Лань Сичэню было страшно.

      То, каким он увидел лицо А-Яо, потрясло его до глубины души — и то, что Лань Сичэнь знал, что сейчас в этом теле находится другой, ничуть его не успокаивало. Госпожа Цзинь была права, говоря, что люди привыкли видеть Верховного Заклинателя другим: А-Яо действительно умел выглядеть величественным, несмотря на свой невысокий рост и изящное телосложение. Он всегда держался прямо и с таким достоинством, что легко можно было поверить: он родился среди роскоши Башни Золотого Карпа.

      Однако сам Лань Сичэнь прекрасно помнил и тоненького шестнадцатилетнего мальчика, который его спас. Помнил юношу, отшатывающегося от гнева Не Минцзюэ. Помнил совсем еще молодого человека, старательно держащего лицо, однако не способного скрыть глубоких теней под глазами от усталости — столько ему приходилось работать на отца, чтобы в результате не получить ни единого доброго слова. Лань Сичэнь годами приучал себя к тому, что его А-Яо давно вырос, сформировавшись как человек и как заклинатель, однако в его сердце по-прежнему жили эти хрупкие и трогательные образы.

      За последние дни Лань Сичэнь узнал многое — даже слишком многое, на его взгляд — о прошлом А-Яо. Возможно, далеко не все из этого он хотел бы знать. Лань Сичэнь признавал, что это довольно малодушная мысль, однако… Он ведь уже решил для себя, что А-Яо ему дорог любым, так стоит ли копаться в болезненных воспоминаниях? По крайней мере, одно Лань Сичэнь знал точно: его А-Яо не был ни злым, ни жестоким. Ничто из сделанного им не было сотворено по прихоти. И — на этой мысли Лань Сичэню становилось особенно горько — вполне возможно, часть из этого могла бы не быть сотворена вовсе, если бы Второй брат не закрывал глаза на творящееся с Третьим. В поступках А-Яо была вина и его, Лань Сичэня, — но не потому, что он не видел деяний брата, а потому, что не видел того, что подтолкнуло его к этим деяниям.

      И вот когда Лань Сичэнь пусть и с огромным трудом, но все же сумел привести свою душу в равновесие, твердо пообещав себе, что сделает все, чтобы защитить А-Яо, он увидел его тело в подобном ужасающем виде. Самой первой мыслью Лань Сичэня при виде «Цзинь Гуанъяо», буквально повисшего на руке Су Миншаня, было: «Не уберег!» И позже, вблизи глядя на его мертвенное лицо, Лань Сичэнь отчетливо ощущал, как холодеет его собственное сердце. Ему все казалось, что это тело вот-вот упадет, и он, рухнув на колени рядом с ним, поймает его последний вздох.

      Подобные образы не исчезли из головы Лань Сичэня даже после того, как они все покинули спальню главы Цзинь и разошлись по комнатам. А-Яо, прикрывая рот рукавом, отчаянно зевал. Однако, глядя на него, Лань Сичэнь осознал, что отчаянно не желает, чтобы на месте А-Яо сейчас появился Вэй Усянь. Кто знает, что тот выкинет, находясь в Башне Золотого Карпа, с которой у него связано столько неприятных воспоминаний. Пусть в прошлую ночь им и удалось поговорить мирно и даже конструктивно, сейчас Лань Сичэнь не чувствовал себя в силах вести хоть какие-нибудь беседы. Старейшина Илина мог и заскучать с таким тоскливым собеседником, а что может выкинуть скучающий Вэй Усянь — от воспоминаний об этом у дяди до сих пор появлялся нервный тик.

      Поэтому, перехватив А-Яо, который уже почти рухнул в кровать, Лань Сичэнь торопливо предложил попробовать парную медитацию. Она отличалась от сна тем, что тело все же оставалось подконтрольным разуму, а силы восстанавливала едва ли не лучше.

      — Я бы с радостью, — смущенно улыбнулся ему А-Яо, — но, боюсь, у тела А-Юя недостаточно навыков для полноценной медитации…

      — Поэтому я и предлагаю парную, — мягко ответил ему Лань Сичэнь. — Я помогу тебе.

      Для парной медитации требовалось полное доверие между участниками. И предложить ее, и согласиться на нее означало признать определенную близость между собой.

      — Если эргэ предлагает… — улыбка А-Яо стала чуть шире. — То я согласен.

      Они сели друг напротив друга, и Лань Сичэнь очень осторожно взял его ладони в свои. Он предпочел бы, чтобы это были собственные руки А-Яо: те были такими маленькими, что тонули в крупных ладонях Лань Сичэня, и это его неизменно восхищало. Однако главным все-таки оставалась душа, и Лань Сичэнь был счастлив, когда, начав медитацию, он ощутил соприкосновение с такой родной и близкой душой А-Яо.

      Это был не сон, однако, промедитировав всю ночь, Лань Сичэнь очнулся ровно в пять утра. И первая мысль, несмотря ни на что, была панической.

      А-Яо выглядел куда более отдохнувшим, нежели вчера. Медитация действительно оказалась безопаснее сна: похоже, этой ночью Вэй Усянь не получил возможности для пробуждения. Именно поэтому Лань Сичэнь осмелился окликнуть А-Яо, приводя в чувство.

      — Эргэ? — А-Яо, едва очнувшись, тут же впился взглядом в его встревоженное лицо. — Что случилось?

      — Мы кое о чем забыли! — выдохнул Лань Сичэнь. — Есть вопрос к главе Су!

      Они быстро собрались и выскользнули из отведенных им покоев. В пять утра в Башне Золотого Карпа не спали только слуги, ведающие кухней, а в гостевых покоях и вовсе царила тишина. Господа заклинатели разошлись по комнатам далеко за полночь, благо, Совет кланов предусмотрительно начинался после полудня, и гостей никто не собирался тревожить.

      Только у самых комнат, отведенных главе Су, Лань Сичэнь сообразил, что не очень-то вежливо в подобное время врываться к посторонним людям, однако А-Яо явно не считал себя посторонним. Он не стал даже стучать: тихим стуком спящего человека не разбудишь, а громким можно потревожить и соседей. А-Яо просто шепнул что-то охранным талисманам и открыл дверь. Подавив зародившуюся было в душе неуместную ревность, Лань Сичэнь последовал за ним внутрь.

      Глава Су еще спал: видимо, правило о столь раннем подъеме не было перенято его орденом. Однако А-Яо, не смущаясь, потряс его за плечо. Глава Су выглядел сонным и растерянным буквально несколько мгновений, а затем его взгляд стал осмысленным — и обеспокоенным.

      — Глава ордена Цзинь? — приглушенно воскликнул он, сперва подкинувшись встать с постели, а потом, вспомнив, что на нем лишь спальное белье, вновь натянул на себя одеяло. — Что случилось?

      — Эргэ? — обернулся А-Яо к Лань Сичэню, и тот торопливо задал свой вопрос:

      — Глава Су, как вы с госпожой Цзинь прибыли в Башню Золотого Карпа?

      — Как? — нахмурился тот. — На мечах. Молодого господина Мо вез я, а госпожа Цзинь прекрасно держится сама…

      — Вас видели? — тревожно нахмурился Лань Сичэнь.

      — Н-нет… не знаю. Не думаю, — Су Миншань чуть растерянно покачал головой. Все-таки он еще не окончательно проснулся. — Простите, глава Лань, я не совсем понимаю. Мне казалось, в Башне Золотого Карпа знают, что глава ордена Цзинь с супругой были в гостях в Облачных Глубинах. Мы, конечно, старались не слишком попадаться людям на глаза, но совсем уж не скрывались. Возможно, кто-то нас и видел. А что?

      Лань Сичэнь уже открыл было рот для ответа, но в этот момент он встретился взглядом с А-Яо, и догадку они произнесли уже хором:

      — Паланкин!

      — Что? — стараясь прогнать остатки сна, похлопал глазами глава Су. — Какой паланкин?

      — Мы прилетели в Облачные Глубины в паланкине! — выпалил А-Яо. — Там он и остался!

      — Однако, если у нашего игрока есть соглядатай в Башне Золотого Карпа, — похолодевшими губами произнес Лань Сичэнь, — то он неминуемо задастся вопросом: почему глава Цзинь, которому стало еще хуже, чем до отлета, вернулся на мече, а не в паланкине?

      — Простите… — пробормотал глава Су, переводя взгляд с А-Яо на Лань Сичэня и обратно. — Я не знал…

      Конечно, он не знал. Су Миншаню об этом никто не сказал: с ним они встретились уже пешими, за границей Облачных Глубин. От Мо Сюаньюя было бы нелепо требовать внимания к мелочам, а госпожа Цзинь, которую эти двое буквально сдернули с места в последний момент, просто не успела об этом подумать. Виноватых в этой ошибке не было — а вот пострадавшие вполне могли быть!

      — А-Юй! — одновременно с этой мыслью вскинулся А-Яо. — Он всю ночь был один!

      Из покоев главы Су они выбежали, нарушая все правила приличия. К счастью, коридоры оставались по-прежнему пустыми, и то, как глава Лань несется по ним, срезая повороты, никто не видел. А-Яо даже отстал где-то по дороге: тело Мо Сюаньюя было недостаточно тренированным, чтобы угнаться за Лань Сичэнем.

      Лань Сичэнь влетел в спальню главы ордена Цзинь — и едва не упал у порога, увидев лежащее возле кровати тело. Усилием воли заставив себя встряхнуться, Лань Сичэнь поспешил дальше и рухнул на колени. Лицо «Цзинь Гуанъяо» по-прежнему оставалось жутким, и Лань Сичэнь, стараясь не отвлекаться на него, потянулся к пульсу. Немного неровный и не слишком сильный, он все же был, и Лань Сичэнь не сумел сдержать облегченного стона.

      — Эргэ? — А-Яо появился со стороны гардеробной и замер на пороге. Судя по испугу, отразившемуся на его лице, Лань Сичэнь, склонившийся над его собственным телом, представлял ужасную картину.

      — Живой, — выдохнул одними губами Лань Сичэнь, но А-Яо его понял и тоже чуть расслабился.

      Подойдя ближе, А-Яо тоже опустился на колени и вгляделся с собственное лицо. Из-за грима сложно было понять, настоящая это бледность или нет, поэтому А-Яо, достав из рукава платок, принялся оттирать вчерашнюю косметику с кожи.

      Мо Сюаньюй действительно был очень бледен, но все же не смертельной бледностью. И дыхание его, как отметил Лань Сичэнь, было достаточно ровным.

      — А-Юй? — тихонько позвал А-Яо. — А-Юй, очнись!

      Он хотел было потрясти брата за плечо, но в последний момент все же не решился и лишь легонько покачал его в своих объятиях. Мо Сюаньюй простонал что-то, а потом вдруг захныкал.

      — За что? — прошептал он. — За что?..

      — А-Юй! — чуть громче окликнул А-Яо. — Просыпайся! Ну же, А-Юй! Просыпайся, я дам тебе чего-нибудь вкусного!

      К удивлению Лань Сичэня, уже запомнившего, как молодой господин Мо обожает всяческие сладости, тело в объятиях А-Яо дернулось, и тот едва успел отстраниться, чтобы на него не попало то, что вылилось изо рта Мо Сюаньюя. Это была даже не рвота, а капли желудочного сока, словно желудок попытался изгнать то, чего в нем давно уже не было.

      — Эргэ! — А-Яо вскинул на Лань Сичэня испуганный взгляд, но тот уже и сам, осторожно проколов Мо Сюаньюю палец, выжал несколько капель его крови в небольшой пузырек.

      Жидкость, находившаяся в пузырьке, никак не отреагировала, и Лань Сичэнь нахмурился.

      — Это не яд… — произнес он чуть растерянно. — По крайней мере, ни один из ядов, знакомых моему ордену.

      А-Яо понимающе кивнул. Он знал, что у ордена Лань имелось зелье, способное определять яд, попавший в кровь человека: первый флакон Лань Сичэнь подарил ему во время работы в Безночном Городе. Тогда зелье не пригодилось, а вот в Башне Золотого Карпа однажды пришлось кстати.

      — Яо-гэ… — тем временем всхлипнул Мо Сюаньюй. — Мне плохо… За что?

      — Шшш… тихо, тихо, — прошептал А-Яо, доставая новый платок и вытирая его губы. — А-Юй, давай мы поднимем тебя на кровать и ты все нам расскажешь?

      — И пить, — кивнув, жалобно добавил Мо Сюаньюй.

      — Да, конечно же, и пить! — тут же согласился А-Яо. — Эргэ, ты уложишь его? А я пока сбегаю за водой.

      Перед тем, как укладывать Мо Сюаньюя в кровать, Лань Сичэню пришлось его раздеть и хорошенько обтереть: все его тело было влажным от липкого пота. Затем он помог Мо Сюаньюю облачиться в сменную одежду и устроил его в постели, укутав поплотнее.

      А-Яо принес на подносе кувшин и тазик. Налив брату воды в чашку и придержав ее у его губ, ибо пальцы на руках Мо Сюаньюя почти не гнулись и не могли ни за что ухватиться, он помог ему напиться, а затем принялся обтирать лицо уже влажным платком, окончательно стирая художества госпожи Цзинь. Лань Сичэнь, пристально вглядываясь в очищающееся лицо, с облегчением подмечал, что все почти в норме. Да, Мо Сюаньюй был бледен, но не наблюдалось ни синевы, ни покраснений, ни каких-либо еще признаков отравления.

      Лань Сичэнь опасался, что воды желудок Мо Сюаньюя тоже не выдержит, поэтому держал опустевший вскоре тазик наготове, однако обошлось. Напившись, тот начал свой рассказ. Сквозь всхлипы, причитания и жалобы Лань Сичэню и А-Яо удалось разобрать следующее.

      Этой ночью, а точнее, еще вечером, вскоре после их ухода, в спальню главы Цзинь пришел Не Хуайсан. Мо Сюаньюй ему не удивился: тот постоянно бегал к его старшему брату за советом. Сам он тоже был не против побеседовать со старым другом. Ему даже показалось немного забавным разыграть главу Не, который сейчас видел в нем совершенно другого человека. Мо Сюаньюй надеялся, что Не Хуайсан расскажет что-нибудь забавное или интересное: прежде в их беседах обычно так и бывало. Однако реальность оказалось неимоверно скучной: Не Хуайсан без всяких переходов то жаловался на свою сложную судьбу, то вздыхал над нездоровьем саньгэ. Он утомил Мо Сюаньюя, которой, не получив приятного разговора, захотел спать. Он уже почти так и сказал об этом главе Не, когда тот сам засобирался. Перед уходом он втиснул Мо Сюаньюю какой-то пузырек и попросил выпить. Дескать, это лекарство, придающее сил. Новое, такое, что целители ордена Лань о нем, вероятно, еще не знают, а оно может помочь. Мо Сюаньюй, не долго думая, с готовностью выпил: он был свято убежден, что лекарства несут исключительно добро. О том, что здоровому человеку лекарства могут быть и во вред, он, к ужасу Лань Сичэня, до этого дня даже и не догадывался.

      Ночью же его куда больше взволновало, что «лекарство» оказалось ужасающе горьким. К счастью, глава Не, убедившись, что пузырек осушен до капли, тут же удалился, и никто не помешал Мо Сюаньюю влезть в тайничок, который он себе соорудил. Готовясь разыгрывать «смертельно больного главу ордена Цзинь», Мо Сюаньюй припас для себя множество сладостей. Он собирался есть их потихоньку весь завтрашний день, пока будет длиться Совет кланов, однако сейчас, желая прогнать горечь изо рта, он закидывал в себя одно лакомство за другим. Через какое-то время он даже почувствовал, что его желудок уже переполнен, однако мерзкий вкус все не уходил, и Мо Сюаньюй с упорством, достойным лучшего применения, продолжал есть. И вот наступил момент, когда все поглощенное отчаянно запросилось наружу. Мо Сюаньюй едва успел добраться до ночного горшка, когда его вывернуло наизнанку.

      Рвало его долго и сильно, так, что он почти поверил, что вот-вот умрет прямо здесь, один и столь ужасно. Однако спустя какое-то время его отпустило, и Мо Сюаньюй, шатаясь от слабости и какого-то странного онемения в конечностях, направился к кровати, надеясь лечь. Ноги слушались плохо: они не то что заплетались, а словно бы не чувствовались, став совершенно деревянными, — и вот Мо Сюаньюй рухнул на пол, так и не дойдя до своей цели. После этого он уже ничего не помнил.

      — За что? — всхлипывая и шмыгая носом, в который раз вопросил Мо Сюаньюй. Длиннющие ресницы его намокли и казались сосновыми иголками. — Что я ему плохого сделал? Зачем он меня отравил?

      — Вы говорите, у вас онемели ноги? — переспросил у него Лань Сичэнь. — А все остальное?

      — И остальное! — плаксиво отозвался Мо Сюаньюй. Он с трудом поднял руку и повертел ею. Пальцы по-прежнему гнулись плохо. — У меня даже язык с трудом ворочается!

      Насчет языка Лань Сичэнь мог бы поспорить: все же причитал и жаловался Мо Сюаньюй весьма успешно. Однако для того, кто всегда был весьма подвижен, Мо Сюаньюй действительно держался чересчур скованно.

      — Я могу предположить, что это все же не яд, — задумчиво произнес Лань Сичэнь, и тревожный взгляд А-Яо тут же устремился к нему. — Кажется, я догадываюсь, что это было… хотя и не понимаю, зачем.

      — Когда лечат ранения тела, — продолжил Лань Сичэнь, — то пациента обычно погружают в сон. Никто не желает причинять лишней боли человеку, и без того пострадавшему. Однако когда речь идет о лечении духовных каналов…

      Он прервался и судорожно вздохнул. За время войны с Цишань Вэнь ему пришлось насмотреться на подобные случаи более чем достаточно, но привыкнуть к ним оказалось еще сложнее, чем к физическим травмам.

      — Порванные меридианы и поврежденные золотые ядра невозможно исцелять, когда пациент находится в бессознательном состоянии, — тщательно подбирая слова, выдавил из себя Лань Сичэнь. — Заклинатель должен контролировать свою силу и свою ци, иначе подобная операция не только не поможет, но даже и навредит ему. Однако находиться в сознании во время такого вмешательство в организм — это ужаснейшая боль, во много раз превосходящая боль физическую. А целителям при этом важно, чтобы пациенты не дергались и не мешали им работать.

      — Ты хочешь сказать, — нахмурился А-Яо, — что то, что дали А-Юю было…

      — Парализатор, — кивнул Лань Сичэнь. — Он обездвиживает тело на сутки или более — меньше операция на меридианы не длится, это очень трудоемкий процесс, — однако позволяет разуму оставаться в сознании.

      — Но разве такое средство должно вызывать рвотный рефлекс? — удивился А-Яо.

      — Нет, — Лань Сичэнь против воли слегка улыбнулся. — Просто, во-первых, с парализатором в принципе не рекомендуется принимать пищу: все силы тела заклинателя в момент операции должны уходить на поддержку золотого ядра и течения ци, не отвлекаясь на физиологические процессы. А во-вторых, подозреваю, от количества сладкого, съеденного молодым господином Мо за один раз, худо стало бы любому без всякого парализатора.

      — Вы злой и жестокий, — простонал Мо Сюаньюй. — Мне плохо!

      Лань Сичэнь, убедившись, что дело не в яде, выбрал среди припасенных лекарств нужное и вручил ему пилюлю, успокаивающую желудок.

      — Однако нет худа без добра, — заявил он, глядя, как Мо Сюаньюй снова жадно глотает воду. — Вы очистили свой желудок почти сразу после приема парализатора, и лишь небольшая его часть успела всосаться в кровь. Если бы не это, вы бы сейчас лежали абсолютно неподвижным бревном, будучи не в силах пошевелить даже пальцем.

      — Но зачем? — вновь хлюпнув носом, спросил Мо Сюаньюй. — Я что, кому-то мешал?

      — Мешал я, — заявил А-Яо. — Но я тоже не совсем понимаю, при чем тут парализатор. Разве яд не был бы более уместен? Вчера все видели, насколько «я» в плохом состоянии — а сегодня уже умер. Вряд ли бы кто-нибудь удивился. Если только не…

      Он вскинул взгляд на Лань Сичэня.

      — Паланкин, — негромко сказал А-Яо. — Он навел нашего игрока на мысль, что с моей «болезнью» все не так однозначно.

      Лань Сичэнь согласно кивнул: он тоже подумал именно об этом. Помолчав немного, А-Яо добавил:

      — Пока он верил, что я болен, он еще мог предлагать мне выбор. В конце концов, если смерть все равно грозит из-за угла, то почему бы и не умереть, сохраняя хотя бы свое доброе имя и хорошую память о себе? Но я бы все равно мучился, выбирая… Однако стоило ему заподозрить, что тут дело нечисто, как он вспомнил, что я никогда и ни за что не расстанусь с жизнью добровольно. Я буду бороться за нее до последнего вздоха.

      — Тебя хотели лишить возможности предпринять что-либо в последний момент, — согласно кивнул Лань Сичэнь, внутренне содрогаясь. Разум их противника и правда был изощрен и по-темному гениален.

      — Я должен был просто лежать и наблюдать за тем, как мир вокруг меня рушится, — поджал губы А-Яо. — Не в силах ни сделать что-либо, ни даже сказать. Кукла, ожидающая своего неминуемого конца.

      — Но… — опомнился вдруг от подступающего к горлу ужаса Лань Сичэнь. — Не Хуайсан? Не Хуайсан — тот, кто дал молодому господину Мо это зелье?

      — А я говорил, что это он, — проворчал Мо Сюаньюй. — А вы все только посмеялись!

      Лань Сичэнь снова переглянулся с А-Яо. Предположение все еще казалось ему невероятным, однако А-Яо выглядел задумчивым.

      — А знаешь, эргэ, А-Юй вполне может оказаться прав, — произнес он наконец очень медленно, тщательно подбирая слова. — Не Хуайсан действительно знает меня очень... очень хорошо. Когда я был всего лишь помощником дагэ, мы с Хуайсаном общались часто и много. Мы ровесники, и оба в Нечистой Юдоли выглядели несколько… чужеродно. У нас было так много общих интересов, что разговоры текли сами собой. Пожалуй, по молодости я выболтал ему о себе больше, чем кому бы то ни было — но никогда не беспокоился об этом, ибо кто слушает Хуайсана? Уж точно не его брат и не суровые воины Цинхэ Не. Но те его хотя бы любили, а все прочие заклинатели еще и презирали. Хуайсан всегда был милым и безопасным…

      А-Яо вскинул встревоженный взгляд на Лань Сичэня.

      — Видимо, именно так думал и обо мне Вэнь Жохань, поворачиваясь ко мне спиной.

      По позвоночнику Лань Сичэнь прошелся холодок, который лишь усилился, когда все еще слабый, но ставший вдруг ниже и словно бы темнее голос Мо Сюаньюя произнес:

      — Ненавижу! Ненавижу его!