Ничто не предвещало беды. Обычный в меру пасмурный понедельник, прекрасное начало недели. Рокудо Мукуро – учитель литературы в старшей школе Намимори, по совместительству в качестве хобби преподающий актёрское мастерство в местном театре – шёл неспешной графской походкой к красивому белоснежному офисному зданию. Это типичный для него визит, совершаемый в первое утро каждой недели. Здесь его ожидает хороший друг и прекрасный любовник – Бьякуран Джессо. Этот молодой человек относится к категории людей, у которых уже в двадцать пять лет есть всё, о чём только можно мечтать: своя фирма, насыщенная личная жизнь, высокий социальный статус и милый сердцу друг детства Ириэ, который никогда не предаст и который, кстати говоря, Бьякурану эту фирму и передал. Единственный из его окружения, кого Джессо ещё не поимел. Ни разу. Это никогда не укладывалось у Рокудо в голове, ведь, казалось, его приятель сначала трахает, а потом уже любопытствует, зачем, собственно, человек пришёл. Судя по энтузиазму партнёров и клиентов, всем нравилось. Ну ещё бы, чёрт побери! Это же белоснежный, лучезарный, вечно улыбающийся сладкоежка, питающийся, кажется, исключительно продукцией собственной фирмы – маршмеллоу. Ходят слухи, что он до сих пор так худощав исключительно благодаря нестихающей активности в его кабинете.

Мукуро без вопросов пропустили в здание, где он так же неспешно, не позволяя нетерпению взять верх над выдержкой, подошёл к лифту и с полуулыбкой поднялся на верхний этаж. На выходе из лифта он столкнулся с отчаянно покрасневшим и смущённым Шоичи, практически убегающим из кабинета Бьякурана.

– Ку-фу-фу, здравствуй, Шоичи-кун.

Парень протиснулся в лифт и, сверля иллюзиониста злым взглядом, принялся судорожно жать на кнопку «Вниз». Вообще говоря, злой взгляд не самая сильная сторона рыжеволосого парня, и его попытки изобразить гнев чаще всего вызывают у окружающих насмешку. Вот и сейчас Рокудо в очередной раз сдержанно посмеялся и постучался в кабинет своего друга. Шоичи сколько угодно может быть гениальным изобретателем, истинным владельцем фирмы, спихнувшим на друга детства все хлопоты управления, гением, работающим под прикрытием фабрики сладостей, но, пока он остается таким безнадёжным скромным добряком, он не сможет вызвать у Бьякурана ничего кроме умиления. А умиление не самая сексуальная эмоция, Ириэ следовало бы это понимать. На этом мысль и остановилась, когда перед хранителем тумана распахнулась дверь и оттуда повеяло совершенно незнакомым настроением. Что-то не так…

Бьякуран сидел за столом и сосредоточенно рассматривал стену с совершенно не свойственным ему мечтательным выражением лица. Мукуро подумал, что это нетипичное для блондина поведение можно объяснить тем, что он только что закончил просмотр какой-нибудь жёсткой экзотической порнографии. Эта версия идеально подтверждалась как странным поведением самого лидера кондитерской фабрики Мельфиоре, так и смущением и паникой только что покинувшего кабинет Ириэ Шоичи. Аккуратно постучав в уже открытую дверь и пройдя вглубь помещения, Мукуро сразу же понял, в чём дело. На огромном широкоэкранном телевизоре как раз шла трансляция нового рекламного ролика маршмеллоу марки Мельфиоре, с откровенно сексуальным подтекстом агитировавшего покупать свою продукцию. В главной роли, как и обычно, выступал сам Бьякуран.

– Хотите, чтобы ваша жизнь всегда была сахарно-сладкой, ежедневно заставляя ваш организм вырабатывать гормоны радости и счастья, но страдаете от неприятностей на личном фронте? – Бьякуран, одетый в нежно-сиреневую рубашку и белые кожаные брюки, вызывающе обтягивающие каждый изгиб его красивых ног, с предельно искренним сочувствием посмотрел на зрителей. – Мы знаем альтернативный способ! – заговорщически сообщил он. – Сладости! – воскликнул блондин, страстно разрывая зубами неизвестно откуда взявшуюся у него в руках упаковку маршмеллоу. – Ммм, – Бьякуран с весьма двусмысленным вожделением покосился на мини-зефир, – вот то, что я люблю, когда мне одиноко! – и, одарив телезрителей похотливым взглядом, он манерно поднёс кусочек сладости к губам, пробуя его на вкус и довольно улыбаясь. – Маршмеллоу от кондитерской фабрики Мельфиоре! Окрась свою жизнь в сахарно-белый!

От этой рекламы Мукуро бросило в жар, и он поспешил ослабить галстук. Лидер Мельфиоре умел убеждать. Решив, что медлить не стоит, Рокудо криво улыбнулся и, направившись прямо к рабочему столу блондина, проговорил, на ходу расстёгивая рубашку:

– Ну что, Бьякуран-кун, приступим?

– Мукуро-тян, как я рад тебя видеть! – лучезарно улыбнулся лучший друг ананаса, наконец-то выйдя из прострации.

– Взаимно, ку-фу-фу, – согласился иллюзионист, не отводя пристального, манящего взгляда от обаятельного лица.

– Присаживайся, Мукуро-тян! – зачем-то предложил Бьякуран.

Синеволосый так озадачился, что даже на мгновение остановился: к чему такие формальности? Какая-то ролевая игра? Впрочем, от Джессо можно было ожидать чего угодно. Всё ещё пребывая в некотором смятении, Мукуро преодолел-таки положенное расстояние и, отодвинув в сторону стопку документов, весьма развратно устроился на краешке стола.

Впрочем, иллюзионист уже понял, что что-то здесь не так, и действовал, скорее, по инерции, не до конца понимая, что же всё-таки происходит.

– Мукуро-тян, а чем тебе не угодил стул? – неизменная лучезарная улыбка озарила лицо блондина, и, казалось, он сам слегка светится. О, эта неповторимая харизма… – Я же поговорить хочу. А если тебе жарко, могу включить кондиционер.

Незамедлительно претворив свои слова в жизнь щелчком по пульту кондиционера, директор Мельфиоре подпёр голову рукой и выжидающе посмотрел на своего потерянного в мыслях друга. Рокудо же, озадаченно хмыкнув, отвёл взгляд и, теряясь в догадках о причине происходящего, медленно слез со стола. Несмотря на то, что Бьякуран, как обычно, не пренебрегает возможностью подколоть его, было очевидно, что что-то изменилось. Джессо всегда любил разнообразие, но подобные встречи были их милой традицией, и Мукуро даже помыслить не мог о том, почему тот вдруг решил её нарушить. Болен? Сплетни? Проблемы с фабрикой? С законом? Как-то отстранённо застёгивая рубашку, иллюзионист уселся на стул с противоположной стороны стола и немного напряжённо спросил:

– Что-то случилось?

– Мукуро-тян, расслабься, всё не так страшно, как твоё лицо…

Бьякуран намеренно сделал небольшую паузу, чтобы в полной мере насладиться сменой настроений на лице иллюзиониста. Мало кому, кроме его друга, удавалось видеть на обычно непроницаемом лице столь искренние эмоции, а липовое оскорбление его внешности привело к ещё более красочному зрелищу, чем обычно. Когда Рокудо уже начал медленно набирать в лёгкие воздух, чтобы как следует возмутиться, Джессо поспешил исправить «ошибку»:

– Ой, я хотел сказать, его выражение… Правда, ничего серьёзного.

Ответ Бьякурана окончательно уверил Мукуро в обратном: что-то в их отношениях бесповоротно изменилось. Вопрос лишь в том, что именно. Иллюзионист принялся судорожно перебирать в голове все возможные варианты случившегося. Судя по всему, он ошибся в своих расчётах и что-то упустил, позволив событиям принять совершенно неожиданный оборот. Это плохо. Нет, это очень плохо, учитывая, что речь идёт о Бьякуране. Рокудо уже давно привык, что директор Мельфиоре находится на его стороне, и не задумывался о том, чтобы просчитывать его ходы. Теперь ему, вероятно, придётся сильно об этом пожалеть.

– Ку-фу-фу... Ничего серьёзного, значит? – поинтересовался иллюзионист, склонив голову набок и с прищуром глядя на собеседника.

– Ты же помнишь Ириэ Шоичи? – Бьякуран поудобнее устроился в кресле, готовясь продолжить разговор.

Ананас, разумеется, прекрасно помнил, кто это, только вот этот вопрос ему почему-то совершенно не понравился.. Тактично промолчав, он лишь вопросительно поднял бровь, упорно отметая единственную логическую причину этого вопроса и призывая Бьякурана продолжать.

– Вижу, ты помнишь, – ехидно улыбнулся Джессо. – Так вот, я не далее, как сегодня утром, практическим путём выяснил, что Шоичи – отличный партнёр не только в бизнесе.

– Ку-фу-фу, – только и смог выдавить Мукуро. – И какими же будут твои дальнейшие действия? – спросил он, закидывая ногу на ногу и скрещивая руки на груди.

– Видишь ли, Мукуро-тян, я бы не рискнул заглядывать так далеко вперёд... – блондин потянулся рукой за пакетом маршмеллоу. – Однако я подумываю о постоянных отношениях, – Бьякуран как ни в чём не бывало открыл упаковку со сладостями и принялся неторопливо уничтожать их одну за другой.

– И что же, позволь спросить, теперь будет отличать Шоичи от законного супруга? – с иронией поинтересовался иллюзионист.

– В общем-то, существенных отличий пока что не предполагается, – Бьякуран полностью игнорировал ехидство друга, всем своим видом показывая, что решение уже принято, – ну а там посмотрим.

– Наверное, я могу поздравить тебя с концом полноценной холостяцкой жизни, ку-фу-фу, – Рокудо небрежно потянулся, заводя руки за голову и адресуя Джессо насмешливый взгляд.

– Понимаешь, Мукуро-тян, у каждого в жизни наступает момент, когда это становится закономерным развитием событий. Когда-нибудь ты это поймёшь, – пояснил Бьякуран, сочувствующее улыбаясь.

Наверное, эти слова должны были задеть иллюзиониста. Во всяком случае, в голове методично постукивала мысль о том, что теперь всё никогда не будет так, как прежде. В этот самый момент, в данной точке пространства Бьякуран, его лучший друг, поставил жирный крест на стабильной жизни Рокудо. На столь любимой им давно устаканившейся жизни, в которой всё шло по его плану. Он не ожидал от Джессо, что тот ступит на тропу угнетающей и всегда жарко осуждаемой ими обоими рутины в отношениях. Но ещё обиднее было то, что тот подразумевает возможность подобного поступка и со стороны Мукуро. Вся ситуация вызвала в душе синеволосого приступ негодующего веселья. Уперевшись ладонями в сидение стула, он с натянутой полуулыбкой чуть подался вперёд и с ядовитыми нотками в голосе проговорил:

– Боюсь, в данный момент я не был бы способен оценить свалившееся на меня счастье. Впрочем, это может быть и временно. Психическая уравновешенность столь недолговечна! Особенно в условиях стрессовой работы и прочих негативных факторов... – на этих словах иллюзионист поднялся и направился к выходу. Услышав от блондина пожелание хорошего дня, он на пару мгновений замер в дверях и, даже не оборачиваясь, мрачно кинул ему в ответ:

– И тебе того же.

Всю дорогу до школы, куда Мукуро пришлось отправиться на час раньше из-за бесцеремонно нарушенных планов, иллюзиониста упорно не покидали мысли о произошедшем. Ни к чему не обязывающие отношения с Бьякураном стали неотъемлемой частью его жизни, и Рокудо прекрасно понимал, что лишиться их будет очень непросто. Джессо был не просто любовником, а, прежде всего, лучшим другом и единственным человеком, который его понимал. Конечно, совместная жизнь с Шоичи не сможет уничтожить их дружбу, однако неизбежно поставит рыжего на первое место, оставив Мукуро позади. Теперь он не так важен. Им можно пренебречь. Рокудо изо всех сил старался прогнать жалость к себе, пытаясь убедить себя, что вся эта ситуация ударит, в первую очередь, по Бьякурану. Иллюзионист сохранит за собой свободу и право выбора, в то время как Джессо окажется связан по рукам отношениями с Ириэ. Откровенно говоря, Мукуро никак не мог понять, что привлекало друга в этом парне. Заурядный, тихий, скромный, никогда и ничем не выделяющийся, Шоичи вряд ли мог заинтересовать такую многогранную личность, как Бьякуран. Да чем этот блондин вообще думает, предпочитая ему Ириэ?! В нём же банально нет изюминки... Как вообще можно постоянно существовать рядом с такой посредственностью? Пренебрегая всем спектром других возможностей, ограничивая себя, в конце концов. Бьякуран всегда был самодостаточным человеком, которому никто не нужен. Статус "деловой партнёр" или "сексуальный партнёр" в его понимании зависит от состояния ширинки: когда она застёгнута, можно начинать говорить о делах – чувственные слова и жесты с милой улыбкой отметаются директором Мельфиоре за ненадобностью. Он не приемлет излишеств и никогда не смешивает эти два понятия. Это качество Рокудо всегда уважал в своём друге, оно же и позволяло так самозабвенно отдаваться ему. Они были безупречными любовниками друг для друга. Понимали друг друга. Стоили друг друга. Шоичи же всегда казался лишь маячащей в тени Джессо мелкой пешкой. Кто бы мог подумать, что именно он заставит идеальный мир Мукуро рухнуть? Единственное преимущество этой рыжеволосой посредственности в том, что он всегда где-то рядом. Но разве это нужно Бьякурану? Разве к этому должен стремиться успешный человек? Может, ему нравится, что кто-то так сильно от него зависит? Наверное, так и есть. Нельзя даже помыслить, что он пытается самоутвердиться, но как иначе это объяснить?! Иллюзионист отчаялся найти верный ответ. Ему ещё неведомо было счастье от засыпания рядом с дорогим человеком, поэтому эти его размышления были лишены смысла. Зато к моменту, когда он подошёл к школе, у него начала занудно побаливать голова.

Мукуро зашёл в пустую учительскую, где в уголочке тихо-мирно сидел преподаватель ОБЖ Леви-а-Тан, копаясь в каком-то классном журнале. Тот поздоровался с вошедшим, но он не удосужился ответить, лишь коротко кивнул. Ему не нравилось это место. Здесь почти ни у кого не было интереса к его предмету, и единственный, кто увлечённо зачитывал строки великих поэтов и прозаиков, – это он сам. Рокудо с нетерпением ждал освобождения вакансии на литературном факультете Нагойского университета. Один старенький щупленький профессор готов летом сдать свой пост молодому и перспективному Мукуро, поразившему того своей начитанностью и осведомлённостью в области мировой литературы девятнадцатого и двадцатого веков. Насчёт остального старик тоже не сомневался, да и перед обаянием Мукуро устоять непросто, так что... Ещё немного, и он сможет переехать в Токио и преподавать любимый предмет людям, которым это действительно интересно. А здесь… Толпа чёрствых простаков, по большей части безграмотных и безынициативных. Иллюзионист взял стопку листов из ячейки со своей фамилией и, небрежно шлёпнув её на стол, сел на ближайший стул спиной к Леви, закинув ногу на ногу и задумчиво постукивая пальцами по прохладной поверхности стола. Это было первое сочинение, предложенное им ученикам: «Моё самое дорогое». Не то чтобы эти бездари были ему интересны, но всё-таки узнать, есть ли у них что-то за душой, было интересно. Молодого преподавателя зацепили двое: Фран, фамилия которого была написана жутко неразборчиво, и Гокудера Хаято. Оба написали без единой ошибки. Однако Франу он бы поставил девяносто девять или и вовсе девяносто восемь. Писал тот грамотно, но так сухо и до безобразия последовательно, так шаблонно и штампованно, что хотелось треснуть ему по голове томом Шекспира, чтобы он проникся и раскрепостился в манере изложения. Мукуро бы так и сделал, но совершенно не помнил, кто этот ученик – ему было не до таких мелочей, как запоминание лиц и имён каких-то детишек. А вот Хаято… С этим парнем всё очень непросто. Не заметить его просто невозможно. Он всегда смотрел на сенсея с вызовом, постоянно огрызался и демонстрировал полное пренебрежение. Но хранитель тумана никогда не терял самообладания, не снимал своей маски со снисходительной полуулыбкой и не предпринимал никаких лишних движений для того, чтобы унять излишнюю импульсивность и своенравность подростка. Он никогда не ругал учеников, ибо все, кроме Гокудеры мгновенно затихали под давящей аурой своего преподавателя, внимая каждому его слову. А этого парня надо просто понять и поставить на место так, как он, Мукуро, прекрасно умеет делать. Длинные пальцы иллюзиониста принялись перебирать листочки в общей стопке. Вот оно… Его безупречное сочинение. Эмоциональное. Красочное. Обычно с такой нежностью описывают любимого человека, а этот юноша написал о своём пианино. Преподаватель не ожидал такой откровенности и мощи повествования. Сенсею внезапно очень захотелось посмотреть на эти руки, легко и свободно бегающие по клавишам, извлекая потрясающие звуки… Он питал слабость к скрипке и пианино. Особенно к пианино. Это у них общая черта, как следовало из сочинения. Только вот Хаято, похоже, действительно умел извлекать из музыкального инструмента божественные звуки... Где-то на этой мысли Рокудо и одёрнул себя. Что за восторг в интонации внутреннего голоса? Это всего лишь текст, не факт даже, что правдивый. Зато его можно ловко использовать для того, чтобы поставить своенравного ученика на место. Мукуро нехорошо куфуфукнул, а в глазах заиграли недобрые огоньки. У него появился план.

***

Ученик выпускного класса старшей школы Намимори – Гокудера Хаято – прекрасно видел, что опаздывает на урок, но это, конечно же, не было поводом спешить. Подчиняться школьным уставам не в его правилах. Следующей по расписанию всё равно была мировая литература – совершенно бесполезный, по мнению Хаято, предмет. Можно подумать, что кто-то в старшей школе ещё не умеет читать. Каждый должен выбирать книги исключительно по собственному вкусу, а не из-за того, что так сказал сенсей. Литература вызывала у парня особо бурный протест. В прошлом году его трижды вызывали к завучу и один раз прямо к директору за систематические прогулы и хамство учителю. Гокудера об этом не сожалел.

Надо отдать должное его новому преподавателю, в этом учебном году всё было по-другому. Мукуро-сенсей не был похож на типичного школьного учителя. Ничто не выдавало в нём его профессию, и его уроки кардинально отличались от того, что происходило в учебных заведениях Намимори. Для начала Рокудо Мукуро своей внешностью напоминал, скорее, рок-звезду, чем педагога. Ну а что касалось непосредственно его методики... Он не устраивал банальных разборов того, что написано в учебнике. С самого начала сенсей заявил, что «Базовый курс мировой литературы для старшей школы» можно сразу же выкинуть, а лучше даже сжечь в ритуальном костре, поскольку открывать его опасно для здоровья. Однако ликование подростков было недолгим: преподаватель собственноручно составил минимальный список литературы двенадцатым шрифтом и с одинарным интервалом на десять листов формата А4. К счастью, контролировать учеников преподаватель не спешил. Начитанность и эрудиция, по его мнению, были личным делом каждого, и любой в этом деле отвечал сам перед собой, а не перед японской системой образования. Тем не менее ничего не делать Мукуро-сенсей также не позволял, регулярно задавая классу самые разнообразные эссе и сочинения. Учитель считал, что невозможно оценить чужое творчество, не умея писать самому.

Уроки литературы проходили откровенно не типично. Сенсей устраивал целые лекции со множеством сложных литературоведческих терминов, различных лингвистических теорий, запутанных классификаций и цитат известных критиков. Тот факт, что уровень старшей школы совершенно не позволял ученикам вникнуть в смысл происходящего, абсолютно его не смущал. Казалось, этот человек просто любил литературу и ему доставляло огромное удовольствие о ней рассказывать. Неважно кому. Безо всякой цели. Гокудера уважал подобный подход, а потому быстро проникся его рассказами. Иногда ему казалось, что он единственный в классе пытается уследить за ходом мыслей учителя. Узкоспециальная терминология, к которой постоянно прибегал преподаватель, представляла для Хаято определённый вызов. Он никогда не задавал сенсею никаких вопросов, но всегда запоминал новые слова и обязательно находил их значение. Ему нравилось то, что мировая литература была единственным занятием, на котором он постоянно узнавал что-то новое и на котором ему не приходилось скучать. И дело было даже не только в интересной информации. Утончённый вкус Рокудо Мукуро поражал. Несмотря на то, что почти никто не понимал, о чём именно рассказывал учитель, каждый с упоением слушал, когда тот зачитывал какое-либо произведение вслух. Говорили, что сенсей преподаёт на курсах актёрского мастерства, и этот факт никого бы не удивил: его актёрские способности заставляли школьников затаить дыхание. Гокудеру поражала и независимость мнения учителя. Мукуро-сенсей мог не только с выражением зачитать Шекспира в оригинале, но ещё и жёстко и очень аргументированно раскритиковать классика. Ни один другой преподаватель литературы на памяти Хаято никогда бы не позволил себе подобного. Это опять же внушало уважение. Гокудера нередко следовал рекомендациям сенсея, всё чаще выбирая для чтения именно книги из выданного им списка литературы. Одним словом, Хаято слишком уж проникся к новому учителю и его урокам, это начинало раздражать. Вот почему парень с таким удовольствием опаздывал на это занятие: нечего сенсею думать, что Гокудере интересно. Тем не менее блондина ждало жестокое разочарование: он всё-таки успел. Ничего страшного, тогда он просто наденет наушники и демонстративно проведёт урок в компании плеера. Так даже лучше, чем просто опоздать.

***

Преподаватель вошёл в класс по звонку, неспешно и с безупречной осанкой продвигаясь между рядами парт. Он всегда создавал вокруг себя тяжёлую ауру перед уроком, ведь это как ничто иное способствовало скорейшему воцарению тишины. К моменту, когда Мукуро поднялся на подиум, где стоял его стол, большинство взглядов было направлено на него. Хранитель тумана положил стопку сочинений на стол и, уперевшись обеими руками в его поверхность, окинул класс неторопливым взглядом. Он пытался сопоставить прочитанное в сочинениях с этими лицами и понять, кто есть кто. Вот этот мальчишка с взлохмаченными каштановыми волосами, нервно покручивающий в руках ручку и с восторженной тоской поглядывающий на миловидную девочку, явно Савада Тсунаёши. Тридцать два балла. Он старался написать хорошо, это видно, но его безграмотность до смешного ужасна. Кстати, у него очень неплохой вкус на «Самое дорогое», хотя у Мукуро такие девушки, как Сасагава Киоко, никогда не вызывали ничего кроме снисходительности. Она хорошо пишет, грамотно. Девяносто пять баллов, небольшие недочёты. Но её мысли скучны и просты. Не удержавшись, сенсей решил подколоть и без того изрядно взволнованного парня:

– Хорошо, наверное, когда самое дорогое где-то так рядом, на расстоянии каких-то пары парт, не так ли, Тсунаёши-кун? Ку-фу-фу... – при этом, Мукуро ни жестом, ни взглядом не указал на Киоко, потому что совершенно не собирался унижать ученика перед ней.

Сенсею просто нужна была реакция, и он её получил. Савада тут же выронил ручку и густо покраснел, чем доставил недюжинное удовольствие хранителю тумана. Тем не менее, его взгляд не стал задерживаться на мальчишке дольше, чем требовалось. Дальше вот эта девочка, рядом с Киоко, которая раздражающе пялится на сенсея, – Курокава Хана. Тоже девяносто пять, типичнейшая будущая карьеристка. Расчётливая и строгая. Даже по почерку видно. Ну, зачем же так пристально и восторженно прожигать взглядом? Это неприлично. Просто некрасиво. Гокудера… Этот парень, как всегда, демонстрирует полное отсутствие интереса, сидя в наушниках, и даже ноги на парту закинул. Отлично. На это Рокудо и рассчитывал. Сегодня он поставит бунтующего отличника на место. Ряд у окна… Здесь из примечательных личностей бросались в глаза только Фран и Ямамото Такеши. Франа, автора одной из стобалльных работ, которого Мукуро никак не мог вспомнить раньше, было невозможно не узнать: отстранённый, ничего не выражающий взгляд изумрудных глаз направлен к окну. Думает о чём-то, но ничто не выдаёт в нём ни глубокой задумчивости, ни волнения – он абсолютно спокоен. Никаких лишних движений, размеренное дыхание. Интересный парень. Пусть и полное бревно в плане описаний. Ямамото Такеши, который пытается отоспаться за задней партой, прячась за Франа, – типичный спортсмен: высокий, сильный и уставший, хоть жизнерадостная улыбка и не сходит с его лица. У него есть цель, о которой он коряво написал в сочинении и получил шестьдесят баллов. Мукуро хотел поставить пятьдесят, но он любит людей с целью. Поэтому он поможет Ямамото хоть как-то вытянуть его предмет и не получить проблем хотя бы с литературой. Оставшаяся часть класса – вполне обычные ребята, ничего выдающегося. Что ж, самое время начать представление! Хранитель тумана пододвинул к себе стопку листов и принялся перебирать их в поисках нужного, одновременно начиная негромко говорить:

– В общем и целом, вы справились с возложенной на вас задачей. Двое даже написали на сто баллов. Но одно из этих сочинений я хотел бы выделить из общей массы. Оно действительно зацепило меня, – Мукуро с торжествующим видом вытянул листок из стопки. – Сочинение авторства Гокудеры Хаято, который так демонстративно меня игнорирует.

Некоторые тут же обернулись к парню, но, встретив его уничтожающий взгляд, сразу поспешили отвернуться. Тем более, там, на подиуме, Мукуро, доставший из очечника очки, собирался устроить демонстрацию своего актёрского мастерства при прочтении поразившей его прозы.

– Так как упомянутый мною молодой человек не возражает, я зачитаю вам его работу, ку-фу-фу, – надев очки, преподаватель принялся читать, расхаживая взад-вперёд по подиуму. – «Чёрный и белый – вот цвета, оказавшие на мою жизнь наибольшее влияние. Две противоположности, создающие контраст и в то же время неразрывно связанные в моём воображении. Тьма и свет, между которыми всего полтона – интервал, меняющий всё», – в этом месте у Мукуро сбилось дыхание, но он не стал этого стыдиться. Негромко кашлянув, тут же продолжил чтение, – «В детстве меня часто интересовало, почему клавиатура фортепьяно устроена именно так. Теперь мне кажется, что я это понимаю. Рассмотрим, например, до и до диез. Белая и чёрная клавиши, которые разделяет ровно половина тона. До диез можно также рассматривать как ре бемоль. Прекрасная иллюстрация теории относительности» – учитель читал эти строки с долей восторга, без всякой иронии, стараясь передать своим голосом те чувства, что вложил в них Хаято. – «Ми и фа. Две белых клавиши, расстояние между которыми равно одному тону. Целое число ничего не меняет. Что-то новое рождается где-то посредине. Я уверен, что во всём этом есть смысл. Именно поэтому фортепьяно и стало для меня самым дорогим воспоминанием, первым предметом, заставившим задуматься об устройстве окружающего мира. Возможно, дело в том, что я проводил за ним большую часть своего времени, а, может быть, и совсем в другом...» – Рокудо поднял взгляд на парня и, убедившись, что тот не слушает и всячески игнорирует происходящее, возобновил выразительное чтение. – «Старинное пианино находилось в огромном зале – светлом, просторном, служащем для приёма гостей. Солнечные лучи проникали в него с самого утра, и занятия музыкой всегда приносили радость. Но было и то, что неизменно меня угнетало – однотонность фортепианных клавиш. Мне хотелось раскрасить их во все цвета радуги. Семь нот – семь цветных полосок, покрывающих небо после дождя. Это казалось столь логичным, столь очевидным... Когда я поделился своими мыслями с мамой – профессиональной пианисткой – она улыбнулась и ответила, что я абсолютно прав и именно поэтому каждый хороший музыкант должен уметь извлекать красочные мелодии из чёрно-белого инструмента», – преподаватель не мог не отметить, что девочки уже едва не плачут от восторга, и всё больше взглядов устремляется к блондину. Надо скорее заканчивать, пока он не понял, что же на самом деле происходит. – «Прошло уже много лет, но я так и не смог этому научиться. Я всё ещё посредственный исполнитель. Моей музыке не хватает цвета, я вкладываю в неё недостаточно эмоций, и клавиши моего фортепиано по-прежнему чёрно-белые. Но я верю, что так будет не всегда. Когда-нибудь я увижу то, что скрыто от меня сейчас, и мелодии заиграют новыми красками. Пианино или рояль – у всех инструментов одинаковая невыразительная клавиатура. Всё зависит от музыканта», – осталось совсем немного, а Хаято, заподозривший неладное, всё-таки вытащил один наушник из уха, и дальнейшие слова дошли до его сознания во всей красе. – «Звуки фортепиано – это то, что очень дорого мне, мечта детства, с которой связано множество счастливых воспоминаний. Я не знаю, суждено ли ей осуществиться, но место для неё навсегда останется в моём сердце».

Сенсей уже закончил чтение, а в классе всё ещё царила мёртвая тишина. Шокированный Гокудера никак не мог понять происходящее: услышанные строки показались ему подозрительно знакомыми, но вот где же он их слышал? И тут до него дошло... Класс разразился бурными аплодисментами. Кто-то даже выкрикнул: "Я всегда знала, что Гокудера-кун романтик!!!" Самого автора сочинения пробил холодный пот, и, от нервов потеряв равновесие, он свалился со стула, на котором самозабвенно раскачивался с самого начала урока. Сверху на отличника упали его мобильный телефон, больно ударивший его прямо по лбу, и, собственно, плеер, приземлившийся ему на живот.

Рокудо, безусловно, ждал от хранителя урагана подобающей его стихии бурной реакции, но произошедшее превзошло даже довольно смелые ожидания. Искренне обеспокоенный физической целостностью парня, сенсей поспешил к нему, как всегда успешно сдерживая норовившую материализоваться на губах улыбку. Во-первых, улыбаться в такой ситуации – ребячество, несмотря на весь её комизм. А, во-вторых, он действительно беспокоился за Хаято. Отставив в сторону стул, Мукуро попытался взять ученика за руку, чтобы помочь подняться, участливо спрашивая:

– Ты в порядке, Гокудера-кун?

Парень отдёрнул руку и, игнорируя довольно сильно болевшее от неудачного падения тело, одним прыжком вскочил на ноги. К его облегчению никто из одноклассников над ним не смеялся: всё произошло слишком неожиданно, и среагировать успел только сенсей.

– Что вы себе позволяете?! Кто дал вам право ЭТО читать?! – задыхаясь от возмущения, завопил Хаято. – Что это за цирк вы тут устроили?!

Отступив на шаг от разъяренного подростка, преподаватель небезосновательно заявил:

– Я же вполне целенаправленно хвалил твою работу и дал тебе не меньше двух возможностей меня остановить, но возражений не последовало, и я счёл, что имею полное право её зачитать, – Рокудо с наигранно извиняющимся видом развёл руки в стороны, а некоторые особо смелые ученики согласно покивали на слова сенсея. – Тебе следовало бы быть немного внимательнее на моих уроках, чтобы не пропускать важные для себя вещи... – то, как сверкнули при этих словах глаза хранителя тумана, мог увидеть только Гокудера, и этот пронзительный взгляд парню явно не понравился.

– Быть внимательнее?! Мне?! С какой это стати?! Что вы вообще возомнили о своём предмете?! Я что, читать, что ли, не умею?! Нахера мне ваша грёбаная литература? – самоуверенность учителя распаляла парня лишь сильнее. Он прекрасно понимал, что не прав, равно так же, как и то, что сенсей вполне справедливо подловил его на собственной глупости, но сдаться он не мог. – И вообще я искренне полагал, что у нас тут урок литературы, а не вечер самодеятельности! – Хаято раздражённо кинул в сумку свои вещи, подобрал упавшие плеер и телефон и, с искренним бешенство глядя на учителя, направился к выходу из класса. – Даже не думайте, что я написал весь этот бред серьёзно!!! Мне просто нужна была хорошая оценка! Срал я на ваше сочинение! Надо было что-то там придумать, вот я и придумал! Ничего личного! Это дурацкое фортепиано мне нахер не сдалось! – парень был так глубоко задет поступком учителя, что ему никак не удавалось успокоиться и замолчать. Он привык скрывать свои чувства, и ему было непросто излить их на бумагу. В этой же работе он действительно проникся темой и написал то, что на самом деле думал и ощущал всё это время. Мукуро-сенсей же просто воспользовался этим, безжалостно высмеяв его слабость и впечатлительность перед всем классом. Гокудера чувствовал себя разбитым, униженным и совершенно опустошённым. Любимый предмет и любимый учитель... И чем всё это обернулось? Вывод: ничем не стоит проникаться, все симпатии необходимо пресекать на корню.

Мукуро выслушал парня спокойно, нисколько не меняясь в лице. Маска была совершенно непроницаемой, потому что ни Гокудера, ни остальные ученики не должны были даже заподозрить, что учителя сильно задевает пренебрежение литературой в целом и его предметом в частности. Но ещё больше его злило то, что парень так легко отрёкся от самого главного в его жизни на данный момент. Хранителю тумана было понятно, что в этой ситуации не правы оба: он – в том, что воспользовался чувствами юноши в воспитательных целях, Хаято – в том, что пренебрегал своим сенсеем до непростительного демонстративно. У Рокудо не было иной возможности удержать свой статус в глазах класса, кроме как поставить бунтаря на место. В любом деле главное – искусная игра и результат. Он всегда с удовольствием придерживался этой позиции и недоумевал, почему же сейчас ему так не по себе. Наверное, дело в том, что этим утром его душевное равновесие сильно пошатнулось. Решив остановиться на этой вполне разумной мысли, Мукуро с тем же предельно спокойным лицом и снисходительной улыбкой на губах поставил стул на место и направился обратно к столу. Бушующего урагана больше не существовало для него. Хочет уйти – пусть уходит. Он итак получил слишком много внимания на этом уроке. Словно в подтверждение этих мыслей, Гокудера громко хлопнул дверью и выбежал в коридор.

Неторопливо расхаживая между рядами, вручая каждому его сочинение, учитель начал негромко рассказывать о задании на следующий раз:

– Я считаю, что в вашем возрасте пора бы найти сонет Шекспира, который в той или иной мере отражает вас. Таковой найдётся всегда, если правильно их читать. Я бы хотел, чтобы вы проанализировали ваш сонет и, помимо детального разбора средств художественной выразительности, написали, почему он близок именно вам, – с этими словами хранитель тумана отдал последнее сочинение и направился к доске, возле которой развернулся к классу лицом и проговорил:

– Для примера я процитирую вам тот, что ближе всего мне. 69-й сонет…

«В том внешнем, что в тебе находит взор,

Нет ничего, что хочется исправить.

Вражды и дружбы общий приговор

Не может к правде черточки прибавить.

За внешний облик – внешний и почёт.

Но голос тех же судей неподкупных

Звучит иначе, если речь зайдёт

О свойствах сердца, глазу недоступных.

Толкует о душе твоей молва.

А зеркало души – её деянья.

И заглушает сорная трава

Твоих сладчайших роз благоуханье.

Твой нежный сад запущен потому,

Что он доступен всем и никому»

С подобающей выразительностью прочитав пробирающие до глубины души строки, Мукуро тяжело вздохнул и принялся писать на доске детальный анализ, но в его мыслях царил хаос. «Твой нежный сад запущен потому, что он доступен всем и никому», – крутилось в голове, как на повторе, изредка сменяясь словами Бьякурана: «Когда-нибудь ты это поймёшь…».

Когда занятия кончились, Рокудо был счастлив поскорее покинуть школу. Этот день абсолютно вымотал его, выбил из колеи и сбил с толку. Сначала Джессо с его непонятной сменой приоритетов, потом Гокудера, по неведомой причине крепко засевший в голове, ещё и этот сонет, никак не отпускающий его мысли. Его жизнь походила на бокал с любимым вином, который толкнули локтём и едва успели поймать, слегка расплескав драгоценную жидкость. То, что впиталось в скатерть небытия, больше не вернуть, а сколько вина осталось в бокале и станет ли его поверхность такой же спокойной и гладкой, как прежде, покажет только время. Ничего уже нельзя изменить. К тому же всегда есть надежда, что на смену вылившемуся придёт что-то новое. Но Мукуро не желал ни на что надеяться. Он начал подумывать о том, чтобы хорошенько выпить этого самого вина по возвращении домой, но пить в понедельник – дурной тон. Нет. Сегодня он достанет с полки сборник сонетов Шекспира и за чашечкой кофе будет искать в прекрасных переплетениях строк Хаято. Не задумываясь, почему именно его. Не задумываясь ни о чём. Это просто цель. Так, наверное, будет легче. И, наверное, этот день кончится нормальным сном. Наверное…