и тяжестью на сердце направляется в свои покои, где его неустанно ждет преданный друг Сынмин. Это заставляется принца насторожиться, ведь для слуг или же посетителей постоялого двора такая одежда никак не присуща — так одеваются в основном иностранные торговцы или мореплаватели, прибывавшие из-за границы. Настолько тихо, как только может, Юнги подбирается к выходу за коридора, хитро выглядывая из-за угла, в надежде опознать личность в вычурном пурпурном камзоле. Но стоит незнакомцу повернуться немного боком, как Мин узнает в нем старого приятеля Намджуна. С момента того последнего разговора ночью в доме у Кима, от того не было ни весточки, да и не пересекались они с принцем ни разу. Поговаривают, что тот отправился в кругосветное плавание, но для того, чтобы считать это правдой, Намджун вернулся слишком рано, хоть и, судя по своему внешнему виду, в плаванье он и правда был.

Фигура в ярко-пурпурном камзоле поворачивается на сто восемьдесят градусов, смотря прямо на Юнги. Принц вздрагивает, когда встречается со взглядом Намджуна, но находя в нем только доброту и некую поволоку радости, сразу же расслабляется, выходя из своего временного укрытия. Твердой и уверенной походкой Мин подходит вплотную к другу, почтительно кивая головой в знак приветствия.

— Приветствую, Ваше Высочество, — Намджун также почтительно кланяется, мягко улыбаясь в ответ.

— Здравствуй, Намджун. Как твое плаванье? — сложно описать те чувства светлые, что испытывает принц, при виде лица знакомого, словно в день дождливый и ненастный солнце выглянуло из-за туч, щекоча щеки лучами своими теплыми.

— Спасибо большое за беспокойство, Ваше Высочество. Как видите, стою перед вами живой, здоровый да со всеми конечностями на месте, значит плавание удалось, и более того, у нас подписаны наконец важные бумаги да подарков с драгоценностями целый караван, жаловаться нечему, — в глазах напротив уставших Намджун видит больше, потому что не зря ведь говорят, что глаза это зеркало души, конечно он знает и понимает, что принцу другая информация нужна, — прошу извинить, мне нужно закончить еще некоторые дела важные, неотложные, — и Намджун уже было делает шаг назад, намереваясь удалиться..

— Подождите. Мы можем побеседовать после? Я буду ждать вас в своих покоях, приходите, как только освободитесь.

И Ким только кротко кивает головой, растворяясь в пестрой толпе.

***

Бахрейн. Несколько недель назад. Чонгуку двадцать один. Что значит ? Теперь он достиг совершеннолетия своего, перешагивая порог, отделяющий еще пока детство от сурового мира, вступая во взрослую самостоятельную жизнь, но, конечно же, это всего-лишь формальность. Отец однажды сказал маленькому Чонгуку, еще тогда, давно, перетаскивая мешки со свежей рыбой по побережью, когда несмышленный еще пока мальчишка отчаянно закрывал слезящиеся глаза, глядя на закатывающиеся белки рыбьих глаз.

— Чонгуки, почему ты плачешь, это ведь всего лишь никчемная рыбешка? — отец остановился, убирая крохотные ручки от лица, чумазыми руками случайно пачкая чужие щеки.

— Мне страшно, эти рыбы выглядят опасно, — слезы никак не отступали от глаз малыша, поэтому он крепко зажмурился, с глаз долгой прогоняя облик страшных существ.

— А знаешь, Чонгуки, страх сдерживает нас от того, чтобы жить жизнями, для которых мы рождены были жить.. Быть может эта рыба тебе в будущем целые мешки денег приносить будет, а ты сейчас, боясь ее, теряешь такую возможность изменить свою жизнь.

И пусть пример этот лишен некого смысла и вряд-ли бы оставил весомый отпечаток на жизни Чонгука, но слова отца почему-то навсегда отпечатались в памяти юноши, что впредь открыто и без тени робости смотрит в глаза любым страхам и опасностям, не позволяя им оказывать хоть какое-то влияние на свою жизнь, потому что не страх должен одолевать тобой, а ты им.

Будучи совершеннолетним, Чонгук теперь имеет полное право перенять дело своего отца, отправляя того на заслуженный отдых. Он спланировал это давно, ведь братья вовсе не имели и не имеют до сих пор какого-либо стремления возглавлять торговое дело, больше проводя время в странствиях заморских и экспедициях морских, и его план изменит всю его жизнь в корне, поэтому четкое "нет" звучит любым страхам в ответ. Ему есть, куда идти, и ради кого жить.

Так проходит две недели, полных усердной работы, ведь торговля на Бахрейне не стоит на месте, пока Чонгук внимательно входит в курс последних дел и вносит некие коррективы, дабы подстроить работу под себя, но улыбка никак не сходит с его возмужавшего загорелого лица на протяжении этих недель, потому что в голове целый рой мыслей, что всё получается так, как он и задумывал.. Он принимает решение оставить главенствующей торговой точкой именно Бахрейн, а самому обосноваться в столице и начать переговоры о начале торговли еще и там, расширяя торговые области, сочтя это наиболее выгодным для дела решением, но спустя некоторое время переговоры заходят в тупик, но вряд ли это остановит Чонгука. Приближается август. Тот самый август, судьбоносный. И Чонгук ни капли не сомневается, что всё будет хорошо. Скоро.

Нейкед. Настоящее время.

Целым потом нахлынувшая толпа пестрит красками, звуками и запахами, поэтому как можно скорее Намджун пытается убраться куда подальше. Он слышит, как капитан корабля кричит на молодого еще совсем юношу, опрокинувшего по неосторожности своей ведро с водой на палубе, слышит, как щебечут девушки в сторонке, обсуждая моряков прибывших, в их форме темно-синей, слышит смех заливистый детей беспризорных, ворующих апельсины с лавки главной овощной, а еще слышит звон цепей за спиной, приближающийся с каждой секундой все ближе.

Тяжелая мужская ладонь слишком отчетливо ощущается на левом плече, а железа звяканье не внушает доверия, поэтому с серьезным видом Намджун круто оборачивается, желая в лицо увидеть того, кто так бесцеремонно нарушает его личные границы, но не успевает он и слова сформулировать, как слышит "Намджун-щи, ты чего такой нервный" Чонгук. Здесь. В Нейкеде. Ким не верит тому, что видит собственными глазами, в удивлении разводя руками.

— Он знает? — первая мысль в голове машинально с губ срывается сухих от ветра соленого вместо приветствия пламенного да вопросов резонных ..

— Нет, но я надеялся на твою помощь, — Чонгук улыбается своей улыбкой невольно чарующей, кажется вовсе и не поменявшейся, в отличие от всего остального, заключая потрясённого шоком Намджуна в дружеские теплые объятья, — прошу, просто передай ему идти на поле одуванчиковое, как только сможет, как и обычно.. Я тебе по гроб жизни обязан, друг. Благодарен от всей души..

А принц тем временем последние остатки нервной системы прожигает, меряя королевские покои шагами длинными вдоль и поперек. У него колени мелкой дрожью отдают, а в голове несчастной мыслей целый океан плещется, как в пучине морской темный. Тревожно и радостно на душе у него, объятой дымкой скоротечной. Робкий стук разносится по помещению, и Юнги неконтролируемо вздрагивает вместе со звуком неожиданным, достаточно громко выкрикнув "Войдите", преднамеренно зная, что это Намджун, абсолютно точно он.

Когда Ким заходит в покои, аккуратно прикрыв за собой массивные двери, на его лице сияет мертвенно-бледная маска с причудливо-каменным выражением, с губ Юнги беспокойным, быстрым и нескончаемым потоком слов срывается:

— Что произошло? Вы в порядке? Как вы себя чувствуете? Позвать лекаря? Выглядите неважно..

Но в ответ Намджун лишь прохрипел своим севшим низким голосом:

— Он ждет Вас на прежнем месте, одуванчиковом поле..

От чего сердце Юнги мгновенно останавливается, и, кажется, весь остальной мир замирает вместе с ним. Ему не кажется? Это не сон? Не несмешная шутка, и даже не обман мозга? Это правда, ему не послышалось?

— Чонгук? — одними лишь губами шепчет принц, пронзительно вглядываясь в чужие глаза напротив, получая утвердительный кивок головой в ответ.

В глазах непроизвольно скапливаются слезы. Первые за последнее время нелегкое слезы счастья, слезы облегчения и радости несоизмеримой. На эмоциях принц юный, забывая о каких-либо приличиях и правилах, на шею крепкую друга своего бросается, обнимая и ощущая тепло чужого тела. Он тихо так, на ухо, шепчет благодарности слова:

— Спасибо за всё, правда. Спасибо, спасибо, спасибо... — и не понятно, благодарит ли он только Намджуна или вдобавок еще и Вселенную за шанс на хорошую жизнь..

***

Знойный жар нещадно отнимает последние крупицы прохлады приятной, и даже ветер теплый, словно объятия любимой матери, обдувает теплыми порывами летнего ветерка всё еще заплаканные глаза. Вокруг шепчутся между собой деревья, птицы поют незатейливые свиристели и только торопливые быстрые шаги нарушают идиллию природной гармонии. Разве возможно было вытерпеть и секунды, зная, что душа твоя наконец вернулась. Она вернулась и ждет тебя там, будто ничего и не случилось, будто не было вовсе тех долгих времен разлуки страшной. Юнги спешит как только может, не обращая внимания ни на что вокруг, взглядом непрестанно ища золотого цвета изобилие с силуэтом до боли знакомым. Он шел этой тропой из раза в раз, окрыленный любовью первой к Чонгуку, под покровом сумерек или еле уловимо, вскользь, боясь попасться кому-либо на глаза, но сегодня страх больше не наполняет его сердце, не притягивает тяжким грузом к земле, замедляя движение. Нет больше ни тени страха, ни капли сомнения, он знает, что всё это абсолютно ничтожно, по сравнению с тем желанием поскорее прикоснуться, обнять, услышать голос, просто знать, что всё порядке и так и будет дальше.

Остановившись у дерева, того самого, где в последний раз распрощались два влюбленных сердца, Юнги видит как Чонгук, такой родной, такой реальный и нереальный одновременно, просто рукой проводит по белым-белым одуванчикам пушистым, поднимая ввысь маленькую бурю, и его собственное сердце сейчас пропускает удар, замедляясь в ритме движений. Без лишних слов и мыслей он бежит. Юнги бежит так быстро, как только может, на ходу выкрикивая "Чонгук!", на что тот резко оборачивается, так и замирая.

В белом океане уже несколько пожухлых, но не менее прекрасных одуванчиков, две фигуры сталкиваются, сплетаясь в объятьях, долгожданных и самых нежных, бережных и дорогих. Юнги инстинктивно утыкается в шею возлюбленного, вдыхая запах сандалового дерева, которого так не хватало. Чонгук же лишь крепче обнимает и прижимает хрупкую фигуру сильного принца к себе еще ближе.

— Посмотри же на меня, — шепчет Чонгук, мягко скользя пальцами по пушистым белоснежным волосам принца до скул.

И Юнги поднимает взгляд, отрываясь от пряной шеи, что своими слезами оросил солеными. Он чувствует мягкость, сладость и нежность губ чужих, что накрывают собственные с рвением и трепетом, отвечая с таким же рвением и неописуемым восторгом. После поцелуя наступает ощущение вселенского счастья...

— Твои губы всё такие же мягкие и самые сладкие, котёнок. Я чертовски соскучился.. — так же шепотом срывается с губ Чонгука, только разорвав поцелуй, чтобы воздуха сделать глоток.

— Ты даже представить не можешь, насколько, — проговаривают они практически в унисон..

Юнги помнит, как сидя у витиеватого дерева выводил узоры на груди Чонгука, отмечая, что тот за время их разлуки значительно возмужал и окреп, и что за его спиной теперь больше ничего не страшно дальше. Помнит, как завязав глаза Чонгук ведет его куда-то, нежно приговаривая на ухо, что это сюрприз, который обязательно должен понравиться. И вот принц оказывается на простынях шелковых в покоях своих, разморенный поцелуями медовыми, и нагой вовсе.

Юнги, будучи податливым на такого рода прикосновения, да еще и за такой период, сейчас очень отзывчивый. Он тянется сахарными нитями за Чонгуком, который горячими прикосновениями до самой души будоражит, воспаляется весь и дрожит от одного лишь невинного скольжения шершавых ладоней по плечам оголенным. У Чона в голове безбожно шипит, будто там помехи какие-то, думать мешающие трезво и рационально, но он в руках себя держит, близко-близко к лицу чужому приближается, горячим дыханием скулы острые обдавая, и нежно языком своим меж губ чуть приоткрытых и дрожащих скользит. Знает, конечно же знает, что принца своими действиями спугнуть может, поэтому Чонгук не спешит, стараясь быть аккуратным и плавным до предела, пусть и у самого в груди и внизу живота непонятное странное чувство разрастается, такое теплое-теплое и приятное, но сейчас ему куда важнее собственных ощущений тело пред ним дрожащее.

Мин отвечает по-детски совсем и неумело, отчего еще нежнее выглядит, в его глазах Вселенная отражается, а Чонгука по голове бьет осознание того, что первым он будет у до невозможного милого и невинного еще в своей красоте Юнги, и от этого принца в горизонтальную поверхность вбивать не хочется вовсе, а хочется любить его бесконечно долго и нежно, хочется показать ему новые грани удовольствия и отдать частичку себя, слиться душами воедино и показать размер и силу своего векового обожания и любви. Мина в графин с сахарным медом окунуть хочется, чтобы кожа его еще слаще была, пусть и кажется, что больше уже просто некуда. У Чонгука такое впервые, он хоть и наслышан всякого, но сам впервые в пучину этих чувств падает, потому страх и нежный трепет, растекающийся по венам с кровью и эндорфинами, вместе с Юнги разделяет.

У самого Мина все органы разом отказываются функционировать исправно. Перед глазами у него вспышки белые маячат безобразно, как будто Чонгук ненароком задел в нем какой-то переключатель и по неосторожности сломал, запуская череду помех во всем организме — иначе Юнги просто не может истолковать своё поведение, никак не подвластное разуму. Он Чонгука целует беспорядочно то в лоб, то в нос, покрывает веки полуприкрытые, переносицу и щеки сотнями поцелуев, жадно воздух одновременно глотая, потому что задыхается от всех тех чувств, которые переполняют его сердце до краёв, словно в и так переполненный кувшин падает капля, а потом еще одна, и еще, а со следующей каплей из кувшина выливается вся жидкость, затапливая все вокруг.

Желание быть еще ближе, еще теснее, горячее и чувственней зудит под самой кожей во всех тех местах, где большие чуть грубоватые ладони кожи касаются фарфоровой. И Чонгук его желание удовлетворяет, нависая и взглядом обдавая сверху вниз. Да, на той самой кровати, где принц каждый вечер письма драгоценные от любимого перечитывал из раза в раз, где сны счастливые видел и грезил долгожданной встречей глубоко внутри, сейчас происходит то, что от глаз чужих утаить нужно, спрятать, запечатать и делить только на двоих. Чонгук не теряет времени, снова губы чужие своими занимая, и целует горячо, глубоко, но по-прежнему нежно, просто потому что с Юнги нельзя иначе. Он ему смысл жизни подарил и новую Вселенную открыл, неизвестных чувств полную.

А дальше все ощущения смешались: слезы соленые, струившийся по телам обоих пот, улыбка искренняя и нежная, бесконечные поцелуи, шепот трепетный и боль, переходящая в приятные ощущения и обратно. Чонгук ни на чем не настаивал, лишь слова успокаивающие на ухо шептал, даже, казалось, не двигался совсем, позволяя все сделать Юнги самому, боясь хоть каплю навредить.

— Ты точно готов? Мы можем прямо сейчас остановиться, если ты чувствуешь себя не очень хорошо, и попробовать в другой раз, слышишь? — в голосе Чонгука слышны беспокойство и волнение, с заботой перемешанные.

— Нет, пожалуйста, продолжай,— принцу сейчас меньше всего хочется потерять все те ощущения, которые он только сейчас лишь попробовал на вкус, он чуть ли не хнычет, словно ребенок еще, — я готов, правда, на всё готов.

— Как скажете, Ваше Высочество, — ехидная ухмылка проскальзывает на ранее сосредоточенном лице, и Юнги прямо сейчас готов умереть от того, насколько любит человека перед ним вместе со всеми его причудами.

Спустя время Чонгук входит в податливое, разморенное поцелуями тело так медленно и долго, а выходит так тягуче, что принцу даже кажется, что его на частички разбирают, режут и рвут, а потом снова собирают в одного человека, чувствует, будто тело его ему больше ни на йоту не принадлежит и рассыпается прямо на глазах от манипуляций таинственных и непонятых разуму, звездной пылью на руках возлюбленного оседая. Несмотря ни на что, Чонгук губительное властолюбие свое и грубость легкую с потоками нежности совмещает так искусно, что локти себе кусать хочется, лишь бы это никогда не заканчивалось.

Юнги на вершине. Он чувствует, как сердце бешено бьется в груди, а его стук отдается в висках и барабанных перепонках оглушающим гулом так, что заглушает хриплые стоны, вылетающие изо рта совершенно неконтролируемо. Его взгляд расфокусирован, но принц все равно улавливает боковым зрением выражение удовольствия и блаженства на чужом прекрасном лице, запечатляя образ в собственной памяти на долгое время. Буквально минута, пара плавных толчков, и по огромной спальне, отражаясь от стен и каменных сводов, раздается громкий стон, на пару тонов выше, чем все предыдущие. Чонгук едва успевает ухватиться за постепенно обмякающее тело дрожащими ладонями прежде, чем его самого достигает тот самый пик, что и Мина пару мгновений назад.

Вокруг беспорядок, постельное белье, пуховое одеяло и мягкая перина смяты, на холодных безликих стенах играют блики от свечей в канделябрах золотистых. Сил, чтобы открыть глаза не находится ни у одного, ни у другого, поэтому среди всего беспорядка лежат две разгоряченные фигуры, медленно переплетающиеся в одно единое целое.

Чувствительность повышена до предела, поэтому когда горячие руки нежно окольцовывают грудную клетку, принц не может унять дрожи, что по всему телу распространяется мгновенно. Чонгук укладывает Юнги рядом с собой, прямо под бок, удобно устраиваясь на спине. Его мерно вздымающаяся грудь и тяжелое дыхание после запретного удовольствия ошарашивающего так и манит к себе прикоснуться, и Мин просто не в состоянии отказать себе в такой малости. Его пальцы изящные пробегаются от ключиц до самого паха, очерчивая мощную область солнечного сплетения, темные бусины сосков, плавно переходя к ярко выраженному прессу и косым мышцам, пленяще выделявшимся на фоне всего рельефа.

Сейчас, в этот самый момент, Чонгук чувствует себя самым счастливым, потому что всё, чем он жил последний год, сейчас лежит у него под боком и так нежно-нежно касается его кожи, что мурашки вдоль позвоночника пробегаются. Сейчас, в этом моменте он видит всю свою жизнь, наконец, он счастлив. Он дома.

***

Руки от чего-то трясутся, но глаза полны уверенности и решимости. Рядом Чонгук, нежно обхватывающий дрожащие ладони, поочередно целуя каждую из них, и тихо проговаривает, что всё будет хорошо. Юнги возлюбленному своему рассказал о помолвке грядущей, не зная, что и делать. Но выход есть всегда, и они этот выход находят.

На торжественном приёме, собранном в честь будущего союза двух великих королевств Юнги требует минутку, объясняя тем, что ему кое-что сказать очень важное нужно. Он выходит в центр, становясь на одно колено перед троном отцовским великолепным, снимая с себя мантию и корону королевскую, вкладывая всё в руки впечатленного отца, и поворачивается к залу, где народ стоит с удивлением неподдельным на лицах.

— Кхм.. Кхм.. Прошу прощения, за то, что отнимаю ваше драгоценное время, мне давно нужно вам сказать. Я, Мин Юнги, наследный принц королевства Нейкед, вынужден объявить об отмене своей помолвки, — по залу разносится гулкое "Ох", а Чонгук тем временем глумится над выражением лица той самой принцессы, — и я знаю, что не всегда прав, но у меня не было и нет другого выбора, учитывая, как все развивается. Так же с сегодняшнего дня и отныне я отказываюсь от права претендовать на королевский престол и так же отказываюсь от любых привилегий королевской семьи, причины этого разглашать нет нужды. Право унаследовать престол предоставляю моею юной сестре, Мин Соён, что станет полноправной правительницей с достижением совершеннолетия. Спасибо за уделенное внимание, — Юнги поворачивается к отцу, чье лицо побагровело от нахлынувших эмоций, кланяется ему на девяносто градусов и уходит. Уходит навсегда из стен этого замка, отправляясь в светлое будущее.

Порой, чтобы быть счастливым, не нужно иметь ни статус, ни несметные богатства, ни прислугу, ни королевский чин — достаточно просто любить и быть любимым, это и будет истинным счастьем.

— Куда мы отправимся? — Юнги стоит на палубе безупречного корабля, вглядываясь вдаль под крики несносных чаек. Он сияет счастьем изнутри и снаружи, наконец получив долгожданную свободу.

— Куда захочешь, любовь моя, весь мир — наш! — Чонгук заправляет выбившуюся прядь волос на макушке Юнги, медленно накрывая его губы поцелуем.