Некоторые люди рождаются с проклятием быть незаметными. Люди-невидимки, люди-тени, которых непременно толкнут в шумной толпе, но которым обязательно забудут подать меню в ресторане. Можно предположить, что вы таких и не встречали, но скорее всего вы просто смотрели сквозь них. Это не недосмотр или небрежность, это то, с чем нельзя совладать, одна из мистических особенностей нашего мира. Фран Эмералд был одним из таких неудачников и пришёл в университет с надеждой, что всё изменится. Окончание школы – вообще испытание не для слабонервных, в этом юноша убедился на собственном горьком опыте, когда перестал верить в флегматизм своего характера, зато научился верить в приметы и зазубривание информации долгими бессонными ночами. Однако первый триместр не оправдал его надежд, всё осталось по-прежнему: студенты тоже разбивались на отдельные от него, Франа, компании, и, хоть они все и казались повзрослевшими, уверенно шагающими к цели людьми, они все были потеряны и цеплялись друг за друга. Вероятно, они тоже чувствовали этот обман, но не могли осознать, где же оступились. Фран и сам этого не понимал, пока не услышал слова: «Мы живём и умираем в одиночестве. Всё остальное – иллюзии». Эмералд потом долго смотрел по сторонам потерянным взглядом и никак не мог дать себе ответ, зачем это всё? Зачем тратить время на отношения, создание семьи, убиваться из-за учёбы, если всё это так или иначе приведёт к смерти? Одинокий человек всю жизнь болтается в компаниях, которые предоставляют ему ощущение спокойствия за плату в виде внимания и личного времени. Несчастный человек всю жизнь пашет и учится, чтобы получить работу, которая, вероятно, сделает его счастливым когда-нибудь, через какое-то время. Из-за этих идей Фран впал в депрессию на пару месяцев и мог даже вылететь из универа, если бы наслышанный о прогульщике Ириэ Шоичи не нашёл его и не поговорил с ним. В средней школе они были неплохими приятелями, но старшие классы сделали их абсолютно чужими людьми, а посему появление рыжего ботаника с пламенной речью немало встряхнуло совершенно впавшего в апатию парня.

«Если так рассуждать, давай лучше сразу ляжем и сдохнем», – предложил этот обычно замкнутый и скромный юноша в больших очках. – «Но я же вижу, что ты веришь в наличие ответа где-то рядом. Ты прав, сейчас ты бесполезен, и если ты завтра покончишь с собой, твоего исчезновения никто, кроме родных, не заметит. Может, это и стоит изменить?». Сказанные Ириэ слова были очевидны, понятны и просты, поэтому Фран никак не мог понять, что за оцепенение охватило его разум, раз он не пришёл к этому сам. Если бы он вёл дневник, где мог бы записать, зачем нужны люди, пунктом первым там значилось бы: «Даже замкнутые малознакомые очкарики могут указать на то, на что смотришь, но чего не видишь». Как оказалось, люди часто бывают слепы, пытаясь рассмотреть что-то, что касается их самих.

Шоичи не был Эмералду другом, он просто появился, ткнул в истину пальцем и ушёл. Последствия своей депрессии Франу пришлось разгребать самостоятельно – и поделом, как считал он сам. Менять свою жизнь всегда непросто, а иногда даже больно, особенно когда осознаёшь, что ты один даже не из-за своих убеждений, а просто из-за того, что ты не такой, как всем нравится. Кстати говоря, именно этот аспект юноша не хотел менять никоим образом. С детства увлекающийся фотографией на старый плёночный фотоаппарат, он знал, что для того, чтобы увидеть в объектив что-то удивительное, не нужно лучшее зрение или новый навороченный объектив – достаточно просто снимать под другим углом. А значит, для того, чтобы стать счастливым, вовсе не нужно менять себя или окружающую реальность, нужно просто научиться правильно смотреть по сторонам.

Весь остаток первого триместра Фран потратил на то, чтобы не вылететь из универа, а каникулы – на закрепление своего расшатанного сознания в более-менее устойчивой позиции. Он всё ещё был потерян, но знал, каким путём пойдёт. Он всегда любил рисовать и фотографировать. Первое казалось ему лучшим способом запечатлеть свои мысли и эмоции, второе помогало иначе взглянуть на то, что происходит снаружи, и поймать это на плёнку, чтобы не забыть. Немало для начала. Колумб отправился в плавание, не зная, будет ли ветер.

Итак, день первый в новой жизни. Первое сентября, первый день второго триместра и первое появление в университетском буфете после больших каникул. Эмералд смотрел по сторонам и чувствовал себя по меньшей мере инопланетянином: всё казалось чужим, он сам не мог почувствовать себя причастным к происходящему. Ему даже казалось, что слова не распознаются мозгом, и он не способен воспринять, о чём эти люди говорят. Это тоже иллюзия, но на этот раз созданная страхом: первый день, много ожиданий, большая ответственность перед самим собой.

Фран вздохнул и направился к стоящему в углу свободному столику настолько бодро, насколько позволял стаканчик с кофе в его руке. Как ни крути, а университет отличается от школы хотя бы тем, что здесь есть место, где можно обзавестись едой или неким её аналогом и спокойно употребить это по назначению, не будучи битым за обед в неположенном месте. Довольно приятное нововведение, хоть и попахивает американщиной – плюхнувшийся на стул первокурсник ничего против неё не имел. Не будь у них буфета, разве смог бы он столь ловко забиться в угол, откуда открывается такой хороший обзор? Ириэ ему найти не удалось, зато на глаза мигом попалась оккупировавшая один из дальних столов шайка Рокудо Мукуро в неполном составе.

Считается, что после школы эти ребята завязали со своими тёмными делишками, но их по-прежнему называли бандой Кокуе-Лэнда. Фран плохо знал их историю, но ходили слухи, что эти ребята выросли в приюте с таким вот странным названием, а потом, когда им надоела эта гнусная жизнь, сбежали и стали бороться за своё место в мире. Похоже, у них неплохо это получалось, раз уж они оказались в столь престижном университете, хоть и не все – Джошима не прошёл в университет и работал в ближайшем кафе. А посему, за столом сидел сам Рокудо, его агрессивная подруга и по совместительству незаменимая актриса М.М., которую тот умело удерживал во фрэндзоне, а также Какимото Чикуса – парень, который почти всегда молчит.

Единственное, что никогда не получалось у харизматичного лидера банды Кокуе, – это выбить у главы дисциплинарного комитета разрешение на открытие собственного драм-кружка. Как только Хибари Кёя побывал на одной из репетиций, он мигом свернул всю деятельность Мукуро и запретил тому проявлять какую-либо общественно направленную активность в стенах университета. Весь первый триместр студенты много говорили о противостоянии этих двоих, доходившем до самых прозаичных и циничных мордобоев, но эти детали обошли Франа стороной – не до того ему было во времена тяжких дум о смерти и смысле жизни. В данный момент юноша сильно сожалел об этом – занятные, наверное, были сплетни. Сам Эмералд был наслышан о ребятах просто потому, что изредка подрабатывал для Мукуро фотографом-собирателем-компромата на вечеринках, которые сами по себе совершенно не жаловал, а вот пофотографировать сходить – это всегда пожалуйста, благо Ананас платил за пережитые часы страданий вполне человеческими деньгами. Фран знал также и то, что в их банде состоит ещё одна девушка, но кто она, даже не предполагал. Как-то получалось у этой загадочной барышни держаться тише воды, ниже травы. К слову, именно об этом и беседовали за тем самым дальним от юноши столиком, чего он, естественно, не мог услышать и продолжал глазеть по сторонам, не находя ни одного знакомого лица.

– Да что эта девчонка себе позволяет?! – восклицала М.М., с энтузиазмом пользуясь возможностью подчеркнуть свою преданность компании Мукуро, которой Хроме, по её мнению, никогда не отличалась. – Она никогда не научится ценить наши узы. В первый же день… куда-то запропастилась.

– Оя-оя, М.М., о каких узах речь? Хроме – свободный человек ровно настолько, насколько это вообще возможно для восемнадцатилетней девушки, – синеволосый юноша картинно вскинул брови, чуть приструнив этим возмущение подруги, и издал тихий смешок. – Не могу сказать, что мне по душе выбранная ею компания, но я не намерен как-то это демонстрировать, да и тебе не советую.

– Ты тоже не сомневаешься, что она с ним, да? – хмыкнула девушка, но, встретив строгий взгляд разноцветных глаз Рокудо, скрестила руки на груди и отвернулась. – Курить хочу.

– Ты же вроде как бросила, – с ядовитыми нотками в голосе подметил Мукуро.

– Что не мешает мне порой мечтать о сигаретах. Напомни мне, почему я бросила? – вопрос девушки прозвучал особенно раздражённо, даже для неё.

– Чтобы быть ещё более красивой, здоровой, свободной от вредных привычек и не дышать на меня запахом табака, ку-фу, – парень самодовольно усмехнулся.

– Ты такой самовлюблённый!

– Спасибо, – Рокудо самодовольно улыбнулся, чем заставил М.М. едва не скрипеть зубами.

– Если бы ты так хорошо не платил, ни в жизнь не стала бы терпеть твою ухмыляющуюся гримасу.

– Гримасу? Это моё лицо, а не гримаса! – наигранно, с придыханием возмутился Мукуро, но мигом подобрался, когда завидел вбежавшую в буфет и спешащую к их столу Хроме.

Он готов был снова усмирять гнев М.М., но та лишь достала пилочку для ногтей и сделала вид, что занята ими, а Наги Докуро – попросту воображаемый друг главаря банды Кокуе, не более, и притворяться, что она видит эту неблагодарную девчонку, совсем не обязательно.

– Простите, я задержалась, – пролепетала новоприбывшая, осторожно присаживаясь на краешек скамьи рядом с Мукуро. – Я…

– Ходила за книжками в компании Гокудеры Хаято, – перебил он её.

Хроме потупила взгляд и смущённо пожала плечами, после чего всё же спросила:

– А как… ты догадался? – она всегда запиналась, когда обращалась к Рокудо на «ты», ещё и без уважительных суффиксов – тот сам просил её об этом, но года не хватило, чтобы это вошло для неё в привычку.

– Ну, это просто. С утра твоя сумка была почти пустая, а сейчас она так увесисто шлёпнулась на лавку, ку-фу. А раз ты, судя по движению, не успела от неё устать, значит, до буфета тебе её донесли. Значит, с тобой был парень. А из парней ты общаешься только с этим хулиганом и нарушителем спокойствия. И что ты в нём нашла? – вопрос прозвучал без упрёка, скорее, слегка насмешливо.

– Попадание в общую передрягу сближает, – смущённо ответила Наги, непроизвольно слегка прижимая к себе битком набитую книгами сумку.

– Твоя правда, – Мукуро вздохнул и мельком взглянул на Чикусу – тот выглядел чем-то озабоченным, ведь сегодня он даже не кивнул Хроме в знак приветствия.

Однако не в правилах главы банды было играть в психотерапевта для мужской её части – если Какимото понадобится помощь, тот должен будет просить сам. Впрочем, он этого делать явно не собирался. М.М. тоже заметила перемену в настроении приятеля, но она, как и Мукуро, предпочитала игнорировать окружающий негатив, покуда это не касается лично её.

Наги уже привыкла к тому, что её дружба с Хаято – предмет шуток со стороны ребят из банды, и это понемногу переставало смущать. Всё-таки человек ко всему привыкает. Их с Гокудерой дружба началась очень странно, девушка даже и представить не могла, что с ней может случиться нечто настолько неординарное, думала, что весь резерв чудес исчерпала в момент встречи с Мукуро. Однако жизнь умеет удивлять. Этот импульсивный блондин на всех смотрел свысока, и не потому даже, что был высокого мнения о себе – скорее уж он просто ни в грош не ставил окружающих. Заткнуть его за пояс в этом деле мог только Бельфегор Принц, один из братьев-близнецов, как говорят, действительно знатного происхождения. Эти два блондина не просто не считались с окружающими, но и себя считали коронованными ещё до рождения. Проще говоря, не особо приятные ребята. Что свело вместе Хаято и Бела, она не знала, но про этих двоих ходили ничем не подтверждённые малоприятные слухи о том, что они пара. Ну, как пара… Трогают друг друга в запрещённых правилами приличия местах и прочими непотребствами занимаются, тщательно это скрывая от посторонних глаз, ушей и особо любопытных носов.

Никто не знал, что право на наследство их покойного отца близнецы получат только после женитьбы, а если кого-то из них заподозрят в мужеложстве, то оставаться ему без гроша в кармане. Потому Бельфегор и пёкся о конспирации порой даже сильнее, чем о своей жизни, ведь остаться живым и нищим ему казалось куда более страшной перспективой, чем умереть молодым и прекрасным. Отказывать себе в прихотях Принц не привык, и этот вариант даже не приходил ему в голову. Бельфегор хочет и получает, и неважно, сколько надо выпить, чтобы стать достаточно храбрым. Порой он и вовсе не мог вспомнить, что было между ним и Хаято в особо пьяные ночи, но это не делало восторг парня менее бурным.

Столь щекотливую правду скрыть довольно сложно, ибо любая правда такого рода всеми возможными способами норовит просочиться в массы и тихим шепотком расползтись по максимально большой территории. Гокудера волновался за судьбу Бельфегора гораздо сильнее, чем за свою репутацию, и не хотел быть виноватым в крахе его жизни. Чувствуя себя ужом на сковородке, он всё же решился попросить о помощи самую тихую и неприметную девушку из всех, кого когда-либо касался его взгляд. Несмотря на то, что у неё не было одного глаза, а одевалась она не как тихоня или серая мышка, он не придавал ей никакого особого значения… до этого рокового момента.

Конечно же, Хроме не отказалась пойти с ним на вечеринку, посвящённую сдаче первой сессии, в гости к Принцам и притвориться его девушкой, а уж рот на замке держать она умела. Наги не ожидала двух вещей: что Гокудера присвоит себе её первый поцелуй и что эта жертва станет напрасной. И если первое она ещё могла понять, ведь никто не ожидает того, что симпатичная первокурсница в свои восемнадцать ни разу не целовалась, то второе поставило её в ступор и выставило в не самом лучшем свете. Она не знала, что выгораживает отнюдь не без вины виноватого, и тот факт, что она оказалась девушкой, которая была не в курсе гомосексуальных увлечений своего якобы парня, совсем не красил её. Если раньше её просто не замечали, то в тот день над ней начали откровенно насмехаться. Когда старший из близнецов, Расиэль, застукал братца во время поцелуя с Хаято, всем троим участникам псевдолюбовного треугольника показалось, что жизнь пошла под откос. Это случилось накануне каникул, а оборвавший после этого все связи Бельфегор не нашёл нужным сообщить, что они с братом решили на сей счёт, и Гокудера, вышвырнутый с вечеринки за дверь двумя верзилами, до сих пор ходил в непонятках. Он не понимал, почему Бел, заверявший его в искренности своих чувств, так просто и бессовестно исчез. Зато он вполне отчётливо осознавал свою вину перед Хроме, а посему изо всех сил пытался исправить последствия своего поступка. Хоть испачканную репутацию нельзя вернуть к первозданной чистоте, он мог хотя бы скрасить каникулы этой отзывчивой, но оторванной от людей девушки. Болтал с ней через соцсети, водил в кино, угощал мороженым и вместе с ней ходил в книжный магазин, где Наги была воистину постоянным покупателем. Его успокаивало, что девушка видела в нём исключительно друга… ну и, может, немного подругу. Их дружба стала спасением от рвущего его сердце внутреннего крика одиночества и тоски. Для Хроме было открытием то, что она не испытывала потребности соответствовать каким-то идеалам Гокудеры, и эта искренность дарила ей ощущение покоя. В банде Кокуе она давно забыла, что такое быть собой, и оставалась той четырнадцатилетней Наги, которой Мукуро однажды спас жизнь. Все эти ощущения и переживания, безусловно, стоили того, чтобы терпеть насмешки ребят касательно странной дружбы с блондином с факультета прикладной математики. К слову, Кен и М.М. по этой причине частенько называли Хаято «ПриМатом», что явно казалось им очень остроумным, а у самой Хроме вызывало лишь тихие смиренные вздохи.

– Ты нашёл себе замену? – вдруг прервала тишину М.М., вопросительно глядя на Мукуро.

Тот усмехнулся и упёрся локтём в стол, кулаком подпирая голову, недовольно сжимая губы в тонкую линию.

– Нет. Гитаристов развелось – пруд пруди, а пианистов, которые ещё и вписались бы в наш коллектив, я не знаю.

– Но надо же что-то делать! – встрепенулась рыжая, в привычной манере сурово сводя брови. – Ты должен играть, ты же…

Девушка задохнулась собственным возмущением, но снова притихла под строгим взглядом Рокудо.

– Сюжет постановки ещё не дописан, ни к чему пороть горячку, М.М, – проговорил тот мягко и спокойно, не оставляя места для возражений.

– Мукуро… – Хроме еле удержалась, чтобы не добавить уважительный суффикс, и неуверенно предложила, – я могла бы… поговорить с Гокудерой об этом. Он… подошёл бы на эту роль?

– Ку-фу-фу, интересно, не знал, что он играет на пианино, – главарь шайки нехорошо улыбнулся, а в его разноцветных глазах загорелись странные огоньки – он предвкушал закулисную драму, которая назревала в его «труппе», если дело выгорит. – Я бы с ним поработал, пожалуй. Люблю взрывные характеры, – с этими словами он перевёл не лишённый ехидства взгляд на М.М., которая тут же скрестила руки на груди.

– Хорошо, я попробую, – тихо проговорила смущённо прячущая взгляд Наги.

Она случайно заметила уходящего из столовой Франа, который почувствовал, что на него смотрят, но никак не отреагировал. Юноша уже допил свой кофе и понял, что ловить в этом крошечном мирке пока нечего. Он чувствовал, что здесь нет ни одной группы людей, которая была бы готова принять его в свои ряды, да и сам он не очень хотел знать любого из них. Пожалуй, ему действительно мешала необходимость жить в своём доме с бабушкой, а не в общежитии или хотя бы в съёмной комнате, где можно было обзавестись контактами. Или ему просто нравилось думать, что мешала, ведь на деле он не стал бы дружить с кем попало, пусть они с этим человеком и спали бы через одну стенку. В глубине души Эмералд понимал, что ему уютно в его мирке музыкальных пластинок, старомодных чёрно-белых фотографий и собранных своими руками ламповых часов, он не мог впустить туда других людей. А откуда иначе взяться переменам, событиям? Как иначе взглянуть на мир, если не выйти из своей зоны комфорта? Фран не знал. Он хотел ждать чего-то. Знака, чуда или трагедии – чего-то, что встряхнёт его, смоет с него отпечаток минувшей депрессии. Но оставила ли его эта зараза? Он видел себя бабочкой, пришпиленной иглой страхов и сомнений к доске привычной жизни. Как бы он ни шевелил своими крыльями, обещая вырваться, изменить свою реальность, увидеть мир, неспособность совершить нужный поступок не давала ему осуществить такое простое и естественное по сути своей желание. На самом деле, это просто жалость к себе и уныние, которое навязчиво шепчет: «Вероятно, твоя жизнь не имеет смысла и не стоит вложенных сил». Он не мог знать, что что-то новое уже начало происходить с ним; у него оставалась лишь по-детски сильная вера в чудо, которое есть в каждом дне и которое лишь ждёт, чтобы его разглядели.