В своей жизни Цзинь Гуанъяо больше всего ценил две вещи: свой разум и свою выдержку. Он мог любить или желать многое, но лишь на разум, данный ему от природы, и на выдержку, воспитанную в себе годами, он мог положиться однозначно, лишь они помогали ему продвигаться по жизни, то и дело норовящей вставить палки в колеса.

      Цзинь Гуанъяо помнил, как однажды разум едва не изменил ему. В далеком детстве, когда он был еще совсем маленьким мальчиком, и не успел еще научиться ловко уходить от столкновений со сверстниками, его сильно поколотили. Не так страшны были многочисленные синяки и даже сломанная рука, сколько ушибленная голова. В память Цзинь Гуанъяо навечно врезался тот ужас, когда он осознал, что не может разобрать ни одного иероглифа. К тому времени он уже хорошо умел читать, однако после того удара долго еще не мог осознать содержание даже знакомых текстов. Мама не могла тогда сидеть с ним: ее ждала работа, даже более утомительная, чем обычно, ведь приходилось платить лекарю, — и маленький Мэн Яо лежал в одиночестве, дрожа от мысли, что он навечно останется идиотом, который совершенно точно не будет нужен отцу.

      Голова зажила, способность читать вернулась, и даже феноменальная память никуда не делась. Однако остался и страх однажды их лишиться.

      Выдержку же Цзинь Гуанъяо приходилось взращивать в себе тщательно. Повзрослев и познакомившись со своей семьей, он в полной мере осознал, что вполне мог бы вырасти похожим на надменного и вздорного Цзинь Цзысюаня. Суровая жизнь, вынуждавшая приспосабливаться ко всем, молчать, терпеть и выжидать, научила Цзинь Гуанъяо другому.

      Однако сейчас, под влиянием навалившихся на него несчастий, сдерживаться не осталось уже никаких сил. Цзинь Гуанъяо было отнюдь не все равно, что подумает о нем Лань Сичэнь, однако Цзинь Гуанъяо в данный момент не управлял этим телом. В нем остался лишь тот, кто не отдавал себе отчета в своих действиях и готов был плакать, бежать или бить в зависимости от обстоятельств.

      Краем сознания — тем, что еще хоть как-то воспринимал реальность, — Цзинь Гуанъяо понимал, что Лань Сичэнь должен был в нем окончательно разочароваться. Этим же краем он поражался, что тот по-прежнему продолжает сжимать его в объятиях, чуть потираясь носом о макушку.

      — Он знал? — тихонько спросил Лань Сичэнь, и его теплое дыхание коснулось волос Цзинь Гуанъяо. — Твой отец знал о Цинь Су?

      — Нет, — покачал головой Цзинь Гуанъяо. — Пожалуй, все-таки не знал. Возможно, он даже не помнил, что переспал с госпожой Цинь: как я понял с ее слов, это было лишь однажды. Эргэ, мне страшно подумать, сколько его сыновей и дочерей ходят по Поднебесной, даже не подозревая о своем родстве!

      — У А-Суна… — Лань Сичэнь чуть запнулся, но все же рискнул задать вопрос. — Совсем нет никаких шансов?

      Цзинь Гуанъяо устало вздохнул. Он сам думал об этом слишком часто.

      — Вряд ли, — ответил он честно. — Мне удалось выяснить, что хорошо развитое золоте ядро смогло бы помочь в какой-то мере, но, к сожалению, А-Сун не способен сосредоточиться на медитациях. Какое-то подобие золотого ядра у него сформировалось, однако оно слабее, чем даже у А-Юя — так, одно название.

      Он помедлил немного, а потом все же добавил:

      — Миншань утверждает, что А-Суну нравятся звуки гуциня. Любой другой шум выводит его из себя, но такую музыку он слушает с удовольствием. Миншань пытается научить А-Суна играть, надеясь, что он сумеет хоть немного продвинуться в самосовершенствовании таким образом… Что-то у них даже получается.

      Они помолчали немного вдвоем, погрузившись в звенящую тишину этого места, однако вскоре их уединение оказалось прервано.

      — Вот вы где! — вылетел на галерею Мо Сюаньюй. — Я вас уже обыскался!

      — Что, еда закончилась? — немного рассеянно спросил Цзинь Гуанъяо, и Мо Сюаньюй возмущенно фыркнул.

      — И еда закончилась, и Мымра все там своими слезами залила! — выпалил он, поглядывая на чужие объятия с обидой. — И этот твой Су Миншань заикается как последний придурок! У него такой вид, словно он вот-вот в обморок хлопнется!

      — Ему Цинь Су нравится, — равнодушно произнес Цзинь Гуанъяо. — Вот и переживает.

      Лань Сичэнь замер за его спиной, а Мо Сюаньюй, ужом проскочив вперед, удивленно посмотрел в глаза.

      — Серьезно? — переспросил он. — Мымра… нравится? Она же женщина!

      Цзинь Гуанъяо не смог удержаться от короткого смешка.

      — Видишь ли, А-Юй, — сказал он мягко, — большинству мужчин как раз женщины и нравятся. А Цинь Су еще и очень красивая, умная и вообще замечательная женщина.

      Мо Сюаньюй выразительно скривился.

      — Ну ты еще скажи, что она и тебе нравится! — фыркнул он.

      — Нравится, — не стал спорить Цзинь Гуанъяо. — Иначе зачем бы я на ней женился?

      Руки Лань Сичэня совершенно окаменели, и Цзинь Гуанъяо легонько качнул головой.

      — Но тогда я был слишком юным, — признался он. — Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что полюбил Цинь Су как друга. Как человека, увидевшего во мне такого же человека, а не мальчика для битья или орудие. Как приятного собеседника и надежного товарища. Как… сестру.

      Помолчав еще немного, он добавил:

      — А вот несчастный Миншань, судя по всему, любит ее совсем по-другому. Однако он верный друг и питает ко мне глубокое уважение. Бедняга всегда опасался даже лишний раз увидеться с Цинь Су, лишь бы не нанести мне оскорбления.

      — Так давай ему ее подарим! — Мо Сюаньюй, оживившись, даже подпрыгнул на месте.

      На это Цзинь Гуанъяо даже отвечать не стал.

      На ночь они остались в Молин Су.

      Цинь Су удалось еще увидеться с А-Суном. Она посидела с ним за ужином и помогла уложить его спать. Снова плакала, но уже не горько, а как-то тихо и словно бы примирившись с чем-то.

      — Тебе стоит вернуться домой, — мягко обратился к ней Цзинь Гуанъяо, перехватив ее перед отходом ко сну. — Ты же видишь, с ним все в порядке… насколько это возможно.

      — Скажи, — не глядя на него, спросила Цинь Су, — ты ведь бываешь здесь?

      Цзинь Гуанъяо поколебался немного, но все же ответил честно:

      — Да. Каждый раз, когда я приезжаю в Облачные Глубины, я перед отлетом домой захожу сюда. Я…

      Он хотел сказать, что ему раз за разом требовалось подтверждение, что он не ошибся, не допустил ужасной несправедливости по отношению к своему сыну — и не смог произнести этих слов.

      — А я не видела, как он рос, — тихонько прошептала Цинь Су. — Его детство прошло без меня…

      — Оно так и так прошло бы без тебя… — начал было утешать ее Цзинь Гуанъяо, но Цинь Су резко оборвала его.

      — Нет! — выпалила она. — Я же видела! Он привязан к своей няньке и к главе Су! Я видела, как тот учит моего мальчика играть, видела их рядом! Почему рядом с ним чужой человек, а не я и не ты?

      — Потому что тебя я обманул, а во мне слишком мало доброты, — сомкнув веки, произнес Цзинь Гуанъяо. — Такой ответ тебя устроит?

      Его щеки коснулась теплая ладонь: как ни странно, не ударяя, а нежно поглаживая. Цзинь Гуанъяо распахнул глаза как раз вовремя, чтобы увидеть горькую усмешку, скользнувшую по губам жены.

      Она ушла, а он еще долго смотрел ей вслед, пока на него не налетел Мо Сюаньюй, жалуясь, что им всем отвели разные комнаты, и этой ночью у них опять не выйдет попробовать заняться сексом на троих. Цзинь Гуанъяо поспешил заткнуть ему рот и уволочь в сторону предоставленных им покоев, пока столь специфическим времяпрепровождением не заинтересовались посторонние люди.

      Практически оттащив Мо Сюаньюя в его комнату, Цзинь Гуанъяо взял с него обещание, что тот не будет лазить по чужим кроватям. В понятие «чужие» — это он уточнил отдельно — входили кровати Лань Сичэня и самого Цзинь Гуанъяо. Мо Сюаньюй обиженно надулся, так что пришлось постараться донести до него мысль, что они в гостях у приличных людей, а Цзинь Гуанъяо для всех прочих тут еще и с женой. На братца это особого впечатления не произвело, однако обещание он, пусть и крайне неохотно, все же дал.

      В своих покоях Цзинь Гуанъяо обнаружил успокаивающий чай, а в воздухе уже витали любимые ароматы. Су Миншань действительно хорошо его знал и старался всячески угодить. Цзинь Гуанъяо редко оставался ночевать в Молин Су, стараясь не привлекать к этому месту лишнего внимания, однако сам Миншань, казалось, всегда радовался этим нечастым оказиям.

      Несмотря на все пережитое сегодня днем напряжение, Цзинь Гуанъяо, налив себе чашечку чая, осознал, что с его души словно упала часть груза. Цинь Су восприняла все лучше, чем он мог надеяться, и Лань Сичэнь не отвернулся от него, узнав об еще одной грязной тайне.

      Цзинь Гуанъяо запретил себе думать о том, что, возможно, в его жизни все не так уж и плохо, ибо после таких мыслей обычно и начиналось все самое худшее, однако спать он лег не в самом дурном расположении духа.

      А проснулся, неожиданно для себя, посреди двора с Мо Сюаньюем, сидящем у него на груди и рыдающим в три ручья.

      На востоке розовела тоненькая полоска, намекая на приближение утра, однако пока вокруг царила глухая ночь. Земля под спиной была твердой, и в легких спальных одеяниях лежать на ней было достаточно прохладно.

      — А-Юй, — попросил Цзинь Гуанъяо, постаравшись придать своему голосу как можно больше спокойствия. — Слезь с меня, пожалуйста.

      — Ты меня узнаешь? — похлопал Мо Сюаньюй ресницами. — Наконец-то узнаешь?

      — Ну конечно, я тебя узнаю! — удивился Цзинь Гуанъяо. — Если ты только не успел еще с кем-нибудь телами поменяться…

      — Не успел! — просиял Мо Сюаньюй и, подпрыгнув на нем, прижался уже всем телом. — Яо-гэ, миленький, я так перепугался!

      Он не успел объяснить, что именно его испугало, ибо из ближайшего окна вдруг высунулся Лань Сичэнь и встревоженно спросил:

      — А-Яо, у тебя все в порядке?

      — Нет, — честно ответил Цзинь Гуанъяо. — Я почему-то лежу на земле вместо своей кровати, и на мне сидит А-Юй. Определенно, со мною не все в порядке.

      Он запоздало подумал, что не стоило вот так сходу выдавать свои ощущения, однако его не отпускала мысль, что все происходящее — лишь сон. Ибо только во сне может приключиться подобная околесица.

      Цзинь Гуанъяо убедился в своих предположениях, когда Лань Сичэнь, глава праведного ордена Гусу Лань, Первый Нефрит и просто преисполненный всяческих достоинств муж, по-мальчишески вылез во двор через окно. Подойдя, Лань Сичэнь немного поколебался, но все же сперва снял Мо Сюаньюя с груди Цзинь Гуанъяо и лишь после этого поинтересовался:

      — Что у вас тут произошло?

      Слушать пришлось Мо Сюаньюя, ибо сам Цзинь Гуанъяо помнил лишь, как лег в постель и провалился в сон.

      Мо Сюаньюй рассказал, что он тоже заснул, а потом проснулся среди ночи в тревоге. Он с чего-то решил, что Яо-гэ без него очень одиноко, что он сидит в тоске и печали, не спит и очень страдает. Помня обещание «не лезть в чужие кровати», Мо Сюаньюй решил сперва заглянуть в окно. Может, Яо-гэ и не на кровати сидит, тогда к нему вполне можно будет присоединиться. Увиденное превзошло ожидания: Яо-гэ некоторое время бродил по комнате, после чего, случайно наткнувшись на дверь, вышел наружу.

      Мо Сюаньюй забеспокоился. Он почти не сомневался, что справедливость взяла свое, и тело ведет Яо-гэ в его, Мо Сюаньюя, объятия. И поэтому следовало как можно скорее вернуться в свою комнату, чтобы не разочаровать любимого старшего брата. Еще, правда, оставалась небольшая возможность, что Яо-гэ направился к главе Лань — но тогда требовалось спешить еще сильнее, чтобы не позволить случиться страшной измене.

      Однако Яо-гэ никуда не пошел, а просто вывалился наружу. Вывалился в буквальном смысле: с трудом вписавшись в дверной проем и едва не полетев с невысокого крыльца. В стремительном броске Мо Сюаньюй успел его перехватить, но вместо благодарности заполучил лишь рассеянный взгляд. Мо Сюаньюй звал брата, умолял ответить, но тот лишь смотрел куда-то сквозь него и, казалось, вовсе ничего не слышал.

      Последние слова Мо Сюаньюй договаривал, уже вновь хлюпая носом и заливаясь слезами.

      — Я так обрадовался, когда ты на меня по-нормальному посмотрел! — всхлипнул под конец Мо Сюаньюй. — Когда заговорил со мною!..

       Цзинь Гуанъяо и Лань Сичэнь встревоженно переглянулись. Цзинь Гуанъяо отродясь не ходил во сне — по крайней мере, никто никогда не рассказывал ему о подобном. Мо Сюаньюй, насколько он знал, тоже всегда спал как убитый, так что дело не могло быть в его теле.

      — Вы еще что-нибудь помните, молодой господин Мо? — поинтересовался тем временем Лань Сичэнь.

      Тот ответил ему мрачным взглядом.

      — Я за Яо-гэ бежал! — заявил он воинственно. — И старался уберечь! Вы в это время вообще спали как бревно!

      — А-Юй, тебя никто ни в чем не упрекает, — мягко вмешался Цзинь Гуанъяо. — И поверь, я очень тебе благодарен! Однако эргэ просто хочет узнать, не заметил ли ты в моем поведении еще хоть что-нибудь необычное?

      Мо Сюаньюй задумчиво потер лоб.

      — Не знаю… — протянул он растеряно. — Я так волновался, так беспокоился… Вот, походка у тебя была странной! Было такое впечатление, словно ты очень долго сидел, и теперь никак не можешь размять ноги. А еще…

      Мо Сюаньюй помолчал немного, припоминая, а потом неуверенно добавил:

      — Ты, когда на улицу вышел, руками вот так возле головы помахал. Потом замер, вроде как прислушался, а затем дальше пошел. Ну, а дальше там уже крыльцо было.

      — Еще раз: как помахал руками? — переспросил Лань Сичэнь, вздрогнув всем телом и побледнев.

      Мо Сюаньюй послушно изобразил, и Цзинь Гуанъяо почувствовал, как во рту у него пересохло.

      — Это флейта… — потрясенно пробормотал он.

      — Флейта? — нахмурился Мо Сюаньюй и кивнул в сторону Лань Сичэня. — Как у него?

      — Дицзы… — покачав головой, непослушными губами произнес Лань Сичэнь. — А-Яо, ты не умеешь играть на дицзы.

      Казалось, он отчаянно надеялся услышать опровержение, но Цзинь Гуанъяо порадовать его было нечем. Он действительно не умел играть ни на каких духовых инструментах.

      Но был кое-кто, кто умел, и вполне виртуозно.

      — Да причем тут флейта? — не выдержал их тяжелого молчания Мо Сюаньюй. — Что случилось с Яо-гэ?

      — Это с нами со всеми случилось, — поежился уже совсем не от холода Цзинь Гуанъяо, а Лань Сичэнь, нахмурившись, добавил:

      — Боюсь, молодой господин Мо, вы все же умудрились каким-то чудом призвать в свое тело одновременно с А-Яо еще и Старейшину Илина.