Грёбаный мир. Слишком больно. Он слишком больно обрушился на меня. Я не могу открыть глаза. Они завязаны. Чёрт! Почему они завязаны? Почему так больно? Что это пищит рядом? Почему такой запах кругом? Больницей пахнет. Больницей… Это объясняет боль. Но что же случилось? Моя голова отказывается думать. Я не могу ничего вспомнить. Я думал, что умру, это точно. Страх. Я помню страх. И боль. Огонь. Моё тело словно горит – это ожоги. Мне тяжело дышать. Из груди вырывается стон. Легче сдохнуть, чем это терпеть. Но кто-то услужливо спас мою жизнь. А я, ведь, почти готов был умереть. Моё имя уже вошло в историю. И вот-вот войдёт в список заключённых какой-нибудь надёжной тюрьмы, готов поспорить. Я наконец-то вспомнил, что случилось.

Меня поймали. Я очень старался убежать, правда. Дважды. Я так непоследователен в изложении, но мне действительно сложно вспомнить всё сейчас. Наркоз тормозит работу мозга, и мысли даются мне с трудом. Как клубок спутанных проводов, я распутываю их, вытягивая нужные. Итак, я пытался сбежать дважды, оба раза – от своего прошлого. В первый раз у меня было очень хорошее настоящее, к которому хотелось сбежать, а во второй я убегал, чтобы иметь хоть шанс встретиться с таким же настоящим снова. Всё-таки я неудачник: обе попытки провалились.

Я обречён. Я уже чувствую себя мёртвым. Тюрьма – это смерть для меня. Поэтому я, как любой умирающий, хочу рассказать свою историю. Оправдание. Попытка доказать, что я не такое ничтожество, каким кажусь сейчас, морщась от боли на больничных простынях.

Прости, Мэтт, я не убегал. Я не хотел прятаться. Не хотел сдаваться. Я хотел уйти к тебе. От всей прежней жизни, одинокой и наполненной только работой. Я готов был сражаться, я взял с собой пистолет на ту встречу, где собирался сказать Родду, что больше не собираюсь сотрудничать. Я спас его дочь и больше не был должником. Но Родд решил иначе. Он решил, что моя жизнь принадлежит ему. Честно говоря, мне было откровенно насрать, что он там решил – я готов был драться насмерть. Мне надоело недоговаривать Мэтту, куда я уезжаю. Надоело уезжать от него, не зная, вернусь ли. Не зная, не поимеют ли меня так, что он это заметит. Работать на мафию – сущий ад. Я любил эту насыщенную тревогами жизнь, пока был один. Она действительно очень хороша для одинокого гения. Однако, когда в жизни вдруг появляется дорогой человек, который принимает тебя полностью, со всем говном, что есть у тебя в жизни, с вымышленным именем и постоянными нервными срывами, хочется всё бросить и свалить к нему. Раствориться в нём и, наконец, успокоиться. Идти дальше уже вместе.

Наивно. Я прекрасно понимал, что прошлое меня не отпустит. Но я не ожидал того, что случилось. Да, без перестрелки бы не обошлось, и я был в почти безнадёжном положении. И всё же, его угроза убить Дживаса, если я останусь с ним, до глубины души шокировала меня. Они сказали, что, раз я так привязался к нему, у них нет другого выбора, кроме как убить его. Убить. Его. За то, что я его люблю. Что может быть подлее этого? С другой стороны, а чего я вообще ожидал?

Я не мог этого допустить. Не мог ведь? И рассказывать ему ничего не хотел. Я знаю, что, реши я сбежать, он последовал бы за мной куда угодно – преданный придурок. Преданнее любого верного пса. Но я не хотел этого. Я хотел, чтобы его мечта исполнилась. Я не собирался рисковать, изменяя выбранный любимым человеком путь. Верил, что ему хватит оптимизма смириться с моим исчезновением и навалять суровой реальности по первое число. А больше ничего и не надо. Даже если он никого больше не сможет полюбить, это не имеет значения. Он станет великим человеком, в этом не может быть никаких сомнений. У одиноких и сильных это получается очень хорошо.

В то время, когда я собирался уйти, я чувствовал себя смертельно больным, скрывающим это от семьи. Я из кожи вон лез, чтобы всё было, как раньше, но очень часто срывался. Он верил, что это стресс и авитаминоз. Он всегда верил, либо делал вид, что верит во всё, что я хотел показать. Я люблю его за это: он не лезет в душу, позволяет раскрыть её самостоятельно. Терпеливый такой, понимающий. Мы, как лёд и ноющий ушиб, созданы друг для друга. Метафора совсем в его стиле… Я всё продумал. Я знал, как быстро и эффективно стереть себя из его жизни. Он и не догадывался… Похоже, я хорошо играл.

Понимаешь, Майл? Ты должен был жить, и на этом точка. Если со мной тебе что-то угрожало, я не преминул хладнокровно это исправить. Я исчез.

Чувствовал ли ты то же, что и я? Как твоя жизнь меняется, твой мир начинает рушиться, потому что в нём образовалось слишком много непривычных пустот... Я бы хотел забрать себе всю боль, что причинил тебе, но не мог. Так же, как не мог не причинить её. Никогда больше не встречайся с парнями без имени – это кончается плохо. Чёрт… То, как ты шептал «Мелло» в мои губы, до сих пор не идёт у меня из головы. Этот голос… Прошло два года, а я всё ещё помню его.

«Не бойся разбить меня, Мелло, я не хрупкий», – сказал ты мне однажды. Но сдержал ли слово? Мэтт, ты же не сломался?

Почему сквозь всю эту боль я думаю о нём? Грёбаный наркоз. Грёбаная безысходность… Как бы там ни было, это был первый раз, когда мне не удалось сбежать.

Второй раз отличался от первого своей абсолютной внезапностью для меня. В мафии Родда появился предатель, сдавший лабораторию властям. Меня поймали бы сразу, если бы не хорошая охранная система.

В тот вечер я работал над очередным сомнительным экспериментом. Основную работу в области поиска препарата от рака я сделал – нашёл дочери босса лекарство для её группы крови. Девочка выжила и пошла на поправку. Не будь она дочерью Родда, я был бы очень горд собой, но в моём случае имела место лишь суровая необходимость. Я просто делал свою работу, чтобы жестоко не поплатиться за её невыполнение. Шёл уже не первый месяц, как я чувствовал себя загнанной в клетку лабораторной крысой в белом халате. Я на время оставил основное направление исследований и начал работать в одном из его возможных ответвлений. Лучший отдых – смена деятельности, неспроста так говорят. Мне другого не светит. Стрелка часов приближалась к одиннадцати часам вечера, но мне было все равно. Спешить мне некуда. Я жил в этой лаборатории, изредка вылезая наружу, в не пойми за что обозлившийся на меня мир. Я уже не жил. Просто шёл к успеху, без волнения и эмоций. Довольно продуктивное время, ведь я не позволял себе переживать об утрате и вкладывал все силы в науку.

Я уже готов был закончить с работой и пойти спать, когда вдруг включилась сирена и замигали красные лампочки, извещающие, что кто-то вторгся на территорию. Инструкция стандартная: схватить в охапку все причастные к делу документы, оба кейса с образцами и валить отсюда на всех парах к чёртовой матери. Что я и сделал. На случай подобных обстоятельств в здании имелся подвал, где стоял фургон, готовый при первом нажатии на газ унести мою преступную задницу подальше от этого места. В этом же фургоне хранились основные запасы химикатов, всевозможные вещества, необходимые мне для работы. Я десятки раз говорил Родду, что нельзя убегать от полиции на такой неповоротливой машине, нагруженной опасными веществами, но ему было плевать. И сейчас я кое-как проскочил между рядами оцепивших здание машин, едва не получив пулю в лоб. Пуленепробиваемое стекло, которое босс таки додумался поставить в эту громоздкую колымагу, спасло мне жизнь. Но с такой манёвренностью мне от этих ребят было не убежать – фургон дважды чуть не перевернулся на поворотах. Я чувствовал, как меня загоняют в угол, постепенно нагоняют. Я действовал почти исключительно на рефлексах, потому что иначе никак. Иначе я в полной мере ощутил бы безысходность и поддался бы панике. А так… Я заехал в какой-то полуразрушенный промышленный район с узкими улочками и мусором на дорогах. Они преследовали меня, надвигались со всех сторон. Я ещё никогда в жизни не был так напряжён. Мне хотелось не верить в реальность происходящего, это всё казалось страшнее ночных кошмаров. Сердце билось так, словно хотело наверстать все удары, которые не сможет совершить из-за того, что меня здесь вот-вот пристрелят… Я не желал об этом думать. Не то чтобы я боялся смерти, я просто её отрицал. Я сделал недостаточно, мне хотелось ещё побороться. Рано сдаваться. Рано умирать. Но обстоятельства были против меня. Фургон занесло из-за попадания мусора под колёса. Машина перевернулась, многие химикаты разлились и смешались. Случился взрыв, переросший в пожар. Едкий дым заполнил всё пространство фургона и мои лёгкие, вытесняя из тела способность нормально дышать и желание жить. Двери заклинило, мне надо было пробраться к задним дверям. Кое-как отстегнув ремень безопасности, я едва не рухнул на крышу фургона, теперь ставшую полом. Ручейки кислоты в некоторых местах разъедали металл, заставляя шипеть и дымиться места взаимодействия. Я старался не ступать в вездесущие россыпи и лужицы веществ, которые ещё не были поглощены пламенем и друг другом. Меня трясло от нервов, тело отказывалось слушаться – наверное, под воздействием этого странного дыма. Я дошёл до двери, но не смог её открыть. Мир поплыл перед глазами, и я потерял сознание. Сполз по горячей от огня двери и упал лицом на пол. Мой левый глаз спасли только противохимические защитные очки. А сирены полицейских машин звучали всё ближе и ближе…

– Судя по стонам, ты уже очнулся, – проговорил до боли знакомый голос слева от меня.

Нет, этого не может быть. Невозможно, чтобы это был он…

– Твоих документов не нашли, поэтому постарайся не выдавать, что мы знакомы.

Этот спокойный, уравновешенный голос. Успокаивающий и родной. Ещё один подарок судьбы, оплаченный моей поездкой в один конец в тюрьму? Как мило с её стороны…

– Так вот кто так услужливо меня спас… – хриплю я, сам не узнавая свой голос. – Что со мной, Мэтт?

– Ты оставил примерно пятую часть своего лица на полу в фургоне. Ты чуть не умер от отравления ядовитыми парами. Я вообще поражаюсь тому, что ты ещё жив, хоть и старался по максимуму этому способствовать.

Это прозвучало как-то неправдопобно. Часть лица? Оставил?.. Химикаты. Мне вдруг стало очень больно от попытки представить случившееся в деталях, лицо болело, а с моих губ сорвался очередной стон. Но я наверняка нахожусь под действием обезболивающих, и мне нужно игнорировать боль, чтобы они лучше действовали. К тому же, я не могу молчать. Я вообще не верил, что встречу его вновь, и мне нужно слышать его.

– Думаешь, в тюрьме мне будет лучше, чем в гробу? – Просипел я.

– Безусловно. В тюрьме можно книжки читать и философствовать о смысле жизни, а в гробу разве что червей кормить.

Как цинично… В его голосе слышится тщательно скрываемая злость. Я знаю, что заслужил. Я, может, заслужил даже ненависть за свой поступок. Но, чёрт возьми, я так скучал по этому рыжему придурку! Я хочу чего-то другого. Хотя кого волнует, чего я хочу? Я же едва не сдохнувший преступник, и меня упекут за решётку сразу, как только я выздоровею.

– Я никак не пойму, как тебе это удаётся? Тебя до сих пор не опознали. Документов нет. Они пока даже арестовать тебя толком не могут. В «Новостях» тебя называют «Безымянным преступником».

Усмехаюсь. Для этого я и был осторожен всё то время, что работал на мафию. В иных обстоятельствах я бы просто исчез, и никто не нашёл бы меня. Но, судя по всему, я не способен теперь существовать без капельниц и медикаментов. А значит, я попался. Белая лабораторная крыса угодила в мышеловку.

– Майл…– практически выдыхаю я.

– Да?

– Ты простил меня?

– Давно, – его голос не выдаёт никакой интонации. Чёрт, Мэтт, мне же это так нужно!

– Но… разве это возможно?

– Я говорил, что ты меня не сломаешь. Ты захотел уйти – ты ушёл. У меня нет к тебе вопросов.

– Но я не хотел…

– Это уже не имеет значения, – тяжёлым шагом он направился к двери.

Я не мог видеть этого, но таким шагом люди обычно направляются именно к выходу. Решительный, но поспешный, чтобы не успели остановить. Когда он остановился, я внутренне напрягся. Он что-то скажет… Что-то, что нельзя не сказать перед тем, как уйти.

– Завтра тебя перебинтуют так, что ты снова сможешь видеть. А пока спи.

Шаблонная фраза и ледяной тон. Больно. Даже больнее, чем эти раны. Хотя, на самом деле, я просто ещё не осознал, как ужасна ситуация с моим лицом. Я верю в гиперболы, особенно когда дело касается врачебной привычки преувеличивать, и из-за этого стадия отрицания затянулась.

Остаток дня я в деталях смаковал воспоминания об аварии, о Мэтте и нашей совместной жизни, а также о сегодняшнем диалоге, который сводил меня с ума холодностью фраз моего собеседника. Сам факт того, что мы снова встретились, сильно отдавал странностью и имел подозрительное послевкусие. Меня так раздражает это состояние… Я чувствую себя безвольной марионеткой в руках судьбы. Вертит мною, как пожелает. Слишком странные случайности, от этого не по себе. И все мечты… Все грёбаные мечты идут к чёрту, раз за разом. А ещё это ужасное чувство – не иметь возможности открыть глаза. Словно заперт в себе, со всеми страхами, опасениями и сожалениями. С воспоминаниями и надеждами. Умирающими, истекающими слизью надеждами... Где-то на этой мысли я и отключился.

Снова писк приборов. Извещает, что мой пульс ещё имеет место быть. Что пресловутая глупая мышца ещё гонит кровь по венам. Больно. Открываю глаза. Они медленно фокусируются на белоснежном потолке с лампами дневного света. Я снова могу видеть. Осматриваюсь. В помещении никого, но в мою руку заботливо вложен пульт с единственной кнопкой для вызова медсестры. Капельница. Не могу разглядеть название препарата – перед глазами всё плывёт. Они перебинтовали меня, пока я был в отключке? Но почему? Слишком много вопросов. Сквозь жалюзи на окнах вижу, что возле выхода стоят ребята в форме. Охрана из числа полицейских. Неужели это правда происходит со мной?

Мэтт больше не появлялся. Теперь, когда я снова могу видеть, он не почтил меня ни одним визитом. Нет, я не ожидал, что он будет сидеть около моей кровати, но хоть раз зайти можно было! Он же мой лечащий врач, если я ничего не путаю… Прошёл день. Два. Я уже пошёл на поправку, и очень скоро меня должны перевезти в тюрьму. Утром, часов через шесть, моя жизнь будет кончена, хоть я и выжил.

За дверью послышалось движение. Разговоры, звуки какие-то. Не рановато ли? Час ночи, в конце концов. Я, может, сплю уже! И тут в палату зашёл он… Тощий, аккуратно постриженный, но небритый, в идеально выглаженном халате. Он повзрослел. Изменился. А взгляд по-прежнему добрый, пусть и более суровый, и глаза всё такие же синие.

– Майл…– я не смог скрыть радости в голосе. Он пришёл. Он всё-таки пришёл.

– Ходить пробовал? – спросил он без лишних предисловий, смачивая ватку в спиртовом растворе из числа баночек, стоящих на столе рядом со мной.

– Да.

– С этим пару часов сможешь бегать, – он беспардонно закатал моё одеяло и, достав из кармана халата заготовленный шприц, сделал пару движений ваткой по моему бедру и тут же вколол туда лекарство.

У меня появилось ощущение, что по венам потёк кипяток.

– Что это за хрень? Мммм… – я откинулся на подушки с громким сдавленным стоном.

Мэтт молчал. Он смочил в растворе ещё одну ватку и, довольно резко выдернув из моей вены капельницу, зажал рану. Не давая мне опомниться и не оставляя шансов хоть что-то понять, он повёз меня вместе со снабжённой колёсиками кроватью прочь из палаты.

Охранник мирно спал под дверью, дежурные медсёстры на постах не задавали вопросов, видя решительного доктора Дживаса и корчащегося от боли и сжимающего пострадавшее бедро меня. Однако мы миновали операционную. На лифте спустились вниз, на нулевой этаж. Боль к этому моменту уже почти прошла, я чувствовал себя сильным и бодрым.

Мэтт свернул в кладовку, где мне были протянуты джинсы и футболка, а также голубой халат.

– Под цвет глаз подбирал? – спрашиваю я самое нелепое, что можно спросить, ведь есть вопросы и посерьёзнее.

Например, что за нахрен здесь вообще происходит? Хотя это, впрочем, более-менее понятно – единственный настоящий друг решил спасти мою задницу от тюрьмы. Он не мог бросить меня в беде. Это так на него похоже…

Он игнорирует мой вопрос – пока я переодеваюсь, выглядывает из кладовки. Я чувствую, как быстро бьётся моё сердце. Жидкость, что он вколол мне – это нечто вроде адреналина. Видимо, я должен продержаться на этом лекарстве без капельницы, пока мы не унесём ноги. Но зачем? Зачем это всё, Мэтт? Я боюсь озвучить этот вопрос. Бегу за ним по коридорам, поражаясь тому, что вообще способен бежать. Машина скорой помощи. Дживас, ты серьёзно? Он садится на водительское место, я – на соседнее сидение.

– Пристегнись, – холодно бросает он и закуривает.

Я делаю, как он говорит, и осматриваюсь. Машина срывается с места. Из-за давления ремня на грудь я ещё чётче ощущаю, как бешено бьётся моё сердце. И тут мой взгляд проходится по содержимому фургона, и я снова недоумеваю.

– Трупы? Мэтт, это трупы?

– Угу, – с флегматичным лицом он снова и снова выворачивает руль и увозит нас подальше от больницы, а я сверлю его взглядом.

– Не пояснишь?

– Сам увидишь.

И я смотрю. Смотрю вперёд, на дорогу. Мы выехали на трассу, больница позади. Он протягивает мне какую-то громадную пародию на телефон.

– Эта штука не прослеживается и не прослушивается, когда с неё звонишь. Сам делал. Сам проверял. У тебя же остались связи?

– А ты строил свой план исходя из предположения, что у меня остались связи?

– Я строил сложную блок-схему с множеством вариантов развития событий.

– Когда ты успел? – восхищаюсь я.

– Я мало спал.

Я пару секунд молча смотрю на него, одновременно пытаясь понять происходящее. У него есть средства, чтобы смыться. Значит, мне надо найти, куда.

– Нам надо покинуть страну, – высказываю догадку я.

– Было бы неплохо, – он кивает мне в ответ, не отрывая взгляда от дороги.

Набираю номер телефона. Родд. Мой должник. Мой босс. Наш билет отсюда.

– Родд, это Мелло.

– Выбрался, что ли, паршивец? – Он обрадовался.

Не ожидал, что он обрадуется.

– Не без посторонней помощи. Мэтт меня вытащил. Нам надо унести наши задницы подальше отсюда.

Молчание. Две секунды. Три.

– Вам?

– Да, нам. Мафии что, не нужен отличный врач и хорошо обученный, талантливый хирург? – машину сильно занесло. – Ауч!

Майл на всех парах летит по полупустым дорогам, включив сирену скорой помощи. Именно такая машина скорой помощи вряд ли вызовет подозрение. Всё правильно, Дживас. Но куда ты едешь, чёрт возьми? Ты же едешь целенаправленно, я вижу. Я чувствую каждый поворот, когда ремень врезается в мою грудь.

– Хорошо, – нехотя проговаривает Родд. – Езжайте к Упырю. Помнишь его?

– К Упырю? Хорошо. Я даже помню его номер. Дальше. Куда мы валим?

– В Мексику, – совершенно спокойно заявляет Родд.

– В Мексику?! – Мэтт, услышавший этот мой возглас, лишь хмыкнул.

Похоже, он не возражает.

– Да, в Мексику. Ты же знаешь испанский?

– Знаю. Но почему?

– У меня там есть заброшенная автозаправка в самых ебенях этой жопы мира. Хорошее место для лаборатории и стоянка для странствующего врача, не находишь?

– Отлично. На каких условиях?

– Как всегда, пятнадцать процентов любой сделки – мои.

– Ты охуенно щедр…– Я был искренне поражён, что главарь мафии умеет быть благодарным.

Мы затормозили в узком переулке, серена продолжает вопить.

– Родд, я перезвоню потом, – бросаю трубку. – Чего стоим? – обращаюсь уже к Мэтту.

– Выметайся, – снова ничего не выражающий тон.

– Что?

Снова этот рыжий придурок ввёл меня в замешательство. Пока я сидел и пытался понять, что происходит на этот раз, он уже вылез из машины. А к моменту, когда я отстегнул ремень и тоже вышел, Дживас усадил один из трупов на своё место и заботливо пристегнул ремнём безопасности. Второго покойника он таким же образом посадил на моё место.

– Да что ты, чёрт возьми, задумал?

– Эти ребята, – рыжий заглянул в фургон и прошёлся по его внутренности оценивающим взглядом. – Их не опознали, за ними так никто и не пришёл. Должна же быть от них хоть какая-то польза.

– Но… Майл, даже если машина сгорит, анализ черепов покажет…

– Если мои расчёты верны, не будет там черепов для анализа. Это склад. Стена очень хрупкая. Я там работал когда-то в совсем плохие времена, – он достал из кузова гирю весом в шесть килограмм и потащил её к водительскому месту. Я не успел посмотреть, что он сделал, но машина понеслась на всё нарастающей скорости в стену здания, к которому вёл этот переулок. Она не просто врезалась, она проломила стену и наполовину въехала в здание. А потом был взрыв. Нормальные машины так не взрываются – огонь охватил её целиком, внутри что-то трещало и взрывалось. Я, как заворожённый, смотрю, как стена рушится от взрывов, камни продавливают крышу. Моя школа.

– Не тормози! – Мэтт потянул меня за плечо.

Я не заметил, что в переулке стояла машина, прикрытая чёрной непрозрачной плёнкой. Когда Дживас дёрнул за неё, моему взору предстал красный Додж Челленджер 70-го года.

– Откуда?.. – выдавил я.

– Я как-то спас жизнь одному ценителю редких машин, коллекционеру, – начал он рассказывать на ходу, запрыгивая в машину. Я поспешил за ним – на пассажирское сидение. – Парень пострадал в перестрелке во время не совсем легальной встречи давно пребывающих вне закона ребят. Так уж вышло, что я узнал об этом и предложил свою помощь, – мой до неузнаваемости повзрослевший друг самодовольно усмехнулся и погнал прочь от этого места, стоило мне захлопнуть дверь машины. – Он щедро отблагодарил меня, как видишь.

– Да уж… – Я в замешательстве. Растерян. – Я не узнаю тебя…

– Вот как? – усмехается. – У меня были все условия для того, чтобы заматереть, не находишь?

– Да… – внутри вдруг стало так тепло.

Все равно этот рыжий придурок самый родной для меня. Снова ощущаю это особое покалывание в животе…

– Мэтт, я скучал.

– Не надо об этом, – он морщится. – Потом. Я пережил такую боль, что… Лучше не ворошить улей сейчас. Куда ехать к этому Упырю, про которого вы говорили?

– Улица красных фонарей, дом 7/23.

– Так там каждый второй – тот ещё упырь, – отшучивается Дживас. – Как найдём своего?

– Он скажет, что мы – очень подозрительные ребята, и нам нужны поддельные документы, – усмехаюсь я в ответ.

Мы ехали ещё минут пятнадцать, и, несмотря на волнение, я чувствовал себя в своей тарелке. Мне становилось всё хуже – голова кружилась, рана на лице с каждой минутой ныла лишь сильнее, но я знал: он рядом. И он меня простил. Это было очевидно и отодвигало на второй план всё остальное. В этом деле нельзя ошибиться, когда знаешь человека и хочешь быть с ним одним целым. Он не отвергает меня. Потом, спустя много месяцев, он расскажет, что его многодневное молчание в больнице было способом сорвать его не самую лютую злость на моих блондинистых нервах. После этого он отпустил все былые обиды. Он очень правильный парень, я всегда это ценил. Самое главное в жизни он всегда делал правильно.

На эмоциях, в динамике событий, я не мог нормально проникнуться благодарностью к Дживасу. Не мог и выразить её. Мы просто делали всё, что нужно, чтобы унести наши задницы в те заветные места, где мы сможем наслаждаться обществом друг друга, пока нас не пристрелят или не арестуют. А мы скорее допустим первое, чем второе.

Все дальнейшие события развивались, словно во сне. Встреча с Упырём. Это лучший мастер по подделыванию документов из всех известных мне и Родду. Я полжизни прожил на его документах, поэтому мне ничего подделывать не пришлось – я просто забрал в банке свои настоящие, где мне изменили фото. С Майлом было труднее. Мы сутки проторчали в квартире Упыря, пока тот делал документы новоиспечённому Мэтью Джэмесону и все необходимые для комфортного проживания в Мексике бумаги. Я считаю, что Мэтт выбрал дурацкую фамилию, на что этому почитателю ирландского виски, как всегда, глубоко пофигу. Я мучился болью от ожогов, но Майл старательно сводил к минимуму мои страдания медикаментами, предусмотрительно спрятанными в Додже ещё до побега. С моими моральными муками дела обстояли гораздо хуже. После того, как я увидел, во что превратилось моё лицо, я впал в отчаяние. Для меня было большим открытием, что Дживаса это ничуть не волнует.

– Глаза, губы, красивая шея, ключицы… Это всё никуда от тебя не делось. Да если бы и делось. Мелло, ты… Просто очень важный человек для меня, понимаешь? Самый важный человек. А это, знаешь ли, повод любить тебя любым. К тому же, ты так и остался несносной блондинкой.

За последнюю фразу он потом не раз получал по рыжей тыкве, но за остальное я ему благодарен. Я продолжал ныть и истерить по этому поводу – моё лицо было слишком большой потерей, чтобы просто забить. Но теперь это было не так искренне. Не так отчаянно. И морально не убивало меня.

Я больше никогда не задавался вопросом «Зачем?» в отношении Дживаса. Зачем он это сделал? Зачем он это сказал? Я был уверен, что всё, что он делает – от чистого сердца. Потому что он мой друг. Прежде всего именно друг, который всё прощает, не задавая лишних вопросов.

– А нахрена мне вникать во что-то, что меня не касается, если в результате я все равно решу так же?

Если я в конце концов рассказывал, то он внимательно меня слушал. Если нет, он просто забивал. От этого было легко и спокойно – мне нравится, когда в мои секреты не суют нос.

Как бы там ни было, Упырь сделал своё дело идеально, за что я и отдал ему почти все свои сбережения.

После этого Мэтью Джэмесон по прозвищу Майл и Михаэль Кель, известный как Мелло, были услужливо переправлены Роддом в Мексику, где их встретила полуразваленная заправка с неизменными автоматами с шоколадками и газировкой. Нам нужно обустроить здесь лабораторию, восстановить работу заправки и вернуть «Нас» в нашу новую жизнь. Сколько непростых проблем… Идеально.