Лань Сичэнь покинул комнату брата, чувствуя себя усталым и опустошенным. Всего неделю назад его жизнь была спокойной и размеренной. Лань Сичэнь никогда не гнался за яркими страстями, ему чужды были и упоение боем, и даже азарт ночной охоты. Ему нравилось помогать людям, нравилось чувствовать рядом дружеское плечо, нравилось раз за разом испытывать свою силу… Но, в отличие от того же Не Минцзюэ, Лань Сичэнь не получал удовольствия от собственно процесса уничтожения темных тварей.

      Пожалуй, он не сумел бы, подобно Ванцзи, из года в год странствовать по Поднебесной, посвящая всего себя охоте. Лань Сичэнь не любил, когда обстановка вокруг него менялась слишком часто, а изменяющиеся условия действовали на него угнетающе. За последние пятнадцать лет его быт изрядно устаканился, что полностью удовлетворяло Лань Сичэня. Жизнь в Облачных Глубинах текла размеренно, даже главу располагая к созерцательности. Все возникающие вопросы укладывались в более-менее стандартную классификацию, и Лань Сичэнь обладал достаточными умом и опытом, чтобы справляться с ними. А-Яо, с его шумным и весьма вольнодумным орденом, да еще и с грузом ответственности Верховного Заклинателя, приходилось гораздо сложнее, и Лань Сичэнь не уставал поражаться трудолюбию и гибкости ума своего побратима. Они рождали в нем чувство глубочайшего уважения, однако Лань Сичэнь знал твердо, что себе бы он подобной нервотрепки не пожелал ни за что.

      И вот теперь оно все рухнуло скопом.

      Сперва казалось, что не на него самого, но Лань Сичэнь не мог остаться в стороне, не попытавшись помочь А-Яо. Однако теперь по всему выходило, что и их семья каким-то краем была втянута в чью-то грязную игру.

      Лань Сичэнь шагнул за порог — и едва не налетел на А-Яо. Тот даже не попытался сделать вид, что не подслушивал под дверью. Его бледное лицо тоже выглядело усталым, а еще — каким-то обреченным. Не став ничего говорить — Ванцзи обладал тонким слухом, — Лань Сичэнь придержал А-Яо за плечо и направил его обратно в комнату, сам последовав за ним.

      Войдя, он старательно закрыл за собой дверь, краем глаза наблюдая, как А-Яо неловко останавливается у кровати. Наконец тот все-таки решился и сел, и тогда Лань Сичэнь подошел к нему и опустился рядом.

      Было так тихо, что Лань Сичэнь без труда мог расслышать участившееся дыхание А-Яо. Названый брат вскинул на него взгляд, но быстро потупился и отвел глаза. Лань Сичэнь провел руками по лицу вымученным жестом.

      — А-Яо… — начал было он, но тот уже выпалил почти одновременно с ним:

      — Эргэ, вот здесь я точно не при чем!

      — Что? — растерянно сморгнул Лань Сичэнь. Голова была чугунной, ее так и хотелось преклонить на подушку.

      — Сюэ Ян, — покаянно произнес А-Яо. — Эргэ, это правда не я!

      Лань Сичэнь вновь спрятал лицо в ладонях и усилием воли подавил стон. Точно! Еще и Сюэ Ян… Ванцзи со своими знаками и секретным путем сбил его с толку, а ведь совершенное Сюэ Яном в городе И — это настолько кошмарное преступление, что оно никак не могло уложиться в разуме Лань Сичэня.

      — … я не знал, что с ним делать, понимаешь? — оказалось, в своих страданиях Лань Сичэнь умудрился пропустить начало сбивчивого рассказа А-Яо. — Сюэ Яна защищал отец. После… после смерти дагэ отец и вовсе выпустил Сюэ Яна из темницы и официально принял в орден Цзинь. Я, признаться, даже какое-то время подозревал, что он — очередной мой братец, но вроде как по всему выходило, что нет…

      — А-Яо… — устало пробормотал Лань Сичэнь. В его висках тяжело стучало, и он очень хотел попросить названого брата прекратить свой рассказ, но, посмотрев в отчаянное лицо А-Яо, лишь шепнул: — Продолжай…

      — Отец… умер, — А-Яо все равно предпочел обтекаемую формулировку. — А Сюэ Ян остался. Клан Чан отозвал свои обвинения, и я не мог отдать его под суд на законном основании. Если бы был жив дагэ, я бы нашел способ передать Сюэ Яна ему — хотя бы ради восстановления наших добрых отношений! Но дагэ тоже уже не было, а официально — понимаешь, официально! — Сюэ Яну предъявить было нечего. Да, он занимался темным заклинательством. Но — с санкции отца. Да, он использовал записи Старейшины Илина. Но — выдавал их ему орден Цзинь, опять-таки по воле отца. К тому же Темный путь, хоть грязь и дрянь, но все же не преступление само по себе. Преступлением он становится, когда уничтожает жизни и души, а тут все доказать достаточно сложно. Да и в любом случае, самостоятельно инициировать процесс против Сюэ Яна — это все равно что инициировать процесс против собственного ордена.

      А-Яо тяжело вздохнул и помолчал немного.

      — Я его отселил в отдельное поместье, — признался он наконец. — Не хотел, чтобы он мелькал в Башне Золотого Карпа. Он был по-своему обаятельным, а Темный путь всегда хоть в ком-нибудь, да возбуждал интерес. Я решил, что будет лучше, если он перестанет мозолить всем нам глаза и будет жить на отшибе.

      — Продолжая свои эксперименты? — обреченно поинтересовался Лань Сичэнь.

      — Я не знаю, — отвел глаза А-Яо, а потом, покачав головой, добавил: — Не знаю точно. Я могу предположить, что он действительно продолжал, но, эргэ, даю тебе честное слово: не с моей санкции. И не для меня. Мне… правда не нужен был Темный путь. Ты знаешь, я всегда мечтал о высоком положении, всегда хотел власти и почета… Но, эргэ, я получил их! Как раз после смерти отца я все и получил! Я построил свою политику на управлении, дипломатии и экономике. Мне не нужны были армии мертвецов, чтобы управлять миром заклинателей!

      Лань Сичэнь вздрогнул. Все это действительно было именно так. А-Яо был куда более деятельным человеком, нежели он сам, но все же и он немало ценил размеренную жизнь. Они оба навоевались в юности, оба достаточно хлебнули грязи и боли. И пусть «размеренность» А-Яо приобретала более обширный размах, нежели у Лань Сичэня, он тоже прикладывал множество усилий, чтобы закрепить имеющийся результат. А-Яо и правда оказался на вершине этой жизни, обогнав всех, кто когда-то смотрел на него сверху вниз, и если у него не было тайного желания стать сумасшедшим диктатором и тираном, опирающимся на орды мертвецов, то на этом вполне можно было и успокоиться.

      — Так как же Сюэ Ян оказался в городе И? — тяжело, будто продираясь сквозь толщу воды, спросил Лань Сичэнь.

      А-Яо тихонько покачал головой.

      — Извини, что в который раз уподобляюсь Не Хуайсану, — скривил он губы в горькой усмешке, — но я и этого не знаю. Однажды выяснилось, что поместье сожжено, и на развалинах никого не осталось. Мои люди искали Сюэ Яна, но то ли делали это плохо, то ли в ту пору ему хватило ума залечь на дно. Моя вина в том, что со временем я прекратил поиски. Все было тихо, и я, каюсь, даже позволил себе надеяться, что, быть может, Сюэ Ян и сам сгорел в том пожаре. Или сгинул после. Или нашел себе кого-нибудь и зажил мирной жизнью… хотя последнее — вряд ли. А у меня было полно других дел, и, так или иначе, я поверил, что больше никогда о нем не услышу.

      Лань Сичэнь устало вздохнул и помассировал пальцами виски. Острая боль, вроде, поутихла, однако тяжелый гул остался. Сейчас пустить бы ци по меридианам и избавиться от него, но у Лань Сичэня после сегодняшних событий почти совсем не осталось сил. Да и не после сегодняшних тоже: минувшие дни, нанизываясь друг на друга, словно высасывали из него внутреннюю энергию. Доселе Лань Сичэнь, будучи открытым и общительным, плохо понимал людей, желающих спрятаться от мира и посвятить себя уединенным медитациям, однако сейчас, пожалуй, хотел для себя именно этого.

      А-Яо под его боком совсем притих. Его лицо, пусть с чужими чертами, но за эти несколько дней тоже ставшее почти совсем родным, вдруг начало выглядеть спокойным и чуточку отрешенным. Взгляд, устремленный куда-то вперед, казался не то чтобы равнодушным, но каким-то отстраненным. И в тот момент, когда Лань Сичэнь осознал, что подсознательно ожидает, что на этих губах вот-вот заиграет вежливая, но ничего не значащая улыбка, его сердце кольнуло болью.

      Ему — и только ему! — А-Яо никогда не улыбался так, как остальным. Никогда перед Лань Сичэнем на его лице не появлялось выражения «Я знаю, что вы все меня ненавидите, но я милый и полезный, так давайте же побудем цивилизованными людьми, и вы сделаете вид, что можете меня терпеть?» Лань Сичэнь всегда немного гордился этим: рядом с ним его А-Яо имел возможность не играть никаких ролей и быть самим собой.

      И пусть А-Яо, оказывается, никогда не переставал играть роли. Пусть для спокойствия Лань Сичэня, как он утверждал, но все же и от него А-Яо скрывал столь многое в своей жизни. Однако вот это выражение — оно даже не было маской. Оно являлось доспехом, в который А-Яо облачался, выходя навстречу тем, кто мог его ранить. В этой броне застревали и пренебрежение, и презрительные взгляды, и грязные слова, и даже физические удары.

      Лань Сичэнь никогда бы не подумал, что эти доспехи А-Яо придется надеть перед ним.

      — А-Яо… — прошептал он на грани слышимости и, прежде чем успел обдумать свои действия, притянул хрупкое тело в свои объятия. — Я тебе верю.

      Названый брат коротко дернулся в его руках, а затем замер. Только тихое, теплое, чуть рваное дыхание, согревающее шею Лань Сичэня, и отчаянно колотящееся сердце, которое, казалось, пыталось перепрыгнуть из одной груди в другую, свидетельствовали, что Лань Сичэнь держит в руках живого человека, а не тень и не видение из сна.

      — А если я тебя обманываю, эргэ? — вдруг очень тихо спросил А-Яо, не поднимая головы и не шевелясь.

      — Да ты меня всю жизнь обманываешь, — Лань Сичэнь удивился бы, как легко далось ему это заключение, если бы он не был уже вымотан и выжат досуха. — Разом больше или разом меньше… А-Яо, ты ведь врешь как дышишь.

      — Я же оскорбляю тебя этим… — пробормотал А-Яо, по-прежнему неподвижный. — Позорю…

      — Чувствами нельзя опозорить, — устало повторил Лань Сичэнь слова, сказанные буквально этим утром Цзинь Лину. — А-Яо, я тебя люблю. Не за что-то, не вопреки — просто люблю. Что бы ты ни сделал, что бы ни сказали все остальные — это никак не повлияет на мои чувства. Но, конечно же, тебе и только тебе решать, что тебе делать с моей любовью. Если тебе и правда врать нужно так же, как и дышать — то ври, пожалуйста, себе на здоровье. Только никогда, слышишь, никогда не считай меня своим врагом!

      А-Яо отстранился и уставился на него широко распахнутыми глазами. Это были не его глаза, и не его губы сейчас чуть округлились от изумления. Но за этим чужим лицом Лань Сичэнь видел родную душу, и потому смотрел словно бы сквозь него. Всего мгновение — и облик Мо Сюаньюя будто растворился в царящем в комнате сумраке, и из смазавшихся было черт сложился новый, куда более привычный образ. Лань Сичэнь огладил лицо А-Яо и, потянувшись, невесомо коснулся влажных и соленых ресниц.

      Он сцеловывал слезы, не осознавая толком, что плачет и сам, а А-Яо все смотрел и смотрел на него, словно Лань Сичэнь только что разбил имеющуюся у него картину мира и подарил взамен новую — а А-Яо, его умный, практичный и талантливый А-Яо никак не мог сообразить, что с нею делать.

      Этой ночью они так и не уснули. Лань Сичэнь искренне хотел дать А-Яо возможность передохнуть, не опасаясь, что Вэй Усянь уйдет куда-то с их пока еще общим телом, однако А-Яо будто бы вместе со словами Лань Сичэня получил мощную дозу тонизирующего, и теперь его глаза отказывались закрываться.

      Они легли, не обманываясь больше ни дружбой, ни побратимством, и А-Яо накрепко вцепился в белые одежды. Он что-то напряженно обдумывал, и Лань Сичэню казалось, что он буквально видит, как в этой голове строятся, рушатся и вновь строятся схемы и планы. А-Яо словно сносил все имеющиеся старые постройки и возводил на их месте новые.

      Лань Сичэнь был не против. Разум Яо восхищал его не меньше, а, пожалуй, даже и больше, чем его внешность. Пусть размышляет — это всегда придавало ему очарования. Сам Лань Сичэнь то проваливался в усталую дрему, то встряхивался, вновь впиваясь взглядом в задумчивое лицо А-Яо. Ему безумно хотелось продлить эти тихие ночные часы, доставшиеся только им двоим.

      И, разумеется, наутро вид у обоих был достаточно помятый. Они умылись, окончательно стирая остатки слез, и привели в порядок свои одежды, однако отпечаток на их лицах остался. К счастью, Лань Сичэню не было нужды выходить к своим юным адептам. Еще накануне он взял с Ванцзи обещание, что тот проследит за возвращением молодых людей в Облачные Глубины. Брат не был доволен — Сичэнь подозревал, что, даже отдав вторую руку, Ванцзи все же надеялся не устраниться от поисков окончательно, — однако обещание все же дал.

      К тому часу, как они спустились вниз, из гостиницы исчезли даже адепты других орденов, и никто не мешал им посвятить немного времени завтраку. Впрочем, А-Яо опять в задумчивости лишь ковырялся в своей чашке с рисом, пока Лань Сичэнь не сказал ему с улыбкой, за которой прятал тревогу:

      — Насколько я могу понять, ты так мстишь молодому господину Мо, — произнес он, одновременно пододвигая к А-Яо блюдо с пирожками. — Он твое тело перекармливает, а ты его — моришь голодом.

      А-Яо фыркнул, но все же взял пирожок.

      — Не могу думать и есть одновременно, — пожаловался он, держа пирожок в руке, однако не откусывая от него. — Тем более не могу есть, когда не могу найти решения.

      Лань Сичэнь подлил ему чая, и А-Яо пришлось наконец приступить к пирожку.

      — Что за знаки получал Лань Ванцзи? — демонстративно расправившись с последним кусочком, продолжил А-Яо. — Да, я знаю, подслушивать нехорошо… Но, по сути, я ничего толком и не услышал…

      — Это потому, — вздохнул Лань Сичэнь, — что слышать особо было нечего. Ванцзи так и не смог мне ничего внятно объяснить. Он понял — и все тут.

      Он помолчал немного, а потом с сожалением добавил:

      — Мне всегда казалось, что я хорошо знаю Ванцзи. Однако правильно все же говорят, что чужая душа — потемки. Я знаю, что он любил Вэй Усяня долгие годы, как до его смерти, так после нее. Знаю, что он на многое готов, чтобы его вернуть. Вчера вечером… Я ужаснулся, когда понял: Ванцзи допускает мысль, что Вэй Усянь мог вернуться в чужом теле. Допускает… и согласен на это. Даже приветствует.

      Лань Сичэнь вцепился в чашку с чаем, так, словно ему требовалась хоть такая ненадежная опора, и закончил совсем тихо:

      — А вчера ночью я осознал… что понимаю его, — Лань Сичэнь поднял свои потемневшие вдруг глаза и встретился с настороженным взглядом А-Яо. — Я поступил бы так же.

      А-Яо вздохнул и сомкнул веки.

      — Я догадываюсь, что ты хочешь сказать, — произнес он медленно. — У нас два тела и три души.

      — Твое тело принадлежит тебе и только тебе, — быстро вставил Лань Сичэнь, на что А-Яо вдруг усмехнулся.

      — Ну, не только мне, — заявил он насмешливо. — Могу предположить, эргэ, что ты тоже положил на него глаз.

      Лань Сичэнь почувствовал, что кончики его ушей полыхают, однако взгляда он не отвел.

      — Знаешь, — произнес он чуть хрипловато, — после экспериментов твоего брата я бы со словами «хочу обладать чьим-то телом» обращался поосторожнее.

      На это А-Яо негромко рассмеялся, покачав головой.

      — Не забегай вперед, эргэ, — сказал он мягко. — Ты сам предлагал решать проблемы по мере их поступления. Сейчас нам предстоит вернуться в Башню Золотого Карпа и забрать у Миншаня торс дагэ. А потом, если нам суждено каким-то чудом пережить Совет кланов, ты сможешь провести обряд упокоения.