Звонок будильника разбудил Ярика сразу, но малодушное желание отложить его «на попозже» и проспать всё к чёртовой матери позволило навязчивой и, к сожалению, незаменяемой мелодии выданного с собой кнопочного телефона поиграть минуты три, прежде чем проснулся Серёга, резко сел в спальнике и потребовал выключить. Ярик подчинился нехотя, в первую очередь потому, что всю ночь проспал, зажав ладони между коленями — так было теплее. Теперь же вытащить из спальника руку означало неизбежно столкнуться с холодом и жесткостью внешнего мира. 

У Серёги таких проблем, судя по всему, не возникло. Резко сев, он выстегнулся из спальника, стащил с себя футболку, в которой спал, высунулся в тамбур и принялся рыться в рюкзаке в поисках чистой. Только по тому, как дрожали его плечи, было ясно, что Смолин тоже мёрзнет. Ярик перевернулся и сонно ткнулся лицом в подушку. Она, как и большая часть экипировки, была родительской, и наличию её, как и большей части экипировки, Ярослав изначально сопротивлялся. Но теперь, глядя на то, как Смолин, не отвлекаясь от поиска, мучительно разминает шею после ночи на свёрнутых штанах и толстовке вместо подушки, Баярунас готов был признать, что конкретно этот элемент экипировки оказался очень кстати. 

Снаружи, со стороны Ярика, аккуратно постучали по опоре. 

— Мальчики, вы встали? — это была Дашенька.

Ярик, по примеру Серёги, тоже сел и сразу же об этом пожалел — не надо было дёргаться так резко. Однако заставлять Январину ждать было бы невежливо, и он, преодолевая утренний холод, расстегнул вход в палатку, со стороны которого стучала Даша, и девушка тут же присела на корточки, заглядывая внутрь.

— Яр, блин, я же переодеваюсь! — полушёпотом возмутился Смолин.

Даша вспыхнула и вскочила на ноги, оставив Ярика любоваться её резиновыми сапогами и походными штанами цвета хаки — больше ничего из палатки видно не было. 

— Я у костра тогда подожду.

— Нам минуту буквально, — почти извиняющимся тоном попросил Смолин. — Сейчас. Не уходи. 

Ему-то, может, именно минута и была нужна, учитывая, что футболку Серёга уже нашёл, а на штанах — спал. Но не Ярику. 

Баярунас родительской страсти к походам не разделял от слова «совсем». Его опыт ограничивался единственным выездом на машинах на рыбалку, да и то Ярик так не хотел ночевать в палатке, что его оставили спать в машине на надувном матрасе. И вот теперь в свои девятнадцать с хвостиком он вынужден был осваивать походные навыки буквально с нуля. Занесло так занесло.

Надо было читать описания отрядов внимательнее. Ну вот чего ему стоило уточнить, в какие условия едет «Факел», прежде чем соглашаться? И чего стоило не хвастаться, что принят, а жаловаться, что едет в поход... Чего стоило не зассать и отказаться несмотря на взгляды родителей, выражавшие нечто вроде «наконец-то сын начал оправдывать наши надежды»? 

Ну... было одно обстоятельство, которое перевешивало все остальные — Дашенька. Подруга детства внезапно так загорелась идеей, что бросить её Ярик не мог. 

Ярик выстегнулся из спальника, футболку менять не рискнул. Было холодно, а ещё, как выяснилось, совет родителей «не спи в штанах, в которых ходишь» тоже был не пустым трёпом. За ночь они впитали его тепло, но чуть влажная кожа под ними к холоду была особенно чувствительна. 

Серёга, заметив, что Баярунас одет, выбрался наружу. Его согнутая тень легла на зелёную ткань — судя по звукам, он шнуровал кроссовки.

Холод, пущенный в согретую дыханием двух человек палатку, ускорил процесс сборов, и уже через минуту Ярик, полностью запаковавшись, преодолел внутреннее сопротивление и тоже вылез, натянув, по примеру Даши, резиновые сапоги. 

Снаружи оказалось теплее, чем они думали. Роса подсохла, солнце ещё не жарило, но начинало припекать. На Даше, которая уже успела свыкнуться с температурой, была только толстовка. Ярику стало даже немного неудобно за свою утеплённую жилетку. 

— Ну, за работу? — бодро, но тихо поинтересовался Серёга.

Дашенька кивнула, и по её лицу Баярунас отчётливо понял, что та понятия не имела, за что браться, как и сам Ярик. Вчера во время приготовления ужина сориентироваться им помогли чуткие пинки руководящего состава и желание ветеранов поскорее развести костёр. Теперь такой помощи не предвиделось — все спали. 

— Тогда вперёд, — скомандовал Смолин. — Давайте, не спим. 

Его актёрской игре можно было только позавидовать — так достоверно демонстрировать бодрость у Ярика бы точно не вышло.

Они дошли до костра. Даша нырнула в палатку общака и появилась оттуда с доской, ножом, буханкой хлеба и сыром — на бутерброды. Ей вчера что-то там показывала Ася. Видимо, именно это было определено им на завтрак. Оставив всё на раскладном столе, Даша вернулась в палатку снова и вынырнула оттуда с квадратной пачкой сухого молока и бутылкой, доверху набитой вермишелью. 

Так хранились все рассыпчатые припасы: в бутылках были и макароны, и гречка, и сахар. Первый сбор отряда, на который попали Ярик с Дашенькой, как раз был посвящён пересыпанию припасов в бутылки. Ася, которая вела то «собрание», объяснила новичкам, что это нужно для того, чтобы уберечь припасы от сырости.

На том же собрании с Яриком разговорился Серёга, пересыпавший сахар, не очень остроумно шутивший про сахарную пудру, похожую на кокаин, и искавший себе палатку. Он был в чёрных очках, и до Ярика не сразу дошло, что его собеседник был тем самым печально знаменитым Серёгой Смолиным, которого выгнали из культактива прямо на главной сцене…

Серёга тем временем, глядя на Дашу, вздохнул и поинтересовался, на кой она достала всё это так рано, учитывая, что у них ещё нет костра. Дашенька пожала плечами. 

— Ладно, сейчас организуем... 

Смолин решительно подошёл к горке брака: подгнивших досок, обломков, щепок. Ещё вчера им этого мусора щедро отгрузили рабочие. Оттуда Смолин вытащил несколько щепок и направился к костровищу. Ярик застыл, не зная, куда себя приткнуть. Тактика «стой и не мешай» сработала вчера и, наверное, подсознательно ему хотелось применить её и теперь, хотя Баярунас прекрасно осознавал, что в этот раз не прокатит. Их было слишком мало, чтобы прятаться за чужими спинами. 

Серёга присел на импровизированную скамейку, с видом знатока построил шалашик из щепочек, вытащил из кармана турбо-зажигалку и попытался подпалить костерок. Вышло не очень. Выбранная им щепочка полыхнула, но быстро потухла, задутая ветром. 

— Чего вы встали? — через плечо поинтересовался Смолин. — Вы в сапогах, сгоняйте пока за водой. 

— А раскурить — надо, да вот зажечь спичку... — тихонько, неслышно для Смолина, пропела Дашенька на ухо Ярику, подбирая кан. — Что на лету взглядом остановить птичку...

Вчера Баярунас ушёл в палатку, как только Казьмин прекратил свой импровизированный сольный концерт на тему «что там сейчас у перваков популярно», а вот Январина задержалась с «дедами» и репертуар явно расширила. Слушая её, Ярик уже представлял, что теперь под давлением подруги расширять репертуар, видимо, придётся и ему. 

Даша вручила ему кан и резво зашагала вниз к речке, Ярик поплёлся за ней. Ручка у кана была согнута из какой-то толстой, но хорошо гнущейся проволоки, а потому с каждым шагом кан подпрыгивал и перекручивался. 

— Давай с пирса зачерпнём, — предложила Январина. — А то навернёмся. 

— Давай, — безразлично согласился Баярунас и развернулся.

Кан крутанулся вместе с ним, а потом больно и главное — звонко и громко, стукнул его по колену. 

От громкого звука, раздавшегося совсем рядом с палаткой, Казьмин открыл глаза. Нет, конкретно звон кана его не разбудил — он уже некоторое время не спал, а только лежал с закрытыми глазами. Просто именно шум, принесённый дежурными, дал понять, что теперь уснуть Сашка точно не сможет. 

Вчера, уйдя спать раньше всех, Казьмин и правда провалился в сон, стоило ему залезть в спальник. Но уже спустя несколько часов, глубокой ночью, когда весь лагерь видел десятый сон, он непонятно от чего проснулся и проворочался в попытке снова заснуть до самого утра. Тогда это оказалось бесполезно, сейчас — тем более.

Голова была тяжёлой и начинала неприятно гудеть, и он уже чувствовал, каким разбитым проходит большую часть дня. От этой мысли захотелось заскулить. Но скулить Саша не стал. Вместо этого он высунулся из палатки, поморщился на яркий утренний свет и нашёл глазами источник шума.

— Вы там ебанулись звенеть в такую рань? — дружелюбно спросил Казьмин. — Люди спят...

— Сашка, не ори на ухо, — сонно проворчал в ответ Женя. — Или я в твоих глазах лишился человеческого облика? 

— Нет, родной... Не после вчерашней ночи, когда меня не остановила даже гитара. 

— Или вали, или заткнись. 

Егоров поплотнее завернулся в спальник и натянул на голову капюшон, всем видом демонстрируя явное намерение выспать из оставшихся до подъёма сорока минут всё возможное и невозможное. 

Саша вздохнул. Лёг. Потом сел снова. Он не строил иллюзий: было очевидно, что заснуть обратно у него при всём желании уже не выйдет. Бесполезно.

Со стороны реки донёсся громкий смех мелких дежурных. Два голоса сливались в унисон и давили на уши: один — девчачий, другой — этого неугомонного с шилом в заднице. Перед глазами полыхнула красная пелена. Сука. Второй раз на те же грабли. Второй раз шуметь над его ухом. Теперь ещё и мешая спать. Ничему жизнь пацана не научила. Что ж, значит, придется занять её место...

Казьмин покосился в сторону Егорова. Ждать от друга помощи не приходилось — тот, приняв позу креветки, судя по выровнявшемуся дыханию, снова провалился в сон. Как же Сашка завидовал ему в этот момент. Однако злость, проснувшаяся куда лучше Казьмина, всё-таки пересилила и лень, и зависть и заставила быстро одеться и подорваться с места. 

Казьмин выскочил из палатки, дико озираясь по сторонам. По правую руку было костровище, по левую — речка. Справедливо рассудив, что уж куда-куда, а на костёр они точно вернутся, и ему не придётся лишний раз провожать их туда-обратно, Саша пошёл устраивать засаду.

У костровища мучился Смолин. Судя по кучке опалённых щепок, дело у него не ладилось совершенно.

— Не выходит каменный цветок у Данилы-мастера? — Казьмин присел напротив Серёги, со скепсисом глядя на неаккуратный открытый всем ветрам шалашик. 

— Розжига нет, — пожаловался тот. 

— С розжигом любой дурак может, — злость в Саше довольно заурчала, предвкушая угощение. 

Серёга посмотрел на него исподлобья и молча продолжил поджигать свою конструкцию. Саша застыл, наблюдая за новичком, как удав за бандерлогом. Смолин уже был под его гипнозом. Надо было только, сука, подождать. 

— Можно попросить тебя помочь? — после ещё пары неудачных попыток выдавил наконец Серёга. 

— Можно. Попроси, — Казьмин приглашающе развёл руками. 

Новички, тем более такие, как этот, с каким-никаким опытом палаточного быта, терпеть не могли признавать, что они не всесильные. Сашка и сам себя таким помнил — было мучительно стыдно: огрызался на предложения помочь, упирался рогом, пытался сам решить вообще всё и одновременно — доказать, что он тут самый умный. Умнее Дэна, блин... Теперь, когда он выбился в ветераны, на подобных себе в прошлом он реагировал особенно остро. Стремился поскорее обломать им козьи рога, чтобы даже не думали тыкать ими куда не следует. Гештальт? Нет, вряд ли. 

— Пожалуйста, помоги мне разжечь костёр, — сдался Серёга, передавая ему зажигалку. 

Саша покрутил её в руках и тут же вернул, достал свою — вечную спичку. Турбо он не признавал. Слишком просто. Опять же, любой дурак может. Казьмин наклонился над костром, пересобрал шалашик поплотнее, оценил ветер и пересел так, чтобы телом закрыть от него конструкцию. 

— Притащи ещё щепок.

Саша огляделся и нашёл то, что искал. Деревьев было маловато — только несколько стареньких берёз, видимо, оставшихся от когда-то росшего здесь леса.

— И оборви обвисшую бересту вон оттуда. Пару листов буквально. Только не рви с мясом. Дерево расти не будет.

Дождавшись, пока ему отдадут требуемое, Казьмин сосредоточился, чиркнул спичкой и поджёг тонкую сухую кору, полыхнувшую лучше бумаги, сунул получившийся факел внутрь шалашика и тихонько взмолился о том, чтобы всё получилось. С первого раза у него получалось редко, а облажаться перед новичками было никак нельзя — на смех поднимут. Походные боги его молитву услышали. Костерок постепенно начал разгораться, занялись самые тонкие щепочки.

— Ещё щепок, — жёстко приказал Казьмин. — Потолще.

Серёга без возражений сгонял за щепками. Рога у него, если и не отпали, то погнулись точно в тот момент, когда костёр весело затрещал, обещая гореть долго и жарко. 

— А твои... коллеги какого чёрта тебе не подают дрова? 

— Они за водой...

— С одним на двоих каном? — Казьмин иронически выгнул бровь и продолжил, глядя в упор на дежурного. — Сколько надо для завтрака, Серёж? 

— Ну... один? — на звуке собственного имени в глазах Смолина проскочила какая-то затаённая неприязнь, не ускользнувшая от Казьмина. 

— А чай кто пить будет? — ласково поинтересовался Саша, прожигая его взглядом.

— Два?

Взгляд Казьмина в прошлый раз он не выдержал. Не выдержал и в этот. 

— Слушай, козелох, и запоминай, — Саша поманил его к себе пальцем. — Если хочешь двух остальных гонять, — а я вижу, что хочешь, — сам для начала нормально научись хоть что-то делать. Кана нужно три, как для ужина: каша, чай и техничка. Причём все три приносите сразу, пока костёр не разожгли, чтобы он зря дрова не жрал и глобальному потеплению не способствовал... Так что давай, взял два кана и пошёл, раз эти двое переголодавших спичек вместе с одним справиться не могут до сих пор. 

Серёга потерянно кивнул, подобрал оба кана и быстрым шагом пошёл к пирсу. Поставив оба кана на пирс, он сказал что-то неслышное двум остальным дежурным, и те, резко подобравшись, поспешили навстречу Саше, успевшему принять наиболее вальяжную позу из возможных на бревне, изображавшем скамейку. 

— Ну что, дежурные? — Саша строго посмотрел на Ярика и Дашу. — Восемь сорок. 

Часов у Саши не было, а телефон остался валяться в кармане палатки, но он надеялся, что его авторитета хватит. 

— Восемь сорок, — эхом повторил Ярик, ставя кан и начиная растирать руку, на которой остался след от неудобной ручки.

— Что «восемь сорок», Ярик? — Саша встал, глядя на мелких сверху вниз. — Три беспомощных котёнка на дежурстве, вода не кипит, через двадцать минут проснутся тридцать семь голодных студентов, а в том числе очень нервный Дэн, который очень захочет позавтракать после бессонной ночи. Ты нахрена кан поставил, когда его повесить надо над костром? 

— Сейчас повешу. 

Ярик сунулся было к костру, но быстро понял, что лезть голыми руками в жар — гиблое дело.

— Ты список вещей читал? — Саша обращался исключительно к Баярунасу. Светленькая девочка, которая вчера отлично подпевала попсятине, его как будто не интересовала. 

— Читал. 

— Перчатки рабочие белые, две пары — где? 

— В палатке.

— А что они там делают, когда должны быть в кармане? 

Девочка полезла в карман, вытащила пару, протянула Ярику, но тот этого не заметил. Заметил Саша, но продолжил буравить Ярика строгим взглядом. 

— Сейчас принесу. 

— Восемь сорок одна, Ярик, стоять. 

Рогов у Ярика не наблюдалось, наблюдалась полная покорность судьбе в лице Саши. Домашний мальчик без капли не то что походного, а вообще жизненного опыта. За компанию, что ли, поехал? 

— Раздевайся. 

— Что? 

— Футболку сними, оберни ей руки, возьми палку. Даша... — Саша не был уверен, как именно зовут девочку — не успел толком разобраться, кто из новеньких кто, но, судя по короткому кивку, угадал. — Даша повесит кан на неё, и вуаля, вы молодцы. 

Ярик покорно стащил с себя чёрную — финскую, блин — горнолыжную жилетку, толстовку и только потом — футболку. Капуста, блин.

Краем глаза Саша заметил, что толстовка на Ярике была другая, не вчерашняя — серая какая-то и тоже как будто немного ему великовата. Вот же упакованный. Целый гардероб с собой, что ли, притащил? Тепличный цветочек, блин.

Вспомнилась вчерашняя игра и валявшаяся теперь где-то в их с Женей палатке красная толстовка парня. Надо бы не забыть потом вернуть. 

Казьмин машинально взглянул на руки Ярика. Напульсника, который дал ему Саша взамен толстовки, не было. Посеял небось. Похуй. На другое он особо и не рассчитывал, так что не жалко. 

— Не тормози, — потребовал Казьмин. 

Ярик нехотя обернул футболкой руку, сунулся в костёр, героически вытащил палку из креплений, сунул её под ручку кана, и они с Дашей, надевшей свои перчатки, повесили кан. 

— Дальнейший план действий, — продолжил Казьмин, когда дежурные выпрямились. — Даша... 

Девочка аж вытянулась. Пионерочка, две светлые косички, бровки серьёзно нахмурила, хоть сейчас на плакат. Ася, когда пришла, была такой же. Хотя и осталась, наверное: ты дрозд, я дрозд… До чего же приставучая херня... 

— Дашенька, ты как самая адекватная идёшь резать бутерброды. Мне тебя жалко. Ярик, ты изо всех сил делаешь вид, что не следишь за канами, так вода быстрее закипит, — Саша потёр руки. — И можешь одеваться, не трясись. Так вот, как только вода закипит — туда горсть сухого молока, пару минут варите, потом...

Серёга вернулся, тяжело ступая из-за двух полных канов, и тут же повторил ошибку Ярика — поставил их на землю. 

— Так, протежопа, у тебя перчатки есть? — обратился к нему Казьмин. 

Серёга устало покачал головой, пытаясь отдышаться. Бежал, что ли? Судя по мокрым следам на штанинах — как минимум быстро шёл. Шутить конкретно Саша не стал, хотя очень хотелось, но всё-таки оставить это совсем без внимания не смог. 

— Не ссы, я уже в вас окончательно разочаровался.

Казьмин посмотрел на одного, на второго… Даша уже резала хлеб небольшим перочинным ножом, не слишком подходящим для этого процесса.

— Значит, Ярик, стриптиз на бис, ну или коллегу раздевай. Повторяем пройденное. Только на костёр не вылейте, а то вас даже я не спасу. 

До подъёма, по ощущениям, оставалось не больше пятнадцати минут. Вода стояла над огнём, дежурные что-то делали... Саша посмотрел на выданную бутылку. 

Лапша. Тонкая ебучая паутинка, разваривающаяся за секунду — то, что предрекла им Ася. То, из-за чего они ещё вчера синхронно сделали шаг назад во время назначения дежурных. Долбанная ватная память, грёбаная апатия. Как он мог забыть про посвящение в «Факел» — запороть лапшу и отхватить от Дэна... 

— Пару минут варите молоко, потом закидываете лапшу. И мешаете изо всех сил. 

Саша встал с бревна. Его не должны были тут увидеть. 

— А ты? — вдруг сдавленно поинтересовался Ярик, напрягавшийся изо всех сил, держа палку за один из концов и помогая Серёге нанизать на неё каны. 

— А я вообще не дежурный. Я вам помог, я вас спас. Мог бы вообще не помогать.

Саша кивнул одному, второму, расшаркался перед третьей и пошёл в сторону палатки — досыпать. Или, по крайней мере, пытаться.

— Дежурные отряда «Факел», Алекса... — вдруг тихонечко начала Даша. 

— Цыц! — шёпотом рявкнул Казьмин. — Вы ебанулись? Меня с вами не было. Я вообще, можно сказать, диверсию совершаю, помогая вам. Меня ж ветераны засмеют. 

— Но... 

— Цыц, — повторил Саша, перелезая через бревно-скамейку. — Слушайте, протежопы, герои сегодняшнего утра — вы, а я — так... Можно сказать...

Предатель. 

— ...сочувствующий, — хрипло закончил Саша и шагом, переходящим в бег, рванул к палатке. 

Ярик проводил его взглядом. Что-то было не так. 

— А почему «протежопы»? — тихонько поинтересовалась у Серёги Даша. 

— Кажется, он теперь мнит себя нашим покровителем, — откликнулся тот, доставая нож и присоединяясь к ней в нарезке сыра. 

— Круто... — протянула Даша. 

— Ага, сейчас расплачусь от счастья, — буркнул Смолин. — Спасибо, господи, за такой подгон... 

Ярик подбросил в огонь несколько щепок из удобно разложенной рядом кучки. По остаточному принципу ему теперь надо было следить за костром. Футболка уже и так воняла дымом, хоть не прожёг — и то хлеб, а нож всё равно был в палатке, слава богу, хоть про него Казьмин не спросил. 

Ощущение, что что-то не так, только усилилось, когда пришло время засыпать молоко. Горсть? А чья? А что, если будет много или мало? Спросить было не у кого. С исчезновением ветерана Ярика накрыло чувством острой беззащитности и одиночества, несмотря на присутствие Дашеньки и Серёги. Как их там назвал Казьмин? Беспомощные котята? 

Именно так. Причём перед лицом надвигающейся стихии — цунами в виде стрелок на часах, неумолимо приближающихся к девяти — времени, когда надо было будить лагерь.

Стихия приближалась и приблизилась. 

— Отряд «Факел»! Подъём! Подъём! Подъём! 

Дэн сонно заморгал, потряс гудящей головой, нашёл очки и вылез из спальника. Палатка уже успела нагреться, было жарковато. Они с Асей разошлись спать последними, часа в четыре утра — пришлось быстро обсуждать итоги дня, какие-то вопросы, которые требовали безотлагательного внимания комиссарского состава. 

Вышло хреново. Они оба почти спали и очень мёрзли, потому что не хотели разжигать костер заново. Положа руку на сердце, Дэн не смог бы сейчас воспроизвести ни одного решения, принятого пять часов назад. Благо, Асе пришла в голову светлая мысль записать их разговор на диктофон. 

Он воткнул в телефон наушники, включил запись, оделся, путаясь в проводе, и вылез из палатки, на ходу оправляя спецовку и пытаясь хоть как-то зачесать растрёпанные после сна волосы, чтобы не лезли в глаза. Вчера Ася, наблюдавшая за ним, сунула ему одну из своих резинок — чёрную, почти незаметную. Вот это он помнил отлично. Правда, несмотря на очевидное удобство победить вбитую шестью годами ВУЗа установку «хвостики носят только программисты и пидоры» не вышло. Даже учитывая, что перед глазами уже четыре года маячил Егоров со своей вечно непослушной копной. Но Женя был с ИВТ — то есть, программистом. 

Вокруг костра уже толпились заспанные отрядники. По кислым минам, которые становились всё кислее с каждой наложенной порцией, Дэн понял — провал. Снова. 

Дежурные смотрели заранее виновато. Дэн поставил миску на землю рядом с каном, дождался, пока ему наложат белёсую массу, в которую разварилась лапша, принял неизбежность. 

Голос Аси, рассказывавшей об итогах проведённых «ледоколов» в наушнике, немного успокаивал, отсекал от внешней суеты. Поэтому сразу повышать голос Дэн не стал, забрал миску, попробовал и с выражением буддийского спокойствия на лице устало обратился к дежурным: 

— Ребят, кто из вас в школе учил итальянский?

Никто не учил. Ну да, неудивительно. Остальные отрядники притихли. 

— Для тех, кто не учил, — Котельников воткнул ложку в остывающее варево. Она звякнула об край. Ну хорошо хоть, у этих не застыла стоймя, как у Казьмина в первый раз. Не всё ещё было потеряно. — «Аль денте» переводится с итальянского как «на зуб», то есть, вермишель должна быть немного недоваренной, а не то, что у вас. 

Даша коротко втянула носом воздух, будто всхлипнула.

— Запороли завтрак. 

В наушниках звучал собственный голос, вещавший о распорядке дня и планах по дальнейшему обустройству лагеря. 

— Подвели отряд. 

На записи щёлкнула шишка в костре. Асина рука в реальности легла на плечо. 

— Бутерброды зашибенные, — шепнула она, аккуратно кладя ему один на ручку миски.

— Три вам за завтрак, короче, — смягчился Дэн, разглядывая предложенное. Хлеб, конечно, раскрошили, но не критично, сыр вообще хорошо накромсали ровным слоем. — Ещё партию бутербродов сделаете, и будете реабилитированы. 

Последняя фраза была встречена общим ликованием. Необходимость жрать это месиво отпала. Дэн на самом деле тоже малодушно порадовался. Рыбу прикормить тоже было полезно. Зря он, что ли, удочки тащил. 

— Полчаса на завтрак, — огласил он. — Потом собираемся на работу.

Голос Аси в наушниках напомнил о дровах — встречавший их послушник обещал проводить кого-нибудь из отряда в лес. Если бы удалось ещё выбить тачку, наверняка ведь есть…

— Егоров, Казьмин, после завтрака — ко мне.

Дэн оглядел начавших разбредаться отрядников, неожиданно легко нашёл Женю в компании Лены, а вот Сашу рядом с другом почему-то не обнаружил. Егоров, встретив его взгляд, кивнул. 

— Жень, а Казьмин где? 

— Спит, — пожал плечами Егоров. 

— А завтрак? 

— Он сказал, что не будет, — на этот вопрос Женя, судя по выражению лица, отвечать уже задолбался. 

Дэн скосил взгляд на сиротливо стоявшую возле кана миску с чёрно-белой обмоткой на ручке, которую Женька, видимо, по привычке оттащил к костру. 

— Он же вчера раньше всех лёг, — продолжил допытываться Дэн.

— Ну спит человек, Дэн, ну дай ты ему поспать... 

— Женя, устав, — напомнил Котельников. 

— Да всё равно же лапша. А бутерброды я ему потом притащу. 

— Женя, не борзей...

— Дэн, ну пожалуйста, — взмолился Егоров и тихо добавил. — Ему со вчерашнего дня не очень.

Врал Женя из рук вон плохо, но что-то с Казьминым, обычно аккуратным и точным, как часы, точно стряслось, раз уж друг решил его покрывать.

— Что молчал тогда? Ему врача вызвать?

— Не настолько. Сказал — отлежится и встанет.

— Значит, ты один ко мне. Если к обеду так же будет, я точно вызову, — пригрозил Дэн.

— Да, комиссар. 

Женя отдал честь бутербродом — вторая рука была занята миской.

***

Когда после утреннего благословения Кириллу в качестве послушания поручили сопроводить кого-то из студотряда в лес, он испытал смешанные чувства. История как будто бы повторялась, и, надо признать, Кирилл не был этому рад, но, как и в прошлый раз, ни словом, ни действием, ни даже взглядом не выразил своего недовольства. Только спросил мысленно: «За что мне это, Господи?»

Но обещание есть обещание. Справедливости ради, никто не тянул его за язык, когда он сказал, что, если нужно, проводит студентов в лес, где они смогут набрать сухих веток для костра. Правда, давая обещание, он малодушно надеялся, что приводить его в исполнение придётся нескоро, а если повезёт — не придётся вообще. Но подобные мысли, очевидно, наказуемы, потому что уже на следующее утро кто-то из руководителей отряда — и когда только успели? — подошёл к игумену Андрею с вопросом, где можно найти того молодого человека, который обещал им помочь, и есть ли возможность одолжить на время тачку.  

«Кем-то» оказался выглядевший чуть старше большинства студентов рослый парень, представившийся Денисом Котельниковым. Он ждал Кирилла с обещанной тачкой, стоя на некотором отдалении от входа на территорию монастыря. Рядом с ним на земле лежали инструменты: топор и пила. 

Не уверенный в том, уместно ли рукопожатие, Денис встретил его дружелюбным кивком и вежливо поблагодарил за готовность помочь. 

— Мы вас отрываем, наверное… Извините. И спасибо большое… А вот и Женя, он с вами пойдёт. 

Кирилл, почти не вслушиваясь в слова, сдержанно кивнул в ответ на благодарность и, проследив за взглядом руководителя, наткнулся на спешившего к ним невысокого парня. Евгений Факел, торопливо собиравший волосы в хвост на затылке, поравнялся с ними и, приветственно кивнув, поправил спадавшую лямку рюкзака. 

— Ты так пойдёшь? — недовольно оглядел парня руководитель, и Кирилл догадался, что дело, наверное, было в отсутствии головного убора и резиновых сапог, которые сам он, в отличие от студента, предусмотрительно обул перед выходом.

— Дэн, не начинай, — отмахнулся Егоров. — Я ж в рубахе родился. Да мы недалеко и ненадолго. Да и сейчас какие клещи со змеями, они уже всё, не агрессивные, это ж не июнь.

— Бережёного бог бережёт, Жень, — негромко проворчал Дэн и невольно покосился на послушника, чувствуя некоторую неловкость за сорвавшуюся с языка поговорку. 

— На бога надейся, а сам не плошай, — парировал Егоров и схватился за ручки привезённой Кириллом тачки, как будто спешил поскорее удалиться. — Ну, идём?

Кирилл его желание вполне разделял: чем быстрее они двинутся в путь, тем быстрее дойдут до леса, и тем быстрее сделают всё, что необходимо, и тем быстрее Гордеев сможет вернуться к настоящим послушаниям. 

Взгляд невольно скользнул сверху вниз по фигуре стройотрядовца, и Кирилл мысленно отметил, что привезённая им тачка едва ли уступает Евгению по габаритам. Неужели нельзя было послать кого-то покрепче? В голове заскреблась ещё одна малоприятная мысль: ох и намучается он с ним.

Кирилл снова коротко кивнул и, немного подумав, добавил:

— Только схожу за второй тачкой.

Гордеев был уверен, что работа в компании этого Евгения Факела будет тем ещё испытанием. Он был неправ. Испытание началось гораздо раньше — уже на пути к лесу. 

В школе, на подготовительных курсах, в университете и здесь, в монастыре, среди братии, прихожан местной церкви и паломников, приезжавших еженедельно, Кирилл встречал разных людей. Но никогда ещё ему не доводилось пересекаться с кем-то настолько… чуждым. В чём именно выражалась эта самая «чуждость», он сказать не мог, но только всё в этом Евгении — от походки и привычки трясти даже собранными в хвост волосами до неспособности помолчать хотя бы несколько минут и манеры говорить, растягивая слова, будто нараспев, — цепляло, задевало что-то внутри и почему-то раздражало. 

Несколько попыток парня завести бессмысленный разговор Кирилл пресекал односложными ответами, и в какой-то момент это даже позволило воцариться приятной тишине. Но ненадолго. У самой кромки леса Евгений, не нашедший, очевидно, новой темы, которую можно было бы попытаться навязать послушнику, начал напевать себе под нос мелодию Ляписа Трубецкого: сначала совсем тихо, потом чуть громче. 

«Я верю в Иисуса Христа, я верю в Гаутаму Будду…»

Знакомый мотив тут же вытащил из памяти слова странной песни. Интересно, это он специально? Ничего не скажешь, остроумно. Но стоило ли сердиться на это дурачество? 

Кирилл сделал глубокий вдох.

Господь учил возлюбить ближнего своего, как самого себя. Вот и ответ. Злиться неправильно. Злиться на ближнего значит злиться на себя, то есть, разрушать себя собственным гневом, посягать на творение Божие. И он не должен. Не имеет права злиться на ближнего, даже если ближний…

— Эй, Вавилонская башня!

Кирилл вздрогнул от неожиданности, нашёл взглядом смеющегося над чем-то Евгения.

— Третий раз зову тебя, а ты только на башню откликнулся, — усмехнулся Егоров. — Я спрашиваю: вот ты как думаешь, на каком бы кругу ты оказался в Аду? Ой, стихами сказал случайно…

…даже если ближний задаёт слишком много глупых вопросов. 

— Вообще-то, произведение Данте это просто художественный вымысел, а не теологический труд, и мы не можем всерьёз апеллировать к его описаниям Ада, поскольку это означало бы, что мы допускаем возможность того, что кто-то из когда-либо живших людей в самом деле спускался в Преисподнюю, затем прошёл через Чистилище, был удостоен чести вознестись на Небеса, а после вернулся на землю, чтобы написать об этом поэму. А существование Чистилища в православии вообще не признаётся.

Кирилл поймал себя на том, что вот-вот закатит глаза, и едва сдержался. Если бы каждый спрашивающий про «Божественную комедию» оставлял бы пожертвование, они бы давно отреставрировали монастырь. 

— М-м… почему? — поинтересовался изо всех сил пытавшийся понять вышесказанное Егоров, пиная носком кроссовка попавшийся ему на пути камень. — Ну, про Чистилище. Почему оно «не признаётся»? Это же вроде вполне по-христиански, нет? Я в «Сверхъестественном» видел…

Женя осёкся, почувствовав, что ляпнул какую-то ерунду. Ну какое, к чёрту, «Сверхъестественное», господи прости?

— Извини, — быстро добавил он. — Я просто реально не в курсе, вот пытаюсь разобраться. 

Кирилл вздохнул. Не знать — не грешно. В конце концов, не в том ли смысл, чтобы донести истину до жаждущего узнать? Только жаждет ли этот студент в самом деле или просто забавляется? По его тону было не слишком понятно. Впрочем, каждый спросивший имеет право получить ответ, разве не так?

— Православие признаёт необходимость молиться за спасение душ умерших, но, в отличие от католицизма, полагает, что после смерти нас ждёт либо вечное блаженство, либо вечные муки. Третьего не дано.

— Нет, погоди, а католицизм это не христианство, что ли? — озадаченно нахмурился Женя. 

— Это другая конфессия, — коротко пояснил Кирилл, но понятнее не стало.

Что-то подсказывало Жене, что, если он начнёт расспрашивать ещё и про какие-то конфессии — вконец запутается. Эту тему можно было оставить для следующего раза. В том, что «следующий раз» состоится, Егоров почему-то не сомневался.

— Слушай, а тебе не кажется, что это как-то типа… ну… нечестно, что ли? — осторожно поинтересовался он. Этот вопрос взволновал его куда больше каких-то непонятных конфессий, и он не выдержал.

— Что нечестно? — переспросил Кирилл, останавливаясь и кивая Жене на открывавшийся им участок леса, испорченного ураганом. Пришли. 

— Ну… — Женя, последовав его примеру, поставил на землю тачку и взял в руки топор. — Ну вот в этом католицизме есть Чистилище… оно же для того, чтобы очиститься, так? Ну, то есть, как бы шанс для грешников, получается. А у вас Чистилища нет. То есть, шанса, получается, тоже нет. Несправедливо же как-то выходит? 

— Шанс на спасение будет, когда будет Страшный суд, — невозмутимо ответил Кирилл, осматривая поваленное дерево рядом с собой.

— И когда он будет?

— Когда случится Второе пришествие.

— То есть, ты реально думаешь, что на землю когда-нибудь придёт Бог и всех покарает? — Женя скептически выгнул бровь.

Кирилл молчал. Отвечать на этот вопрос не было необходимости.

— Но это же типа… ну не в ближайшее прям время будет… В том смысле, что мы, может, и не доживём, да? — вкрадчиво продолжил Егоров.

— Может быть, — согласно кивнул Кирилл, берясь за пилу, прихваченную вместе со второй тачкой. 

— А «до тех пор пока не» всем в Аду, что ли, гореть? Снова нечестно как-то… Может, я под спасение подхожу, а мне в режиме ожидания всё равно жариться придётся.

На Женю посмотрели таким взглядом, что он вмиг понял, что опять сказал что-то не то. Но желание разобраться вдруг снова вспыхнуло в нём и оказалось куда сильнее, чем чувство такта. 

— Слушай, а вот вы с католиками по-разному считаете, да? А как понять, кто из вас прав? Ну как бы Страшный суд это ж дело серьёзное… Хотелось бы наверняка. И вообще, надёжнее же, наверное, как-то верить в то, что есть вот такое вот место для исправления. Ну типа всё осознал, больше не буду и всё такое… разве нет?

— Вера это не про «наверняка» и не про «надёжнее», — Кирилл поднял строгий взгляд на студента, но наткнулся только на его спину. Голую, слегка блестящую от пота спину.

Время, которое, казалось, тянулось как-то очень долго, на деле пролетело почти незаметно и уверенно близилось к полудню. Стоявшее почти в зените солнце ощутимо пекло, и явно начавший уставать студент, не выдержав, стянул с себя майку и то и дело делал большие глотки из припасённой заранее бутылки с водой, о чём сам Кирилл, надо признать, совсем не подумал. И зря.

— Хочешь? — словно почувствовав на себе чужой взгляд, неожиданно развернулся к нему Женя. 

Кирилл отвёл взгляд слишком быстро, почти пристыженно, но краем глаза ему всё равно удалось отметить, что тело у парня было подтянутое, даже спортивное, и очень загорелое. 

От Егорова не укрылось то, как послушник коротко мотнул головой, словно пытаясь прогнать непрошенные мысли. Это было уже любопытно. Уголок губ сам собой пополз вверх в ухмылке. 

— Воды, говорю, хочешь? Жарко, — повторил Женя, внимательно наблюдая за реакцией Гордеева. — Не святая, конечно, но тоже ничего.

Кирилл покачал головой и чуть более суетливо, чем прежде, принялся складывать распиленные ветки в тачку. Избегает смотреть на него? Вот оно что. Значит, Жене не показалось. Попал. 

Егоров бросил опустевшую бутылку в рюкзак и неторопливо потянулся, как будто бы разминая затёкшую спину. Наклонился несколько раз туда-сюда, повёл плечами, снова взглянул на как будто специально старавшегося не смотреть в его сторону послушника и усмехнулся. А в тихом омуте-то черти водятся. 

Настроение поднялось как-то само собой, ветки были почти собраны, оставалось совсем немного, и Женя, мельком улыбнувшись каким-то своим мыслям, вернулся к работе, насвистывая утреннюю мелодию.

«Я верю в пророка Мухаммеда, я верю в Кришну, я верю в Гаруду…»

Полузабытые слова снова всплыли в памяти и теперь никак не хотели отлипать. Кирилл нахмурился. Вот же приелось…

Назад шли практически молча.

Женя перетащил свою тачку через бетонный мост с большим трудом, отчаянно завидуя Кириллу, которому это, судя по его внешнему виду, проблем почти не доставляло. Стыки бетонных плит как будто бы ничего для него не значили, в то время как Егорову приходилось прилагать усилия, чтобы преодолеть каждый из них и не застрять колесом тачки.

Оставалось последнее испытание — затолкать тачку на холм.

Казьмин, что-то разбиравший у палатки, заметил Женю и направился к нему на помощь. Гордость Егоров затолкал поглубже. Он действительно умотался, и геройствовать сейчас перед Сашкой было бессмысленно. 

— Там уже почти-почти обед, — Саша забрал у него тачку, смерил взглядом послушника, будто молчаливо интересуясь, не прислать ли кого-нибудь на помощь и ему. 

Кирилл вместо ответа поставил свою тачку на землю, встряхнулся, сбрасывая напряжение, и, снова взявшись за ручки, покатил её вверх к лагерю вслед за Сашей. Женя поплёлся за ними, чувствуя, что всё-таки зря не взял в лес кепку. Это там, в тени, было прохладно, а на залитом солнцем поле ощутимо пекло. 

До костра Кирилл тачку не довез — остановился в паре метров от ближайших палаток, будто дальше его не пускал невидимый барьер. 

Вокруг костра толпились студенты с мисками, уставляя ими землю возле канов. Саша, довёзший тачку, показал Егорову, мол, уже оттащил его миску. Женя благодарно кивнул и обернулся к послушнику, собираясь что-то сказать, но в этот момент его резко отвлёк донёсшийся от костра крик Дэна. Пришлось посмотреть в ту сторону. 

— А у вас всегда так? — осторожно поинтересовался послушник. 

Женя хмыкнул. Фразу «я про макароны говорил аль денте, чучела, а не про борщ» обязательно надо было запомнить — пригодится. 

— Дежурные суп недоварили, — перевёл он с комиссарского на человеческий. — Вот Дэн и ругается. 

— Не повезло вам с руководителем, — тихо заметил послушник, внимательно разглядывая притихших дежурных. 

— Это ещё почему? — возмутился Женя. — Он нас любит. 

— Что-то незаметно. 

— Ну в Библии вроде сказано, что бог нас тоже любит… — хмыкнул Егоров, но не договорил, поняв по выражению лица Кирилла, что сболтнул лишнего. 

Как это правильно называлось? Богохульство? Сотворение кумира? Женя не очень разбирался, но на всякий случай резко захотелось извиниться, пока не выписали штраф за оскорбление чувств верующих. 

— Ну... Спасибо, что ли, — скомкано поблагодарил он и, пытаясь скрыть неловкость, взялся за ручки второй тачки, чтобы откатить к костру и её. — Мы попозже вернём…

— Не за что, — пожал плечами послушник. 

На самом деле было за что. Он всё-таки несколько часов потратил, работая с Женей наравне. Наверняка в монастыре была работа и поважнее — ну там, мир защищать от вторжения чертил, регулярно провоцируемого инженерами всех мастей и расцветок…

Насчёт «борща аль денте» Дэн немного преувеличил. Да, пакетированная свёкла разварилась недостаточно, но это было гораздо съедобнее, чем та же утренняя лапша. Картошка вообще оказалась кстати. Главной проблемой было то, что суп прямо из кана был довольно горячим и мгновенно нагревал миску, так что на колени её поставить было невозможно. Использовать сидушку в качестве подставки тоже не было хорошей идеей: не на корточках же сидеть... Пришлось, ныкаясь от Дэна за спинами других факелоносцев, инженерить подстилку из спецовки. 

Рядом присела Лена, продемонстрировала чудо техники — миску с ручкой — и принялась есть на весу. Она выглядела куда свежее, чем остальные отрядовцы. Её волосы блестели, но не от пота, а от воды. На стропах Лениной палатки, стоявшей близко к костру, сох купальник. 

— Ты когда успела? — поинтересовался Егоров. 

— Да нам с девчонками машину не прислали, — Минина поставила на землю миску и хлопнула одну из стоявших рядом девушек-ветеранов по сидушке, чтобы передала хлеб. — Оказывыается, христианкам нельзя носить мужскую одежду на территории монастыря, прикинь. Мы к монахиням должны были поехать... 

— А на территории женского монастыря прям в шортах можно ходить? — Женя красноречиво скользнул взглядом по Лениным голым коленкам. 

— Не, они на леса в юбках полезут. Представь, какое зрелище... — Сашка плюхнулся между ними, подвинув Егорова.

Лена молча отвесила ему несильный подзатыльник. Казьмин принял его также молча. 

— Сочувствую, — наконец выдал Егоров.

— Да уж, в закрытое общество женщин с недоёбом... — траурно проговорил Казьмин. — Скажи, твои останки лучше кремировать или закопать? 

— Её и так кремируют. На костре. Как ведьму. 

— Я вас не знаю.

— Да ладно, если что — свисти, я прилечу тебя спасать, — оптимистично пообещал Егоров. 

— Спасибо, Женечка… — вздохнула Лена, дохлёбывая суп. 

Настроение ей испортили далеко не Казьмин с Егоровым, а вся ситуация в целом. О необходимости ездить работать в женский монастырь за несколько километров от лагеря Ася предупредила их заранее, и несколько девочек сдали билеты. Но не Лена. 

Она была уверена, что уж восемь-то рабочих часов без ребят ежедневно спокойно потерпит. Вот только теперь, ожидая машину, она нервничала куда сильнее, чем дома.

«Часа в три поедем» приближалось неумолимо быстро. Лена то и дело посматривала на часы. Эта нервозность передавалась и другим девчонкам: Ася в очередной раз перебирала какие-то документы, девочки-ветераны храбрились и смеялись как-то чересчур громко, а новенькие, напротив, притихли, стараясь переговариваться шёпотом. Они все переживали, просто немного по-разному. 

Вместо того чтобы обойтись техничкой, Лена нарочно неспешным шагом дошла до реки, сполоснула в ней миску и вдруг увидела подкативший грузовичок, в открытый кузов которого уже грузились девочки. Угораздило же.

Она юркнула в палатку, побила все рекорды по скоростному переодеванию и выскочила как раз когда тамбур настойчиво потрясли, требуя ускориться. Не шнуруя кроссовки, Лена закинула на плечо рюкзак, проскакала к грузовику и, подсаженная кем-то, — Казьминым, как выяснилось, — по ощущениям, просто влетела в кузов и бухнулась на доски. 

Грузовичок тронулся с места. Везли их снова, как дрова, но в этот раз никто из девчонок даже не пискнул, когда на очередном повороте их повалило друг на друга. Ну да, теперь-то жалеть и дуть на синяки было некому, так чего ж строить из себя принцессок... 

Была и ещё одна тому причина — женщина, закутанная с ног до головы в чёрное. Единственное, что отличало её наряд от хиджаба — отсутствие ткани, закрывавшей лицо. Впрочем, впечатление это исправляло несильно. Монахиня не смотрела на девушек, но этого и не требовалось, чтобы понять, что она их, всех восьмерых, равнозначно презирает.

В её присутствии хотелось на всякий случай молчать, чтобы не раздражать лишний раз. Такое чувство вызывали у Лены преподы-самодуры, срывавшиеся на студентов из-за любых мелочей: «степлером надо, а не скрепочкой, как я это потом собирать буду». Может, Сашка и грубо выразился насчёт женского монашеского сообщества, но, глядя на эту его представительницу, Лена начинала понимать, что в этот террариум не хочет совершенно точно. 

В самом монастыре встречать их не стали. Та же монахиня, представившаяся сестрой Агатой, объяснила это занятостью сестёр и послушниц, провела их до каморки-склада, вручила валики на длинных палках, краску в покоцанных банках и указала на стену, которую надо было покрасить. 

В обозримом пространстве монахинь не наблюдалось, но сами стены женской обители будто бы наблюдали за девушками. Ася вздохнула, оглядывая плацдарм. Выглядел он уныло. Старая краска на стенах облезла, обнажая несколько слоёв, из-под неё проглядывали кирпичи. 

Лена полезла в рюкзак за камерой. 

Со всей суетой первого дня она как-то подзабыла о том, что была штатным видеографом.На воротах монастыря запрещающего знака вроде бы не наблюдалось...

Девочки взялись за валики. Один из них был настолько одеревеневшим от краски, которой красили раньше, что Ася молча сунула его в рюкзак, пообещав себе, что попробует растворить уайт-спиритом. Дальше пришлось возиться с банками. Для их вскрытия больше бы подошёл консервный нож, но искать его в монастыре было гиблым делом — это ясно. Заметив камеру, все полезли срочно поправлять волосы, но Лена первым делом направила объектив на себя.

— Друзья мои... — ей было не очень видно, как снимает камера, но она старалась держать её ровно. — Смотрите, где мы! 

Она перевернула камеру, приблизила зумом несколько куполов ближайшей церкви. 

— С вами... — она старалась вести блог интересно, чтобы потом ребятам было что вспомнить и над чем посмеяться. Каждый раз она обзывала себя репортёром какой-нибудь странной газеты, которая подходила под тематику мероприятия, и сейчас надо было срочно придумать новое название. 

— С вами «Христарадио»! — выручила Ася, уже умудрившаяся распаковать свою банку, видимо, с божьей помощью.

— Да, с вами «Христарадио», — согласилась Минина и принялась переводить кадр с одной девочки на другую. — Ремонтируем монастырь вот... Благое дело... 

Дашенька, попавшая в кадр именно в этот момент, скромно потупилась: все её пальцы и почему-то нос были в белой краске, но банка всё никак не поддавалась.

Кадр был хороший, и Лена позволила себе задержаться на нём. К Дашеньке вдруг подошла тоненькая, почти как сама Январина, девочка-ветеран, решительно отобрала у неё банку и вскрыла. 

— Вилена, как вы прокомментируете свои способности по открыванию банок? — тут же поинтересовалась у неё Минина. 

— Э-э-э, Андранику не показывай, — ветеран, смеясь, заслонила камеру рукой.

— Покажу-покажу...

Лена отодвинулась от Вилены, снова переводя кадр на купола... Голова Аси, попавшая в объектив, вдруг резко повернулась куда-то, и ещё у нескольких девочек — тоже. Они синхронно пришли в движение, заслоняя Лену вместе с камерой от двух проходящих мимо монахинь. 

То, как на лицах у девочек в одно мгновение изобразилось подобающее, по их мнению, ситуации смирение, Лену очень позабавило, но заснять это не удалось. А жаль, хороший был бы кадр… Аккуратно отключив камеру, Лена спрятала её в широкий карман спецовки, чтобы та лежала наготове, если что.

Монахини прошли мимо, не удостоив девушек взглядом. Когда они скрылись за поворотом, Ася тихонько скомандовала: «отряд, вольно». Кто-то — кажется, Вилена — нервно хихикнул. 

В этом монастыре они были откровенно лишними и чуждыми. Яркими, как вино, пролитое на белые погребальные тапочки. Ну что же, монахини без них не справились бы с этими банками? Стены бы не покрасили? Покрасили бы, конечно... 

Но они, как сказала Ася, «пошли навстречу»: пустили, краску дали — развлекайтесь, девочки... А между тем от Лены не могло укрыться то, как монахини на них посматривали. 

Сашина фраза не шла из головы. 

И внезапно Лене монахинь стало очень-очень жалко. Не до слёз, — сами дуры, конечно, запираться, — но немножко всё-таки да. 

Впрочем, жалость к ним вполне себе нивелировалась злостью на отсутствие возможности поговорить. Вернее, возможность-то была, но стоило завязаться хоть мало-мальски интересному разговору, как тут же появлялись одна-две монахини с очень недовольными лицами и молча шествовали мимо девочек, нагоняя подобающую этому месту тоску. 

Лена откровенно не представляла, что будет дальше, если так и продолжится. Интересно, если обрезать волосы и замотать грудь бинтом, её оставят работать вместе с парнями? У них вон и монастырь поближе, и монахи Queen слушают, и вообще... Если их по головам считают — так можно с кем-нибудь поменяться, тот же Смолин вряд ли откажется от того, чтобы в малиннике поработать…

Часов в восемь вернулась сестра Агата, открыла кладовку и проводила девочек на выход. У ворот стояла машина калибра «буханка», зачем-то выкрашенная в небесно-голубой цвет. 

— Забирайтесь, — указала она на салон.

Девочек долго упрашивать не пришлось — влезли, разместились. Лене, решившей процесс заснять, пришлось занять переднее сидение. За рулём сидела монахиня. Правда, выглядела она как-то не так скорбно, как другие сёстры. Может быть, потому что у неё, как у почтальона Печкина, аналог велосипеда был? 

— Вы не против, если мы поснимаем? — аккуратно спросила Лена, доставая камеру.

— Меня не снимайте только. Благословения нет, — отозвалась монахиня, лихо заводя «буханку». По салону пополз запах бензина.

— Хорошо. А голос ваш можно? Ну, для записи, вопросы там задать? Как интервью. 

— Ой, да что я вам наговорю-то... 

— Ну, про жизнь в монастыре, интересно же. Почему надо, чтобы тихо всегда было? Про то, почему вы тут? Как справляетесь... 

В зеркале заднего вида замаячила Будрина, показывающая руками запрещающий крест и что придушит Минину, если та не прекратит распросов.

Но монахиня вывела «буханку» на сельскую дорогу и, ничуть не смущаясь, оттарабанила, мол, тишина — для удобства размышлений, а потом с той же интонацией выдала, мол, сама она с Урала, Бог еёе призвал, а она и откликнулась — и вот уже восемь лет здесь. 

— А если бог призовёт — обязательно идти? — глуповато уточнила Лена, игнорируя Асин кулак в зеркале. 

— Так на то твоя воля, — пожала плечами монахиня. — Если не твоя, а чья ещё, хоть бы и Божья, то монастырь будет как тюрьма. Ты покоя и мира тут не обретёшь, хоть всю жизнь живи. Идут сюда за чем-то, а не от чего-то. 

— Ого, интересно... 

Эх, надо было всё-таки хоть на диктофон это записать. Сказано было красиво и действительно искренне. Речь у монахини была здорово поставлена. Кем она была до всего этого? Учительницей литературы? Может, редактором или журналистом?

Докатили они быстро. Лагерь стоял пустым. Парни, видимо, ещё трудились на стройке мужского монастыря. 

 — А вы можете как-нибудь попросить благословения на участие в съёмке? — решилась Лена. — Я просто репортаж готовлю...  

— Попросить могу. — монахиня поправила иконку на торпеде. — А уж дальше как матушка-настоятельница решит. 

— Мы будем очень благодарны...

Лена, выбравшись, помахала ей рукой.

— Трепло, — шикнула Ася, когда «буханка», развернувшись, погромыхала обратно. 

— Зато какой репортаж выйдет!

— Вон твой главный материал для репортажа топает, — Ася ткнула рукой в сторону ворот монастыря. — Их и снимай. 

С холма, где располагался монастырь, ссыпались парни. Кто-то из них вертел над головой спецовку, кто-то распевал песню, но слов отсюда было не разобрать, долетали только обрывки: «а в это время женщины копали и продвигались женщины вперёд...»

Первым, заложив руки за спину, быстрым шагом шёл Казьмин. Лена вскинула камеру, приготовившись ловить момент входа в лагерь. 

— Дэн! — Ася решительно направилась к комиссару, на ходу вытаскивая из рюкзака валик. — У нас уайт-спирит где?

— О, Ась, а можно это мне, на пять секунд буквально? — внезапно вмешался Женя, умоляющим взглядом смотря на Будрину. — Я верну сейчас, честное слово. 

Лена вовремя «почувствовала» кадр и включила камеру. Вернее, не то чтобы прямо почувствовала — просто сработал опыт. Казьмин и Егоров никогда не бухтели, мол, не надо нас снимать. Снимать их было надо. 

Ася отдала Жене валик. 

— Сашка! — обрадовано воскликнул Егоров, догоняя замершего с выражением полного смирения на лице Казьмина. — Друг!

— Чего тебе надобно, старче? 

— Я наконец-то нашел тебе длинный продолговатый предмет, — заявил Женька, размахивая валиком. 

— Засунь себе его... — Казьмин заметил камеру и материться перед ней не стал. 

— Я лучше Асе отдам, — проворчал Егоров. — Ничем, блин, тебе не угодишь... 

— Вы видите перед собой клоунов обыкновенных... — с интонацией Дроздова произнёс внезапно влезший в кадр Баярунас. — Они питаются нервными клетками других людей, отвлекая их неуместными шутками и анекдотами... 

— Эй! — возмутился Саша и угрожающе присвистнул. — За языком следи. 

— Иногда они становятся агрессивными... — как ни в чем ни бывало продолжил Ярик. 

Смолин, стараясь не попасть в кадр, хлопнул его по плечу, предлагая вместо микрофона карандаш. 

— О, круть... — выйдя из образа, похвалил Ярик, прокашлялся и продолжил уже в карандаш. — Так вот, особенно агрессивными они становятся после объявления о том, что они задолбали. Сейчас мы попробуем подобраться поближе... 

Красться он благоразумно начал к Жене, сразу же принявшемуся изображать полное и абсолютное безразличие и к Лене, и к Ярику, и к камере. 

Лена засняла красивый Женькин профиль на фоне заката. Потом вернулась на Ярика. 

— Ну, собственно, я думаю, на этом репортаж окончен? — спросил у неё Баярунас. 

— Скажи «с вами было Христарадио», — шепнула Минина.

— Чего? 

— Хрис-та-ра-ди-о.

— С вами было «Хрис-та-ра-ди-о», — повторил Ярик, и Лена выключила камеру. 

— Поздравляю, Ярик, ты балбес, — сообщил Егоров, оторвавшийся от созерцания заката. — Ой, в смысле репортёр. 

— Это вот так ими становятся? — огромные глаза Баярунаса отразили неподдельный ужас. 

Лена коварно ухмыльнулась.