Като Хару — это честь, отвага, честность, ответственность, героизм и ещë пару десятков добродетелей, собранных в одном человеке.

Как при этом Хару не кажется невероятно раздражающим, для Дайске — загадка, на которую, впрочем, он почти нашëл ответ.

Потому что Като Хару — это не только про добродетели, это в первую очередь про умение удивлять.

По крайней мере Дайске был действительно удивлëн, открыв глаза и увидев Хару в своей постели.

Первый вопрос, возникающий у Дайске в голове — сколько? Сколько сейчас времени? Во сколько они вчера легли и сколько выпили? Сколько (минут? часов?) Хару будет удивляться тому, что произошло? Хотя, скорее, не произошло, если учесть, что они оба в одежде.

И да, сколько еще Дайске собирается смотреть на спящее лицо Хару?

Он спит, обнимая подушку и наполовину спрятав в неё лицо. То хмурится, то почти улыбается. И это мило. Это, чёрт возьми, правда мило.

Кровать большая даже для них двоих, но Дайске не хочется отодвинуться. Ему — о боги — нравится лежать так близко, чтобы чувствовать кожей чужое дыхание. Хотя он ненавидит, когда кто-то нарушает его личное пространство. Но Хару в целом ведёт себя так, будто у него в личное пространство Камбэ Дайске не просто пропуск — клубная вип карта.

Дайске давно бы пора указать Хару, где его место. Но если быть полностью с собой честным, то выйдет так, что Хару всё делает правильно, и его место — рядом с Дайске. А место Дайске — рядом с ним.

Вот так живёшь себе, считаешь свои вкусы практически эталонными, разбираешься в живописи, музыке, театре и дорогом алкоголе, а потом появляется Като Хару. Приходит как весна*. Как чëртово весеннее обострение. Похожий на полубездомного пса, которого любят всем двором, потому что ну прелесть же, и всё. Шах и мат твоим утончённым вкусам, Камбэ Дайске. Эта партия остаётся за Хару.

Демоны с ней, с ориентацией, но как он мог влюбиться в это?

Это что-то бормочет во сне, и Дайске ловит себя на том, что пытается угадать, что Хару сейчас снится. Возможно, прошлый вечер, который, как ни странно прошёл полностью по плану. Потому что они сделали то, что хотели. То есть после банкета поехали в самый не роскошный бар, который только могло позволить самоуважение Дайске, и там напились. Возможно, чуть сильнее, чем планировали, но это так, математическая погрешность. То, что они как-то оказались в одной кровати, тоже не трагедия.

По-настоящему всë выходит из-под контроля, когда Хару вдруг открывает глаза.

Он смотрит на Дайске внимательно, но всë ещë сонно, хмурит брови, щурится как от солнца. И так несколько мучительно долгих секунд, во время которых Дайске паникует.

Он не паниковал, когда в него стреляли сгустками энергии, не паниковал, когда всë шло не по плану, не паниковал когда информация об адоллие разошлась по всем институтам. А вот сейчас, когда Хару в его кровати, он не знает, как себя вести.

Зато у самого Хару такой проблемы нет.

— Опять, — бормочет он себе под нос, плотнее прижимает к себе подушку и засыпает снова, видимо, решив, что и не просыпался.

У Дайске начинает дëргаться глаз.

Потому что, какого чëрта, Като?!

И, подождите, «опять»?

Возможно, когда Хару проснëтся, он этого и не вспомнит. Но вот Дайске ничего не забудет.

Возможно, если бы Дайске поцеловал его сейчас, он бы тоже ничего не вспомнил, не заметил бы даже или принял бы за один из своих снов. Эти мысли не дают Дайске покоя, ведь если бы он правда всегда мог делать то, что хочет…

Но Дайске не может, и за это он ненавидит свой самоконтроль больше, чем когда-либо.

***

Когда Като Хару просыпается, он думает — зачем?

Зачем было столько пить? Особенно после того, как нормально не спал неделю из-за проклятой смены часовых поясов и Камбэ Дайске.

Не спал из-за Дайске. Двусмысленно.

А ещë Хару думает зачем он вообще проснулся и проснулся ли?

Потому что когда Дайске сидит в белом кожаном кресле напротив роскошной кровати, от которой ты только что себя отодрал — это ещë не трагедия. А вот когда на нëм уютный свитер оверсайз, когда влажные после душа чëрные волосы падают ему на лицо, когда он вяло скролит ленту в смартфоне и сонно трëт глаза рукавом — это настоящий ночной кошмар и катастрофа.

Бисексуальная катастрофа в случае Като Хару.

— У меня есть несколько вопросов, — медленно проговаривает он, глядя на Дайске.

Ему бы хотелось спросить «какого чёрта?», но, к несчастью, он с поразительной точностью помнит всë, что было вчера. Даже то, как они тащились до номера. То, что Дайске вырубился первым. То, что Хару решил — тащить Дайске до другой кровати слишком напряжно.

Молодец, вчерашний Хару, отличное решение.

Стыд-то какой.

— Ты сам вчера сказал, что был бы не против оказаться в любой случайной кровати, — Дайске бросает на него быстрый взгляд и снова возвращается к экрану смартфона, — так чем моя кровать не подходит?

— Ну вообще-то, — выдыхает Хару, — это моя кровать.

На пару мгновений лицо Дайске меняется. Он бросает быстрый взгляд влево-вправо, а потом до него доходит. Снисходит как озарение — он не в своём номере.

— В любом случае этот номер тоже я оплатил, — отвечает Дайске, старательно делая вид, что всё так и задумано. — Если этого недостаточно, могу купить весь отель.

С одной стороны, Хару из-за этого дико смешно. А с другой — как минимум отсутствие своих вещей Дайске точно заметил. Странно, что он не поднял на уши весь отель, разбираясь, почему нерадивые служащие доставили его багаж не в тот номер.

Неужели не хотел будить его?

Да нет, бред какой-то.

В духе Дайске было бы спихнуть Хару ногой с кровати, просто потому, что он может, а не заботиться о чужом сне.

Но вернёмся к вопросу о вещах.

— Свитер, кстати, тоже мой, — с издевательским нажимом произносит Хару и чувствует себя просто прекрасно. Становится понятно, почему свитер немного большой и кажется таким знакомым.

— Его я тоже могу купить, — фыркает Дайске.

«Если ты узнаешь, как дёшево он мне обошёлся, у тебя случится истерика».

— Дарю, — бросает через плечо Хару.

Паркет приятно холодит босые ноги, когда Хару идёт к оставленному кем-то недалеко от кровати чемодану. Первые шаги он делает аккуратно, боясь приступа головной боли, но в теле наоборот ощущается приятная лёгкость. Только посмотрев на часы, Хару понимает в чём причина — он проспал десять часов подряд и, о чудо, выспался.

Интересный опыт. Надо будет как-нибудь повторить.

Он на ходу расстёгивает рубашку и скидывает прямо на идеально чистый паркетный пол из тёмного дерева. Только потом начинает копаться в чемодане. На фоне этого огромного номера с дизайнерским ремонтом в стиле хай-тек все его вещи и сам Като Хару смотрятся невероятно дёшево, неуместно.

А вот Дайске даже в большом ему чужом свитере с распродажи и растрёпанными волосами смотрится, нет, не дорого-богато, а уютно. Почти как нормальный человек.

«Почти», потому что на Хару Дайске смотрит не высокомерно, не безразлично, а оценивающе. Так будто Хару — лот на аукционе, и он размышляет, стоит ли ввязываться в торги.

Сам Хару бы не советовал, но когда Дайске его слушал.

— Я всё ещё не продаюсь, — против воли выходит почти обиженно. Хару с двойным рвением начинает копаться в чемодане, надеясь найти что-то чистое и не мятое.

— Значит, весь твой стриптиз бесплатно?

Взгляд Дайске почти прожигает. Без рубашки становится неуютно.

— Это всё ещё мой номер.

— Это уже пять минут как мой отель.

Хару вздыхает, очень-очень тяжело, и возводит глаза к идеально белому и идеально ровному потолку.

— Напомни, почему я всё ещё с тобой?

…с тобой работаю? разговариваю? пью? нахожусь на одной планете?

Хару не заканчивает, и оттого вопрос кажется слишком двусмысленным.

— Потому что ты очень ответственный полицейский, — из уст Дайске звучит как издёвка.

«И потому что за убийство с особой жестокостью можно и на пожизненное сесть».

— Исчезни куда-нибудь, — просит Хару.

— Я не один из твоих снов, — говорит Дайске так, будто действительно что-то знает.

А может, и правда знает. Может, он купил прибор помогающий считывать чужие сны. Хару бы не удивился. Сдох от грёбаного стыда, но не удивился бы.

— Ты мне снишься только в кошмарах.

— У тебя крайне интересные кошмары, Като.

А может, пожизненное — это не так уж и плохо. В тюрьме по крайней мере нет Дайске с его этой вызывающе-наглой улыбкой, с лениво-изящными жестами, с холодными, но безумно красивыми глазами цвета платины.

Потому что всë это вместе — совершенно ужасно. Настолько ужасно, что Хару хочется вжать Дайске в это идеально-белое кресло, зарыться пальцами ему в волосы, заставить выгнуться навстречу и…

«…и не думай об этом, не думай, не думай».

Потому что если Хару действительно сделает то, что хочет сделать, Дайске его оттолкнёт. Скорее всего, ногой. Потом посмотрит с таким же отвращением, каким смотрят на раздавленного таракана, и будет презирать всю оставшуюся жизнь. Демонстративно презирать, да. Потому что в его фамилии буквально есть кандзи «бог», а ты знай своё место, Като Хару.

— Терпеть тебя не могу, Дайске.

Произнося его имя, Хару каждый раз в слоге от признания*. По какой же тонкой грани он ходит, м-м-м.

— Но тем не менее терпишь.

Почему в мире, где существует Судзуэ умная, добрая, смелая и отзывчивая, Хару в итоге влюбился не в неё, а в это?

Это сидит, развалившись в кресле, закинув босые ноги на кофейный столик, всё ещё сонно трёт глаза рукавом свитера Хару и смотрит. Без вызова, без издёвки, без оценки, а с какой-то неясной и невысказанной тоской.

Вроде бы ничего страшного, но Хару хочется поцеловать его больше, чем когда-либо.