Четверг.

Утром четверга Рокудо проснулся в тоскливом, убитом настроении и не сразу вспомнил, что стало его причиной. Всё произошедшее вчера казалось каким-то нелепым, нереальным и сильно затянувшимся сном. Но это щемящее чувство внутри при мысли о подростке говорило о том, что он, Мукуро, здорово попал, независимо от того, действительно он переспал со своим учеником или ему это только приснилось. Трудно представить, какие отношения у них будут теперь, на протяжении этого года. Как Хаято будет смотреть на своего учителя? С презрением? Ненавистью? Сожалением? Вожделением? Иллюзионист совершенно не собирался показывать своих чувств. Всё должно выглядеть так, словно между ним и Гокудерой ничего не было. Никогда. И чувств у Рокудо к его ученику никаких нет. Но гораздо больше хотелось бы убедить в этом себя, а не посторонних наблюдателей, потому что никогда ещё он не чувствовал себя таким разбитым. Попросту морально больным.

Второй будильник вернул преподавателя к реальности. Сегодня, как-никак, важный день – встреча с несколькими профессорами-литературоведами, которые решили вдруг собраться в захолустном Намимори у одного из своих коллег. Сам хранитель тумана попал туда исключительно благодаря собственной харизме и умению появляться в нужном месте в нужное время. Эта встреча стоит того, чтобы к ней подготовиться. Мукуро встал с кровати и включил музыку. Фортепиано. Пока мужчина делал свою любимую причёску с хохолком а ля ананас и длинным хвостом, по клавишам пианино в его воображении бегали длинные пальцы Хаято. Это было невыносимо. Он теперь и любимую музыку не сможет спокойно слушать? Что за страшная болезнь это чувство, вымещающее из сознания весь здравый смысл? Рокудо включил группу MGMT, которые утверждали, что их судьба – притворство, лишь симуляция чувств, а он вместе с ними убеждал в этом себя. Сейчас он встретится с уважаемыми людьми, которые поглотят всё его внимание, а после обеда его будут ждать его ученики по актёрскому мастерству. Тоже лишь дети, но чуть более близкие ему по духу, нежели те, что обучаются у него в школе. Начинающие актёры в большинстве своём питают страсть хоть к каким-то классическим произведениям. Иллюзионист любил вести уроки актёрского мастерства в театре, потому что царившая там атмосфера всегда расслабляла и успокаивала его.

В процессе поиска подходящей одежды мысли хранителя тумана вновь вернулись ко вчерашнему светловолосому любовнику. Как быть с тем фактом, что Хаято, как оказалось, всегда слушал своего преподавателя, не давая тому ни единой возможности это осознать? А что если он в самом деле просто интересуется новым и не хотел польстить учителю излишним вниманием к его «дурацкому» гуманитарному предмету? Что если он так похож на самого сенсея в своём перфекционизме и стремлении к знаниям, а также абсолютном нежелании демонстрировать это окружающим? В конце концов, должна же у Мукуро, взрослого и вполне самодостаточного мужчины, быть причина непрестанно думать о шестнадцатилетнем бунтующем подростке? Его просто раздражала нелепость сложившейся ситуации. Он всегда посылал всех любовников подальше от своей головы и жизни, стоило им разойтись после секса в разные стороны, но с Гокудерой всё было иначе. Он словно являл собой вызов для любящего игры преподавателя. Брать неприступную крепость снова и снова, каждый раз с потерями. С сопротивлением. С отсутствием уверенности, уйдёт он, начнёт шантажировать или просто страстно отдастся. В непредсказуемости урагана есть своя неописуемая, завораживающая иллюзиониста притягательность. Стеснительный и дерзкий, чертовски привлекательный, однако ещё такой неиспорченный, умный и начитанный, но импульсивный и иногда чрезмерно эмоциональный… Хаято… Что он сделал с сердцем коварного и обаятельного иллюзиониста, который сам всегда одурачивал и привораживал любую глупую мышцу, чтобы она ровно одну ночь ускоряла ритм под воздействием его игр, а потом разбивалась на кусочки, проигрывая слишком искусным махинациям? Сколько сердец он разбил? Он готов был поклясться, что у него самого сердца в метафорическом смысле этого слова попросту нет. Его сердце гонит кровь и никого не любит. Это закон жизни. Это закон Мукуро. Его сила и главный принцип.

– Так что же сейчас творится, чёрт бы тебя побрал, Хаято?! – воскликнул хранитель тумана.

Он тяжело дышит и горящими злостью глазами прожигает собственное отражение в зеркале, со всей силы вжимая пальцы в поверхность комода. До боли. До белизны в подушечках. Не помогает. Он в ярости от собственной слабости. Попался так же, как все раньше попадались в его ловушку. Больно до смеха. Смешно до боли.

– Ку-фу-фу-фу…

Рокудо выпрямляется и тонко улыбается, поправляя воротник тёмно-синей рубашки. Стратегия проста. Не выдавать своей слабости и задушить её. Высосать из сердца, как медленный яд. Большой риск. Щедрые ставки. Вызов принят.

Идеально собранный, спрятавший душу за несколькими слоями масок, Мукуро покинул свой дом и направился к месту встречи профессоров. We fated to pretend*.

***

Хаято с трудом разлепил припухшие от долго лившихся слёз глаза и оторвал лицо от подушки, которую обнимал во сне. Она всё ещё влажная от его ночных слёз. Наверное, за всю жизнь он не плакал столько, сколько вчерашним вечером и этой ночью. Казалось, он выплакал всю душу, но что же тогда так предательски болит? Что за боль внутри? Тупое ноющее чувство вперемешку с пустотой. Как в желудке после отравления. Выблевать душу… как цинично. А ощущения именно такие. Мир утратил цвета. Жизнь стала казаться серой, унылой и бессмысленной. Он не видел смысла вставать с кровати и куда-то идти. Слабость в теле… Лоб покрыт испариной, ему жарко и холодно одновременно, его знобит. Видимо, Гокудера ещё и заболел от полноты своих переживаний и для целостности картины.

Это немного обрадовало парня, ведь именно сегодня он не желал никуда идти. Особенно в школу, где он может встретить Мукуро. Или не встретить, что гораздо, гораздо хуже. А впрочем… Трудно судить об этом сейчас, лёжа в постели и загибаясь от жалости к себе и сожалений. Хаято совершенно ничего не понимал. Он даже не мог толком осознать, решить для себя, сожалеет ли о случившемся.

Саднящее чувство в анусе напоминало о том, что его просто-напросто поимели. Без особых чувств и эмоций, без привязанностей и заморочек. Его сенсей – самый внушающий уважение взрослый человек из всех, кого он встречал до этих пор. Чертовски привлекательный и обаятельный, он совершенно не считается со стереотипами общества и не накладывает ни на какие события лишних условностей. Добивается своего спокойно и с холодным расчётом, явно получая большое удовольствие от игры, которую ведёт.

Взять хотя бы вчерашнюю игру в поддавки. Как искусно преподаватель манипулировал его настроением… реакциями его тела… От этой мысли подросток простонал и перевернулся на спину, закрыв лицо руками. Он помнил эти ощущения, да так до безобразия ярко, словно все краски выцветшего мира перешли именно в эти воспоминания. О прикосновениях. О разноцветных глазах. О тех чувствах и эмоциях, что плескались в них, сменяя друг друга, переплетаясь между собой. Как теперь понять, что из этого правда, а что – лишь его домыслы? А эта дьявольски соблазнительная улыбка на тонких губах, которые он целовал... Именно он! Хаято! По своей инициативе. Потому что так, чёрт возьми, ему хотелось! Мукуро позволял ему проявлять свой бурный темперамент и умело сдерживал напор, когда того требовала ситуация. Как парусные сёрферы, которые ловят этими самыми парусами ветер и стараются не уронить их на поверхность воды, поднять с которой их очень непросто. Его сенсей не допускал оплошностей. Он поймал ветер. Он не уронил парус. А когда надобность в урагане пропала, иллюзионист просто отпустил буйную стихию на свободу. Только эта пресловутая свобода ветру нахрен не сдалась после такой волнительной встречи. Он бы с радостью поселился в мягких, но требовательных ладонях хранителя тумана, если бы тот ему позволил. Но у сенсея своя игра. Свои планы. Свои цели. Его, Хаято, там никогда не было и быть не должно. Просто глупые подростковые мечты. Гокудера прорычал от бессилия и снова уткнулся в подушку. Плакать больше не хотелось – наверное, все свои слёзы он, наконец, выплакал. Всё, что не мог выплакать все эти годы, вылилось в подушку за ночь. Вместе с надеждой. Со смыслом. С яркостью переживаний. У него остались лишь воспоминания.

Раздался стук в дверь.

– Хаято, вставай, в школу опоздаешь.

Бьянки всегда старалась заботиться о парне, когда ей выпадала такая возможность. Насыщенная командировками работа держала сестру на расстоянии прохладной отчуждённости от брата, что её совершенно не устраивало, но она ничего не могла с этим поделать. Поэтому, оказавшись рядом, она старалась всеми силами наверстать упущенное, при этом не слишком вторгаясь в личное пространство своенравного подростка.

– Сестра… Я не иду. Заболел, – буркнул парень в ответ и тщательнее завернулся в одеяло.

Девушка с розовыми волосами осторожно приоткрыла дверь спальни и заглянула внутрь. Увидев свернувшегося калачиком Хаято, она мягко улыбнулась и спросила:

– Тебе лекарства принести?

– Не надо мне ничего. Я сам всё сделаю, посплю только сначала, – голос парня был глухим, хоть он и пытался сказать это резко, как всегда.

– Ты точно ничего не хочешь мне рассказать? – Бьянки не могла припомнить случая, когда бы её брат так подавленно говорил.

Это не могло быть и симуляцией, потому что юноша никогда не врал, прикидываясь слабым. Что угодно, но не это. Пожелай он прогулять в школу, он просто поставил бы её перед фактом. И сейчас, когда он лежит завёрнутый в одеяло и абсолютно разбитый, его сестра ни капли не сомневается, что с ним что-то случилось. Но он так и будет прятаться за маской агрессии, пока не созреет, чтобы рассказать ей обо всём. Она сама такая же. Воздержавшись от ободряющих слов, которые только выбесили бы её братца, Бьянки вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

Хаято снова остался наедине с мыслями о том, как страшно влюбиться в человека, который никогда больше на тебя не посмотрит. И как ужасно понимать, что, несмотря на это, он для тебя по-прежнему прекрасен. Идеален. Желанен. Необходим для того, чтобы жизнь снова обрела краски. И все эти дурацкие, никчёмные мысли раз за разом, по кругу, пока измотанный организм не погружался в необходимый ему сон.

Пятница.

Хаято проснулся в пятницу днём и понял, что с бульоном, который прошлым вечером преподнесла ему Бьянки, что-то определённо было не так. Нормальные люди с диагнозом «Невзаимная влюблённость» не проваливаются в крепкий здоровый сон на пятнадцать часов!

– Сестра, – прорычал парень и, кутаясь в одеяло, поспешил к выходу из комнаты.

Спустившись по лестнице на кухню, Гокудера понял, что Бьянки снова уехала. На холодильнике магнитиком со скорпионом была приклеена записка: «Дорогой Хаято, прости за снотворное. Надеюсь, что тебе сегодня лучше. Записка для учителей о твоей болезни на столе в гостиной. Ничего готовить не стала, знаю же, что есть не станешь. Если захочешь поговорить, звони, хоть ты никогда этого и не делаешь. Бьянки.»

Записка не вызвала у парня ничего, кроме раздражения. Каждая грёбаная буква этой записки, чрезмерно милой для восприятия вспыльчивого подростка, заставляла кипеть. Он снова один, а сестра лишь создаёт иллюзию того, что рядом. Она знает, что он не позвонит, так зачем писать об этом? Иллюзии. Кругом иллюзии и обман. Все пытаются одурачить его, как будто у Гокудеры совершенно нет мозгов… Хотя, если быть честным с собой до конца, он частенько ведёт себя именно так – словно мозгов у него и правда нет, либо права голоса им не давали. Хранитель урагана всё продолжал внутренне закипать. Да он просто борется с окружающей действительностью, как умеет! Его эмоции гораздо честнее всего этого окружающего его лицемерия! Парень гневно скомкал записку и швырнул в мусорное ведро. Нашли дурака…

Фран и Мукуро – иллюзионисты, хранители тумана. Таким людям доверять просто неразумно, потому что иногда они лукавят даже втайне от себя и себя же водят за нос. Не может же его одноклассник в самом деле быть настолько озлобленным и выводящим из себя. Наверняка он что-то прячет от окружающих. А может, его кто-то когда-то очень сильно обидел, и после этого он отмахивается от всех. Да кто их, туманов, разберёт?! Может, это всё у него от чистого сердца, а иллюзия заключается в том, что окружающие пытаются найти в щупленьком парнишке божий одуванчик, по которому так неудачно протоптались? Иллюзионистов нельзя понять как целое, в совокупности. Если он поймёт Франа, это ещё не значит, что он поймёт сенсея, а если он поймёт сенсея… То мир рухнет, потому что он скорее научится точному делению на ноль, чем поймёт синеволосого хранителя тумана. Хаято видел его почти искренний взгляд и просто растерялся, заблудился в нём, так и не найдя ответов и лишь решив для себя, что Туман всегда разный. Клубится, меняется, теряется сам в себе.

Ненадолго перестав лихорадочно соображать и злиться, Гокудера обнаружил себя сидящим на диване завёрнутым в одеяло, с кружкой какао в ладонях и сигаретой в зубах. Когда успел? Слишком уж глубоко и эмоционально задумался…

Оказалось, вкус сигаретного дыма теперь ассоциируется у парня с Мукуро. С отчаянием и безысходностью, которые тот принёс в его жизнь. После того, как он скурил целую пачку, чтобы подчинить разуму непослушное после умелых касаний сенсея тело, даже этот дым сигарет обрёл свой скрытый смысл. От воспоминания о прикосновениях, поцелуях и сладкой, принёсшей несравнимое удовольствие боли Гокудеру бросило в дрожь. Страшно думать о том, что это никогда не повторится. Страшно думать, что если и повторится, то уже не с Мукуро. Страшно... думать.

Надо думать в другом направлении. Где эта блядская статья, что они собирались обсуждать с Франом? Парень нехотя встал с дивана и поплёлся к себе в комнату за журналом. Погрузиться в науку… Почему бы и нет? Когда уже плевать. На всё плевать.

***

В учительской было на удивление тихо. Хоть и шёл урок, но обычно в этом помещении кто-нибудь, да желает почесать языки. Сейчас же здесь были только преподаватель Мировой литературы и завуч, гроза всех хулиганов, Лар Милч. Её действительно боялись, потому что слабонервным становится плохо от одного её взгляда. А взглядами Лар обычно не ограничивается. Иллюзионист уважал её как педагога и как человека, просто на всякий случай.

Шёл третий час дня, и у самого Рокудо уроки уже закончились. Он ждал в учительской с одной-единственной целью – посмотреть классный журнал и удостовериться, что Гокудера не пропускал вчерашние занятия. Пока преподаватель литературы перелистывал страницы, Лар сверлила его пристальным взглядом.

– Лар, что-то не так? – спросил иллюзионист, пальцем скользя вдоль строчки с фамилией Хаято, чтобы убедиться, что именно он пропустил геометрию в четверг.

– Странно видеть тебя интересующимся школьниками, особенно – каким-то определённым, – скрестив руки на груди, заметила завуч, глядя на Мукуро вопросительным взглядом.

– Гокудера Хаято – ученик с едва ли не самыми высокими баллами среди выпускников. Чёрт с ними, с болванами, но было бы крайне не желательно, если бы его оценки поползли вниз. А он начал пропускать занятия, и это учитывая его не самое блестящее поведение. Что прикажешь с этим делать? – спокойно проговорил Мукуро, сохраняя полнейшую внешнюю невозмутимость, хотя по внутренностям уверенно и неумолимо растекалось чувство вины за произошедшее в среду на дополнительном занятии.

Преподаватель обнаружил, что Гокудера пропустил также и все сегодняшние уроки. Нарастающее чувство тревоги едва не помутило разум, но иллюзионист быстро взял ненужную эмоцию под контроль и запер её глубоко внутри вместе со всеми беспокоящими мыслями. Он будет волноваться позже, когда сможет себе это позволить.

– Смириться, Рокудо, смириться… У парня большое будущее, с такими лучше не связываться. Никогда не знаешь, какую свинью он подложит тебе, когда добьётся успеха, – нехотя проговорила Лар, опираясь на край стола.

– Смириться? Ку-фу-фу. Не мой метод. Я найду способ поставить его на место, – пообещал иллюзионист, захлопывая классный журнал.

– Я умываю руки, – Лар забрала журнал и, уже убирая его в ячейку, через плечо кинула иллюзионисту негромкое, – Удачи тебе.

– Спасибо, но она мне не понадобится.

Лар Милч не обязательно знать, что он уже нашёл и даже испробовал парочку таких способов на юном урагане. Он и сам предпочёл бы об этом забыть. Выбросить Хаято из головы было бы замечательно, но… Глупо говорить об очевидной невозможности такого действия.

Мукуро поспешил прочь из кабинета. Прочь из школы. Под холодный ноябрьский ветер, к собирающимся на небе свинцовым тучам. Догадки о том, что могло случиться с этим парнем, не давали покоя. Безрассудный школьник… Есть ли сейчас с ним кто-то, кто мог бы поддержать? Поговорить с ним хотя бы о насущных и приземлённых проблемах, чтобы он не чувствовал себя одиноким? Хранитель тумана получше закутался в кожаный плащ, ёжась от холодного ветра, и ускорил шаг.

Проходя мимо дома Гокудеры, иллюзионист остановился, всматриваясь в пустые окна. Вдруг невыносимо захотелось зайти к нему и узнать, что всё в порядке, но перед внутренним взором тут же принялись сменять друг друга картины возможных исходов. Вот Хаято откроет ему дверь, а он, Мукуро, не выдержит и расскажет тому о своих чувствах. Очень может статься, что подросток обсмеёт его, и будет прав. Но если вдруг он предложит зайти… Тогда они займутся этим снова. Может, на диване в гостиной, а может, в спальне школьника. И это будет крахом запрета на второй секс с кем бы то ни было, кроме Бьякурана. Самодельного запрета, но это ничуть не уменьшает его важности. Скорее даже наоборот. А может, дверь ему откроет незнакомая женщина с заплаканными глазами, одетая в чёрные траурные одежды, и скажет, что Хаято больше нет. Он выпрыгнул из окна. Или вскрыл себе вены. Или попал под машину. Сколько бы исходов Рокудо ни представлял, ни один из них не был приемлемым. Поэтому он нашёл в себе силы и пошёл дальше.

Дома хранителя тумана ждало новое разочарование. На автоответчике не оказалось ни одного голосового сообщения, так же как и ни одного вызова не последовало на мобильный телефон за весь день. Раньше они с Джессо каждую пятницу куда-то ходили вместе: в бар, ресторан, на прогулку, в кино, в музей – не имеет значения. Вечер пятницы, как и утро понедельника, всегда было их временем. Но теперь… Теперь всё по-другому.

– Чего и следовало ожидать, Бьякуран-кун, ку-фу-фу, – проговорил иллюзионист в никуда, чрезмерно натянуто улыбаясь и удивляясь истеричным ноткам в своём голосе.

О, это чувство, похожее на страх. Будто ты исчезаешь. Растворяешься. И всё потому, что ты не нужен тем, кто нужен тебе. А никто другой тебе не нужен.

Это чувство… Когда перед тобой разбитое корыто, которое когда-то было кораблём, на котором ты гордо рассекал волны жизни.

Боль, когда первостепенный для тебя человек передвинул тебя на второй план, в миг разрушив то, что строилось годами. И вдруг осознаёшь, что если во входящих на мобильном нет его имени, то там остаётся лишь пустота. Потому что второстепенный для тебя человек не знает о том, как много значит для тебя. И никогда не узнает.

И что теперь? Что делать сегодня? Что если главная потеря – те слова, которые так и не были произнесены? Вдруг Хаято следует знать о столь сильной привязанности?

Нет. Он лишь возгордится и пошлёт слишком взрослого для себя мужчину на хрен с его высокими и возвышенными чувствами, во второй раз перевернувшими всю его жизнь.

Пальцы до белизны в костяшках сжимают телефон в надежде, что тот треснет, и звонить Бьякурану станет не с чего. Ещё никогда у него, Мукуро, не было подобной потребности в друге, с которым можно поговорить, пусть и не без их извечного состязания в остроумии. Может, так даже было бы легче. Но… Нет, не нужно. У Джессо своя жизнь с Ириэ, это надо просто принять. И попробовать справиться со своими проблемами самостоятельно. Рокудо ослабил хватку на телефоне и положил его на стол.

Нужна музыка, чтобы разорвать давящую тишину. Нужно вино, чтобы смягчить боль и промыть раны. Нужна философия, чтобы занять мысли чем-то более созидательным.

Иллюзионист поставил диск Криса Корнера, достал из шкафчика любимое десертное вино, а в своей домашней библиотеке нашёл книгу по философии Кьеркегора.

Лёжа на кровати с книгой, Рокудо впитывал каждую строчку, как песок в пустыне вбирает в себя пролитую воду. Вкус вина расслаблял сам по себе, но ничто не заглушало боль.

Трагизм человеческого Я, как утверждает Кьеркегор, порождается разными причинами: из-за неисчерпаемости и отчужденности мира от хрупкого и конечного Я, из-за стремления увидеть Я через Ты, то есть через других людей, из-за «безумия мира», которое заражает и человеческую личность. Поэтому так сложен выбор человеком самого себя.

Глаза Мукуро расширились от понимания того, что он слишком часто смотрел на себя глазами Джессо. Каждый человек может разглядеть в глазах собеседника своё отражение, но дело не только и не столько в этом. Он всегда сравнивал себя с другом, равнялся на него, стремился снизить до минимума число его насмешек. Увидеть Я через Ты и остаться у разбитого корыта. Как цинично… Но это – участь любого хранителя тумана. Нужно лишь найти глаза, в которых можно быть честнее хотя бы сам с собой. Или это снова лишь поиск оправданий? «Хаято, ты вообще вспоминаешь обо мне?..»

Суббота.

Хаято проснулся рано утром, хоть и лёг очень поздно, один раз едва не отключившись за письменным столом. То уравнение, что он вывел и проанализировал, явно было ошибочным, и это угнетало. Нужно срочно исправлять ситуацию. Однако у его желудка было своё мнение на этот счёт. В животе парня громко заурчало, и он понял, что сначала всё-таки придётся поесть. А для этого придётся подняться и пойти в магазин.

– Дерьмо… – заключил Гокудера и встал с постели.

Тело всё ещё ломило от пережитой эмоциональной болезни, но мысли уже не приносили прежней боли. Может, отпустило? Чуть сконцентрировав мысли на Мукуро и воспоминаниях о нём, школьник понял, что ни черта-то его не отпустило, просто эти несколько дней заставили адаптироваться и привыкнуть к боли. Наверное, было бы неземным счастьем, если бы эта боль вдруг прошла, а на смену пришла радость от того, что Мукуро согласился бы быть с ним. Впрочем, что за бред лезет в голову снова?

Мысленно отругав себя и попытавшись всё-таки уйти от этих размышлений вновь, юноша собрался и отправился в ближайший магазин. День выдался гораздо теплее пятницы, а тучи лишь изредка закрывали нагло припекающее солнце. Гокудере даже пришлось снять куртку по дороге до магазина. В зубах парня зажата неизменная сигарета. Они не снимают боль, но слегка успокаивают.

Один вопрос не давал покоя. Почему так сложно смириться с тем, что им просто воспользовались? Он же понимал, что так будет! Что у его учителя был исключительно однонаправленный интерес. Но когда всё уже произошло, когда он испытал это вопиюще приятное ощущение искренних объятий и эмоционального единения, считать себя одноразовой игрушкой стало невыносимо. Наверное, это всё из-за того, что с сенсеем у него был первый секс, а это – особая степень доверия и симпатии. Этот самоуверенный мужчина наверняка уже и думать забыл о каком-то мальчишке. Может, у него таких каждую неделю по паре человек. С него бы сталось! Самовлюблённый, самонадеянный, неотразимый. Его голос и утончённая манера говорить, его тихий смех и пронзительные взгляды стоят перед внутренним взором, и этому невозможно что-либо противопоставить. Его преподаватель литературы великолепен. Именно тем, что он такой чертовски привлекательный гад. Другой типаж вряд ли зацепил бы так же.

– Гокудера-кун, что у тебя за претензия к этому яблоку? Ты уже минут пять его в руке крутишь, – прервал его мысли не пойми откуда взявшийся Фран.

Хаято даже вздрогнул от неожиданности и выронил яблоко обратно в ящик.

– Фран?! Какого чёрта ты тут делаешь?! – воскликнул он, разозлившись из-за того, что одноклассник подкрался так незаметно.

– Молоко покупаю, – протянул зелёноволосый юноша и демонстративно поднял пакет с нарисованной на нём довольной Бурёнкой. – Бабуля просила. А яблоки вкуснее вон те, – Эмералд указал на соседний ящик.

– Спасибо, с яблоками я сам как-нибудь разберусь, – проворчал Гокудера и принялся набирать их из указанного хранителем тумана ящика. – Не подкрадывайся ко мне так, понял?!

– Я хотел спросить, почему тебя в школе не было?

Когда Хаято гневно завязал пакет с яблоками и пошёл дальше, Фран последовал за ним. За это хранитель тумана словил пару уничтожающих взглядов, каждый из которых успешно проигнорировал.

– Я болел, неужели не очевидно? – рыкнул хранитель урагана.

– Странно это. Сначала едва не срываешь урок литературы, потом получаешь дополнительное занятие, после которого сразу заболеваешь. Подозрительно, – отметил иллюзионист. – Выглядит так, словно Ананас сделал с тобой что-то, в чём ты боишься признаться.

– На что ты, мать твою, намекаешь?! – взбунтовался Хаято, злобно глядя на одноклассника.

Фран лишь усмехнулся. Ему нравилось играть на нервах, поэтому он лишь ткнул пальцем в небо, строя нелогичную в своей спонтанности логическую цепочку, но реакция хранителя урагана оказалась неожиданной. Либо он просто слишком неуравновешен, либо…

Зелёноволосому подростку даже думать об этом было странно. Нет, это было бы явным перебором. У Рокудо Мукуро не может быть романа со школьником. У его одноклассника не может быть чувств к учителю литературы. Жизнь скучна и однообразна, и у Гокудеры была банальнейшая простуда. Вероятность другого исхода стремится к нулю. Глупо надеяться, что одноклассник оказался в похожей с ним ситуации. Так не бывает. Нужно смириться с тем, что никто из его сверстников не поймёт влюблённости в человека на десяток лет старше.

Откуда ему было знать, что Хаято в тот самый момент мучил себя опасениями, что иллюзионист понял больше, чем требовалось? Но оба прекрасно осознавали, что нужно срочно сменить тему.

– Фран, ты… в курсе домашнего задания, так? – сбивчиво спросил блондин, не глядя на приятеля и уже стремительно пробираясь к кассе.

– Да, но я его тебе не скажу, – протянул хранитель тумана.

– Это ещё почему?! – воскликнул Гокудера, не привыкший ещё к манере Франа давать ответ в самой неприятной его формулировке.

– Сейчас я его не помню, а позвонить мне ты не можешь, так как не знаешь мой номер телефона. И, как я вижу, писать его тебе все равно нечем.

Хранитель урагана гневно стиснул зубы, понимая, что возразить тут нечего. Разве что…

– А продиктовать его мне никак?

Зелёноволосый юноша пожал плечами и дважды проговорил нужный набор цифр. Хаято же делал всё возможное, чтобы не забыть его. Он проговаривал номер телефона раз за разом, даже не особо отвлекаясь на разговоры. По возвращении домой сразу же записал его и, с облегчением выдохнув, принялся раскладывать по местам купленные продукты.

До сознания Гокудеры не доходило, что этот номер телефона он так трепетно берёг просто как ключик в мгновения без одиночества. Ему приятнее и проще было думать, что это результат полнейшего нежелания попасть в должники по другим предметам так же, как было с литературой. От этой мысли снова стало трудно дышать, а организм потребовал никотина в кровь. Он до сих пор помнил все ощущения и вкус поцелуев Мукуро, даже спустя несколько дней и несмотря на попытки задушить воспоминания.

Скурив пару сигарет, Хаято худо-бедно пришёл в себя, и теперь ему нужно было преодолеть нежелание звонить своему однокласснику. Он никогда не любил телефонные разговоры, но этот, безусловно, нужен для дела. И чтобы отвлечься. И чтобы почувствовать себя не таким одиноким в этом мире, где у него есть только один путь, его собственный. «Нам говорит согласье струн в концерте, что одинокий путь подобен смерти», - эти строки восьмого сонета Шекспира услужливо всплыли в голове, посыпая солью его воспалённую рану. Он бы с большим удовольствием послал классика на хрен, но, увы, тому в холодной могиле уже всё слишком безразлично. Поэтому, чертыхнувшись про себя, Хаято всё-таки набрал номер Франа. Без всяких ожиданий. Без планов и особого желания. Это всего лишь голос в трубке, дающий робкую надежду на кратковременное исцеление, подобно леденцам от боли в горле. Просто тихий флегматичный голос. Как мало. Как много.

***

Рокудо отчаянно не хотел просыпаться. Пару раз, открыв глаза, тут же закрывал их и проваливался в сон снова, попросту отрицая пытающуюся свалиться на голову реальность. И это отлично у него получалось, пока мобильный не стал разрываться от мелодии, стоящей на звонке Бьякурана. С одной стороны, иллюзионисту хотелось послать давнего друга куда подальше, к его несравненному Ириэ Шоичи, но с другой… Вдруг у него что-то случилось? Вдруг ему просто хочется поговорить? Теперь, когда они с Бьякураном больше не любовники, он, наверное, мог бы позвонить, чтобы просто поговорить. Лишь нашарив мобильный и нажав кнопку ответа, Мукуро понял, что для Джессо «поговорить» значит «высмеять». Осознал. Но было уже поздно.

– Мукуро, тян! – едва не пропел Бьякуран в трубку. – Как спалось?

– Отлично, пока ты не позвонил, – буркнул Мукуро в трубку и встал с кровати, ёжась от окружающей прохлады.

Решив, что в одеяле всяко теплее, он покрепче завернулся в него и так и направился на кухню, вместе с телефоном. Сварить кофе в таком облачении будет непросто, но он и не искал никогда лёгких путей.

– Уже первый час дня! Много спать вредно, Мукуро-тян, ты же знаешь.

– А может, я всю ночь трахал какого-нибудь смазливого паренька, а домой заявился только под утро? Такой вариант не приходил в твою блондинистую голову? – иллюзионист не скрывал раздражения, потому что сейчас хотелось хоть немного отыграться на друге за «всё хорошее», что тот внёс в его жизнь после своего странного и даже, как ему казалось, глупого решения.

– Приходил, но я сразу же отмёл его, потому что прекрасно знаю, что ты не бываешь так раздражён после своих ночных похождений. Ты сразу начинаешь ими делиться, слегка приукрашивая, – улыбка Джессо была слышна даже в его голосе.

– Когда это я приукрашивал?! – возмутился Мукуро, с лязгом водружая джезву с кофе на плиту.

Лишь когда из трубки послышался довольный сдержанный смех, хранитель тумана понял, что его попросту нагло троллят, пользуясь тем, что он ещё не проснулся. Кофе. Срочно нужен кофе.

– Ну-ну, не злись, Мукуро-тян! Я же извиниться звоню. За то, что не позвонил вчера. Понимаешь, мы с Шо-тяном так увлеклись…

– Знать ничего не хочу, – перебил хранитель тумана, внимательно всматриваясь в поверхность кофе.

– Может, встретимся? Я не узнаю тебя. Где тот язвительный и жизнерадостный Мукуро-тян, которого я знал? Неужели столь небольшое изменение наших отношений так сказалось на тебе? – с наигранно-искренним недоумением поинтересовался Бьякуран.

Рокудо понял, что раздражение его до добра не доведёт. Он может быть хмурым поутру, но только не со своим другом. Дав себе мысленную ободряющую пощёчину, иллюзионист снова заулыбался с присущей его улыбке снисходительностью.

– Ку-фу-фу, Бьякуран-кун, я бы не советовал тебе считать себя центром Вселенной. Особенно – моей Вселенной. В ней, только вообрази себе, происходит множество событий, никак с тобой не связанных, – Мукуро вложил в ответ настолько солидную дозу ехидства, что его улыбка мгновенно стала искренней и самодовольной.

– Вот как? – Джессо усмехнулся, довольный переменой в тоне своего друга. – Может, в таком случае, мы встретимся сегодня, и ты мне всё расскажешь?

– Не могу, у меня другие планы, – соврал Рокудо, тут же пытаясь придумать, какие у него будут на сегодня планы.

– Не поделишься с другом?

– Без проблем… – Мукуро замялся, а в голове калейдоскопом проносились мысли о том, какие объявления он видел в последнее время.

Помнится, одна реклама его очень зацепила, но идти туда после того случая с Хаято… Просто пытка. Такое мазохистское решение…

– У меня сегодня охота на романтичных музыкантов. А тебе нельзя, ты у нас человек семейный, – иллюзионист просто не смог сдержать этот саркастичный выпад.

Обоим понятно было, что хранитель тумана просто избегает встречи, но, чтобы не упасть в глазах Бьякурана до преданного неудачника, он решил всё-таки исполнить свою ложь.

В десятом часу вечера Мукуро сидел в ресторане, где кругом царило золотистое веселье, подобное искрящемуся пузырьками и бликами шампанскому в бокалах беспечных посетителей, пришедших послушать живую музыку. Сегодня выступали многие начинающие пианисты. Этой прекрасной музыке не подходит позолота, жёлтые обои и вычурные платья дам, которым, к счастью, хватало такта тихо перешёптываться. И это шампанское… Напиток для праздников. Но разве может быть праздник под такую музыку? Здесь душа каждого пианиста выплакивала в мелодию свою боль, а они… Улыбаются, веселятся. Раздражает.

Иллюзионист неторопливо потягивал ненавистное ему сухое красное вино. У этой жидкости есть послевкусие, напоминающее боль. Если бы у боли вообще был вкус... Мужчина всматривался в молодые лица и не находил в них ничего цепляющего. Лишь боль в музыке и взгляде была их общей, его и пианиста на сцене. А вдруг душа Хаято сейчас тоже плачет, извлекая из инструмента божественные звуки? Вот прямо сейчас… Его пальцы бегают по клавишам, мелодия льётся рекой, заполняя комнату, а из самых красивых зелёных глаз на свете капает боль. Потому что им воспользовались и выкинули, как обесцененную, сломанную игрушку. Но хуже всего, что сначала его прижимали к сердцу, как самое дорогое и даже, пожалуй, бесценное. А что если этот мир никогда не будет для него таким же цветным? Зато, быть может, его музыка вберёт цвета в себя и будет, наконец, переливаться радугой, как он того хотел… Либо ему просто будет плевать. Осознавать такое для иллюзиониста было больнее всего, однако исключать такую возможность он никак не мог.

Мукуро чуть всколыхнул поверхность вина круговым движением руки, задумчиво глядя, как оно стекает по стенкам бокала. Ему всегда было безразлично, что случится с его любовниками. Независимо от того, что они чувствовали к нему. Что может быть проще, чем никого не любить? Что может быть интереснее, чем подделывание эмоций и игра чужими чувствами? И как же это ужасно – осознать, что всё-таки появился человек, способный пробиться в чёрствое, неспособное к любви сердце…

Хранитель тумана пришёл в этот ресторан просто чтобы найти очередную одноразовую игрушку и забыться. Сейчас же, сидя здесь и примеряясь к каждому пианисту на сцене, он понял, что сравнивает с Хаято их всех. И ни один из них даже в подмётки темпераментному урагану не годится. Но всё же, мужчине нужно было проверить, что он не изменился, остался прежним. Что он, Мукуро, так же сможет заполучить, кого захочет, а потом, вдоволь наигравшись, вышвырнуть прочь. Пальцы руки, обтянутой чёрной кожаной перчаткой, почти беззвучно отбивали ритм по белой скатерти с позолотой, а сам иллюзионист размышлял, как он вообще докатился до жизни такой. С каких пор его счастье зависит от других людей?

Вдруг мысли остановились, а всё внимание устремилось к парню, вышедшему на сцену. Не японец – у него тёмно-русые волосы. Фигурой и ростом этот пианист очень похож на Гокудеру. Стоило парню запеть, оказалось, что в нотках его голоса тоже есть нечто похожее. А эти руки, унизанные кольцами… Мукуро выбрал цель. Он залпом допил вино и, кинув на столик деньги, направился к сцене, где трепетно ждал, пока юноша не закончил и не начал спускаться. В этот момент иллюзионист пальцем поманил его к себе и, когда тот остановился рядом, подошёл совсем близко, склоняясь прямо к уху. Юноша попытался отстраниться, но мужчина крепко схватил его за запястье и вкрадчиво прошептал на ушко своё предложение. Пианист стоял в замешательстве несколько секунд, то скользя растерянным взглядом по симпатичному лицу, то изучая со вкусом подобранную одежду, и лишь затем медленно кивнул, опуская взгляд.

На самом деле, бедному студенту-пианисту трудно было отказаться от предложенных Мукуро денег. Будь у хранителя тумана чуть больше времени на соблазнение, парень переспал бы с ним и просто так, но этой ночью у Рокудо были требования, за которые он предпочёл заплатить. Зайдя в номер вместе с парнем, он негромко проговорил:

– Мне не нужны наигранные чувства. Если ты будешь сопротивляться мне, я это даже оценю. Мои глаза будут завязаны. Я могу случайно назвать тебя чужим именем. Твоё имя я не знаю и знать не хочу. Тебя всё устраивает?

– Д-да… Но я не понимаю… – сбивчиво пролепетал пианист.

– Тебе и не нужно, ку-фу-фу, – Мукуро скинул плащ и стянул с шеи шёлковый тёмно-синий шарф, тут же завязывая им глаза.

Он видел силуэт юноши, и его это устраивало.

– Подойди.

Пианист подошёл к мужчине вплотную, скользя нагловатым взглядом по его лицу и опаляя дыханием подбородок. Мукуро чувствовал это настроение, и оно ему нравилось. Он притянул юношу к себе за поясницу, другой рукой зарываясь в волосы и вовлекая в страстный поцелуй, нежно покусывая губы. Он очень хотел создать для себя иллюзию, что это Хаято, но никто не смог бы заменить его единственного Урагана. И всё же… Представлять, что сейчас с ним именно этот хамоватый подросток, было прекрасно. Поспешно стягивая с него и с себя одежду, преодолевая любое сопротивление, Рокудо уложил молодого пианиста на кровать. Его губы и руки ласкали тело парня так, словно он был для Мукуро первой и единственной любовью. А утром их расстреляют, и это – их последняя ночь. В лунном свете, в атмосфере страсти и нежности, в руках друг друга, в переплетении стонов и хаотичных касаниях губ. Целая ночь. До самого рассвета. Прекрасная, как искусная музыка. И такая же не бесконечная.

Воскресенье.

Мукуро не ложился спать. С первыми лучами солнца он снял с глаз повязку и принялся собираться, а юный пианист не спускал с него глаз.

– Кто этот Хаято?

– Не твоё дело, – раздражённо бросил иллюзионист.

– Я ему немного завидую... Вряд ли такая ночь будет когда-либо посвящена мне.

– Оя-оя, я тоже когда-то думал, что не способен на столь вопиющие глупости, – мужчина вздохнул, надевая плащ и накидывая на шею шарф.

– Мы с Вами больше не увидимся? – спросил парень с жалкой надеждой в голосе.

– Конечно, нет, ку-фу, – Мукуро бросил на тумбочку обещанные деньги и, не задерживаясь, вышел из номера.

Снова, стоило двери закрыться, ему стало плевать на недавнего любовника, а мысли о Хаято не отпускали ни на мгновение. От идеи прогуляться по ещё не проснувшемуся городу пришлось отказаться, ведь после бессонной ночи сил не осталось совершенно.

Рокудо всем сердцем желал увидеть зеленоглазого хранителя урагана. Хотя бы чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Чтобы понять, наконец, что за отношения будут между ними теперь. Он ждал понедельника, как какого-то временного спасения. Ведь полностью его уже не спасти. Поздно. Слишком поздно. И даже искусная ложь здесь бессильна.

Дожить до понедельника. Проспать до понедельника… Это было бы идеально. Но, придя домой, приняв душ и выпив огромную чашку кофе, Мукуро понял, что ему срочно требуется перечитать лириков. Как можно больше, чтобы увидеть описанные ими проблемы сквозь призму своей непростительной романтической зависимости. Может, ему удастся отыскать что-то новое…

Раньше он бежал от любых отношений, тогда же он дал бы себе пощёчину от мысли, что ему когда-то захочется быть с одним-единственным человеком, но не сейчас. Джессо считал такой исход закономерным и пророчил его своему синеволосому другу, и теперь… Что теперь? Как склеить трещащую по швам жизнь? Почему ему так некомфортно одному в жизни, которую он и не мыслил делить с кем-то ещё? Снова эти вопросы, на которые ему не найти ответов. Спросить Бьякурана? Смешно. Тому-то уж точно будет смешно. Джессо не даёт ответов на подобные вопросы. Пусть живёт со своим Шоичи, как ему угодно! А он, Мукуро, будет читать классиков. Говорят, они помогают найти решение самых разных жизненных проблем. Самое время проверить.

***

Хаято проснулся около часа дня, ведь вчера они с Франом с небольшими перерывами на еду и прочие дела двенадцать часов говорили по телефону. Решали домашнюю работу, обсуждали её низкий уровень, высмеивали его и совместными усилиями решили несколько задач по математике повышенной сложности. Подкалывали и, порой, выбешивали друг друга. Когда же Гокудера вспомнил про статью, иллюзионист сообщил, что догадывается, где тот делает ошибку. И они принялись корпеть над уравнениями вместе. Большую часть времени они просто молчали в трубку, сосредоточенно шаркая ручкой по бумаге, но это и было самым лучшим общением для обоих. Хранитель урагана в принципе не догадывался, что способен выносить телефонный разговор так долго, но это был особый случай.

Поэтому проснулся Гокудера в отличном настроении и полный грандиозных планов на день. Однако очень скоро его настроение омрачилось. Он вспомнил, от мыслей о каком человеке пытался отвлечься тем вечером, и это снова тяжёлым камнем легло на душу. Мукуро… Ну, какого чёрта? Почему сенсей никак не идёт из блондинистой головы, заставляя страдать каждый чёртов день?! Интересно, что же будет завтра, когда он всё же явится на урок. Насмешки? Подколки? Или, может, пренебрежение, что гораздо хуже всего перечисленного?

В любом случае, он сможет хотя бы увидеть учителя. Только вот не станет ли от этого ещё хуже? Ещё больнее? Снова… Хаято совершенно не хотел испытать эту боль вновь. Он хотел бы повторно ощутить совсем иную боль. Когда из глаз текли слёзы, но Мукуро прижимал его к себе, опаляя губы жарким шёпотом, и стонал от особенно резких движений. Когда не существовало никого и ничего, кроме них двоих.

Должна же быть какая-то надежда. Может, синеволосый хранитель тумана смог бы обратить на него внимание снова? Хотя бы ещё на одну ночь. Более уверенную, более страстную и эмоциональную. Чтобы раствориться в этом загадочном мужчине, как в тумане, который он олицетворяет. А смог бы он?... Ну, стоило бы хотя бы попытаться.

Теперь ещё и Фран, который может счесть себя гораздо более близким другом, чем есть на самом деле. Впрочем, Гокудере не показалось, что этому парню нужен друг. Скорее собеседник, с которым можно обсудить некоторые вещи. Вместе они работали продуктивнее и с большим энтузиазмом, и оба это чувствовали. Как оказалось, Фран тоже собирался поступать в Нагойский университет, но пока не определился с факультетом. Так что, их новоиспечённые приятельские отношения не казались такой уж ужасной перспективой. Не считая того, что его зелёноволосый одноклассник обладал поражающей воображение способностью выводить хранителя урагана из себя всего парой слов, а также считался одним из самых странных учеников старшей Намимори. Хаято же считал, что эта его безэмоциональность и извечная отстранённость от происходящего – лишь маска иллюзиониста. К тому же, это свидетельствовало о способности глубоко мыслить, что Гокудера, безусловно, ценил и уважал в людях.

Как ни крути, другом его одноклассника назвать было нельзя, но приятель из него очень неплохой. А рассказывать о своих душевных терзаниях юный Ураган итак никому не собирался. Даже Бьянки, хоть пару раз и хотелось ей позвонить. Она не ждёт этого, а он никогда не стучится в двери, за которыми ему будут удивлены сильнее, чем рады.

Есть сферы жизни, где он, похоже, всегда будет один. Да и вряд ли он сможет подпустить кого-то так же близко, как Мукуро. А если и сможет, просто не захочет. Он, похоже, истинный однолюб – однажды отдав своё сердце в руки единственному человеку, он не станет забирать его назад. Пусть тот хоть вышвырнет его на помойку за ненадобностью, это не имеет никакого значения. Чёртова мышца хочет любить Мукуро, и ни хрена с этим поделать нельзя. Можно лишь просить утешения у единственного и самого молчаливого своего друга, который не даст совета и не задаст вопросов. Он просто будет петь. Петь о боли человека, который дотрагивается до него.

Гокудера сел за своё любимое пианино и осторожно, с неизменным трепетом открыл крышку. Пальцы нежно скользнули по клавишам, и инструмент пропел своё приветствие. Что если именно боль окрашивает музыку цветом? Что если сейчас, когда Хаято, кажется, всё потерял, клавиши его инструмента станут радужными?

Мелодия «I miss you» композитора с псевдонимом The Daydreams никогда раньше не давалась ему. Он просто не любил её. Но сейчас… Она настолько отражала состояние души, что парень просто потерялся в нотах и извлекаемых своими же пальцами звуках. Это было очень похоже на медитацию. И когда за окном начало смеркаться, а по стёклам забарабанил дождь, он понял, что не один час пролетел в потоке звуков и мыслей. Туман и мелодия фортепиано поглотили его и растворили в себе, словно он был лишь кубиком сахара в чашке кофе. Пианино, его самый верный друг, снова забрало у Хаято часть боли и дало надежду. Непонятно, на что, но в душе юноши зажглось томительное ожидание чего-то. Чуда? Пусть будет чуда. Пусть он будет уподобляться слепому, жаждущему прозреть. Сдаться – стыдно. Он же будет идти вперёд, ведомый надеждой и мелодией фортепиано.