До ужина ещё оставалось время. Ася окинула отряд внимательным взглядом, отмечая несколько кучек, на которые волей-неволей поделились ребята: ветераны смеялись над какой-то старой шуткой в своём тесном кружке, новички кучковались отдельно, но всё равно были как-то порознь. Ситуацию нужно было исправлять.

Ася нашла глазами Дэна, едва заметно указала взглядом на ребят. Тот коротко кивнул, передавая ей бразды правления. Ещё в поезде Ася, обсуждая с Дэном предстоящий день, заявила, что игры вроде «Снежного кома», которые комиссар иногда проводил, чтобы по-быстрому познакомить новичков с отрядом, это прошлый век и неэффективное занудство и есть гораздо более интересные и весёлые игры на вторичное знакомство, а чтобы снять напряжение, повисшее в пересобранном заново коллективе, можно провести парочку «ледоколов» или какое-нибудь упражнение на взаимодействие…

— Ты где это вычитала? — посмеялся тогда над ней Дэн. Но посмеялся по-доброму. Всё-таки Асины старания были видны невооружённым глазом, и это, пожалуй, было даже мило.

— Вообще-то, об этом, знаешь, сколько книг есть, — нахмурилась она. Хотелось бы, чтобы её воспринимали всерьёз.

Дэн быстро понял, что спорить с ней бесполезно, и принял мудрое решение, что впредь за все тимбилдинговые моменты будет отвечать Ася. Его же сильной стороной, а также главной и непосредственной обязанностью оставалась организация.

Ася, получив сигнал от Дэна, резво поднялась на ноги и вышла в центр поляны.

— Отряд! Кто меня слышит — хлопните «раз»! — громко объявила она, привлекая внимание.

Ребята обернулись на зов и, слегка удивлённо посмотрев на замкомиссара, всё-таки хлопнули.

— Кто меня слышит — хлопните «два»!

Ребята чуть настороженно хлопнули ещё раз.

— Сделайте два кружка: внешний и внутренний, — попросила Ася. — И чтобы в каждом было одинаковое количество человек.

Кто-то из ветеранов закатил глаза, медленно плетясь к образующемуся кругу. Новички непонятливо озирались по сторонам, должно быть, рассчитывая посмотреть, как делают более опытные, и сделать так же. Но, кажется, впервые за этот день и те, и другие были одинаково в замешательстве.

Внешнего и внутреннего кругов как-то не сложилось. То, что происходило на поляне, было больше похоже на Броуновское движение, и Асе пришлось подойти и самой расставить ребят так, чтобы в обоих кругах новичков и ветеранов было примерно поровну.

— Ась, что за чудеса педагогики? — усмехнулся Женя, когда его отстранили за плечо от Саши с Леной, заставляя встать в другой круг. — Что мы делаем-то?

— Вставай, сейчас увидишь, — немного нетерпеливо отозвалась Ася, окидывая взглядом получившуюся картину.

Женя наблюдал за ней с неподдельным весельем; Сашка — со скепсисом; новички любопытно оглядывались друг на друга и на ветеранов; ветераны то и дело поглядывали на Дэна, как будто спрашивая глазами: «какого чёрта, комиссар?»; а Дэн просто не вмешивался, предоставив это Асе, как и обещал.

— Теперь, люди из внутреннего круга, повернитесь лицом к тем, кто стоит во внешнем, — скомандовала Ася и, дождавшись, пока все встанут, как надо, продолжила объяснять. — Сейчас вы смотрите на соседа напротив и говорите следующие слова: «Ты дрозд, я дрозд, у тебя нос и у меня нос, у тебя щёчки красненькие и у меня щёчки красненькие, у тебя губки аленькие и у меня губки аленькие, мы с тобой два друга, любим мы друг друга!»

Ася отчётливо и совершенно невозмутимо произносила слова присказки, сопровождая их движениями: где надо, как будто показывала на соседа напротив, а затем на себя, касалась кончиком пальца собственного носа, а потом носа воображаемого соседа, трогала свои щёки и уголок губ, а потом добавила:

— А в конце, на последних словах, нужно обняться. После этого внешний круг делает шаг в сторону и образуются новые пары. И так, пока не пройдёт полный круг.

— В смысле, так несколько раз надо делать? — осторожно переспросила Лена.

— Кринж какой-то… — фыркнул стоявший напротив Ярика Смолин.

Новенькие девочки тихо хихикали, а в глазах ветеранов читалось обречённое смирение с неизбежным, потому что Дэн, по одному богу или, может быть, чёрту ведомым причинам, дал на это добро, а значит, не стоило даже пытаться возражать.

Ася начала проговаривать слова вместе со всеми, чтобы никто не сбился. Первые несколько попыток прошли со скрипом. Кто-то продолжал хихикать и никак не мог выговорить фразу целиком, одна новенькая девочка жутко смутилась, оказавшись в паре с Казьминым, так что ему пришлось буркнуть что-то вроде:

— Да не съем я тебя. Давай… Ты дрозд, я дрозд…

— У тебя щёчки красненькие и у меня щёчки красненькие… — Ярик аккуратно тыкнул Лене в щёку. На пятый раз это начало казаться даже забавным. — Ой, сначала же нос… Знаешь, говорят, если нажать человеку на кончик носа, ты начнёшь ему больше нравиться…

Лена, посмеявшись и произнеся заключительные слова, коротко приобняла Ярика за плечо и сделала шаг в сторону. Рядом топтался нервно поправлявший очки и едва касавшийся партнёров напротив Смолин.

Близился завершающий «раунд». Егоров и Казьмин, изначально стоявшие рядом, но в разных кругах, наконец-то оказались друг напротив друга и, встретившись взглядами, синхронно прыснули от смеха.

— Ты дрозд… — выразительно посмотрел на Сашку Егоров, тыкая пальцем ему в грудь.

— Я дрозд… — согласно кивнул Казьмин и, улучив момент, сделал Жене «сливку». — У тебя нос…

— Блин, Сашка! — взвыл Женя под смех Казьмина. — И у меня нос… У тебя щёчки красненькие…

Женя, не оставшись в долгу, потрепал Казьмина по щекам так, что они и правда стали чуть розовее.

— И у меня щёчки красненькие… У тебя губки аленькие, — сквозь смех выдавил Казьмин и, играя бровями, оттянул большим пальцем Женину губу.

— И у меня губки аленькие… — Женя попытался укусить его за палец, но Сашка вовремя увернулся.

— Мы с тобой два друга…

— Любим мы друг друга!

Последнюю фразу они выкрикнули громче всех остальных и, хохоча во весь голос, сцепились в крепких объятиях. Сашка, не удержавшись, слегка приподнял невысокого Женю над землёй, за что тут же получил дружеский тычок в бок.

— Давайте теперь построимся, — подождав, пока все отсмеются, и довольно улыбаясь, предложила Ася. Кажется, задуманный ей «ледокол» сработал, как надо — все понемногу начали расслабляться.

— Как? По росту? — уточнил кто-то из ветеранов, явно ожидая, что теперь, после недолгих дурачеств, им дадут какое-нибудь задание.

— Давайте сначала по росту, — согласно кивнула Ася. — У вас минута. Три… Два… Один… Поехали!

Ветераны по команде сорвались с места, уже намётанным глазом осматривая знакомых стройотрядовцев, с которыми им уже не раз приходилось проделывать эту процедуру. Казьмин быстро встал справа от Лены и привычно усмехнулся, глядя на Женю, плетущегося в конец шеренги.

Новички сориентировались не так быстро. Девочки примерно одинакового роста быстро сбились в кучку и встали куда-то ближе к концу, Даша оказалась между Яриком, пристроившимся рядом с Леной, и смиренно замыкавшим шеренгу и лениво перебрасывавшимся с Казьминым остротами Женей.

— Сюда иди, — позвал замешкавшегося Смолина Сашка, освобождая ему немного места рядом с собой. Смолин быстро кивнул и втиснулся в шеренгу, чувствуя себя слегка неуютно.

— Пятьдесят три секунды, — довольно объявила Ася, когда все построились. — Молодцы. А теперь строимся по… по знакам зодиака!

— По чему? — непонимающе уставился на неё один ветеран. — Это зачем, Ась?

— А если кто-то не верит в гороскопы? — скептично хмыкнул Смолин.

— Так тебя не просят верить, тебя просят построиться, — одёрнул его стоявший рядом Казьмин. Его идея тоже не впечатлила, но надо так надо. — Жень! Женя-я-я! Сюда иди! Уникальный случай — в кои-то веки не в самой жопе стоять будешь.

— Ой, да иди ты, — фыркнул Женя, подходя ближе и вставая слева от Казьмина: день рождения у него был почти на месяц позже, чем у Сашки.

Несколько новеньких девочек сориентировались довольно быстро и, выстроившись друг за дружкой в одним им понятном порядке, встали в самом конце шеренги — они почти все оказались Стрельцами и Козерогами.

Ветераны и другие новенькие, очевидно, не до конца врубившиеся, блуждали по поляне, спрашивая друг друга, кто когда родился, и сбиваясь в маленькие группки по этому принципу, но всё равно никак не могли сообразить, в каком порядке этим группкам надо затесаться в шеренгу.

Время перевалило за минуту.

— А кто Козерог? В январе кто родился? — вдруг оживился Ярик, наконец сообразив. Спасибо дешёвым журналам из киосков, в которых они с Дашкой любили разгадывать ребусы, когда ходили на продлёнку в начальной школе, и на последнем развороте в которых почему-то всегда были гороскопы.

Несколько девочек с конца шеренги и парочка ветеранов подняли руки.

— Я тоже Козерог, но я в декабре родилась… — подала голос одна девочка, имя которой Ярик забыл.

— И я тоже, — кивнула её соседка.

— Так, значит, все Козероги, которые в январе, идите в начало шеренги, а кто декабрьские — те в конце стойте. И по числам постройтесь! — скомандовал Ярик. — Даш, ты первая вставай. Раньше восьмого января же никто не родился?

Ответа не прозвучало, все отрицательно покачали головами, и невысокая Дашенька встала первой в шеренге. За ней — несколько перешедших с другого конца девочек, потом — два ветерана.

Процесс, кажется, запустился. Ярик, войдя во вкус и даже поймав для себя какой-то кайф в этом странно выглядевшем со стороны действе, носился между ребятами, как электровеник, то и дело спрашивая:

— Ты в каком месяце родился? Март? Первая половина или вторая? Рыбы, значит… Тогда за Леной вот вставай, она двенадцатого… Да, Лен?.. Так, ты у нас кто… Рак? Вон туда иди, там июльские ребята стоят, спроси там, кто где… А вы?

Ярик подбежал к наблюдавшим за этим балаганом Казьмину и Егорову.

— Тельцы мы, — без особого энтузиазма ответил Сашка, показывая сначала на себя, потом на Женю. — Апрель, май.

— Так вы не тут стоите! — охваченный азартом, воскликнул Ярик. — Вам вон туда, к Овнам!

И, не дожидаясь ответа, Ярик бесцеремонно схватил Сашу за плечи, передвигая его в нужную часть шеренги. Казьмин от неожиданности даже проглотил замечание о том, что к Овнам Ярик сейчас пойдёт сам. Женя негромко присвистнул, примерно прикидывая, какие красочные высказывания сейчас посыпятся в адрес оборзевшего новичка. Но последний, передвинув Сашку согласно замыслу и убедившись, что Егоров не отстаёт, унёсся расставлять остальных так быстро, что шоу просто не состоялось. Не успело. Может, оно и к лучшему. Хотя Женя на месте новенького держался бы теперь от Сашки подальше — так, от греха…

— А мне куда? — нехотя поинтересовался у неожиданно инициативного Ярика Смолин.

— А ты кто по гороскопу, Серёж?

— Да откуда я знаю? — огрызнулся он. — Я в эту чушь не верю.

— День рождения у тебя когда?

— Ну двадцать седьмого ноября.

— Это значит… Стрелец. Вон туда к девчонкам вставай, — кивнул ему Ярик на конец шеренги и наконец сам занял полагающееся ему место среди ребят, родившихся в августе.

С горем пополам шеренга была выстроена чуть меньше чем через пять минут после отмашки. Ася, наблюдавшая за ребятами и отметившая про себя — на всякий случай — проявленную Яриком инициативу, довольно кивнула.

— И… ещё одно, — объявила наконец она, хитро прищурившись. — Усложним задачу. Вы должны выстроиться по цвету глаз от самого тёмного к самому светлому… но сделать это в абсолютной тишине. Переговариваться нельзя.

Дело в этот раз пошло чуточку быстрее — снова благодаря Ярику, перехватившему инициативу.

В этот раз тупить было уже как-то стыдно, поэтому, едва Ася скомандовала «поехали!», Ярик сорвался с места. Подходя по очереди к каждому стоявшему в шеренге, он легко хлопал ребят по плечу, заставляя обратить на себя внимание, заглядывал в глаза и, хватая за плечи, переставлял, куда считал более правильным, стараясь быть точным настолько, насколько его зрение позволяло ему находить малейшие различия в оттенках.

Сложнее всего было с девчонками. У Даши, Лены и ещё нескольких девочек глаза были серые, и Ярику пришлось раза три обойти сбившихся в кучку девчонок, изо всех сил напрягая зрение и приглядываясь, чтобы в конце концов расставить их ближе к концу шеренги: сначала ветерана, потом Дашеньку, снова ветерана, рядом — Лену, и жестом указать, что сам он встанет потом где-то за ними. Примерно туда же, рядом, примостился Женя с его серо-голубыми глазами, а за ним — кто-то из товарищей и пара новеньких.

Проводив плетущегося в начало шеренги — к кареглазым — Смолина, выяснить цвет глаз которого удалось не сразу из-за очков, Ярик подлетел к Саше, уже второй раз за последние пятнадцать минут — вот борзота — хватая его за плечи и заглядывая в глаза.

— Ого… — невольно вырвалось у него не то от того, какой убийственный взгляд он встретил напротив, не то от того, что никогда ни у кого раньше не видел таких зелёных глаз, как у Саши, который этими глазами, кажется, готов был прожечь в нём дыру.

Женю от того, чтобы присвистнуть, а Казьмина — от того, чтобы грозно зарычать на новичка, удержало только установленное Асей правило, что построение должно проводиться в абсолютной тишине.

Хорошо, что это Яриково «ого» вырвалось совсем тихо и никто, кроме Саши и, может быть, парочки человек, стоявших рядом, его не услышал, а если и услышали, то не стали палить контору: не дай бог из-за этого дурачка придётся заниматься всей этой фигнёй заново.

Ярик виновато улыбнулся уголком губ, как бы извиняясь, — мол, что поделать, разговаривать же нельзя, а как ещё он объяснит, куда встать, — но руки всё-таки не убрал. Только торопливо отвёл Казьмина на место сразу после кареглазых и умчался к девчонкам в конец шеренги.

Ася мельком взглянула на часы. Время ещё было, они вполне успевали провести ещё одну игру.

— Встаём в один большой кружок! Не так плотно… ага, — скомандовала она, протискиваясь в центр и с удовольствием отмечая про себя, что даже ворчавшие поначалу ветераны стали двигаться как-то активнее и, даже если закатывали глаза, то уже скорее по инерции, для приличия. — Сейчас мы будем меняться одеждой…

— Это зачем это? — тут же вскинулся Смолин.

— Ну ты дослушай сначала, а, — раздражённо шикнул на него Казьмин. — Один говорит, остальные молчат.

— Я ведущая, — продолжила объяснять Ася, сделав вид, что не заметила сценку. — Я буду говорить «поменяйтесь одеждой те, кто…» и называть какой-нибудь признак, и те, у кого это окажется общим, должны поменяться.

— А если там нечётное количество людей получится? — тихонько спросила Даша. — Ну, ты вот скажешь, а это у троих совпадает, например. Тогда по кругу меняться?

— Если вдруг что-то совпадёт больше, чем у двоих, тогда нужно успеть найти себе пару и поменяться, а кто не успеет — становится ведущим вместо меня. Попробуем? — улыбнулась Ася. — Итак… поменяйтесь одеждой те, кто… любит пиццу с ананасами!

Несколько девочек, стоявших рядом, хихикнув, отдали друг другу свои кофты.

— Теперь поменяйтесь одеждой те, кто… никогда не летал на самолёте.

Один из ветеранов вышел в круг и, столкнувшись с каким-то новичком, отдал ему свою панаму, надев на голову протянутую взамен кепку.

— Поменяйтесь одеждой те, кто был или есть в культактиве, — предложила Ася.

Несколько ветеранов и один новичок вышли вперёд. Последний, ища кого-то глазами, вдруг обернулся на Смолина и приглашающе кивнул — мол, давай, выходи тоже, чего стоишь? Смолин, медля и явно тушуясь, сделал пару шагов вперёд. К этому моменту меняющиеся парочки уже сформировались, и он не без облегчения заметил, что поменяться ему не с кем. На секунду повисло молчание, несколько человек переглянулись.

— Теперь ты ведущий, — подсказала Ася, нарушая очень некстати воцарившуюся тишину, и встала в круг вместо Смолина.

Смолин напряжённо кивнул и, глядя куда-то поверх голов, чуть хрипло произнёс:

— Ну… поменяйтесь одеждой те, кто… не знаю… играл в детстве во всякие… геймбои там… — скомкано предложил он.

Саша сделал шаг вперёд. Он о геймбое мечтал всю началку и весь пятый класс, иногда играл у одноклассников дома или на переменах, но это, конечно, не то же самое, что иметь свой. Свой, правда, у него тоже со временем появился. Сашка долго на него копил, почти с каждого обеда откладывал, на каникулах топтался у метро, раздавая листовки. Только, когда долгожданная игрушка наконец оказалась у него в руках, его тут же огорошили новостью, что геймбои уже никому не интересны, все теперь играют в PSP, там модель новая вышла — и торжественный момент был безнадёжно испорчен. Ну… зато сам. Он тогда этим фактом очень гордился, хоть малину ему и подпортили.

Ярик тоже шагнул вперёд. У него геймбой появился у первого в классе — родители подарили на день рождения. Он был в восторге. И его одноклассники тоже — всё время обступали его на всех переменах и на продлёнке, иногда просили поиграть. Ярику было не жалко. Он улыбнулся уголком губ приятному воспоминанию. Кажется, этот геймбой всё ещё валялся у него дома в каком-то из ящиков — не выбросили же его. Надо будет, когда с выезда вернутся, найти, посмотреть…

— Ну? — прервал его ностальгию голос Казьмина.

Ярик, спохватившись, принялся суетливо стягивать с себя спецовку и поднял на Сашу взгляд, собираясь протянуть ему куртку.

— Сдурел, что ли? — цокнул языком Казьмин. — Спецовку в покое оставь.

— Можешь тогда подержать? — смущённо попросил Ярик и, быстро всучив её Саше, принялся стягивать с себя красную толстовку с капюшоном, чуть подрагивая плечами от окутавшей поле перед монастырём вечерней прохлады.

Казьмин вскинул брови, когда Ярик забрал у него свою спецовку, торопясь накинуть её поверх футболки, и протянул ему толстовку, но спорить не стал и, немного поколебавшись, быстро снял собственную спецовку и напялил толстовку под неё, расправляя одной рукой капюшон. Толстовка Ярику, очевидно, было великовата, зато на Саше села как влитая.

Казьмин задумался: что бы отдать ему взамен? Надо бы что-то такое, что будет не жалко, если новичок профукает. Саша машинально потёр правое запястье, на которое был натянут простенький чёрный напульсник, и, немного подумав, стянул с руки аксессуар, протягивая его Ярику.

— Посеешь — убью, — негромко сказал он, прежде чем вернуться в круг.

Ярик быстро кивнул, поспешно теряясь между другими ребятами.

Дэн, ненадолго отвлёкшийся от наблюдений за процессом, посмотрел на часы.

— На сегодня достаточно, — скомандовал он, к облегчению многих. — Пора бы заняться ужином.

Запах гречки с тушёнкой, поплывший вскоре после этого над лагерем, кажется, способен был накормить сам по себе. Женя, прихватив Сашину миску, направился к костру. То, что Казьмин ушёл куда-то по каким-то своим Казьминским делам, волновало мало. Понимаешь, что скоро еда — тащи к костру все миски, которые видишь.

Гречка с тушёнкой была праздничным блюдом. Не то чтобы их кормили чем-то невкусным в обычные дни, просто гречка с костра была особенно вкусной. Даже если мясо в ней было крупными кусками, как сейчас. Женя гурманом себя не считал, да и, в конце концов, нож у него был: он мог сам размолоть мясо в тарелке, чем и занялся.

Казьмин, пришедший на запах тушёнки от реки, забрал у Жени миску, посмотрел в неё, будто оценивая кулинарные способности новичков, и тоже принялся за еду.

Согревшиеся и наконец-то поевшие студенты потихоньку расслаблялись. Стук ложек о дно железных мисок постепенно начал заглушать разговоры.

Асин тимбилдинг, если и сработал, то как-то странно: отряд после него вновь поделился на небольшие группки, которыми ребята и сидели возле костра. Новички продолжали держаться своих, ветераны вроде Жени — таких же ветеранов.

Прошёл Ярик с каном «технички» — кипячёной воды, которой заливали миски, чтобы не отходить от костра и не топать к реке прямо сейчас. Поставили чай.

К тому моменту как Женя порцию уже уничтожил, Саша к своей только-только притронулся. На свежем воздухе, да ещё после физической нагрузки, есть хотелось жутко, поэтому, когда Саша молча поменял их с Женей миски местами, это показалось особенно странным.

— А ты?

— Наелся.

Саша съел едва ли половину, остальное только перемешал.

— Ты уверен? — Егоров вернул ему забытую в тарелке ложку.

— Уверен я, — Казьмин хлопнул Женю по колену и встал. — Ешь, а я за гитарой.

— Обе тащи!

Женя прикончил порцию прежде, чем Казьмин вернулся. Отсюда было неслышно, но Саша точно возился с тюнером. Настраивать гитару прямо у костра он терпеть не мог: отвлекал шум, да и мучить уши друзей настройкой было, по мнению Казьмина, подло.

— Слушай, Жень, а тебе с ним жить не страшно? — вдруг подал голос Смолин, сидевший напротив Егорова.

— В каком смысле «страшно»? — нахмурился Женя, отставляя миску Казьмина за бревно, на котором сидел.

— Ну ты знаешь, что означают красные толстовки?

На самом деле Женя понятия не имел. Однако сейчас ощутимо напрягся. Кто носил красные толстовки? Вообще-то, многие, без какого-либо общего признака. Но Саша был и впрямь склонен к некоторому символизму в поведении: мог прийти в универ во всём чёрном в честь плохого настроения, а в честь хорошего — в кислотно-зелёной шапке. А теперь… Чьим знаком была красная толстовка? Будущих суицидников? Наркоманов? Отвергнутых любовников?

— Все, кто носит красные толстовки, спят с мужиками, Жень, — разглядев в глазах Егорова непонимание, подсказал Смолин. — А он тебя ещё и подкармливает вон, по коленочке гладит, и палатку вы на отшибе поставили…

Женя прекрасно понимал, чего добивался Серёга. Он, образно выражаясь, пытался дёрнуть Егорова за косички — заставить обратить на себя внимание. И дело было даже не в напрашивавшемся подтексте, а в том, что Серёга пытался за счёт нападения на Женю и Сашу поднять свой авторитет среди других новичков. Вот откуда взялось его упрямство, позволившее продержаться дольше всех в «семёрочке», уступив только Егорову. Такое надо было пресекать в зародыше, пока едва лишившийся хвоста козерог не задумал бодаться. Однако Женя в острословии был не мастер: посылать, как Казьмин, он не умел и, вообще-то, не очень любил.

Делать вид, что не услышал, было уже поздно. Женя для приличия хмыкнул и снова уткнулся в тарелку, надеясь, что этой реакции новенькому хватит.

— Так что, Жень, не боишься? — напомнил о себе Смолин.

Вот же приставучий… Егоров почувствовал на себе внимательный взгляд Дэна. Комиссар, у костра ничем не отличавшийся от других студентов, сейчас пристально следил за начинавшейся ссорой. Котельников терпеть не мог «включать командира», особенно — с собственным отрядом, особенно — во время еды, но сейчас он готов был встать и напомнить Смолину о том, что до него не дошло за время Асиного «тимбилдинга»: они, вообще-то, команда, и им ещё месяц вместе жить, и, если Серёже скучно, он может найти себе занятие поинтереснее, чем доставать ветеранов.

— Серёж, ну я же инженер, — вздохнул Егоров, закатывая глаза. — Я между нами кладу гитару. Если она тренькнет — сразу проснусь и пресеку все поползновения.

— Чьи ты там поползновения собрался пресекать? — сзади материализовался Казьмин и, поставив перед Женей гитару, картинно приложил ладонь ко рту. — Дорогой, надеюсь, ты шутишь…

— Конечно, шучу, любимый…

Саша громко чмокнул Женю в макушку, растрепав и без того неаккуратный хвост. Смолин присвистнул, ухмыляясь, но его не поддержали. Шутки о нетрадиционной ориентации двух друзей-ветеранов ходили слишком давно, чтобы смешить кого-то из старой компании, а ничего оригинального — того, что могло бы зацепить, наглый козерог не выдал.

Казьмин провел рукой по струнам и, не дожидаясь, пока Женя возьмёт гитару, заиграл старую отрядную на простых аккордах:

— Не спишь?

— Не сплю, — откликнулся Женя.

— А ты?

— И я не сплю.

— Ну что ж, давай поговорим…

— Устал?

— Устал.

— Закуришь?

— Не курю… А впрочем, дай-ка огоньку…

— Время нельзя вернуть… — вступила Лена, а за ней и все остальные. — Ночи и дни летят. Друг мой, их не забудь. Спит усталый отряд…

На проигрыше Женя вступил второй гитарой. Эта песня не нуждалась в мелодии, игралась простой «шестёркой», её пели хором.

Пели годами. Это была песня древняя, как сам «Факел». Её принёс с собой Дэн, у которого родители в начале девяностых застали отряд в первозданном виде. Тогда кто-то из их друзей сочинил эту песню, и Дэн, занявшись восстановлением отряда, не мог не вернуть и её. В песне не было особенной стихотворной или музыкальной выдумки, последние куплеты так и вовсе отдавали какой-то коммунистической пошлостью, но это не умаляло её значимости. С этой песни всегда начинали выезд, ей же и завершали.

В бликах костра, пока она звучала, стирались грани эпох: лица поющих стройотрядовцев казались весёлыми и сосредоточенными одновременно, бело-жёлтые факелы поблескивали со значков на воротниках, и легко было представить, что все они живут в счастливой стране, которой только чуть-чуть осталось до построения светлого будущего, легко было увидеть в молодых лицах лица совсем других «факелоносцев», среди которых были и родители Дэна, и пара преподов с Лениной специальности.

Женя оборвал последний аккорд одновременно с Казьминым, и последнюю фразу — «не спит усталый отряд» — выкрикнули без музыкального сопровождения.

— Ну, вот теперь — с приездом! — Дэн встал, поднимая свою термокружку вверх.

Ребята засуетились, несколько человек рванули к своим палаткам — доставать забытые термокружки и наполнять их горячительным: тем, что тащили с собой из Москвы и усиленно прятали от Дэна, который обещал выкинуть к чёртовой матери всё, что найдёт, но также усиленно не искал, притворяясь глухим и слепым, когда мимо него проносили позванивающие рюкзаки.

Портвейн-лайт, трясшийся в Жениной кружке всю дорогу, на попытку открыть термокружку откликнулся яростным шипением, но, отхлебнув, Егоров обнаружил, что это было последним его вздохом: газировка превратилась в обычную сладкую воду, только разбавлявшую белое вино. Но «за приезд» вполне годилось и такое. Напиваться в первую же ночь Женя не планировал, да и оставлять Казьмина единственным трезвым в компании было как-то не по-дружески.

Стукнулись кружками. Казьмин — единственный не с термой — тихо сматерился, когда от «чока» с Леной, сидевшей слева от него, чай выплеснулся ему на пальцы.

Дальше по плану оставались тосты «за отряд» и «спокойной ночи», но до них было ещё далеко. Первая ночь под ясным звёздным небом, лишь наполовину заслонённым суровой громадой монастыря, обещала стать долгой.

Женя переглянулся с Сашей и придвинулся поближе к костру, чтобы свет попадал на гриф гитары и было проще играть. Казьмин закатил глаза, узнав положение пальцев на грифе. Возможно, Саша не был бы столь категоричен к Эпидемии, если бы Женя в своё время не доставал Казьмина их музыкой так активно…

— Давайте что-то, что все знают! — вдруг под руку попросил Ярик.

Саша пожал плечами и заиграл «Всё идет по плану», обрадовавшись возможности не слушать Женины «Эльфийские завывания». Егоров в друге тут же разочаровался, но тоже начал подыгрывать. Если высокая публика изъявляет желание орать хиты девяностых, музыкантам остаётся только подстраиваться. Иначе гитару отберут те, кто только эти хиты играть и умеет.

Они сыграли «Рок-н-ролл мертв», куда Женя наконец-то смог вставить соло, потом «Непогоду», «Smells like teen spirit», текст которой полностью знала только Лена, откровенно наслаждавшаяся возможностью посолировать на вокале, начали «Как жаль»… Они бы продолжили играть, но в этот момент их резко оборвал самый отвратительный для ушей гитаристов звук: звук включения здоровенной колонки где-то невдалеке от костра.

— Пу-пу-пу-у-у-у… — протянул Саша, отставляя гитару после безуспешной попытки переорать зазвучавшего Коржа. — Это Смолина колонка. Я видел, у него в отдельном рюкзаке лежала.

— Пойдём разбираться, — Женя встал, оставив гитару висеть на ремне. — Пускай хоть потише сделают.

Встав, он обнаружил отсутствие не только Смолина, но и почти всех новичков. Даже Ярик, фактически определивший программу сегодняшнего вечера, куда-то делся. Женя на него, конечно, особого зла не держал: ситуация-то была не то чтобы нова, но за несыгранного «Чёрного мага», которого Егоров по праву считал своим личным хитом, было немного обидно.

— Я Серёге лицо откушу, — озвучил Казьмин, тоже вставая, едва услышав, как они прибавили громкость.

— Выбери себе противника своей весовой категории, — буркнул Женя.

— Там детей нет, Жень. Тебе так никого не достанется.

— Ой, пошёл ты…

— Серёга мой. Можешь Ярику в морду дать, если допрыгнешь.

— Саш, я тебе сейчас деревянное жабо сделаю.

— Тебе гитару жалко.

— Я Ваниной. Он разницы ещё год не заметит.

Последние реплики пришлось друг другу орать. По-другому из-за приближения к колонке их просто не было слышно. Женя с трудом представлял, как они все там ещё не оглохли.

Колонка стояла вертикально на свободном от палаток пятачке. В пульсировавшем в такт музыке неоновом свете двигались насколько человек. Они раскрывали рты, но их попыток подпеть не было слышно. Кто-то прыгал, кто-то стоял, покачиваясь в такт музыке. Картина выглядела сюрреалистично, особенно для Саши и Жени, едва пришедших от костра. Оба они чувствовали себя как путешественники во времени, махнувшие в далёкое антиутопичное будущее прямиком из восьмидесятых.

— Ребят! — крикнул Егоров.

Судя по тому, что из танцующих под этот адский шум никто не откликнулся, они все тут действительно оглохли. Казьмин тоже позвал их, потом с решительностью камикадзе подошёл к колонке, которая в стоячем положении доставала ему до колена, и выключил музыку.

— Э, куда?! — Смолин с явным намерением включить колонку обратно быстрым шагом подошёл к ним. На его лице снова красовались те дурацкие солнцезащитные очки, хотя уже давно стемнело.

— Потише сделайте, — спокойно попросил Женя, не дав Казьмину открыть рот. — Вы нам петь мешаете.

— Вы у костра поёте, мы тут пляшем, — Смолин развёл руками, неприятно ухмыляясь. — В чём проблема?

— А ты не слышишь прям, в чём проблема? — Казьмин показательно покрутил пальцами рядом с ушами. — Или вы вообще ни хрена уже не слышите из-за этой долбёжки?

— О-о, наезд пошёл… — протянул Ярик, переводя взгляд с Серёги на Сашку.

— Мы же не выключать просим, мы просим потише сделать, — Егоров поднял руки в примирительном жесте. — Мы не против колонки, просто…

— Вот он не против, — Казьмин попёр на Серёгу, который, хоть и был совсем немного ниже него, всё равно инстинктивно отшатнулся, — а я против. Вырубай.

— Слушай, это как-то некрасиво…

— «Некрасиво» это солнечные очки посреди ночи. Ты не в клубе, — Казьмин ловко сдёрнул со Смолина упомянутый аксессуар и сунул ему в руки. — В глаза мне смотри. Нормально вам на такой громкости слушать, отвечай?

Если бы Женя не знал Сашку уже несколько лет — подумал бы, что сейчас будет драка. Но Егоров знал и вполне представлял, что сейчас испытывал Смолин. Казьмин умел смотреть так, что хотелось на всякий случай самостоятельно закататься в асфальт и переехаться катком.

Лицо Смолина без очков было не таким оборзевшим — открытым, добрым. Женя даже вспомнил проклюнувшееся к нему в поезде уважение. Всё-таки дойти почти до пятисот в «семёрочке» мог не каждый… Однако Казьмин со Смолиным в «семёрочку» не играл.

— Выключай, пока я её в реку не выкинул, — повторил Саша. — У меня уши от этого воя болят, башка трещит.

— Да выключаю я, выключаю… — Смолин потянулся к колонке и правда переключил тумблер, гася её окончательно.

Саша дико оглядел компанию танцоров. Они были без спецовок, их лица лоснились от пота, а кроссовки намокли от вечерней росы. Казьмин зачесал волосы назад пятернёй, пару раз моргнул и предложил чуть тише:

— Пойдём, я вам всё то же самое на гитаре сыграю…

Энтузиазма предложение не вызвало. Смолин преувеличенно резко подхватил колонку и пошёл в сторону палатки. За ним хвостиком потянулся Ярик, но потом оглянулся на Сашу и вдруг остановился.

— А ты Нойза умеешь? — на пробу спросил он.

— «Ругань из-за стены», «Любимый цвет», «Сгораю», «Выход в город»… — начал перечислять Казьмин.

— А Монеточку? — попросила светловолосая девочка — тоже из новеньких.

— Жень, гитару дай, — Казьмин щёлкнул пальцами, по-видимому, ожидая, что она прилетит к нему в руки, как молот Тора.

— Ты не будешь играть на моей гитаре Монеточку.

— Ой, бля-а, нашёлся ценитель… Ты ничего не понимаешь. Давай.

Женя действительно не понимал. В первую очередь — того, почему позволил Казьмину отобрать у него гитару. Если Нойза Егоров ещё хоть как-то принимал и уважал, то Монеточка, сыгранная на его красавице-гитаре была чем-то сродни осквернению. Но факт оставался фактом: когда Казьмин подошёл к нему — так же решительно, как к колонке, и снял с его шеи ремень гитары, Женя не посмел сопротивляться. Теперь он, будто парализованный стремительностью перемены Сашиных настроений, мог только смотреть на то, как Казьмин, перебрав струны, заголосил мультяшным голосом, будто наглотавшись гелия:

— Если б мне платили каждый раз, каждый раз, когда я думаю о тебе, я бы бомжевала возле трасс, я бы стала самой бедной из людей…

Светленькая, заказавшая Монеточку, сначала смотрела на Казьмина глазами-сердечками, а потом начала подпевать. Ей кривляться не приходилось: в её исполнении прости-господи-Монеточка звучала органично, а вот Казьмин с каждым новым звуком зарабатывал себе всё больше и больше очков Жениного презрения. Хотелось поинтересоваться: «и ты, Брут?»

Но Женя интересоваться не стал. Смотреть на издевательство над своей красавицей было выше его сил. Он обернулся к костру, отыскивая пути отхода, и вдруг на фоне чёрных стен монастыря заметил ещё более чёрную человеческую фигуру. Человек в рясе шёл по направлению к ним через высокую траву, и в темноте да ещё после портвейн-лайта казалось, будто бы он не шёл, а плылпо воздуху, как дементор, собиравшийся высосать из лагеря всю радость.

Поющие не обращали внимания. У костра, подобрав Ванину гитару, что-то выводила Лена… Между Женей и дементором был костёр, но Егоров не должен был позволить тому добраться до единственного в этом лагере места, где нормальную музыку хоть как-то ценили.

Он, обогнув костёр по широкой дуге, выскочил наперерез дементору, преграждая ему путь.

— Святой отец, вы к нам?

— Я не святой, — откликнулся монах.

Монах, издалека показавшийся дементором, вблизи был не таким уж и страшным, и Женя без опаски подошёл ближе. По голосу — здесь свет костра до них не доставал и разглядеть лицо не представлялось возможным — Егоров узнал в нём того самого звонаря, который встречал их днём. Капюшон дементора оказался капюшоном куртки, наброшенной поверх рясы.

— Несвятой отец, вы к нам? — исправился Женя и сразу же исправился ещё раз. — Извините, я просто не знаю, как правильно обращаться…

— Кирилл, — монах сунул руки в карманы куртки. — Можно по имени, я пока только послушник.

Он задержал на Жене взгляд: смотрел сверху вниз, как и большая часть людей, с которыми Егоров был знаком.

— А, ну… — Женя оглянулся на своих. — Кирилл, вы к нам?

— К вам, — не стал ходить вокруг да около послушник. — Очень громко.

— Колонку мы уже потушили, — Женя по примеру Кирилла сунул руки в карманы. После пробежки по высокой траве джинсы промокли едва ли не полностью. — Извините.

Кирилл покровительственно кивнул и, судя по движению, собрался обойти Егорова, чтобы дойти до костра. Этого допустить Женя никак не мог. Раз уж отправился защищать товарищей без плана и заготовленной речи, отступать было глупо.

— Кирилл… Может, не стоит вам туда ходить? Поздно уже, — Егоров сделал шаг в сторону, снова преграждая монаху путь. — Мы вон кому надо уже в зубы дали… Колонку выключили — самим такой шум не нравится.

— Мне бы всё-таки поговорить с кем-то из руководства, — сказал послушник, не отреагировав на шутку, но остановившись.

Его голос своей ровной механичностью напоминал гугл-транслейт. Вернулись ассоциации с дементором, желающим высосать из «Факела» всю радость.

Женя невольно заскользил взглядом по его фигуре: куртка у Кирилла была наброшена небрежно, держалась исключительно на капюшоне, в рукава он даже не стал залезать. Видимо, встал только для того, чтобы усмирить студентов.

Лихорадочные попытки придумать что-нибудь подходящее к случаю не увенчались успехом. Женя отчётливо осознавал, что за несколько лет дружбы с Казьминым решение большей части конфликтов привык передоверять ему и теперь был откровенно не готов к подобному разговору. Впрочем, справедливости ради, Женя слабо представлял, что Саша мог бы сказать или сделать, окажись он на месте Егорова.

— А если только с гитарами — нормально? Или всё равно мешаем? — уточнил Егоров.

— Если на такой громкости — не очень.

— Я тогда ребятам скажу, чтобы так и продолжали играть, — предложил Женя.

— Шли бы вы спать, — посоветовал Кирилл. — Вставать рано.

— Да всё равно полночи трепаться будем. То на то и выйдет, — пожал плечами Егоров.

Кирилл говорил коротко, рублено и как будто выдерживая лишние паузы. Жене было даже как-то неудобно говорить при нём разговорным языком. В диалоге с не святым и не отцом, но всё-таки монахом — или как он там себя назвал — слова вроде «трепаться» звучали почти что матерно.

— Я же предупреждал — подъём у нас ранний. Спать осталось около трёх часов, — произнёс вдруг устало Кирилл, как будто пожаловался.

— Вы что, в три тридцать встаёте? — выгнул бровь Егоров.

— Да. А вы под стенами шумите.

— Жесть. Ну и жаворонки вы тут, конечно… Ну мы потише будем.

— Днём — сколько угодно. Но ночью, пожалуйста…

— Обязательно.

— Я не хочу занудствовать. Просто по-человечески прошу.

— Ага.

Послушник всё ещё косился на лагерь, и Женя почти молился, чтобы Дэн сообразил оттянуть тост «за отряд», сопровождавшийся дружным произнесением девиза. Помогли ли близость монастыря или же близость послушника, но тост, слава богу, пока не поднимали. Лена — умничка — запела «Белую гвардию». Спокойствие этой песни было как нельзя кстати.

— В общем, я сейчас ребят предупрежу, чтобы потише, — пообещал Женя, надеясь поскорее свернуть разговор. — Ну чтобы вам не ходить…

— Можно на «ты», мы одного возраста, — Кирилл всё-таки влез в рукава куртки и сбросил капюшон, позволяя звёздному свету упасть на лицо. — Спасибо.

Жене подумалось, что Кирилл, пожалуй, был первым его знакомым, чью такую вот быструю, состоявшую буквально из одного слова, молитву мог бы, чисто в теории, услышать бог — если он, конечно, есть и если он жив. Кирилл произнёс это слово как-то очень чётко, не отделяя один слог от другого, но с таким выражением, будто не благодарил, а благословлял. Интересно, сам научился или у какого-нибудь старшего монаха такую манеру собезьянничал?

Женя вглядывался в лицо Кирилла, напрягая зрение — для этого пришлось задрать голову. Он всё пытался подсознательно отыскать в этом строгом выражении действительно совсем молодого ещё человека печать какого-то страшного горя, заставившего его уже в Женином возрасте сбежать в монастырь.

Однако в отыскивании печатей Женя не преуспел — уже во второй раз. Что Сашка, что этот Кирилл в его глазах выглядели абсолютно нормальными, а вселенскую скорбь, если и таили в душе, то таили как-то очень искусно, не давая ей прорваться наружу.

— Я пришёл, чтобы никто из братьев не пожаловался настоятелю, — неожиданно, будто решившись, произнёс Кирилл.

— Чтобы настоятель не настаивал на том, чтобы мы покинули территорию монастыря… — припомнил Женя.

— Именно.

Егорову в самом деле было неудобно за ребят, которые как-то подзабыли о том, в каком месте они находятся, и в первый же день нарушили обещание не шуметь. Он старался всем своим видом демонстрировать раскаяние за весь отряд. Судя по выражению лица Кирилла, ему даже удавалось.

— Вам, наверное, неудобно было вставать? — осторожно поинтересовался Женя. — Ну, идти сюда…

— Нам бы не хотелось делать это снова.

Это что, шутка была? Или у монахов подключено коллективное сознание? По каменному лицу Кирилла понять этого было невозможно.

— Вы… Ты можешь мой номер, — предложил Женя. — Если позвонишь, я пойму, что пора утихнуть. Даже отвечать не буду. Меня-то они лучше послушают, да и тебе ходить и с мирскими разговаривать, наверное, не очень в кайф.

— Хорошая идея.

Послушник будто бы отмер и достал смартфон — Женя толком не разглядел, откуда: из куртки или из рясы… Интересно, в рясе вообще предусматривались карманы?

Егоров быстро забил свой номер в телефонную книгу и подписал: «Евгений Факел» — раз уж не святому и не отцу привычнее полные формы имён, пускай не стесняется.

Женя нажал кнопку вызова. Телефон завибрировал во внутреннем кармане спецовки, и он вдруг вспомнил, что так и не отписался родителям о том, что доехал.

— Как тебя записать? — спросил Егоров, уже намереваясь вбить в строку имени абонента «послушник Кирилл».

— Кирилл Гордеев.

— Мирская фамилия? — вскинул брови Женя. — Или вы их, как имена, меняете?

— Просто фамилия. Как у всех нормальных людей.

Женя понимающе кивнул и вернул телефон послушнику.

— До свидания, Кирилл Гордеев. Надеюсь, тебе не придётся мне звонить.

— До свидания, Евгений Факел, — откликнулся в тон ему послушник. — Тоже на это надеюсь.

Женя хмыкнул. Евгений Факел — а что, неплохой псевдоним…

Он подождал, пока послушник развернётся и направится к воротам монастыря, постоял немного, глядя ему вслед, и только потом пошёл обратно сам.

У костра его встретили с радостью: сидели там, в основном, ветераны. Гитара шла по кругу, и Женя приблизительно предполагал, что они играли, хотя и не особо вслушивался. Звучавшие теперь песни не слишком часто исполняли и слушали вне выездов, но каждый раз, когда гитарист начинал играть, все вдруг вспоминали слова и начинали петь — не орать, как под «Гражданскую оборону», а именно петь. Девочки брали высокие ноты, парни — басили, и казалось, будто бы они специально репетировали, чтобы сыграть сейчас…

Они и в самом деле репетировали. Много лет у таких вот тёплых выездных костров. Между новичком и ветераном не было чёткой границы, но Женя с уверенностью мог сказать, что окончательно стал в отряде «своим» только когда начал оставаться на подобных кострах. Когда начал их ждать и сам становиться их инициатором.

Костёр выпустил в небо сноп искр, когда Дэн протолкнул наполовину прогоревшее полено. Чаще всего Женя видел командира своего отряда исключительно сосредоточенным и озабоченным чем-то, иногда — злым. Но около костра черты его лица как будто бы смягчились, он смотрел на своих «факелоносцев» и, кажется, впитывал их радость. Не как дементор, а как мудрый пастух, радующийся тому, что его овцы целы, накормлены и даже отдыхают.

До Жени ещё не успела дойти очередь, когда он боковым зрением заметил Казьмина. Тот шёл мимо костра, таща в одной руке Егоровскую гитару. К нему даже не заглянул, хотя гитару стоило бы, вообще-то, вернуть. Егорову захотелось подняться и догнать Сашку, но уважение к игравшему гитаристу не позволило этого сделать. По негласному правилу, без крайней необходимости ни разговаривать, ни тем более вставать и уходить от костра, пока кто-то играл, было запрещено. Гитаристам хотелось человеческого отношения и, будучи одним из них, Женя старался служить образцом хорошего тона. Однако следить за Казьминым напряжённым взглядом никто не запрещал.

Возможно, Женин взгляд был слишком уж напряжённым, потому что, как только Ася закончила играть, Лена легонько толкнула Егорова в плечо, указывая на Сашу:

— Куда это он?

— Спать, наверное…

— Так рано?

— Уже полпервого.

— А как же «спокойной ночи»?

— Слушай, я в голове у него не сижу, — Женя подвинулся поближе к огню. — Может, у него в поезде сосед храпел, и он поэтому не выспался.

К костру потихоньку потянулись новички, брошенные Казьминым, который, судя по немного обиженным выражениям их лиц, предложенного звания мамы-утки не принял. Те, кто был понаглее, просили ветеранов немного ужаться, остальные садились прямо на примятую траву возле костра. Из-за этой пересадки круг превратился в спираль, и Женя, твёрдо решивший всё-таки дождаться возможности сыграть что-нибудь из ветеранского старенького, приготовился долго ждать. Очередь и правда продвигалась небыстро, но кто-то уходил спать, заскучав, кто-то передавал гитару просто так, ничего не играя. В конце концов, музыкантами среди них были далеко не все.

Женя почувствовал, как глаза начинали слипаться. Сказывались поздний час и активный день, а также мысли о предстоящем раннем подъёме, от которых Егоров не мог отделаться. И всё-таки, гитару он дождался, сыграл «Пора в дорогу, старина» и только после этого с чистой совестью отправился спать, взяв с Дэна клятвенное обещание занести гитару к нему в палатку и лично отдать голову Ване на отсечение, если с инструментом что-то случится.

Женя встал из-за костра, вместе с ним поднялась зевающая Минина. Резко стало холоднее, захотелось поплотнее закутаться в спецовки. Они вместе дошли до Лениной палатки, кивнули друг другу и разошлись.

Над лагерем, над рекой, над монастырём стояло огромное безоблачное звёздное небо. Река, к которой Женя спускался по дороге к палатке, поблескивала в темноте, которая ничуть не портила красоты этого места. Последний раз окинув пейзаж задумчивым взглядом, Женя нырнул в тамбур палатки, намереваясь побыстрее преодолеть его и сразу же оказаться в тёплом спальнике.

Мечты его сбылись лишь наполовину. Тамбур, куда они в спешке, не разбирая, свалили вещи, оказался перегорожен. Прямо посередине обнаружилась Женина гитара. Помимо самого факта её нахождения там, Женя открыл для себя ещё один интересный факт: Казьмин кинул гитару, судя по всему, не заботясь об устойчивости её положения, поэтому Женя, ударившийся об неё в темноте, почувствовал, как его красавица ползёт вбок.

— Ну твою же…

Но поймать гитару он не успел. Гриф соскользнул с Сашиного рюкзака, ударился об землю, и гитара громко и жалобно тренькнула.