Тёплый августовский ветер вносится в распахнутое окно вместе с городским смогом, шумом и ощущением принадлежности к чему-то бóльшему. Канкуро подставляет под него своё лицо — повзрослевшее, осунувшееся, но все ещё слишком детское для его двадцати-с-чем-то.

И в этом утреннем ритуале увековечена его свобода — та, за которую он так отчаянно бился с тех пор, как однажды ему подсказали, что она существует.

Подсказали случайно, без добрых намерений, без намерений вообще — но с тех пор его жизнь изменилась. И вот, спустя несколько лет, он всё ещё на пути к себе, но уже знает, что не вернётся в прошлое никогда. И знает, почему.

Ему бы к специалисту — но всё это как-то потом, а сейчас можно устроить себе континентальный завтрак под классический регги. Или напиться вдрызг под что-то заунывное — у него каникулы до конца сентября.

И не нужно ему ни любви, ни семьи, ни больших денег — ничего, кроме вольности.

Канкуро одинок, но он выбирает это сам.

Он смотрит на себя в зеркало и с томной гордостью в очередной раз радуется тому, что он уже совсем не тот противный мальчишка, которым был. Ему больше не надо быть тем, кем он не может быть.

Канкуро идет на кухню, откупоривает бутылку красного сухого и наливает в бокал. Жизнь имеет смысл, у него ещё столько всего впереди…

Когда он отпивает первый глоток и его вздернутые губы окрашиваются в бургунди, во входную дверь раздаётся звонок. Такой мерзкий и нежеланный с утра. И абсолютно сбивающий с толка.

Канкуро отставляет бокал и идет посмотреть в глазок.

Он закрыт.

Скорее всего, пальцем.

Канкуро ухмыляется и рваным движением распахивает дверь.

На пороге стоит Гаара.

У него на плече спортивная сумка.

С вещами.

Канкуро молчит.

— Тебя было легко найти, — говорит тот. И ждёт, когда брат пропустит его внутрь.

— Возвращайся домой.

— Не хочу, — его голос звучит монотонно, но небрежно. Как всегда. Как и годы назад.

— Уезжай, Гаара.

— Если ты не впустишь меня, я расскажу, где тебя искать.

— А ты всё такой же, — истерично ухмыляется он, и освобождает проход.

— Нет, я вырос. Я стал хуже. Так мама говорит.

— Чудесно, — Канкуро доливает вина до краёв и делает несколько быстрых глотков.

Гаара скидывает сумку прямо у порога, быстрым шагом исчезает в комнате.

— Эй, хотя бы руки помой! — прикрикивает старший, но Гаара не слушает. Никогда не слушает.

— Я буду спать здесь, — он стоит у дивана перед высоким окном, — Убери пепельницу.

— Я рад, что ты сообразил, что я не позволю тебе спать в моей кровати, но пепельницу я не уберу. Ты здесь гость. Учти это. И помой уже свои мерзкие руки.

Младший молчит. Он рассматривает улицу за окном.

— Прохладно, — говорит он, — Я могу заболеть.

— Нет, не можешь, — говорит Канкуро. Эти слова резонируют у Гаары внутри, но он не понимает, что это должно значить.

Гаара смотрит на бордовый отпечаток на губах брата, и ему кажется, что тот вот-вот харкнет кровью.

— Ты плохо выглядишь, — говорит, не моргая. Он всегда так говорит.

— Я нормально выгляжу. На себя посмотри, — огрызается он. Тяжело вздыхает, бьёт кулаком в стену, уходит обратно на кухню и заливается остатками алкоголя с горла.

Пара струек спускается по его щекам к шее.

Гаара подходит и смотрит на него своим стеклянным взглядом. Гаара думает про острые предметы. Вино не особо похоже на кровь, но всё равно ему нравится, как это выглядит.

— И надолго ты? — спрашивает брат, не оборачиваясь. Он стирает рукой пурпурные дорожки и жмурится.

Гаара молчит.

— Надеюсь ты будешь хорошим мальчиком, — с диковатой усмешкой-оскалом бросает Канкуро, поддавшись эмоциям.

Гаара, конечно же, ничего не отвечает.

Он разворачивается и уходит. Доставать вещи, конечно же. Потому что Гаара не может, не хочет принять и не понимает то, что ему могут отказать в том, что ему нужно.