Ветер старался сдуть Олега с ног или хотя бы не дать прикурить. Глаза слезились, а скулы сводило от колючего холода. Под ботинками глухо потрескивали заледеневшие лужи, а по краям дороги незаметной сединой рассыпался иней.

      — И это в ноябре!

      — Погоди, давай лучше я, — сказал Саня, прикрывая сиротливо дрожащий огонь зажигалки ладонью.

      Олег пытался незаметно высмотреть тревожные изменения на знакомом лице. Похудел? Постарел? Не проспался после запоя?

      — Чего ты?

      — Ничего, — растерянно ответил Олег.

      Они шагали по промерзшему утреннему Суздалю. Саня переехал сюда месяц назад, сорвался, бросив дела и квартиру в неплохом районе Москвы. Купил дом с просевшим грунтом и фонящими окнами, выкрасил стены ультрамарином и стал жить. Олег решил, что что-то случилось: женщина, работа, смерть матери не отпустила, или просто все достало, — а потом осторожно напросился в гости, специально потратил единственный выходной. «Если не пустит, значит, точно какая-то дрянь, позвоню Борису», — но Саня был рад гостю, обещал показать красивые места, и Олег тащился за ним следом, зябко перекладывая сигарету из одной руки в другую.

      Поток туристов схлынул до весны. Жилые дома, машины с накинутым брезентом, подслеповатые магазины замерли ничейными и ненужными. Олег смутно припоминал школьную поездку, раньше город представлялся больше, а сейчас все улицы можно обойти за пару-тройку часов. Хотелось расправить плечи и скинуть с себя навалившуюся дремоту. Вот и думай теперь: то ли Суздаль усох, точно очередная местная старушка, то ли он, Олег, вырос, и город ему попросту мал.

      — …дом я поправлю, он вообще неплохой. Старый, зато добро сложен, почти сорок лет простоял без всякого ремонта. Хорошо, что я до зимы успел. Стены подлатаю, дров куплю побольше. Смогу вас к себе потом звать и Борьку с женой и дитем…

      Олег почти не слушал, смотрел себе под ноги, стараясь не поскользнуться, иногда по-птичьи задирал голову и видел очередной монастырь. «Сколько ж их здесь?» — неприятно удивлялся он и смотрел на румяное доброе лицо друга, которое так и светилось подозрительной радостью.

      — Сань, — голосом, каким обычно начинал отчитывать нерадивого студента. — Что случилось?

      — Ничего, — изумленно.

      — Я не Глеб, мне не нужно заливать о том, что ты исполнил мечту и счастлив как никогда, ладно? И я не Боря, чтобы верить каждому твоему слову. Им можешь врать сколько угодно, но меня тебе обмануть не удастся, не дорос, понял? — Олег горячился, просто он устал и замерз, и ему казалось, что и без Сани у него достаточно проблем.

      — Да с чего ты вообще взял, что со мной что-то случилось?

      — Потому что! Не бывает такого, чтобы нестарый человек в здравом уме и твердой памяти сорвался посреди комфортной жизни и ломанулся в глушь исполнять мечту пьяного подростка. Так делают либо сумасшедшие, либо те, кто собрался покончить с собой, либо смертельно больные.

      Саня прыснул смехом, взъерошил рыжие кудри:

      — А тебе самому как хочется? Чтобы что-то случилось? Ты всегда был хорошим малым, Олеж. Умный и толковый. Я знаю, тебе нравилось помогать Борису «зализывать раны» после дворовых потасовок. Ты жалел Глеба и выручал его с поступлением в этот несчастный иняз. Знаю, что ты и мне рад помочь, только не нужно. Не сейчас, договорились?

      Будь он Борисом, разозлился бы и полез с кулаками, но он не Борис.

      Будь он Глебом, обиделся бы и, наверное, начал упрашивать вернуться, но он не Глеб.

      Да и где они оба? Каждый занят своими делами, и он не имел права их осуждать, но...

      Откуда ни возьмись с неба грянули колокола. Олег вздрогнул, а Саня усмехнулся и похлопал его по спине:

      — Пошли-ка домой, слишком ветрено.

I

      Олег очнулся у письменного стола. Настольные электронные часы светились красным напоминанием, что через четыре часа он должен вставать на работу, остывший чай с прогорклым лимоном взбодрил ровно настолько, чтобы разлепить глаза. Разминая затекшую шею, Олег кликнул мышкой. Дремавший ноутбук ослепил вспыхнувшим монитором, и взгляду предстал белый вордовский лист. Он смотрел на Олега укоризненно и по-своему грозно.

      «Да я почти что Малларме», — усмехнулся и привычно потянулся за несуществующей пачкой сигарет.

      Завтра у него пары с восьми до четырех, можно было бы выспаться, но вечером его ангажировал Борис, который приехал в Москву по работе. Олег снова посмотрел на экран. Глаза привыкли к свету, и белоснежная чистота не обожгла, просто рассердила. «Ничто так не мешает творчеству, как регулярный труд. А это кто сказал? Блок. Или Белый? Так, спать-спать», — и хлопнул крышкой ноутбука, словно поставил точку.

      Писать не получалось, причем с каждым годом ощутимее. Сначала он оставил это занятие на несколько лет из уязвленного самолюбия. Гордости и наглости высказать все Глебу в лицо не хватало, и Олег в одиночестве вынашивал обиду. Ну, предположим, ему бы когда-нибудь удалось открыться и излиться желчью на ни в чем не повинного оболтуса, и что бы изменилось? К нему бы пришел запоздалый талант в качестве награды? «Сильно сомневаюсь».

      Потом стало не до того: нужно писать рефераты, курсовые, диплом, диссертацию, докторскую. Все ему удавалось весьма успешно, и он бодро варился в литературном котле, забыв о подростковых фантазиях.

      Пару лет тому назад, разбирая чулан, Олег нашел две толстые тетради, по полтора рубля каждая, в них очкарик Олежа (до чего раздражало это прозвище) старательно придумывал и вырисовывал фэнтезийный мир, разумеется, под влиянием Толкиена. В целом история получилась неплохая для подростка, замахнувшегося на роман. Олег весело скоротал вечер, листая страницы, однако, конца так и не дождался. Облазив целиком небольшую квартиру, решил, что финал своего эпоса забросил или выбросил.

      Последующие попытки писать заканчивались, так и не начавшись. Остроумно и по-хорошему едко у него выходили лишь рецензии и статьи, но сочинять нечто свое, не относящееся к работе, он не мог. Олег, конечно, заметил иронию: изучив литературные приемы вдоль и поперек, он был не способен применить их на практике. В первую очередь ему бросались в глаза ошибки и вторичность оборотов, причем так же явно, как лысина и лишние килограммы в любом зеркале. Конечно, повзрослевшего Олега нельзя было так легко расстроить: на неудачи он смотрел с отстраненным любопытством.

      Укутавшись в одеяло, закрыл глаза. Слышно подтекающий на кухне кран, а на улице дул ветер. Минута, пять, полчаса. Опять.

      «Что ж такое».

      Стоило отойти от письменного стола, и голова начинала гудеть. Несколько недель Олега не покидала мысль написать для Сани. Не важно что: историю, письмо, набор слов. Что угодно, ему хотелось выговориться.

      Например, Саня считал Олега «умным, толковым» парнем, способным помочь другим, о котором не стоило переживать, и он ошибался. Вот, можно написать хотя бы о том, что лучший друг жил в обмане, как и преподаватели, коллеги, родители. Олег не создавал проблем, но и ничего другого тоже.

      Цепной реакцией всплывали воспоминания уходящего года. Смартфон мигнул напоминанием, что утром надо позвонить домой.

      Отец был простым хорошим человеком, любившим свою ворчливую жену и непутевого сына без семьи. Он тихо сидел в гостиной, отдыхая на заслуженной пенсии, иногда, забывшись за книгой, начинал напевать себе под нос, за что получал нагоняй от супруги, а когда его не стало, в родительском доме сделалось невыносимо тихо. Олег заметил в последние визиты к матери, что та начала включать радио и телевизор на всю громкость, чтобы создать иллюзию человеческого присутствия, стала беспокойной и потерянной. А казалось бы — просто не на кого больше ворчать.

      Олег натянул одеяло до подбородка. Уперся взглядом в блеклые обои, где он такие видел? А, точно, у кузена…

      Тот не сделал себе никакой, даже научной, карьеры, зато женился и завел двух детей, отказался от повышения, чтобы не разлучаться с ними. Славный человек, любил помогать другим, всем родственникам обои переклеил за просто так. «Чудак». Разбился на машине, потому что спешил на очередной школьный концерт.

      Зажмурился, потер глаза и вздрогнул, не обнаружив на себе очков. Потерял? Нет, положил их на тумбу. «Дожили».

      А старый профессор? В свои девяносто он был бодрее любого студента, каждый год он выступал минимум с пятью научными докладами. Разными! Олег не мог поверить, что такой человек вообще мог закончиться, но он сам видел профессора, лежащего под капельницей после инсульта, враз постаревшего с беспомощно-пустыми глазами.

      Потом Саня.

      Олег тяжело перевернулся.

      Они были светлыми, многим нужными людьми. А он лежал до неприличного живой и беспомощный, не способный выжать из себя и строчки осмысленной истории в качестве извинения.

      Надо бы встать и принять снотворное, но Олег продолжал лежать, вперившись в потолок, прижатый тяжелыми мыслями к кровати.

II

      — …сходил я на эту его выставку. Обещал же. Не, он вообще молодец, но остальное, — Борис покачал головой и протянул Олегу пачку сигарет.

      — Спасибо, бросил, — с трудом сдерживая зевоту.

      — Вот и молодец, — прикуривая. — Нет, он пытался мне объяснять, но я все равно не понял. А посреди зала стояли голые девушка и парень в краске. Кажись, Глебу они понравились.

      Ключи он отдал сразу же после приветственного рукопожатия, и теперь они вдвоем слонялись по знакомым местам: Борис предложил встретиться у них во дворе. Олегу идея показалась чересчур сентиментальной, но спорить не стал, отчасти из-за общего состояния усталости.

      Борис сегодня гладко выбрит, в удобной одежде и начищенных ботинках. Так он чувствовал себя в разы комфортнее, и в его жестах проступало покровительственное одобрение большого начальника, однако, к Олегу он всегда относился с особым, свойским, пиететом, но и его Борису нравилось контролировать.

      «На Санино место метит? Да, ему всегда хотелось быть похожим на него, а тут как будто надо. Глеба он уже в оборот взял, чуть ли не каждый день звонит. А тот и рад, что за ним присматривают — меньше думать приходится. Пускай сублимируют. Так они оба нужные и по-своему полезные». Сам Олег занял положение принимающей стороны: внимательно слушал советы и на заданные вопросы отвечал без лишних реверансов.

      — Ты когда туда поедешь?

      — Думаю, через месяц плита будет готова.

      — Мне свистни тогда, ладно? Молодец, что так все складно сделал, но я с тобой вместе загляну, чтобы проверить, все ли там в порядке.

      «Что там может быть не в порядке?» — Олег не понял, чего он хотел сейчас больше: засмеяться или снова зевнуть. Они брели мимо гаражей, новых, «их» гаражи давно снесли, незаметно шагая привычной дорогой к школе, Борис махал в сторону и вспоминал очередную историю.

      — А на той стене я в девятом классе Лариске в любви признавался, — кивнул Борис в сторону безлико-серой хрущевки. — С ошибкой, зато от чистого сердца. О, а там раньше забор был. Помнишь? Глебка с него носом вниз навернулся. Как был малахольным, так и остался.

      — Мереховик.

      — Да, точно, так твоя мама говорила. А что это означало?

      — Глеба.

      — Смешно, — в очередной раз полез за сигаретой. — Ну, а ты? Все один? Вроде самый толковый из нас.

      «Что же вы ко мне с этим “толком” пристали?» — а сам пожал плечами:

      — Я вас хорошо обманывал.

      — Нет, что, совсем никого? Преподавательница, студентка? Или еще кто?

      — Как тебя Глеб облагородил.

      — Иди нахуй. Я старался быть вежливым.

      — «Хоботов, я все оценила».

      Борис рассмеялся и больно похлопал его по спине.

      Они сели на качели возле заднего школьного двора. Знакомые места изменились: срубили старые деревья, перестроили площадку, сама школа окрасилась в персиковый цвет и тоже стала чужой.

      Олег незаметно рассматривал лицо Бориса и видел хмурого мальчишку из неблагополучной семьи, который до дрожи не терпел быть хуже других. Раньше с Борисом никому не разрешалось водиться, ни одна заботливая мать не желала, чтобы ее дочку провожал будущий бандит и алкаш. От него ничего не ждали, и он из упрямства пробивался в жизни, пока тот же Олег в тепле и уюте послушно делал уроки. «В тебя верил Саня, в меня — все. Ты давно успешнее меня, а я до сих пор смотрю на тебя свысока и втайне завидую твоей силе воли. Я понимаю это, потому что умнее, но до чего меня довел “ум”? Я не сдвинулся с комфортного места. Ты никак не можешь помириться с женой, без Сани тебе не к кому обратиться за советом, а передо мной тебе стыдно показаться слабым, я не тот, кого тебе будет приятно слушать. Твои советы для меня тоже бесполезны. Вот и получается, что мы друг другу без надобности, и сейчас мы с тобой ловим призраков детства и боимся будущего».

      Этот монолог в голове звучал весьма убедительно, и Олег успел почувствовать очередную волну превосходства. Посмотрел на Бориса, тот выглядел умиротворенным. Он грелся на солнце, и его волосы отливали в странную рыжину.

      — Глеба надо бы с собой взять.

      — А? — вздрогнул Олег.

      — В Суздаль, а то обидится... Точно, он же просил передать.

      Борис достал из сумки толстую тетрадь в твердой обложке:

      — Нашел у Сашки в вещах, сказал, что это твое. Сказал, что очень важно, и только тебе в руки. Вот уж точно, мереховик.

      Олег растерянно листал страницы и узнавал свой почерк, на душе становилось одновременно радостно и гадко.

      — Борь.

      — Ась?

      — А дай сигарету.

III

      Метро, аэропорт, два часа перелета, снова аэропорт, такси. И вот Борис дома.

      Правда, не совсем. Он не чувствовал себя здесь на месте: ни на кухне, ни в гостиной, ни в ванной, а в спальню ему заходить нельзя. В квартиру проник тенью, бесшумно разулся и повесил куртку. Ощущение собственного «я» разительно отличалось от московского или рабочего.

      Обычно ему ничего не стоило включить дворовые замашки, хлопнуть по столу, прикрикнуть, но не здесь, не с Ирой, она не заслуживала подобного обращения, тем более теперь. Поэтому Борис замер под дверью недавно их общей спальни провинившимся мальчишкой. Еще в Москве, по дороге к метро Олег заикнулся о семейном психологе, сравнивая терапию с походом к стоматологу, мол, само, как правило, ничего не проходит. В его словах была логика, но Борису хотелось верить, что он может со всем справиться самостоятельно, даже убеждаясь в обратном.

      Постучал.

      — Чиж, я дома.

      Тишина. В последнее время только она с ним и разговаривала.

      — Я встретился с Глебом. Помнишь его? Он не отдал ключ от Сашкиного дома Олегу, про него я тоже тебе рассказывал. Я съездил к Глебу на выставку, забрал ключ и… — безнадежно уперся лбом в дверной косяк. — Я просто буду стоять здесь и говорить, пока ты не откроешь.

      Дверь смотрела непреклонно.

      Порой он представлял, как бы на его месте поступил Сашка. Проблема заключалась уже в том, что тот не мог так облажаться, по крайней мере, по представлениям Бориса. Не у кого спросить совета и говорить самому, сбросив остатки уличной борзости.

      — Сколько себя помню, я хотел быть крутым парнем, как в кино, одинокий боец, вот это все. Короче, я хотел оставаться малолетним идиотом даже в тридцать. Но я встретил тебя и понял, что «один в поле не воин», и мне нужна своенравная и вредная. Ты — мой товарищ, а я тебя предал. И теперь мне страшно, я должен получить за то, что сделал, но как трус делаю вид, что ничего не случилось. Даже сейчас мне кажется, что говорю с тобой, а внутри никого нет. Прости, ты вышла замуж не просто за идиота, еще и за слабака, но можно мне хотя бы попытаться это исправить?

      Ночная квартира смотрелась пустынной, у Бориса вспотели ладони. Проще сорвать петли, замок не такой уж крепкий, но он продолжал стоять на своем.

      — Я никогда тебе этого не говорил: помоги мне. Один я не справлюсь. Пожалуйста, открой эту чертову дверь.