Он вздохнул, отпустив ветку гибнущего дерева. Дозиметр слегка пощёлкивал, давая понять, что радиационный фон превышает норму.

Его «оазис» становился всё меньше. Растения гибли, животные и птицы становились тревожными. Насекомые исчезли ещё пару недель назад. Он чувствовал горечь за них: как и ему, им некуда было бежать. Птицам некуда было улетать, животным — негде спрятаться. А его прекрасные цветы...

      — Зимбо, — пробормотал он имя дорогого себе существа. За него юноша беспокоился сильнее всего.

      Он вновь вздохнул и, одолеваемый неизбежностью будущего, водрузил рюкзак за спину.

Зона поражения сузила его владения до нескольких десятков миль. Опасно близко. Скоро Зимбо не сможет выходить гулять. Дойлю и без этого приходилось каждый день проверять любимого друга на возможные опухоли. Лишь благодаря везению они оба пока были вполне здоровы.

Когда видавший виды счётчик показал низкий уровень радиации, парень смог снять противогаз и наполнить лёгкие совершенно иным по вкусу воздухом.

      Хоть Дойль и родился после дня «Х», у него было очень много книг, которые братья, тайно от начальства, добывали самому младшему. Например, он знал, что живёт в лиственном лесу. Но, глядя на редкие изображения густых елей и горделивых заснеженных сосен, часто представлял, как стоит посреди деревьев и просто наслаждается видами зимних далей. Но, если честно, он никогда не видел обычной зимы. Он родился тогда, когда климат уже был необратимо изменён ядерными бомбами.

      Братья всегда шутили о его буйном воображении, не утихавшем и в самые тяжкие для семьи времена. Даже, когда тётя покинула их, он, вопреки возражениям, разукрасил её гроб яркими цветами. Потому что тётя не хотела обыденной кремации и заслуживала быть похоронена соответственно своей жизни. Она всё отдала, чтобы сейчас он мог находиться в относительной безопасности.

      Он упрямо вскинул лицо, не желая лить слёз понапрасну. Родных давно нет, а ему ещё не единожды придётся о себе позаботиться.

Когда до дома оставалось около ста метров, навстречу, из маленького огорода, взволнованно подняв хвост, выбежал полосатый кот. И с мярганьем бросился к Дойлю.

      — Зимбо, малыш! — парень прижал к себе урчащего друга, но быстро отпустил обратно: — Прости, сначала переодеться. Я был не в самых благоприятных местах.

      Жёлтые глаза посмотрели на него с пониманием. Кот быстро перебирал лапами, пока они шли к дому.

      — Что? — спросил юноша, улыбаясь ему. — Собрал что-нибудь съестного? Или опять туалет на грядках закапывал? — он тихо рассмеялся, услышав в ответ недовольное мяуканье.

      Дойль толкнул дверь, которую не видел смысла запирать, пропустил Зимбо и вошёл сам. Быстро стянув с себя снаряжение и походную одежду, он на всякий случай сложил всё в большой свинцовый ящик. Парень умыл в тазу с водой лицо, руки и натянул свободные рабочие штаны и ватник на голый торс. Сунув ноги в берцы, он пошёл сначала до отхожего места, а затем — до огорода.

      Несмотря на хорошую почву в «оазисе», на еду вырастить получилось только простые культуры: морковь, зелень, редис и некоторые, нужные для лечения, травы. Картофель не рос, хотя Дойль сажал его каждый год. Зато хорошо плодоносили яблоня и облепиха.

      Пока он искал созревшую морковь, где-то издалека донесся протяжный кошачий вой.

      — Ты же был в доме... — сквозь зубы прорычал парень, хватаясь за черенок сапёрной лопаты.

      Он не мог запереть Зимбо в доме, лишь бы обезопасить от хищников и других опасностей. Может быть, огород и рос бы лучше, если бы Дойль тоже не шастал с утра до ночи в лесу в поисках дичи и новых изменений. Еды катастрофически не хватало, поэтому полосатик часто уходил добывать себе пищу самостоятельно.

      — Мне стоило стараться сильнее, — зло бормотал он себе под нос, пока пробирался через чащу. — И подстрелить хотя бы хилого ворона для тебя.

      Очередной вопль чуть не разорвал ему сердце. Царапаясь о ветки, парень почти проламывал дорогу вперёд. Он вырвался на небольшую поляну...

      Вся она была устлана густым ковром жёлтых цветов. Широкими шагами мечась по поляне, по пояс в них, он пытался высмотреть врага, но никого не было.

      Вдруг из травы скакнул Зимбо, целый и невредимый на первый взгляд. Дойль в немой ярости выкинул лопату и затряс кулаками. Кот добрался до него нелепыми скачками и снова протяжно завыл.

      — Мелкий ты!.. — юноша плюхнулся на задницу, с головой скрываясь в растительности, и прижал Зи к груди. Кот тихо мяукнул, вибрируя. — Я чуть сознание от страха не потерял!

      Жёсткая серо-коричневая шерсть была нетронута, но парень всё равно обеспокоенно осмотрел котишку. Тот достойно вытерпел, пока его щупали, но вскоре вывернулся из человеческих рук и побежал к другому краю поляны. Дойль встал и поспешно последовал за ним. Невольный выживший не понял, что хотел от него боевой товарищ, пока не подскользнулся. Оказалось, он раздавил целую грибную «семейку». Внимательно присмотревшись, он присвистнул. Мало того, что грибы — съедобные, так их вокруг было полно! Хватит не только наесться сегодня, но и засушить на голодные дни.

      Он потрепал Зимбо по голове:

      — Это я должен заботиться о тебе, а не наоборот, — расстроенно сказал он.

      Собирая находки в большой платок, он задумчиво говорил с котом:

      — Грибы-то осенние. Значит, мне уже исполнилось семнадцать, малыш. А тебе зимой будет четвёртый год, — пальцы слегка дрогнули. — Если мы, конечно, столько протянем. Знаешь, снег и радиация скоро совсем нас настигнут... Думаешь, мы сможем найти новый дом? Там, за границами нашего личного лета так холодно, что и твоя шубка не справится.

      Зимбо моргнул, спокойно глядя на него. Мол, эх, человек, вечно ты беспокоишься. Дойль ласково улыбнулся.

      — А ты, как всегда, умеешь поддержать, дружище.

      Он набрал грибов, сколько смог, и они пошли обратно. Однако, тревога сильнее сковала сердце. Если они здесь не могут нормально прокормиться, то там, в остальном мире, еды нет вообще. А если и есть, то за неё дерутся насмерть.

      Он боялся не за себя. За того, кого должен защищать. И он не справлялся с этой задачей. Зимбо был последним членом его семьи, и потерять его было равноценно мучительной погибели.

      Может, упадок прекратится, думал Дойль. Но понимал, что тешит себя напрасными мыслями. Мир не спасти, и его стремительное угасание вновь добралось до них.

      Дома он сварил жалкое подобие грибного супа. В запасах оставался последний кусок вяленого мяса с лучших дней. Он не раздумывая отдал часть другу, а остальное снова припрятал, чтобы Зимбо было чем питаться, если в ближайшее время не удастся кого-нибудь поймать. Ему самому очень хотелось мяса и он не помнил, когда в последний раз чувствовал сытость, но здоровье соседа по дому было куда как важнее.

      Он заставил себя дать похлёбке немного остыть и не набрасываться на неё, подобно дикому зверю. Вместо этого, он достал из-под видавшего виды матраса, лежащего прямо на деревянном полу, большую, слегка пожелтевшую карту. Закинув по пути в очаг тонкое поленышко, он отодвинул свечу и плошку с едой и расстелил бумажное полотно на столе.

      Насколько устаревшими были пометки братьев о «живых» зонах? Осталась ли малая часть из них?

Самым близким было село, на расстоянии пятидесяти миль от них. Но несколько месяцев назад ветер принёс с той стороны запах гари, поэтому Дойль сомневался, что зона до сих пор пригодна для жизни человека.

      Другая зона, как было отмечено на карте, находилась ровно в противоположной стороне от села. Однако, он добирался через это место, когда бежал, и оно уже стояло гиблым, полным хищных тварей — мутантов — единственных, кто мог там жить, пусть и не столь долго. Радиация тоже убивала их рано или поздно.

      Парень не знал, куда податься, потому что остальные зоны начинались от двухсот миль и дальше. Даже если они сумеют пройти этот путь, какова вероятность, что и там не царит запустение?

Дойль зыркнул в угол дома. Там стояли вполне сносные лыжи. Видимо, от предыдущего хозяина участка, которого юноша не застал. Тот оставил все свои вещи, словно вышел ненадолго и просто не вернулся.

      Дойль в очередной раз вознёс ему мысленные благодарности и извинения. Он надеялся, что этот человек не мучался.

      Допустим, на лыжах дорога будет более сносной и быстрой. Зимбо — в рюкзак, вещи да еду — в сумку и на верёвку — волочь за собой. И можно двигаться какое-то время. Только из оружия у него — сапёрная лопатка и боевой нож среднего из братьев. Не густо и уж точно против тварей не пойдёт...

      За раздумьями он уснул головой на столе. Разбудил его зарычавший Зимбо. Сонный Дойль распрямился на табурете, пытаясь продрать глаза.

      В доме было темно и холодно. Свеча, оставленная хозяином благополучно догорела и теперь лежала застывшей лужей в алюминиевом блюдце. Как и очаг, не подающий признаков жизни тлением углей. Свечи должно было хватить на пять часов, значит, наступление темноты он благополучно проспал. Плотно занавешенные тряпками окна не пропускали внутрь даже лунного света, как и не давали издалека обнаружить свечение в доме.

      Парень, привычный к такому порядку, быстро нашёл на ощупь новую свечу и спички. Рычание Зимбо возобновилось ещё до того, как пространство осветилось тусклым огнём.

      Кот, видимо, спавший рядом прямо на столе (и, очевидно, сожравший похлёбку вместо человека), прижал уши плотно к голове. Дойль выругался, когда горячий воск капнул на руку, и поспешно поставил свечу в блюдце, не отрывая тревожного взгляда от Зимбо.

      Шерсть на загривке у того вздыбилась, и тишина опять прервалась звуками его злобы. Он смотрел в сторону двери, но сам Дойль не слышал и не видел ничего постороннего. Однако, не довериться его чутью было бы самоубийством.

Парень тихо сгрёб его в подмышку и, обходя скрипящие половицы, взялся за крышку свинцового ящика. Другого места спрятаться он не знал. И там лежал нож.

      Вещи были выброшены рядом, а парнишка с котом с трудом уместились внутри. Дойль покрепче ухватился за рукоятку ножа, целуя нервного Зимбо в макушку и подглядывая в дырку в ящике.

Но ни через минуту, ни через пять к ним никто не зашёл. Когда Дойль уже начал думать, что, возможно, четырёхлапому приятелю что-то приснилось, как Зимбо сжался и зашипел особенно громко...

      И тогда Дойль услышал.

      Гул, едва заметный, но чужой, не относящийся к местным звукам. И чем громче он нарастал, тем больше парень покрывался холодным потом. Он уже слышал раньше подобный гул и вряд ли смог бы забыть.

      — Только не снова... — в ужасе прошептал он. — Только не бомбы...

Зимбо забился головой ему в подмышку, а Дойль, глотая слёзы, отпустил нож. Он им точно не поможет. Хотя бы закончится всё быстро...

      Когда от гула летательного аппарата заложило уши, и дом громко затрещал и затрясся, два существа в ящике отчаянно прижимались друг к другу, разделяя последние мгновения жизни.

      Резкий свист заставил сердце уйти в пятки... А затем раздался грохот, настолько громкий, что сжало внутренности.

Взрывная волна снесла стёкла вместе с рамами, опалила древо стен. Их ящик несколько раз перевернуло, и Дойль, из оставшихся сил защищавший семью, наконец-то потерял сознание, радуясь, что не ощутил, как смерть забирает последнего из его объятий.

***

      Хрип тяжко вырвался из груди. Дышать было нечем. От вони гари и едкого дыма слезились глаза. Дойль с трудом разлепил воспалённые веки. Воздух вибрировал от жара, а голова кружилась. Парню понадобилась не одна минута, чтобы сфокусировать взгляд на происходящем.

      Он понял, что по-прежнему жив и, кажется, цел. Но малыша Зи рядом не было. Вместо него, в нескольких метрах поодаль, яростно ругался самый что ни на есть настоящий человек.

      Мужчина в специальном костюме собственным шлемом рыл землю. Пламя перед ним бушевало, плясало опасную пляску. Кончики чёрных кудрявых волос мужчины заметно плавились от жара. Дойлю захотелось оттащить безумца от огня, но он быстро одёрнул себя.

      — Verdammt noch mal! (Черт возьми!) — вдруг закричал он, отчаянно кидая шлем.

      Темноволосый расстегнул свой комбинезон, который, видимо, нагрелся, и поспешно завязал рукава на поясе. Он вновь поднял шлем и продолжил копать.

      — Aufgewacht? (Проснулся?) — резко бросил незнакомец, и Дойлю показалось, что обращаются к нему лично. — Hilf mir! (Помоги мне!)

      — Чего?.. — растерялся парень.      

 Мужчина мгновение смотрел на него. В широких зрачках мелькали языки огня.

      — Говорю: помоги! — заговорил он на понятном Дойлю языке. — Нужно вырыть траншею!

      Дойль не пошевелился, с сомнением глядя на обугленные остатки задней стены дома. Лес, тем временем стремительно разгорался.

      А человек вновь повернулся, и Дойль узнал его.

      Невысокий, коренастый и широкий в плечах, чернокудрый и смуглый — он производил впечатление сильного мужчины. Красивого. Даром, что вояка.

Лицом к лицу Дойль видел его впервые. Даже жалко.

      — Ладно, — сказал он ему.                 

  Преодолевая головокружение, юноша поднялся. — Но траншею рыть поздно. Есть другие варианты? — пока мужчина не поворачивался к нему, Дойль незаметно взял свою лопату и завёл за спину.

      — Да, — весь перемазанный сажей и землёй, вражеский офицер наконец отступил от огня и утёр мокрый лоб. — Schlucken (Ласточка) упала за поляной. Там есть огнетушитель.

Мужчина положил ладони себе на шею, не решаясь приблизиться. Во взгляде мелькнуло сожаление.

      — Кот... — сказал он, виновато хмурясь; сердце Дойля заболело. — Он твой? Мне пришлось унести его на борт, он сильно обгорел. Извини, но думаю, ему...

      — Я понял, — дрогнувшим голосом перебил парень. Ему потребовалась вся сила духа, чтобы не сорваться к другу сиюминутно и суметь сохранить разумность.

      Он поднял лицо к серому небу. Вверх рвались снопы искр. Стволы деревьев трещали в своих последних объятиях с огнём, листья жухли и выбрасывали в воздух терпкий запах.

Их с Зимбо тихий рай умер намного быстрее, чем ожидалось. Взрыв посреди зимней пустыни ни за что не остался незамеченным. Сюда придут, Дойля казнят. И во всём этом...

      — Это моя вина, — услышал Дойль и опустил взгляд на мужчину.       

Тот отряхнул руки и развернулся в сторону глубоких борозд в земле. Он пошёл вдоль них, обходя очаги воспламенения.

      — Я всё исправлю.

      Дойль смотрел ему в спину. На кону жизнь Зи, так почему он медлил? Этот человек — каким бы безвредным ни казался — таковым не являлся. Просто потому что отнял у них с другом последние спокойные деньки и возможность подготовиться к дороге.

      Юноша крепко сжал древко лопаты и решительным шагом пошёл за врагом. Он не пытался скрыться, а пилот, обманутый юным видом Дойля, не ждал опасности. Лишь в последний миг сильные плечи мужчины напряглись, предчувствие настигло его слишком поздно.

      Парень размахнулся, горячий воздух будто застыл. Успевший обернуться на один глаз офицер, тут же улетел в кусты от удара по голове. Дойль бросил его, несмотря на подбирающийся пожар, и побежал по следу на измученной земле.

      Она была вспахана, разрыта, валялась комьями вокруг. Парень ловко перепрыгивал через вывернутые корнями наружу молодые деревья. Нутро у Дойля застыло, как годы назад. Дым застилал взор, но человек упорно пробирался вперёд. И он нашёл.

      Его невозможно было пропустить. Тёмный, матовый, массивный, будто с раздвоенным хвостом — истребитель лежал посреди заваленных деревьев.

      — «Ласточка», — одними губами прошептал юноша, сквозь холод всё же ощутив восхищение.

      Однако, видимых повреждений истребитель не имел, как и следов возгорания. Тогда откуда взрыв?

      — Что ты за собой привёл? — напряжённо ругнулся он на позабытого позади мужчину. — Лихт.

      Он отбросил эту фамилию подальше, на задворки сознания, не желая звать того, кто скоро станет мёртвым. И плевать, что глаза у него зелёные, какие и должны быть у нормального существа.

      — Не зелёные, — поправил он сам себя, забираясь на борт. — Только правый.

      С такими летательными аппаратами он дела не имел, но и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что истребитель цел. Должно быть горе-пилот нарвался на старые самонаводящиеся ракеты, установленные со времён первых двух Волн. Больно прытким оказался, раз попали не в него, а в лесной массив, неподалёку от их с Зимбо дома.

      Малыша же Дойль нашёл за креслом, в свободном пространстве. Рыдание непроизвольно вырвалось, и парень зажал рот ладонью, в ужасе глядя на последнего члена семьи.

Кот был почти чёрным, от богатой шерсти не осталось и намёка. Пахло горелой плотью. Он лежал на толстом пледе, на всю морду была натянута мягкая кислородная маска, рядом стоял маленький, переносной баллон. Зимбо ещё дышал, но едва ли надолго.

      Дойль прижал кулаки к глазам, понимая, что ничего не может изменить. Собственные ожоги можно было перетерпеть, но это... Он почти вывалился из истребителя, судорожно держась за взбунтовавшийся желудок.

      — Сукин... ты сын... — прохрипел он, сжимая пальцами порог. — Кого ты тронул, по-твоему?

      Он сунулся обратно и, пригибаясь, полез в скромный металлический ящик. Бинты, пластыри, обезбол. Бесполезное дерьмо. Он глубже зарылся пальцами и смог отыскать герметично запакованный шприц, затем нашлась и нужная ампула с крайне аскетичной наклейкой: название мелким печатным шрифтом, ничего более.

      Дойль знал препарат и без раздумий разорвал зубами упаковку шприца. Когда нужное количество жидкости набралось, юноша резко выдохнул и воткнул иглу в шею маленького приятеля.

      Другого выхода, кроме как искусственно ввести Зимбо в кому, он не видел. Если тот очнётся, боль убьёт его быстрее, чем он сможет сделать вздох.

      — Ничего, милый, — заверил его человеческий союзник. — Я обязательно разберусь. Пусть ценой своей жизни, но я найду способ спасти тебя.

      Куда-то же пилот вёл истребитель. На борту, кроме аптечки, огнетушителя и запасного комбинезона ничего не было — пространство не позволяло; туда и пассажир бы не поместился.

Кроме того, Ласточка слушалась только хозяина. Истребители этого типа делались под определённого человека, но Дойль знал, что управляли Ласточками пока только офицер Лихт и ещё несколько несчастных. Разумы были достаточно крепкими и гибкими.

      При попытке использования другим человеком Ласточки самоуничтожались. Следовательно, никакой информации вытянуть из механики Дойль при всей сноровке не смог бы. Но хозяин истребителя может.

      Он точно летел куда-то в «свою зону». Эксплуатация и техническая поддержка сложной машины в полевых условиях невозможна. Как невозможна и на мелкой базе.

Парень ещё раз внимательно осмотрел стены, потолок, пол. Ни единого шва, никаких болтов.

      — Хочешь сказать, что оружия у тебя нет? — он склонил голову к плечу, прислушиваясь к ощущениям.

      Он принялся простукивать внутреннюю обшивку, но везде звук был одним и тем же — без полых пространств внутри. Тогда он проверил панель, стараясь не касаться сенсорных участков. На кресло он обратил внимание в последнюю очередь.

      «Да ты шутишь? Мог бы просто положить у самого порога».

      Под сидением пилота действительно делали ящик, но им почти не пользовались, потому что, в случае пленения или крушения, его обыскивали в первую очередь.

      — Издевательство какое-то, — под нос возмутился юноша, глядя на пистолет нового образца и несколько длинных коробок из противоударного пластика. — То ли слишком самонадеянный, то ли — гений.

      Дойль стянул себя надоевший, обгоревший тулуп, чудом уцелевший на нём до сих пор, и сложил туда оружие. С содержимым коробок он планировал ознакомиться позже. Кинув последний взгляд на друга, с набитым тулупом под мышкой, он сошёл с борта.

***

      Лихт пришёл в себя слишком резко. Голова ответила на это болью, а живот — тошнотой. Во рту пересохло настолько, что язык присох к зубам, сглотнуть не получалось. Он пошевелил губами, ожидая выделения слюны. Судя по «иголкам», его связали по рукам и ногам, что конечностям очень не нравилось. Значит, шевелиться и лишний раз подавать признаки жизни было плохой затеей.

      Вдруг в лицо чем-то щедро плеснули. Он вздрогнул от неожиданности и принюхался, готовясь к худшему. Но жидкость оказалась водой. Не самой свежей, но водой.

      — Не прикидывайтесь, — сказали ему.

      Мужчина уже слышал этот голос раньше, однако немного засомневался, потому как интонация и твёрдая уверенность не подходили тому невинному мальчишке. Лихт жадно слизал влагу с губ и поднял веки.

      Невинный, как же.

      Перед ним, на табуретке, освещаемый одним тусклым светом масляной лампы, сидел молодой, полуобнажённый парень, затачивающий о камень узкий нож-пёрышко. Будто белые, волосы спадали ниже плеч, под глазами пролегали тени, изящные скулы переходили во впалые щёки человека, явно недоедавшего. И всё же, объективно, Лихт мог назвать его необычайно красивым.

      Будучи маленьким, ещё до войны, мужчина часто ходил с мамой в музеи. Там он видел статуи мраморных женщин, мужчин и детей, картины битв и пиршеств.

      Но одно полотно заставляло его замереть всем естеством. То был ладный телом и лицом юноша. За спиной величаво возвышались большие светлые крылья. Но больше всего юного Лихта поразил взгляд, смотрящий прямо на него. Сейчас перед ним сидел тот самый бог, пусть волосы были, словно мел, а в плечах поселилась усталость.

      — Где же Психея? — расплылся в широкой улыбке Лихт.

      Юноша лениво посмотрел на него; улыбка сразу слетела, у мужчины спёрло дыхание от вида глаз цвета красного вина. Он знавал такие однажды. В досье, которое поклялся забыть годы назад.

      — Покоится вечным сном, — со слабой усмешкой ответил парень, особенно громко проведя лезвием по «точилке». — Вы тоже ждёте мести Афродиты? — Лихту откровенно стало не до шуток. Для родившегося после войны, парнишка знал лишнего: что-то, помимо выживания. Мужчина сильнее укрепился в своих подозрениях.

      — Помнится, Зевс подарил ей бытие богини... — Лихт незаметно попробовал верёвки на прочность.

      — Я сделал вам комплимент, — парень слегка наклонил голову вбок; часть лица скрылась за белой волной. — Не пытайтесь выпутаться.

      Против воли, уголок губ Лихта дёрнулся вверх. Почти незаметно, но не менее предательски от этого.

      — Лестно слышать это от Эрота, — честно сказал немец. — Но ты ведь не для того меня связал, чтобы словесно обласкивать.

      Юнец положил камень на рассохшиеся половицы, упёрся локтем в ногу и подпёр щёку ладонью, повернув лицо немного влево. От этого он выглядел ещё более юным.

      Можно было подумать, что возникла беседа двух приятелей. Если бы рука молодого парня не сжимала нож, а Лихт не был крепко связан.

      — За вами всегда плелась репутация образованного, умного человека, и я в этом не сомневаюсь, офицер.

      — Майор, — поправил темноволосый. Собеседник обратил на него взор и задумчиво произнёс:

      — Я помню вас убеждённым пацифистом. Близким к народу. Героем. Потому и офицером, — мужчина скривился от ощущения, что его видят насквозь. Как голым на пустыре. — Кого же «великие» мира сего велели вам убить?

      Лихт опустил голову, пряча гримасу боли. Дойль понимающе хмыкнул. Он мягко продолжил:

      — Несмотря на... на всё, у меня много книг. Я начинаю сожалеть, что не могу дать вам их на прочтение... — он встал с табуретки и посмотрел на нож пустым взглядом, майор снова вспомнил взор с картины. — К беде, я не сын Никты или Афродиты, я —тот, кто есть. И мне понятно, что вы меня узнали. Как и вам должно быть известно, что я не разделяю вашу идеологию мирного существования и не могу простить увечья дорогого мне существа.

      Немец криво усмехнулся, понимая, что будет дальше:

      — Ich liebe dich zu lange, Eros. Dies ist die schlimmste Folter. (Я люблю тебя слишком давно, Эрот. Это - худшая пытка).

***

      Конец миру пришёл предсказуемым образом: ресурсы почти иссякли. Простая вода стала роскошью, чистый воздух — забытой детской сказкой.

      В первую Волну гонка вооружений превратилась в побоище с применением страшнейших орудий. Страны бросали в бой последний повсеместно доступный ресурс — людей. Он тоже оказался не бесконечным. Дисциплина и мораль размывались.

      Первая Волна нашла своё окончание, когда вымерла треть населения планеты, большая часть стран исчезла. Запустение, регресс пришли в мир. Понятия перепутались. Границы государств перестали существовать. Наступило затишье в несколько десятков лет. Когда пыль беспорядочных смертей осела, люди расформировались на две стороны, гребущих огрызки цивилизации на себя. Их нельзя было назвать странами, то были армии выживших. Тогда и случилась вторая Волна.

      На землю посыпались водородные бомбы, калеча её до неузнаваемости. Сторону, использовавшую ядерное оружие, прозвали Грязными. Другую — Кротами.

      Все, кто не хотел примыкать ни к тем, ни к другим, заклеймили Изгоями. Они разбивались на небольшие группы или поселения. Со временем их число сократилось: сильное похолодание, голод и монстры — порождения радиации — забрали многих.

      Грязные больше не использовали бомб, понимая, что уничтожат и себя самих. Кончилась вторая Волна.

      Третья, так или иначе, была вопросом времени, но ни одна из сторон не торопилась предпринимать глобальных действий. Потому снова наступила относительная тишина. Вновь появились морально-этические принципы, стабильность, стали рождаться дети...

      Бледный Лихт сидел, глядя на сломанную стену. За ней не было ничего: ни очертаний деревьев, ни луны, ни звёзд. Мрак облепил дом.

Дойль сидел у открытой топки. Тени причудливо плясали на коже.

Вопреки ожиданиям майора, его не стали пытать. Его жуткий знакомец поступил умнее. Он лишь надрезал ему вены, оставив медленно истекать кровью. Если бы Лихт и раскололся под пытками, то мог бы взмолиться о смерти и получить мгновенное освобождение. Но он сидел и чувствовал себя беспомощным, пока жизнь мучительно медленно уходила из тела.

      Мужчина, ощущая, как тошнота набирает силу, буркнул:

      — Was für eine Langeweile! (Как же скучно!).

      Парень посмотрел на него, кажется, ожидая продолжения. Лихт показушно насупился:

      — Хоть бы анекдот рассказал.

      — Ведите себя, как хороший пленник, — мужчине показалось, что он уловил лёгкую иронию в его словах.

      — Хреновый какой-то плен, когда тебя ни о чём не допрашивают. В этом же должен быть какой-то смысл!

      — Я знаю о вас всё, кроме событий последних четырёх лет, — пожал плечами Дойль, вновь отвернувшись к огню. — Про ваших начальников, армию и вооружение — в том числе. А знание точного местонахождения вашей базы мне бесполезно.

      Ни один мускул не дрогнул, когда он слукавил. Мысли пробраться в Нору и, под угрозой смерти, заставить кого-нибудь из хирургов прооперировать Зимбо, всё же были. Но из-за своей неосуществимости дальше именно мыслей не уходили. Даже если он узнает, где она, как-то доберётся и сможет добиться операции, его всё равно убьют. Не только у Лихта была определённая репутация.

      Мужчина, наблюдая за тем, как замерло, будто неживое, тело юноши, неохотно коснулся воспоминаний.

      В то время он был самонадеянным офицером. Мужчиной, считавшим, что, пусть война и ужасна, она никогда не сможет сломить его души. Будучи предельно аккуратным воздушным разведчиком, он имел возможность не марать рук. Пока, однажды, за ним не послали.

      Лихт помнил, как его и других разведчиков вызвали на «ковёр». Так как действовала подписка о неразглашении, всё, что они видели, не должно было выйти за пределы совещания. Каждому из них выдали по электронной копии нескольких дел. Чопорные детские фотографии вызвали недоумение. Затем немой ужас.

      Им отдали приказ стрелять на поражение, если объект попадётся в поле зрения во время полёта или наземного патрулирования. Шквал протестов последовал немедленно. Но Лихт молчал. Белея лицом, он читал немногочисленные сведения.

«Проект "Белладонна": Элизабет [фамилия неизвестна].

Возраст: 14.

Статус: Мертва.

Превалирующий диагноз: психопатия.

Навыки: Обширность навыков неизвестна. Специализируется на ядах.

Жертвы: 53 убитых [людей — 21].

Эксперимент начался с неё, название проекта пошло от прозвища. Родилась среди Грязных. Мать умерла при родах. Воспитывалась отцом — Джоном [фамилия неизвестна]. Белладонна отравила его, будучи двенадцатилетней, вероятно, из-за изнасилования. Лечение синдрома и травмы не проводилось для увеличения агрессивности. Застрелена при попытке нападения на старшего по званию».

«Проект "Белладонна": Мишель Рич.

Прозвище: Монета.

Возраст: 15.

Статус: Мёртв.

Превалирующий диагноз: параноидная шизофрения.

Навыки: Специализируется на допросах с применением пыток и психического воздействия.

Жертвы: 17 убитых [людей — 17].

Родился среди Грязных. Мать и отец [Рита Рич, Эмиль Рич] — учёные — сами предложили кандидатуру сына для эксперимента. Старшая сестра Монеты погибла во время второй Волны. Лечение шизофрении не принесло ощутимых результатов. Мишеля нашли повешенным».

«Проект "Белладонна": Мур Дойль.

Прозвище: Алый.

Возраст: 10.

Статус: Жив.

Превалирующий диагноз: шизоидное расстройство личности.

Навыки: Обширность навыков неизвестна. Мутант.

Специализация: снайпер. Монстроборец. Реже: подрывник.

Жертвы: 58~, по другим данным — 63~ убитых [людей — 12].

Изгой. Мать погибла [имя не известно] при нападении другой группы. Братья [Сойер Дойль, Майк Дойль] вступили в ряды Грязных за кров и еду для Дойля и сестры [Иллиана Дойль], предположительно, матери. Она скончалась от опухолей через пару месяцев. Доктор Эмиль Рич забрал Дойля как последнюю попытку остановить закрытие проекта. О лечении шизоидного расстройства личности информации нет. Опасен, вербовке не подлежит».

      Лихт видел результаты «работы» этих деток. В виде изувеченных трупов солдат и, бывало, ребят посерьёзнее. Но детские лица никак не вязались с убийствами. Даже теперь, истекая кровью, он не мог поверить, что его оживший бог с картины убивал руками, пальцами которых рассеянно расчёсывал волосы, мирно сидя у огня. И Лихту не хотелось знать, по какой причине мальчик родился с мутациями: из-за облучения в утробе, или из-за того, что его неизвестный отец не был человеком. Во владениях Изгоев, снежных пустошах, случалось всякое...

      Голову повело, и мужчина, привязанный к ножке стола, чуть откинулся на его край. Не геройская, конечно, смерть, но не так уж и холодно, подумал он. Глаза слипались. Если он опустит веки, то больше не проснётся. Вполне неплохо. Вот так, под треск поленьев, тёплый свет очага...

      — Хех... — донеслось до Дойля сонное бормотание. — Мур — Амур... Кота можно отправить... дроном... В Нору... — голова майора опрокинулась на грудь.

      Парень положил щёку на колено, молча глядя на мужчину. Вдруг притворяется. Но тёмная лужа под ним свидетельствовала о том, что у Лихта уже не найдётся сил, чтобы напасть.

      Мур моргнул. Снова.

Вздох потонул за треском от разрушительной ласки огня и дерева. Дойль просто хотел читать свои книги и наслаждаться урчанием сытого Зимбо...

      Друг умирал, а в дороге книги послужат только в качестве топлива.

Юноша встал, хрустнув задубевшими коленями, и собрал спутанные волосы в высокий хвост. Машинально пригладив «петухи», он ушёл в темноту, нащупал там коробку на полке и забрал с собой. Он поставил её на стол, думая, хватит ли пары свечей. Масло в лампе сгорело, а тратить новое не хотелось. Мур быстро сунул обе свечки в топку и, зажжённые, прилепил их на воск на разные металлические крышки.

После они нашли своё место по обе стороны от пленника. Острие «пёрышка» блеснуло, и верёвки ослабли. Достав хирургическую иглу из коробки и мутный раствор в бутылке, он сел на корточки и сполоснул им кисти.

      Не боясь замараться, Дойль взялся за окровавленную руку. Жидкость из бутылки потекла по ране, смешиваясь с красным, смывая запёкшиеся корочки. Игла легко вошла в плоть и так же легко вышла. Мур безэмоционально и быстро сшивал края порезов. Ступни были в крови, и в нос въелась знакомая вонь, которая вряд ли покинет его в ближайшее время.

      Покончив с одной рукой, он взялся за вторую. Зевок вырвался сам собой.

      — Думаю, сон мне не светит так же, как тебе — смерть.

***

      Его разбудил назойливый свет. Он выкрашивал веки изнутри красным, причинял боль и мешал спать дальше. А ещё, прямо в ноздри лез запах гари, словно Лихт уснул носом в костре.

      — Abgefuckt... (Пиздец...) — прохрипел он, не в силах разлепить ресниц. — Der Kopf tut weh, Miststück. Als ob ich in die Ohren gefickt wurde. (Голова болит. Как будто в уши имели).

      Едва он пошевелился, как руки, от кисти до плеча, пронзило дикой болью. Казалось, он чувствовал сами вены.

      — Meine Hände! Sagen Sie nicht, dass ich Lebe! (Мои руки! Не говорите, что я жив!).

      Заставив себя открыть глаза, он сморщился. Лихт лежал на старом, истрёпанном матрасе. К тому, же изрядно подкоптившимся на один угол. Сначала он не понял, почему спит на животе, но, увидев рядом ведро, обречённо выдохнул. Задницу ему тоже подтёрли?

      Про задницу пошутил зря, потому что она оказалась голой. Как и весь он. Нагой, укрытый плешивеньким пледом, он чувствовал себя до ужаса неловко. Взрослый мужчина, в конце концов! Майор!.. И такой стыд.

      Ведро, однако, было пустым. Либо уже вынесли, либо всё-таки не опозорился.

      Он перекатился на спину, задыхаясь от понёсшегося в галоп сердца, и с трудом сел. Мур-Амур организовал ему не только анемию, но и хорошенькое сотрясение мозга.

И всё же.

      Лихт смотрел на швы. Невзирая на тёмные пятна под кожей, он сумел разглядеть ровные швы. Мур мог издеваться над ним, убить. Но почему-то не сделал. Лихт очень надеялся, что не разболтал в бреду чего-то важного. Про дрон он ещё помнил, а что дальше — нет.

      Дойля в доме не было. Лихт, стараясь сильно не двигать белками глаз, прошёлся взглядом по обстановке.

      Давненько он не видел построек из брёвен. Сразу вспоминался дом бабушки и дедушки в провинции. Козы, которых он гонял прутиком; петух, который всегда пытался заклевать его-мальчишку, стоило зайти в курятник за яйцами. Или как гордо выгибал грудь колесом, когда дедушка разрешал подержаться за руль большого комбайна, а бабушка дала помочь разродиться корове.

      Но в этом доме всё было иначе. Здесь не было дружной семьи и светлого счастья. Только широкая полка с книгами, стол, матрас и печь. Человек, живущий тут не пел вечерами песни и не бежал наперегонки с друзьями до реки. У него вообще не было детства.

      Чернокудрому привиделось, как Мур сидит за столом, подперев щёку, и, в тусклом свете лампы, читает очередную книгу, которым потерял счёт, равнодушный ко всему. Или это действительно было прошедшей ночью?

      Если так, то плохо. Он хоть и не выглядел одиноким, живым тоже не казался.

      Его непредусмотрительно оставили одного. Лихт с усмешкой подумал о том, что это и оскорблением можно посчитать. Видимо, парень не видел в нём достойного соперника. Или просто понимал, что в таком состоянии мужчине далеко не уйти.

      Тяжело дыша, замотанный в плед, он добрался до открытой входной двери. Совесть не давала покоя. Ночью, разруха, устроенная по его вине, была не столь очевидна, но при свете дня не замечать разрушений казалось делом невозможным.

      Обломки стены валялись то тут, то там. Запах гари по-прежнему витал в тёплом воздухе. Лес получил ожог, от которого не сможет оправиться в ближайший десяток лет.

      И кот.

      Майор привалился плечом к косяку, сконфуженно приложив ладонь ко лбу. Давно он не косячил так сильно. Несмотря на то, что руки мальца были по локоть в крови, он не выглядел тем, кто убивал ради забавы.

      «Он слабо похож на человека, не напрасно ли ты приписываешь ему людские чувства?» — зашептал голос разума. Немец отмахнулся от раздражающих дум, заметив копошение в небольшом огороде у дома.

      Белая макушка среди кустов каких-то ягод сначала показалась ему диковинным цветком, но затем его бог распрямился с корзиной в руках. Светлые, влажные волосы были заплетены в слабенькую косицу, из-за чего некоторые пряди непослушно вылезли. Простая серо-коричневая рубаха почти сливалась с его цветом кожи, немного болезненным. Либо, подумал мужчина, откровенно глазея, такой он (цвет) и есть.

      Одна деталь не давала ему покоя: на Дойле не было шрамов. Среди Кротов тоже были монстроборцы. И некоторые из них напросто лишались конечностей. А на этом — ни следа. Хотя и полностью обнажённым он его не видел.

      Весело обкатывая эту мысль на языке, он засмотрелся на ткань штанов Мура. Вернее, на то, что эта ткань плотно облегала.

      — Чувствую себя молодоженом! — смешливо вырвалось у него.

      — Не пожалейте о своих остротах, — не поворачиваясь, ответил парень, собирающий листья с куста.

      — Это же смородина? — сразу заинтересованно переключился мужчина.

      — Да, для лечения.

      — Вообще-то, листья смородины или мяты можно добавлять в чай. Вкусно выходит.

      — Добавлять куда?.. — немного озадаченный, парень обернулся, глядя прямо в глаза.

      Лихт замялся. Вина вновь напомнила о себе, и он, с грустной улыбкой, опустил глаза.

      — Чай. Напиток. Пьют горячим, чтобы согреться, и холодным, чтобы утолить жажду, — он усмехнулся, глядя на свои босые ноги. — Пили. Сейчас это больше роскошь, чем повсеместный ритуал.

      Он сел на крыльцо, сцепил пальцы в замок, продолжая печально улыбаться.

      — У меня столько всего есть и так много хорошего было в жизни. Я начал вспоминать об этом только здесь. Да, тут рай посреди ада. Но слишком пустой и одинокий...

      — Не жалейте меня, — спокойно прервал его Дойль, закончив с собирательством и прижав корзину к боку. — Мы с Зимбо не были несчастны. Ели достаточно, спали вдоволь, гуляли и могли себе позволить делать, что хотим, вдали от смерти. Если наши с вами жизни различаются, это не значит, что кто-то из нас получил меньше, чем другой.

      — Для человека с твоим расстройством ты довольно разговорчив и ориентирован на реальный мир, — Лихт осторожно посмотрел на него, пытаясь отследить любое изменение в выражении лица. Но прекрасный Эрот лишь опять склонил голову набок:

      — У меня его нет. Психические болезни присущи людям. Я же лишь имитировал поведение и симптомы больного.

      — Зачем тебе нужно было связываться с убийцей-Эмилем?

      — Я обеспечивал разными ресурсами свою семью. Лучшая еда, большие деньги, качественные вещи. Хотел дать возможность братьям меньше беспокоиться за меня и не рисковать.

      — Мне кажется, вышло наоборот, — мужчина несколько опасливо покосился на юношу, тоже севшего на крыльцо. — Где они сейчас?

      — Мертвы, как и все остальные, — пожал плечами Мур, и Лихт захотел прикусить язык. — Наверное. Не уверен насчёт матери.

      Мушки мелькали перед глазами, чернокудрый зажмурился, чувствуя себя слабым телом. Ему хотелось дальше спрашивать, но лоб покрылся испариной. Сильнее всего требовалось сблевануть и прилечь.

      — Вы поторопились вставать.

      — Кот.

      Мур смягчился. Молча глядя на бледного летчика, он ощутил то, что, наверное, называли благодарностью. Он уже давно не испытывал подобных эмоций к людям. Лихт был виноват в том, что взрыв погубил друга, но мужчине было стыдно. Как ни хотел Дойль его оправдывать, с ним было приятно общаться. Майор, если отбросить глупые шуточки и дурашливое поведение, располагал к себе. И за всей этой юмористостью скрывался надёжный человек. С беззащитно честными глазами.

Один карий, другой — зелёный. Чем он переболел, задумался Дойль, раз заимел такие.

      — Идём, — мужчина разлепил смоляные ресницы, являя мутный от боли взор. — Мне неловко просить, но помоги мне, пожалуйста.

      Дойль взвалил на себя сильную, но из-за недуга почти безвольную руку, и они поднялись. До истребителя было не так далеко, но шаг давался майору с трудом, особенно по взрытой дороге.

      — Я перестарался? Вы казались таким сильным мужчиной, — без задней мысли спросил Дойль.

      — А, может, ночью ты сделал со мной что-то грязное? — хрипло от усталости, но не менее язвительно ответил пилот.

      — Может.

      И Мур улыбнулся во весь рот. Лихт запнулся и чуть не упал от вида остроконечных, будто лезвие пилы, зубов. Дальше шутить шуточки мужчина поостерёгся и молчал почти до самой Ласточки. Благоразумно, подумал парень. Пока тот снова не открыл рот:

      — А как ты с ними целуешься? Весь язык... Scheiße! — Мур резко скинул его руку со своего плеча, и немец-сквернослов свалился в пыль. — Будь нежнее, meine Liebe!

      — Если у вас хватает сил на болтовню, значит, до истребителя доползёте сами.

      — Что? Эй, я пошутил! — крикнул он в спину уходящему вперёд парню. — Эрот, вернись, я всё прощу!

      Дойль, игнорируя вопли, переходящие в мольбы и честные попытки умереть, до Ласточки добрался за две минуты быстрого шага. Он уселся на «порог» борта и подпёр щёку ладонью.

      Если Лихт и мог позволить себе дурачиться, то Мур — нет. Не тогда, когда сзади тихо жужжал кислородный баллон с автоматической вентиляцией лёгких. Юноша боялся поворачиваться к Зимбо, потому что не хотел вновь сорваться.

      — Слышишь, прости! — послышалось из-за деревьев. — Я — дурак! Я всё исправлю, обещаю!.. Минутку... Только дойду...

      — Если вы спасёте его, то вины на вас нет. Оазис всё равно погибает.

      — У меня... хороший слух... — задыхаясь и цепляясь за кору, к Ласточке вышел майор, с завязанным на греческий манер пледом.

      Дойль спрыгнул и поспешил к нему, пока мужчина действительно не свалился замертво. Он едва успел его подхватить, когда ноги подкосились.

      — Блин... ты мог... просто убить меня... и отрубить кисть... панелям защиты пофигу...

      — Я хотел, — Мур позволил чужой голове привалиться к своей груди. — Не уверен, что им «пофигу».

      Влажная коса парня полностью распустилась ещё по пути, и сейчас Лихта закрывал ото всего мира рваный шлейф волос. Он улыбнулся, видя только их и чужой, гладкий подбородок. Он уже, было, хотел отпустить очередную шуточку, но не решился. Момент был каким-то слишком интимным, чтобы так глупо всё запороть. Его буквально держали в объятиях. И не кто-то, а сама мечта. Эрот был таким тёплым, храбрым и сильным, что Лихту захотелось просто закрыть глаза и подремать в этой атмосфере безопасности. И плевать, что зубы острые.

      — Пока нельзя, — приглушенно сказал Дойль.

      — Не-ет, я не сплю...

      — Манго.

      Мужчина открыл глаза, и на Мура посмотрели не самым добрым взглядом. Это длилось всего секунду, но по спине парня пробежал холодок. Майор сел, выбираясь из томного наваждения. После он поднялся и, пошатываясь, пошёл к Ласточке.

      — Не называй это имя, — сухо бросили Дойлю. — Оно погибло вместе со Старым миром.

      Мур подтянул колени к груди и положил на них щёку, не чувствуя вины за сказанное. Ему всегда нравилось это глупое имя. В одной из книг он с удивлением узнал, что это — фрукт.

      — Ваша матушка любила его есть? — несколько рассеянно спросил он. Ответом было едва слышное рычание.

      — Хватит, Эрот. Забыли.

      — Я никогда не ел манго. После войны их стало негде высаживать.

      — Перестань! — Лихт стукнул кулаком по истребителю.

      — Или что? — безразлично спросил Мур. — На самом деле вы ведь не можете его спасти. И мне нужно его умертвить?

      Извечно эмоциональный Лихт прорычал на порядок громче и забрался на борт. Его пальцы быстро прошлись по сенсорным панелям, и одна из них отделилась. Он взял этот прямоугольник, приведя его в свечение. Дойль же крепче притиснул к себе ноги и уткнулся в них носом. На одежде остался запах чужого человека.

      Майор просветлел лицом, когда на панели появилась недовольная небритая морда старого друга.

      — Что? — проворчал тот. — Живой, поганец!

      — Док, потом! Сделай одолжение. Это очень важно, — он протянул руку за кресло, показывая животное. — Вылечи. Проси, что хочешь, взамен. Я пока не в состоянии сесть за штурвал.

      — Чего?! — возмутился доктор. — Я тебе не центр защиты зверушек! Как я буду объяснять это начальству?!

      — Док, умоляю. Его жизнь за мою.

      Мужик в планшете почесал щетину и выругался:

      — Вечно ты создаёшь проблемы, кретин. Ладно. Высылай.

      Доктор отключился. Лихт бросил прозрачный прямоугольник и снова прилип к панелям. Нажав одному ему известную кнопку, он привычно помахал появившемуся из-под «приборки» чёрному дрону.

      Он не светился, чтобы не привлекать лишнего внимания, но Лихт знал, что он работает. Стянув с себя плед, мужчина разложил его на полу, аккуратнейше приподнял Зимбо и уложил. Сначала он прицепил к помощнику баллон, а затем завязал плед в крепкий узел и сделал то же самое. Дрон был достаточно большим, чтобы доставить кота без происшествий.

      — В Нору, к доку. Начальству не попадайся. Отвечаешь процессором, — наказал он ему.

      Дрон сразу взлетел, бережно унося свою ношу. Лихт же плюхнулся в своё кресло, лишённый последних сил. Он в изнурении чувствовал, что швы разошлись. Думая, о том, что опять лишается крови, он потерял сознание.

      Мур поднял голову, провожая мокрыми глазами своего друга. Вслед за диким облегчением пришла усталость. Парень дождался, когда дрон исчезнет из поля зрения, и решился посмотреть на Лихта. И то был уже совсем иной взгляд, чем раньше.