Я бессмертен, нет худшей доли —

Мне не видеть тебя, доколе

За туманы, за гладь воды

Не уйдут и мои следы

За тобою, чей путь был краток,

Как летящий по ветру дым.

Айрэ и Саруман “Нет мне дома и за морем”

134 года спустя. 509 г. Первой Эпохи, лес Бретиль.

Внизу шумел, скребя по небу голыми ветвями, зимний лес, а здесь, на высоком холме, была вотчина ледяного ветра — ничем не сдерживаемый, он гулял и резвился под самым небом, трепал чёрные волосы и алый плащ того, кто стоял у большого камня на самой вершине. Высокий червлёный шлем с алым гребнем лежал поодаль, утопая в снегу.

Эльфы-синдар из Дориата звали это место Амон Обел, а люди, что жили здесь, говорили — Тур Харета. На их языке это означало “Курган Владычицы”. Курган и впрямь был насыпан на вершине холма, и на камне, когда пришедший стряхнул с него снег, стала видна выбитая рунами Даэрона надпись: “Здесь покоится Халет, дочь Халдада, владычица халадин. Вечная слава!”

“Ты здесь чужой”, — гудели безлистные ветви.

“Тебе здесь не рады”, — щебетали красногрудые зимние птицы.

“Уходи, чужак”, — свистел ветер, дёргая за полы плаща.

Много лет назад король Элу Тингол запретил сыновьям Феанора появляться в его владениях — но король был мёртв, и сыновья Феанора пришли, чтобы забрать то, что принадлежит им.

Карантир опустился на одно колено и, стянув латные перчатки, дотронулся до шершавого камня, показавшегося ему теплее морозного воздуха. Должно быть, нагрелся на солнце.

— Здравствуй, Халет, — сказал он. — Я пришёл попрощаться с тобой.

Он знал почти наверняка, что не вернётся из Дориата живым. Зов Клятвы бился в голове день и ночь, заглушая все другие голоса, дух отца взывал к отмщению громко, как никогда прежде, и нельзя было больше его игнорировать. Они и так медлили уже пятьсот лет. Пятьсот лет почти мирной жизни, украденной у проклятья. Настало время платить по счетам.

За кровь вы заплатите кровью и будете жить вне Амана под завесой Смерти. Ибо, хотя промыслом Эру вам не суждено умирать в Эа, и никакой болезни не одолеть вас, вы можете быть сражены и сражены будете — оружием, муками и скорбью; и ваши бесприютные души придут тогда в Мандос. Долго вам пребывать там, и тосковать по телам, и не найти сочувствия, хотя бы все, кого вы погубили, просили за вас[1].

Нирнаэт Арноэдиад должна была стать великой победой нолдор над Врагом, триумфом Маэдроса Феаноринга и Верховного Короля Фингона — а стала крахом всех надежд, обернулась слезами, кровью и смертью. Сыновья Феанора потеряли и свои земли, и былую силу, и ныне мертвы были почти все их родичи. Войска нолдор были рассеяны, а свободные прежде земли Белерианда наводнили орки и приспешники Моргота, и нигде не было больше мира и спокойствия. Лишь Дориат, прекрасное королевство синдар, поначалу держался благодаря силам майи Мелиан… Но вот погиб её возлюбленный муж, и Мелиан покинула Смертные Земли, унеся с собой и свою магию. Теперь Дориат защищали лишь мечи, копья и луки синдар, а сладить с этим оружием не представляло труда. Так думали сыновья Феанора.

— Пришло время нам последовать за Клятвой, — продолжал Карантир, прослеживая пальцами выбитые на камне руны, одну за другой. — Сильмарилл, прекрасное творение нашего отца, и без того слишком долго пробыл в руках дочери Тингола, и теперь мы пришли к её сыну, дабы потребовать то, что принадлежит нам. Я знаю, ты поняла бы меня, Халет. Ты ведь всегда следовала за своей судьбой без оглядки, чего бы это ни стоило, и за это твои люди любили тебя… За это я любил тебя. И люблю поныне.

Камень молчал, но казался тёплым, будто живое существо, и это странным образом успокаивало. Даже голос отца становился тише, отходил на второй план, и внутренним взором Карантир видел Халет такой, какой помнил её: дерзкой, свободной и бесстрашной. Она боялась только одного — несвободы, а он прожил последние пятьсот лет, скованный цепями долга и Клятвы. Что он мог предложить ей, кроме этих цепей?

— Я не попрошу у тебя благословения, ибо в том, что мы задумали, нет чести, но отступить мы не можем и не станем. Выбрав путь, придётся пройти его до конца. Даже после смерти я тебя не увижу, и это страшит куда больше, чем сама смерть, но я хочу, чтобы ты знала, Халет: я никогда тебя не забывал. И даже там, где вскоре окажусь, буду о тебе помнить. Всегда.

— Морьо!

Он обернулся: по южному склону холма поднимался Тьелко — в таком же алом плаще, в червлёных доспехах, даже шлем не снял. Он держал руку на эфесе меча, выкованного Курво взамен того, что отобрал Берен, и глаза его сверкали предвкушением мести: мести не похитителю Сильмарилла, а сыну Берена. Некстати вспомнилось: говорили, что лицом Диор походит на мать, принцессу Лютиэн…

Карантир ненавидел Диора. Даже не за Сильмарилл, на который тот не имел никакого права, и не за то, что тот был сыном Берена, которого Карантир и вовсе в глаза не видел. А за то, что тот был сыном смертного и эльфийки, и само его существование было доказательством того, что возможно всё — если бороться. Девочка с чёрными, как у него, волосами и серо-зелёными глазами Халет иногда снилась ему по ночам, но её не было нигде в мире, кроме этих снов, а полуэльф Диор — был. Потому что однажды смертный князь племени беорингов и эльфийская принцесса из Дориата выбрали не следовать за судьбой, а бороться с ней, выбрали величайшей ценностью — любовь. И ради неё принесли в жертву всё, что имели, не побоявшись ни испытаний, ни смерти, ни даже плена.

Только вот они выбрали этот путь оба, и за их счастье заплатил жизнью Финрод — Нэльо, кажется, до сих пор не мог простить Тьелко и Курво за то, что те устроили в Нарготронде. Кто бы мог так же заплатить за счастье Карантира? Никто. Он бы никому и не позволил.

Пустые мысли, пустые сожаления. Но сейчас, у могилы Халет, невозможно было не думать об этом. Как невозможно было простить Диора за то, что он был.

— Что ты тут застрял? — раздражённо спросил Тьелко. — Всё давно готово, только тебя ждём. Нэльо велел тебя поторопить и, если надо, притащить за шкирку, так что…

Карантир медленно поднялся и посмотрел Тьелко в глаза. Молча. Тот проглотил то, что собирался сказать, и вместо этого, запнувшись, буркнул:

— Жду внизу. Пять минут, Морьо, потом Нэльо сам придёт, — и, резко развернувшись, ушёл, излучая недовольство всем своим видом. Крылом взметнулся за ним алый плащ.

Карантир постоял немного, слушая гул ветра в ветвях расстилающегося внизу леса, погружённого в тревожную зимнюю дрёму. Так хорошо было слышать только ветер — и больше ничего… Простой кожаный пояс, перехватывающий талию, ощущался как объятие. Он снова опустился на колени в снег, прижался лбом к шершавому боку камня и прошептал:

— Прощай, любовь моя.

Поднялся, надел шлем и застегнул под подбородком. Гул ветра смолк.

“Поклянитесь, что добудете Сильмариллы — любой ценой!”.

Будь он друг или враг, будь высок иль низок,

Моргота демон иль Вала великий,

Эльда иль майа, или Пришедший следом,

Чьи дни грядут лишь в землях Срединных —

Ни право, ни милость, ни помощь стали,

Ни Судеб владыка их не избавят

От гнева Феанора и сынов Феанора,

И месть жестокая того не минет,

Кто, найдя, сокроет, иль в руке стиснет,

Взять решится или вдаль отбросит

Сильмарилл дивный. Свято клянемся:

Смерть всякому до скончания мира,

Горе и гибель! Нас услышь же,

Эру Создатель! И пусть воздашь нам

Вечною Тьмой, коль клятву преступим.

Слово наше и вы услышьте,

Манвэ с Вардой, и помните вечно![2]

Настало время выполнить Клятву. Или погибнуть, пытаясь.

Близилась Долгая Ночь.