Дойль резко проснулся. Его пробуждения всегда были такими. Никогда нельзя было позволить себе полностью расслабиться. Он растерянно пошевелился, замотанный в дырявое одеяло, как гусеница в состоянии куколки. Помнится, он засыпал, тесно прижавшись спиной к отключившемуся немцу, пытаясь согреть и себя, и его. Одеяло он отдал ему же, сверху прикрыв ещё и тулупом. Из-за потери крови мужчина наверняка мёрз.
И всё же Мур проснулся один, тщательно укрытый. Странно, что он не пробудился, когда вставал майор. Парень всегда спал чутко и чувствовал, когда тот же Зимбо ворочался.
Он поднялся, ощущая привычный зуд рядом с лопатками и на копчике. Опять растут, подумал он. Парень коснулся спины и нащупал два бугорка. К вечеру придётся «убирать».
Он терпеть не мог отрезать собственные части тела, но то уже была многолетняя привычка. Живя среди людей, приходилось быть, как они. Или убьют.
Он встал, продолжая чесать спину через рубаху. До него не сразу дошло, что когти тоже отрасли. Парень вздохнул и пошёл искать ножницы. Вскоре раздалось десять быстрых щелчков, и Мур вновь смотрел на нормальные, почти человеческие ногти.
Вспомнилось, как братья хмурились, когда Дойлю приходилось делать с собой такие плохие вещи. Но они тоже понимали: если младший не будет избавляться от некоторых своих «особенностей», у окружающих возникнут лишние вопросы. И снова соврать не получится.
Собрав обрезки, он бросил их в печь и прикрыл сверху поленышком. Когда вечером будет разжигать, следов не останется. Шаги он услышал ещё до того, как в дом вошли.
— Ого, ты проснулся! — Лихт выглядел бодрым, несмотря на изувеченное здоровье. — Что это было? Ты заболел? Спал три дня! Думаю, если б к нам кто-то пожаловал, я один не справился бы, — он положил на пол две тушки кроликов.
Мур впал в ступор. Видимо, те грибы оказались поздними. Время подходило к зиме.
— Эй, ты в порядке? — щеки Мура коснулись, он вздрогнул, отвыкший от физического контакта.
— Руки грязные, — парень слабо отмахнулся от чужого прикосновения и отвернулся.
Лихт, задумчиво глядя на Дойля немного снизу вверх, ясно ощутил, что тот не в духе. И тем не менее, твёрдо решил его расшевелить.
— Что ж, если ты устал, то это ничего. Твой котишка жив и даже уже обрастает новой кожей в регенерационной камере, — он похлопал парня по плечу и усмехнулся: — Ты прав, я чумазый. Ты ходил с мокрыми волосами, значит, где-то мылся?
— Не врёте? — спросил Дойль, хотя прекрасно слышал сердцебиение человека и знал, что тот не лукавил.
— Честное солдатское, Эрот! — Лихт встал по струнке и отдал честь. Мур улыбнулся уголком губ.
— Может, сначала освежуем вашу добычу и поедим? Я умою лицо, и вы можете почистить руки.
Уговаривать майора не пришлось. Похоже, никто из них не питался нормально в последнюю неделю. В четыре руки они быстро управились с тушами, Дойль разжёг печь и поставил мясо тушиться в сковороде. Лихт с удивлением увидел, как парень забросил в неё ещё и каких-то сушеных трав. Но через недолгое время пахнуть стало очень вкусно.
Лихт откинулся на спинку стула, расслабленно наблюдая за Муром, жарящим мясо. Это никак не походило на плен. Скорее, на быт замужней пары. Майор рассмеялся в голос, Мур вопросительно посмотрел на него. Мужчина, улыбаясь, мотнул головой. Да уж, когда-нибудь он точно получит за свои шуточки.
Здесь всё было не так, как он привык. Дома его окружали стены из прочного металла, друзья, по вечерам собирающиеся выпить или поиграть в карты. Кто-нибудь мог принести гитару, и тогда нестройный хор голосов шумел, пока не охрипал. Или дети, восторженно вьющиеся у его ног, просящие знаменитого дядю Лихта покатать на широких плечах. Известность так же не давала его постели пустовать. Он нравился гражданским: и женщинам, и мужчинам, но ночами его грели мужские тела. За годы службы — и жизни в целом — он так и не остепенился. Никто не был близко похож на его детскую влюблённость — греческого бога с картины.
Он продолжал смотреть на чешущего спину Дойля и не мог представить его среди своих. Словно тот не вписывался в Нору. Вот она — мечта, возьми и протяни руку. Но Лихт ощущал лишь тянущую боль в груди. Тот бог и Мур — совершенно разные существа.
— Почему ты здесь? — спросил он парня, кажется, зная ответ.
— Дезертир, — без эмоций ответил Дойль.
— Это как-то связано со смертью братьев? — мужчина пытался соединить пазлы разрозненных мыслей в своей голове.
— Они попали под военный трибунал, когда помогали мне сбежать, — он перестал чесаться и застыл. Лихт начал замечать, что он замирает, когда нехорошо себя чувствует. — Расстреляли.
— Ты убивал кого-то из Кротов? — прямо спросил немец.
Дойль повернул к нему лицо, не стесняясь взгляда. Он молчал с полминуты. Тишину нарушало только шипение воды в сковороде.
— Манго, — наконец сказал он; чернокудрый скривился. — Вы же понимаете, что моё прошлое — сплошная ложь. Даже если я не был бы цепным зверьком Грязных, мне в Нору дороги никогда не было. Извините, видимо, теперь вам придётся позаботиться о Зимбо.
— И куда ты пойдёшь, когда за нами придут? — голос Лихта осел.
— Вернусь туда, где родился.
— Но твоя группа давно исчезла!
— Я не из Изгоев, — чуть улыбнулся он. — Сказал же: всё — ложь.
— Тогда... тогда зачем мне говоришь об этом?
— Не думаю, что вы кому-то расскажете, что вообще видели меня. Тем более, мир считает, что Алый давно умер.
Больше он ничего не сказал. Лихт не спрашивал.
Ели они в тишине, словно игнорируя друг друга. Голова майора раскалывалась от боли, и в душе поселилось смятение. Обычно, он отшучивался и умел разрядить обстановку. Сейчас не хотелось. Мозги пухли от хаотичности чувств и раздумий. Он не знал, что должен делать. Мог ли он хоть что-то в такой ситуации?
Когда желудки наполнились, а посуда была замочена в тазу, они направились туда, куда вёл Дойль. Лихт нёс тряпьё, чтоб вытереться и свой комбинезон, который парень успел выстирать днями назад. Он гневно стиснул одежду, пялясь в светлый затылок. Бессилие убивало.
На удивление они вышли к небольшому озеру. Дойль принюхался и по привычке поднёс к воде счётчик. Не успел он сказать «в норме», как Лихт разбежался и с длинного прыжка нырнул прямо в одежде. Весь забрызганный, юноша раздражённо убрал с лица мокрые волосы.
Лихт вынырнул и молча встал. Рябь успокоилась, и гладь воды стала зеркальной. Мур вздохнул.
— Я вас тревожу?
— Ja.
Дойль стянул с себя рубашку, бросил на землю, пользуясь тем, что мужчина стоит спиной. Юношу не смущала своя нагота, его пугал собственный секрет. Штаны и бельё тоже потеряли своего хозяина, и Лихт услышал шум воды сзади.
— Почему? — ближе спросил Дойль.
— Жестоко — просить меня заменить тебя коту. Сколько лет вы с ним прожили, и ты думаешь, он легко примет потерю?
Прохладная вода успокаивала зуд, и парень откинулся на спину, затем плавно ушёл под воду. Его вдруг схватили и вытащили обратно на воздух.
— Ты что, утонуть захотел?!
— Я хорошо плаваю.
Но Лихт не отпустил его. Он напряжённо вглядывался в красные глаза.
— То, что на твоей спине... Это то, что никто не должен знать? — Мур, с ноткой ужаса и чего-то непривычного, чему не мог дать название, чувствовал, как чужие пальцы касаются выпуклостей меж лопаток. — Это же не раковые опухоли? — Мур мотнул головой.
Кожа покрылась мурашками, когда, исследуя, мужчина потёр место между шишками.
— Они словно едва-едва шевелятся... — отчего-то прошептал он, обхватив молодого человека. — А вот и шрамы.
Мур теперь и грудью «слышал», как бьётся чужое сердце. Это было несколько пугающе. Никто раньше не притрагивался к его...
— Постоянно растут, — глухим голосом признался он под влиянием близости.
— Позволь спросить? — одна рука спустилась ниже и нащупала неровность на копчике. Мур кивнул. — Это крылья и хвост?
— Полагаю.
— Не уверен из-за родителей?
— Да.
— Скажи... Твой отец...
— Нет, отец был человеком. У нас с братьями разные матери.
— Но, похоже, ты человеком не родился. И не мутантом.
— Как видите.
Лихт отступил на шаг, не поднимая глаз, и стянул с себя мокрую футболку. Румянец играл на смуглых щеках.
— Verdammt, ich bin so aufgeregt! — выпалил он.
— Что это значит?
— Я говорю, что чертовски волнуюсь.
Лихт поднял взгляд, жаром опаляя человека напротив. Он понимал, насколько, должно быть, непристойно выглядел в его глазах. Облапал и пялится. Вряд ли Дойль когда-нибудь испытывал влечение. Способен ли он вообще на это из-за своей природы? Сородичи Дойля спаривались, но ради ли удовольствия?
— Ваш вид похож на вид людей, что пытались получить удовлетворение их похоти. Только у меня эректильная дисфункция и полное отсутствие влечения. Я — не ваш бог любви, Манго, — подтвердил он опасения.
— Прости! — прорычал Лихт, злясь на самого себя. — Больше не повторится!
Он оттолкнулся ногами и уплыл подальше. Через пару мгновений на берег полетела его одежда. Дойль покачал головой. Он вышел из воды и достал бутылку настоя мыльного корня и трав. Вылил немного себе на голову, снова вошёл в озеро и кинул настой майору. Намыливая волосы, он разрушил повисшую между ними тишину (сегодня вообще разговор не шёл):
— Ваши раны стоит обработать.
— У меня есть аптечка.
Похоже, мужчина потерял всякое желание раскрывать рот и просто мылился, отвернувшись. Весь в пене, Мур склонил голову на бок, внимательно прислушиваясь к себе. Ему было слышно, насколько сильно Лихт не в себе. Всё его тело кричало об этом.
— Я могу дать вам то, чего вы хотите. Я видел, как вы, люди, спариваетесь.
— Mein Gott, Amor! — сорвался мужчина. — Я — подонок, но не делай из меня чудовище!
Мур вдруг ощутил странное чувство. На него злились? Он что-то сделал не так?
— Я не хочу тебя потерять, ясно? — Манго озлобленно пытался смыть с рук мыло.
— Я не...
— Я знаю, что ты — не ожившая картина! Ты — Мур! Книголюб, прячущий свой хвост! Умелец на все руки! От готовки до убийств... Господи, Мур, будь моим другом! Полетели в Нору! Я со всем разберусь! У нас много людей, которые смогут принять тебя!
Лихт не услышал ответа и повернулся, не уверенный, что не плещется в озере один. Холодный взгляд резанул по груди не хуже ножа. Парень сказал лишь одно слово:
— Нет.
***
Химер вывели ещё в первую Волну войны. В то время, когда численность человечества изрядно сократилась. Гибриды человека и животного отличались силой, ловкостью, выносливостью и обострёнными чувствами. Химеры унюхивали и могли увидеть врага куда раньше, чем солдаты человеческой армии. Они не испытывали жалости, напротив — проявляли повышенную кровожадность. Эти существа могли не спать и обходиться без пищи подолгу, но в определенное время года некоторые впадали в подобие спячки.
Существовали различия между самцами и самками. У немногих самцов вырастали крылья, а у самок обнаруживались повышенные способности к скрытности и скорости.
Пока учёные бились над тем, как повысить их численность и тягу к убийствам, химеры развивались. Вместо покорной тупости, зародилась разумность. Недосмотр дал о себе знать — гибриды стали бросаться на «своих» людей и сбегать.
Из-за повышенной опасности, выводить химер запретили. Сбежавших же не нашли и посчитали, что холод их рано или поздно добьёт.
Видимо, всех не добил. Лихт лежал на матрасе, сонно рассматривал спящего Дойля и думал. Этого парня выносила в своём чреве самая что ни на есть химера. Так насколько они были разумны? Достаточно, чтобы вступить в связь человеком по своей воле?
Когда Мур говорил об отце, не было сомнений, что он считал его хорошим. Точно не тем, кто возьмёт кого-то силой. Если можно изнасиловать существо, превосходящее тебя по физическому развитию. И, похоже, семья Мура была осведомлена о том, с кем отец имел секс.
Кое-что Манго не давало покоя. Шальная мысль ковыряла мозг. «Что, если мать-химера любила отца-человека? Что, если Мур тоже на это способен? Считается ли он от этого достойным жизни?».
Тихо застонав от усталости и собственной ущербности, пилот опустил веки и позволил запаху трав, исходившему от парня, успокоить его мятежное сознание. Когда мышцы отяжелели и расслабились, он провалился в сон.
Последним в его голове прозвучал голос дока: «Ты не можешь спасти всех. Смирись».
***
— Проснитесь.
Тихий приказ не сразу разбудил его, только мгновениями позже мозг забил тревогу. Из сновидения майор противно вынырнул в ощущение опасности. Либо слишком устал, либо начал стареть.
Знакомый щелчок затвора в неестественной тишине подтвердил: что-то случилось. Сперва Лихт ничего не видел, но, как только привыкли глаза, взгляд уцепился за прячущегося за остатками поломанной стены Дойля. В руках он держал автомат из арсенала майора, по виду готовый стрелять в любого, кто сунется.
Лихту не потребовалось время, чтобы понять ситуацию. За ними наконец-то пришли. Напрягало только, что никого не было почти неделю. Плохой знак. Значит, враг хорошо подготовился.
Мужчина на полусогнутых рванул к Муру и тоже пристроился в укрытии.
— Где? — шепотом спросил он, прикидывая свои силы и пути отхода.
— Не знаю, — сухо ответил парень. — Никого не чую.
— Как-то чересчур тихо, даже трава не шуршит.
— Не болтайте.
Лихт оставил возмущение на потом и продолжил вслушиваться. В кромешной тьме не было и шанса что-то заметить его глазами, в то время как Дойль, похоже, выискивал малейшее движение среди погоревших деревьев.
Внезапно, без слов, он повернулся к мужчине и сунул автомат. «Мне нужнее?» — невесело подумал Лихт, глядя в суженные вертикальные зрачки. Видимо, Мур понял всё по его выражению лица, коротко кивнул и снова отвернулся.
Лихт видел, как трепещут ноздри парня, и не завидовал тем, чей запах поймает этот нос. У него не было выбора, кроме как довериться чувствам химеры и стрелять, куда скажут.
Оружие рукам было не так привычно, чем родной штурвал или изгибы чьего-то тела. Однако, невзирая на это, те, кто к ним сунутся, погибнут от пуль незамедлительно.
«Он же снайпер — вспомнил мужчина. — Сюда бы винтовку с оптикой».
А минуты, тем временем, медленно, но текли. Манго не допускал того, что Мур мог ошибиться, значит, что-то шло не так. Мрачнеющий с каждым мигом юноша, похоже, разделял его мнение.
— Истребитель взлетит без полосы?
— А? Да, он вертикального взлёта, — Лихт недоумённо смотрел на парня, ожидая объяснения.
— Забирайте свои коробки с боеприпасами и бегите. Автомат оставьте мне.
— Только не говори, что решил тут в одиночку отстреливаться!
— Не от кого, — он встал и быстро начал передвигаться по дому, что-то собирая и складывая на столе. Часть боеприпасов он тоже отложил.
— В чём дело?
— Хлор.
Два раза повторять не пришлось. Волосы на голове у Лихта зашевелились от ужаса. Это объясняло, почему лес будто онемел. Противник не знал, сколько их здесь, поэтому, вместо траты патронов, зону решили зачистить химической атакой.
Он положил автомат на стол, пока Дойль укладывал свои пожитки в походный рюкзак. Мужчина мимолётно сжал плечо юноши и бросил:
— Я буду ждать.
— Нет, — снова воспротивился он. — Нет, вы полетите один.
— Послушай меня!..
— Это вы послушайте! — Мур ударил майора по руке, не позволяя больше себя касаться. — Вы вернётесь в Нору и будете лелеять Зимбо до конца его дней, ясно?!
Кудрявый болезненно сморщился; руки, так и тянущиеся к парню, но не трогающие, било крупной дрожью.
— Не поступай со мной так! Ты не можешь скинуть его на меня и исчезнуть!
— Могу, Манго, — отрезал Мур, глядя в темноту разломанной стены. И, видя больше, чем хочет, он повысил голос на мужчину: — Убирайтесь, чёрт вас дери! Хотите сдохнуть?!
— Amor!
— Вон!
Оскалившись, пилот зло утёр рукавом глаза:
— Du kannst mein Herz brechen! Du kannst mich hassen! Aber bitte stirb nicht!
— Я не понимаю вас, — из-за срывающегося голоса Манго Мура разом покинули силы.
— Сто тридцать три километра на юго-восток... — майор уткнулся лбом в чужое плечо. — Ты сохранил мне жизнь, принял меня после того, что я натворил. Мы спали вместе, ели пищу за одним столом... Друзей сводят беды, и я буду благодарен, если ты позволишь считать тебя другом.
— Ты должен уйти, Манго.
Рот Лихта искривился. Впервые, Мур обратился к нему на «ты». Он не знал, как заставить себя выйти прочь. Ему хотелось до хруста костей сжать парня в объятиях... Но это конец? Он сказал ему местонахождение Норы, надеясь ещё когда-нибудь увидеть его?
— Манго, прочь, — не своим голосом велел Дойль.
Теперь Лихт тоже видел то, что видел он. Желтоватая дымка медленно лезла вперёд, обволакивая стволы деревьев. Стиснув зубы, химера схватила рюкзак и силой потащила мужчину из дома. Они бежали, держась за руки, до самого истребителя, то и дело оглядываясь по сторонам, опасаясь, что атака идёт с разных сторон.
Дойль толкнул человека к Ласточке. Пару мгновений они стояли, безмолвно глядя друг другу в глаза. Первым ушёл Мур: он развернулся и побежал обратно, в сторону дома. Лихт не сразу смог пошевелиться, провожая взглядом мечущиеся от бега белые волосы, единственные заметные в темноте, и пытаясь сглотнуть ком в горле. Он шумно втянул носом воздух и забрался на борт.
Мур нёсся со всех ног, стремясь успеть в дом до того, как его полностью поглотит дымка. Кем бы он ни был, но бессмертие вряд ли входило в функции организма.
Хлор уже лизал стены. Задержав дыхание, Дойль ворвался в дом, быстро влез в тулуп, забрал лыжи, автомат и стремглав рванул подальше от зоны поражения.
Кашель скоро настиг его, и скорость пришлось сбавить на быстрый шаг.
«Как ни старался — всё равно надышался».
Его недовольство прервал громкий гул, и он увидел, как в небо плавно взмыла Ласточка. Мур облегчённо выдохнул, снова закашлялся и полез в рюкзак за противогазом. Надеясь, что Лихту хватит сил долететь до дома, парень накинул рюкзак на плечи, застегнулся, перехватил лыжи покрепче и пошёл вперёд — навстречу ядерной зиме.
Навстречу войне.
***
Умирать не хотелось от слова совсем.
Холод забирался за воротник, жег легкие и слизистую носа. Во рту уже с пару суток не было и крошки, а вода в старой армейской фляге замерзла. Он потерялся. Когда на обратном пути в лагерь его застигла снежная буря, ему пришлось укрыться в довоенной постройке. А когда буран закончился, следы Данэля, по которым он и собирался вернуться, напрочь замело.
Раньше не приходилось забираться так далеко, но в последний месяц пропитания в ближайшей округе не осталось. Поэтому приходилось выбираться в более дальние вылазки. Некоторые из их лагеря ушли. Волнения среди людей становились всё более очевидными. И это было оправдано. Они уже не выживали, они вымирали.
Нельзя было сидеть на месте, но он устал и не мог двигаться. Костер, что помог бы хоть немного согреться, тоже было не разжечь. Он находился на опасной территории. Недалеко от заброшенного завода, построенного ещё до Волн, где временно засел Данэль, находились гнезда мутантов. Голодных и беспощадных.
Он бесполезно кутался в дубленку, шарф, закрывающий половину лица, давно заледенел от дыхания. Кажется, Данэль отморозил пальцы на ногах.
— Надо идти, — сказал парень сам себе, но не сдвинулся с места.
Да, умирать очень не хотелось. Дома ждали сестра и двое пацанят, что звали его отцом. Он видел этих чертят каждый раз, когда закрывал глаза. Сейчас тоже. Веки сами собой сомкнулись, и Данэль задремал, напрочь замерзнув.
Что-нибудь, хоть что-нибудь, малейший шанс вернуться домой — всё, чего он желал…
Он вздрогнул и разодрал слипшиеся ресницы. Ему показалось, что он прикрыл глаза на минутку, но в помещении было столь темно, что сперва он подумал, что ослеп. Данэль сбился в дыхании, испугавшись непойми чего. Это было привычкой — быть настороже и ждать худшего.
Сквозняк гулял по заводу и издавал тревожный свист. Парень попытался высмотреть что-то в темноте, не понимая, почему всё нутро кричало об опасности. А затем он осознал… Ему больше не было холодно. Данэль пошевелился и услышал ответный шорох.
— Далеко от дома нельзя, — сказали из темноты, и у него то ли от нервов, то ли от радости волосы встали дыбом.
Чуть поодаль виделось серое пятно. Парень прижал руку ко лбу, почувствовав головокружение от облегчения.
— Это ты, Феро, — кое-как произнес он простуженным горлом. — Напугала.
— Ты умереть, если так делать.
Пятно увеличилось, и перед Данэлем села самая что ни на есть настоящая химера. Она была лысой, крупной и имела звериные повадки.
Он помнил её с детства. Они с родителями когда-то жили в комплексе, где выводили таких существ. Выводили, чтобы убивать и уничтожать. Будучи мальчишкой он часто прятался в вентиляции и часами наблюдал за происходящим в лабораториях.
Это было жутко. Химер мучали и изводили, чтобы те были агрессивными и слушались хозяев. Они запрещали им учиться чему-либо, кроме того, что помогало бы избавляться от врагов. И всё же химеры были разумны, они чувствовали боль, как и люди. То, что эти создания рук человеческих страдали не только от физических наказаний, он понял позже.
Химеры хоть и росли быстро, стадию «детства» проходили. В один из дней, по привычке сидя в вентиляционной шахте, он заметил девочку в клетке. И в нём проснулся интерес. Что-то с ней было не так. Она не злилась, как остальные химеры, не выла и не рычала. Она совсем не показывала никаких эмоций. Ученые, проводившие эксперимент, называли её «бракованным опытом». Или говорили: «этот экземпляр обучению не поддается». Подобное изредка случалось, и таких химер убивали, чтобы затем препарировать и сделать выводы.
Данэль думал, что ему придется попрощаться и с этой девочкой, но однажды она просто подняла взгляд и посмотрела прямо на него, будто видела его лицо через решетку вентиляции. В тот день Данэль дико испугался и сбежал оттуда. Ему было по-настоящему страшно. Впервые химера смотрела прямо на него. Эти хищные красные глаза несколько дней терзали его в кошмарах.
Но на следующей неделе он снова залез в шахту, одолеваемый любопытством. И она опять взглянула на него, стоило тому появиться. Это было необычно, волнительно. Каждый день был похож на прежний. С самого утра он трудился с родителями на благо комплекса, а по вечерам тайком бродил там, где находиться ему строго запрещалось. Но это… это было нечто. Что-то новое, выбивающееся из привычной рутины. Ему чудилось, что он разделил с кем-то секрет. Она могла в любой момент сообщить о том, что за учеными подглядывают, но почему-то не делала этого.
И он понял. Ей тоже было интересно. Она не была «бракованной». Это не «хозяева» ставили над ней опыты, это она изучала их. Изучала и Данэля. Самовлюбленные люди, заигравшиеся в богов, просто не заметили уровня её интеллекта.
Однажды их обоюдные игры в гляделки закончились. Посчитав её бесполезной в живом виде, химеру решили умертвить. Данэль задохнулся от ужаса, когда солдат с автоматом открыл её клетку; рядом, со шприцом наизготовку уже ждал один из ученых. Она больше не смотрела на Данэля, словно не хотела подставить его. Мальчишка зажал рот ладонью, беспомощно вздрагивая. Когда игла почти коснулась её сероватой кожи, он зажмурился, не в силах видеть, как она умирает. Панические мысли бились в голове, не складываясь в оформленные предложения. Спасти. Как спасти? Убьют. А родители? Всех убьют. Нельзя. Должен что-то сделать. Не могу. Страшно. Что делать?!
Прежде чем он окончательно запаниковал, раздался звук падающего тела. Данэль распахнул глаза под шум автоматной очереди и увидел, как химера скачет от стены к стене под пулями. Рот её был запачкан, а на полу лежал ученый, захлебываясь своей кровью. Она перегрызла ему шею. Солдат сорвался и теперь палил в неё, от нервов не имея возможности прицелиться как следует. Химера набросилась на него и так же загрызла. Пули солдата задели какую-то технику, и та задымилась. Тут же сработал датчик дыма, и пожарная сирена сотрясла стены комплекса…
Данэль сам не понял, что сделал, но он выпнул ногами решетку и протянул руки к девочке.
— Скорей! — крикнул он, и она без раздумий прыгнула вверх, хватаясь за его сырые ладошки.
Он втянул её в шахту прямо перед тем, как включилась система автоматического пожаротушения, и технику закоротило от воды. Химера вдруг толкнула его вперед, внутрь хода, будто пытаясь побыстрее убраться. Лишь годы спустя Данэль осознал. Она пыталась убрать оттуда именно его. Потому что, едва ступив на порог комнаты, первые же люди упали замертво, пораженные током от натекшей на пол воды. И морщилась она тогда не от страха, а от запаха горелой плоти.
В то время он и представить не мог, что своим поступком запустил череду смертей. Своих родителей в том числе. Обезумевшие, сбежавшие химеры не пощадили никого.
Данэль вздохнул, отгоняя тень мрачных воспоминаний. Наверное, сложно было найти человека, у которого этого «темного прошлого» не было, но он всё равно считал себя виновным в произошедшем.
Химера заметила его осунувшийся вид. Она подобралась поближе и вывалила рядом с его ногами несколько грязных консервных банок. Данэль в изумлении посмотрел на её спокойное лицо, когда она уселась рядом с ним, выжидая.
— Что?.. — пробормотал он.
— Твоё потомство есть — я слушать, — пояснила она своим резким голосом.
Дойль моргнул раз. И снова. Затем несколько смущенно улыбнулся, заливаясь краской. Она принюхалась:
— Заболеть?
— Нет, я здоров, — помотал головой он. — Просто рад, что тебе нравится слушать, как я читаю или говорю.
— Любить голос человек. Любить человек.
Данель не сумел бы прогнать улыбку со своего лица, даже если бы захотел.
— Спасибо, Феро. И за еду для моих сыновей тоже.
Это было их традицией — он читал, она слушала. Данэль никогда не собирался в вылазку без книги. Они нечасто виделись, но это было «постоянной» в их встречах. Сейчас тоже: Феро уселась ему под бок, и он по привычке накрыл её одеялом, в которое она завернула его до этого. От неё всегда пахло зимой, и каждый раз, когда она пропадала надолго, он боялся, что больше её не увидит. Что однажды найдет серый труп, засыпанный снегом.
Данэль нахмурился и стянул с себя одеяло, чтобы как следует укрыть Феро.
— Я не замерзать, как человек, — она непонимающе посмотрела на парня.
— Я беспокоюсь.
— Вместе лучше. Тепло, — она упрямо отдала ему половину одеяла обратно и плотнее прижалась к его боку. Он покраснел, даже через куртку чувствуя сильное тело химеры.
Пожалуй, любил он Феро так же с детства. А, может быть, и с первого её пронзительного взгляда. Конечно, раньше это была лишь наивная влюбленность, но с годами чувства окрепли, и химера стала незаменима в его жизни.
— Недавно видеть сородич, — вдруг сказала она. — Умереть.
Такое случалось. Химеры жили меньше, чем люди. От этих мыслей внутренности Данэля скручивало от страха. Конечно, и людям редко везло дожить хотя бы до пятидесяти. Но подобные Феро умирали ещё раньше.
— Ты бояться, — она заметила его тревогу, и её голос стал мягче.
— Ты же боишься, что я умру, — ответил он.
— Нельзя умирать. Кто-то должен заботиться, — Феро чуть похлопала себя по животу, и Данэль лишь чудом не расплакался.
Между ними случалась связь. И ни она, ни он не знали, что у этой связи могли быть свои плоды. Самцы химер были заинтересованы только в самках своего вида и не стремились продолжить род с человеческими женщинами. И едва ли обычный мужчина мог принудить химеру-самку к соитию. Но у них с Феро впервые это произошло по взаимному желанию, хоть и в порыве.
— Ты думаешь, он выживет? — Данэль незаметно отдал ей большую часть одеяла.
— Я крепкая. Он выжить. Он быть почти, как я.
— И всё равно, он взял часть и от меня. Он будет слабее, чем ты хочешь.
— Ты слабый, правда, — кивнула она, не имея в виду ничего плохого. — Но если он быть ласковый и добрый, как ты, то хорошо.
Братья рассказывали Муру, что отец однажды ночью вернулся домой со свертком на руках. Иллиана Дойль, сестра Данэля, первая поняла, в чем дело. По его белому, как мел, лицу можно было прочесть всё без слов. И, стоило заглянуть в сверток, как стало ясно — об этом никому нельзя было знать.
Младенец с серой кожей был молчалив и не тянул даже на самого больного ребенка. То был нечеловеческий уродец. Данэль, увидев реакцию сестры, расплакался, но сказал, что ни о чем не жалел.
Когда Мур подрос, его тело стало меняться. Появились шишки на спине и копчике. Он спрашивал у папы, который иногда часами пялился на снежную пустыню, почему он отличается от других. И отец с грустью отвечал: «это подарок твоей мамы». Со временем Мур понял, отчего родитель не сводил взгляда с белых пустошей. Тосковал.
То, что он химера, Мур узнал, когда отца забивали насмерть их же согруппники. Братьям и тете пришлось бежать, чтобы спасти хотя бы ребенка Данэля. Это было первым уроком для красноглазого Дойля: не все, кто улыбаются тебе — друзья.
Но, конечно, были и исключения. Например, бесхитростный Лихт. Мужчина частенько смеялся и отпускал похабные шуточки, но едва ли был достаточно сообразителен, чтобы предать или в принципе иметь корыстные намерения.
Дойль очень надеялся на это, пока из последних сил отталкивался лыжными палками от тверди снега. Всё, о чем он мог думать — Зимбо. Немец говорил, что кот выжил и обрастал после ожогов, и только это заставляло Мура держать глаза открытыми весь тот путь, что он прошел.
Но зимняя спячка, которую он игнорировал несколько лет, больше не терпела пренебрежения, и после очередного шага парень просто свалился, как подкошенный. Дыхание с хрипом вырывалось изо рта, и он уже не находил в себе сил подняться. Впасть в спячку будучи голодным и изможденным означало одно — смерть. Взор замылился, и Дойль сделал вдох, обжигающий легкие. Выйти во внешний мир с Зимбо было бы огромнейшей ошибкой...
Скрипа снега он не уловил. Фигура, укутанная в плотную брезентовую ткань, на белом фоне казалась нелепым пятном, и было странно, что Мур не заметил, что за ним следовали довольно долго.
— Не быть умным, — услышал парень резкий голос. — Как отец.
— Ма... ма? — проблеял он синими непослушными губами. Сфокусировать взгляд не получалось.
— Данэль где?
— Нет, мама... он давно умер...
«И ты ведь тоже, мам, — подумал Мур, прежде чем сознание покинуло его. — Я здесь совсем один».
Потеряв последние крупицы сил, он наконец-то позволил себе спокойно заснуть.
***
— Мамочка, а что это? — спросил он, застыв перед огромной картиной.
— Это поле брани, милый, — мальчик почувствовал ласковые пальцы в своих темных кудрях. — Полотно о войне.
— А что такое «война»? — он повернулся к маме, но почему-то не смог различить черты её лица.
— Надеюсь, ты никогда не узнаешь, что это, любовь моя.
Лихт открыл глаза под надрывный писк КПК. Ему что-то снилось, но он не помнил, что. Осталось только тягостное послевкусие, будто сон был о чем-то неприятном. Дотянувшись до прозрачной переносной панели, он принял вызов. На экране «наладонника» появилась небритая похмельная рожа дока.
— Спишь, засранец? — недобро рыкнул мужик. — Подъём давно был!
— Нет, не сплю, — бессовестно соврал Лихт, сонный и тоже «колючий» на морду.
— Забери это чудовище немедля! Он обоссал все углы в медпункте! И Руфа вызывала к себе! Надеюсь, тебе всыпят по первое число, говнюк!
После гневной тирады док сразу же сбросил видеозвонок, не желая слышать ни слова возражения. Лихт откинул от себя панель и мучительно уткнулся в подушку носом. Как же хотелось выспаться! Но его постоянно терзали мутные сны, которые он забывал по пробуждении, и мозг совсем не отдыхал. Снотворные и успокоительные ему запрещались — Ласточка не терпела даже малейшего изменения сознания. Пилотам-разведчикам в целом приходилось частенько наведываться к психотерапевту, а для Лихта это являлось обязательным условием. Было не так много людей, которым удавалось совладать с черным истребителем, поэтому на майора всегда были направлены сотни глаз.
Говоря о «чудовище», док имел в виду бойкого кота с камышевым окрасом шерсти. Кажется, Эрот звал его Зимбо… Стоило коснуться мыслями светловолосого парня, как в душу закралось беспокойство. Как он, где он, выжил ли — ни на один из вопросов ответа не находилось.
Лихт вздохнул. Ему нельзя было переживать или впадать в уныние, потому что Ласточка начинала его отвергать. Всегда на позитиве, иначе никак. Когда это «всегда» не работало, приходилось брать отгулы от полетов и отрабатывать на базе.
Замученный, он со стоном заставил себя сесть. После того, что сделал с ним Мур, у него не хватало сил даже ублажить какого-нибудь очередного солдатика ночью. Сотрясение прошло, а вот на руках до сих пор красовались синяки. Лихт провел большим пальцем по одному из ярких рубцов. Надо признать, Эрот прекрасно накладывал швы. Думать о том, где он этому научился, не хотелось. У мальца было жуткое прошлое, и парень, учитывая его послужной список, успел изрядно искупаться в чужой крови.
— Was zum Teufel, Licht? (Какого чёрта, Лихт?). Перестань об этом думать, — сказал он сам себе. — Мальчишка вряд ли выжил. Просто забудь.
«Просто забудь» у Лихта никогда не работало, и вновь возникший образ химеры в голове вызвал у него новый измученный стон. Мур был прав, когда говорил о нём, как об убежденном пацифисте, близком к народу. Постоянные порывы немца спасти кого-то душили его самого. Умом ясно понимал, что никому он помочь не мог, но излишне горячее сердце всё рвалось, куда не надо. Наверное, это было наследием от его дорогой матушки, которая растила его в доброте и нежности. Он уже не мог в точности вспомнить её лицо, но воспоминания о том, как сильно мама любила их с отцом, жили в нём и по сей день. Какая ирония, что отец Лихта был военным. И погиб он на войне же, во времена некогда цветущего мира. Мама не стыдилась слёз, но на похоронах мужа не плакала. Потому что маленький Лихт плакал за двоих. Не по отцу, которого почти не видел. По любви между родителями, которая погибла вместе с ним.
— Mutti, как мне быть? — мужчина зарылся пальцами в непослушные кудри. — Слушать холодный ум или натворить делов по велению сердца? Я ведь так могу обратно в снежную пустыню броситься его искать. Совсем чокнулся.
Очевидно, матушка поддержала бы эту дурацкую идею. Но от Лихта теперь зависела не только его жизнь.
— Блядь, и зачем я согласился заботиться о коте? Надо было сгрести их обоих в охапку и бежать, куда глаза глядят.
Рассерженный сам на себя, он поднялся с кровати и натянул камуфляжные штаны. Прихватив КПК, мужчина, на ходу надевая футболку, закинул в рот мятный леденец. Чистить зубы времени не было. Неявка на завтрак в рабочий день каралась сверхурочкой на базе. Он наспех сунул ноги в берцы, пулей вылетел из своей комнатушки (железная дверь даже не успела до конца отъехать в сторону) и потопал по коридору, чувствуя, как запайка развязавшегося шнурка впилась в ступню где-то внутри обуви.
Лихт почти молился, чтобы не попасться никому в коридоре, будучи в таком виде. Конечно, у него были проблемы с дисциплиной и раньше, но до того, чтобы столь непотребно выглядеть — даже не приняв душ — он ещё не опускался. Он же знаменитый Лихт! Пилот самой Ласточки! Позорище...
Немец кое-как заправил футболку и затянул ремень, и зарулил в медицинский блок быстрым шагом. Дока он застал в комнате отдыха для медперсонала, когда тот под шумок по-старинке отпаивался рассолом в углу.
— Майор Лихт прибыл! — немец нарочито громко заорал и встал по струнке, отдавая честь. Доктор поперхнулся «лекарством».
— Шоб ты сдох, а, — хрипло пробормотал тот, скривившись от головной боли.
— Разрешите забрать кота!
— Усыпят твою скотину, как пить дать, — док встал со скромной раскладной табуреточки. — Ты то ли тупой, то ли отчаянный.
— Всё вместе, — усмехнулся Лихт, перестав ломать комедию.
— Всяко безнадёжный, — проворчал похмельный, подойдя к клетке с котом. — И я не про животину.
Дока радостным и вежливым не видели, пожалуй, никогда. Но всё равно Лихт считал этого человека другом, и тот не раз его выручал.
Доктор открыл клетку, потянулся внутрь и тут же дернулся назад. Мужик выразительно показал оцарапанные кисти, глядя на майора, как на полного придурка.
— Варежки есть какие? — спросил Лихт, подобравшись к ним неслышным шагом.
— Я похож на ветеринаришку, чтобы у меня имелось подобное дерьмо?
— Ну, так или иначе, малыша ты спас, — немец выдохнул и решительно сунул руки в клетку.
Оттуда раздалось яростное завывание, и Лихта обожгло болью. Кот всеми четырьмя лапами (и зубами) вцепился в мужчину, и тому пришлось доставать его комком.
— На кой чёрт ты вообще притащил это нечто?
— Я пообещал.
Док хотел выплюнуть очередную гадость, но сдержал желчь в себе, видя, как побледнело лицо друга. Он оглянулся на камеру на потолке и наклонился к майору.
— Я знаю, что ты был в четвертом квадрате, — зашептал он. — Что там случилось?
— Это кот одного мальчишки, — Лихт попытался улыбнуться, но улыбка получилась отчаянной. — Организовал мне сотрясение и вскрыл вены. Знаешь, я прям влюбился!
— Всё шутишь, мерзавец! — док чуть не плюнул в него.
— Да кто б шутил... — пробормотал под нос брюнет, игнорируя, что его буквально жрало маленькое рычащее чудовище. Зимбо стоило выпускать наружу бороться с мутантами.
Кота пришлось запереть в комнате. Лихт, пока воровато нёс его к себе, чуть не схватил пару инфарктов, когда в коридоре вдалеке слышались голоса. Несмотря на то, что у них имелся зоо-блок, заводить питомцев запрещалось. В Норе строго контролировали не только людскую рождаемость. Лихт был бесконечно благодарен доку не за одну лишь помощь, но и за молчание, потому как нарушения выносили на общее порицание.
Стоило коту оказаться в комнате, как он сразу же влетел в первую попавшуюся щель и забился там злобной полосато-пятнистой кочкой. Майор вздохнул, глядя на сияющие в тени глаза, и вышел. Ему нужно было отчитаться перед старшей по званию, но голова была забита тем, как с комфортом обустроить угол для Зимбо. Что там вообще котам было нужно? Лоток? Корм? А что ещё? Как вообще ухаживать за животными?
— Ох, офицер! — услышал он и не сразу понял, что за беспокойными мыслями ноги принесли его не в кабинет командирши, а в столовую. Желудок откликнулся недовольным бурчанием.
— А, Дан, — Лихт вежливо подошел к зоне раздачи еды. — Прости, что не попробовал твоей стряпни утром.
— Проспал, горемыка? — по-отечески обеспокоился Дан.
Их главный повар на первый взгляд имел устрашающую внешность: линию губ разрывал безобразный шрам, тянущийся к глазу. Но то был милейшей души человек. Он действительно относился к Лихту с отеческой заботой и частенько успокаивал советом душевные терзания немца.
— И кто сказал, что нельзя попробовать? — Дан заговорщически подмигнул и достал из-под стола тарелку ещё теплого блюда. Лихт чуть не захлебнулся слюной, когда увидел бутерброд с ароматный беконом, салатом и омлетом.
— Спорю, что на завтрак давали не это, — майор улыбнулся и махом перепрыгнул через стойку.
— Не докажешь, — Дан озорно оскалился наполовину беззубым ртом.
Они присели на корточки, прячась, как двое малолетних мальчонок, и Лихт с наслаждением откусил от бутерброда.
— Браво! Ты как всегда бесподобен, Дан! — Лихт с голодухи испытывал настоящий гастрономический оргазм. — Даже ностальгия. Только не могу вспомнить, где уже ощущал этот вкус.
— Сила специй, — мужчина посмеялся. — Для нас это уже роскошь, но, возможно, в детстве ты ещё застал.
— Да нет, совсем недавно... — Лихт запнулся, поняв, где именно в последний раз он ел что-то настолько вкусное. Он на мгновение перестал жевать и грустно посмотрел на бутерброд у себя в пальцах. — Точно. Специи.
— Что-то случилось, офицер? — Дан моментально усомнился в своих навыках.
— Офицер, — так же тупо повторил Лихт.
— Прости, — покраснел повар. — Дурная привычка. Майор.
— Дан, а у тебя нет детей?
Вечная лучезарная улыбка сразу же исчезла с лица его собеседника. Глаза наполнились воспоминаниями прошлого. Он отвел взгляд и сказал:
— Нет, майор, я совсем один. Всех потерял.
Летчик сочувствующе сжал плечо повара, безмолвно выражая ему самые искренние соболезнования.
— Недавно я встретил одного паренька, — Лихт дожевал остатки еды. — Тебе он понравился бы. Такой же книгочей, как и ты.
— Вам было не по пути? — не по годам наивно спросил Дан.
— Да уж, пареньку со всеми не по пути. Он наполовину химера.
— Химе... ра?
Лихт поднял на повара удивленный взгляд, услышав, как тот аж захлебнулся этим словом. Осознание сказанного запоздало ввергло его в ужас.
— Только не говори никому, пожалуйста, — немец молебно сложил руки вместе. — Я тебе бесконечно доверяю, Данэль.
— Да, Лихт... — рассеянно глядя в пустоту, отозвался тот. — Я тебе тоже...