Время неумолимо уходило: злыми метелями в конце зимы, первыми весенними капелями и ледоходом на Гелионе. Весна вступала в свои права, заснувшая на зиму земля просыпалась и звенела радостью жизни, а Карантир мог думать только об одном: хорошо, что здесь, на севере, весна наступает позже, чем на южных границах Таргелиона… и всё равно — слишком скоро.

Когда земля впитала талые воды, а из-под пожелтевшей прошлогодней начала пробиваться молодая зелёная трава, Халет сказала, что люди покинут Таргелион за неделю до праздника Рождения Цветов. Тогда Карантир вспомнил слова Нэльо: знать и испытать — не одно и то же. Теперь он мог сказать, что это правда: всё равно что читать о ранениях — или в самом деле их получить.

Сном казалась вся эта зима — холодная, но счастливая, словно украденная у злой судьбы, и в то же время она была реальнее всей его прежней жизни, будто он всю её проспал, а проснулся только сейчас. Наверняка за это счастье ещё придётся дорого заплатить, но все, кто шёл за Феанором, королём нолдор-изгнанников, знали, что поход их закончится во тьме, и уж конечно знали это его сыновья. Хуже уже не будет. А что после яркого света тьма кажется особенно непроглядной… и не к такому приходилось привыкать.

Однажды ему приснилась девочка с чёрными, как у него, волосами и серо-зелёными глазами Халет. Нэльо учил её ездить верхом, Тьелко — стрелять из лука, Амбаруссар играли с ней в прятки, Кано пел колыбельные, а Курво дарил удивительные игрушки, и Халет ворчала, что она так совсем эльфийкой вырастет. Проснувшись, он долго смотрел на дрожащий огонёк свечи, обнимая безмятежно спящую Халет. Если бы она и впрямь понесла от него дитя…

…то ей нужно было бы бежать как можно дальше и как можно быстрее и никогда, никогда не вспоминать о том, кто отец её ребёнка. Может, тогда проклятье до него не дотянется. Карантир не хотел бы оставить своему ребёнку такое наследство, какое оставил ему его отец.

Пусть эта черноволосая девочка с глазами Халет останется сном — простым, не пророческим. Иначе он не сможет исполнить Клятву, а не исполнить её — хуже, чем умереть. Карантир не молился Эру Илуватару никогда в своей жизни, но в ту ночь был к этому очень близок.

День исхода был тёплым и солнечным — один из тех весенних дней, когда и дышится легче, и улыбаться тянет просто так, безо всякой причины. Кому-то, может, и хотелось улыбаться в тот день, но не Карантиру.

Халет стояла перед ним, чуть бледнее обычного, но решительная, ни тени сомнения не таилось в её глазах. Ночью они были мужем и женой в последний раз перед вечностью разлуки, а сейчас — вождь халадин стояла перед лордом нолдор, и так же стояли друг напротив друга их народы. Из аданов только Элхор оставался в Таргелионе, принеся присягу Карантиру.

— Мы благодарны тебе за спасение людей племени и неоценимую помощь, лорд Карантир, — говорила Халет, её звонкий голос слышен был всем собравшимся, людям и эльфам. — За долгую зиму вы, нолдор, стали нам, халадинам, друзьями и соратниками, и никакое время и расстояние не в силах будут этого изменить: клянусь, что куда бы ни завела нас судьба, мы всегда будем помнить, что здесь, в Таргелионе, есть у нас друзья. И как знать — возможно, однажды нам снова суждено будет объединиться против общего врага. Но сейчас дорога зовёт нас вперёд, и мы подчиняемся её зову, как подчинялись и наши предки, пришедшие в эти земли с востока. Увы, мы не можем отблагодарить вас, нолдор, за всё, что вы для нас сделали, ничем, кроме добрых слов. Но тебе, лорд Карантир, я всё же хотела бы подарить то, что будет напоминать обо мне: не о вожде халадин, а о Халет, дочери Халдада, что жива благодаря тебе.

Она подошла к Карантиру и, глядя так же прямо, как и всегда, протянула ему на вытянутых руках кожаный пояс: мягкий, прекрасно выделанный, со сложным узором, в котором можно было узнать и нолдорские мотивы, и любимые людьми рубленые растительные орнаменты. Как в мече, что он ковал для неё…

“Будто мне нужно что-то материальное, чтобы помнить о тебе”.

Он принял из рук Халет пояс, чудом удержавшись от того, чтобы привлечь её к себе. Потому что тогда точно не смог бы отпустить. Расцепил свой пояс из сложно переплетённых металлических колец и перепоясался подаренным — на диво удобным. Впрочем, даже будь это кусок верёвки, Карантир бы, наверное, не заметил. Потому что смотрел только на Халет.

— Благодарю тебя, Халет, дочь Халдада, — ответил он, очень стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Для меня честью было знакомство с тобой и с вами, аданы из племени халадин. И если я сожалею о чём-то — так это о том, что пришло время расстаться. И ещё — о том, что мои воины не пришли вам на помощь раньше. Орки напали на вас в моих землях, а я не сумел вовремя этому помешать… А потому хочу предложить вам виру за убитых.

— Ты, верно, плохо знаешь нас, лорд, — гневно сказала Халет, — если думаешь, что после всего, что ты для нас сделал, мы посмели бы винить тебя в чём-то! Кем бы мы были после этого? Уж верно, ты не виноват в том, что мы прогневили Врага, и мы не возьмём у тебя денег после того, как целую зиму ели твой хлеб!

Халадины согласно зашумели.

— В моих словах не было желания оскорбить, и если я невольно сделал это — прошу прощения у тебя, Халет, и у твоего племени, — Карантир склонил голову. — А что до виры, то вовсе не деньги я предлагаю вам, — он сделал знак, и стоящие позади нолдор вынесли и положили у ног Халет две сотни мечей, сработанных кузнецами из Первого Дома. Простые, с чёрной оплёткой и звездой Феанора в перекрестье гарды и клинка — почти все эльфы Первого Дома были вооружены такими. — Эти клинки сослужат вам хорошую службу против орков Моргота. Они светятся при приближении этих тварей, поэтому больше вас не застанут врасплох, как было прежде.

— Так это совсем другое дело! — радостно воскликнула стоящая в первых рядах халадин высокая женщина. — Что ж ты, лорд, сразу-то не сказал, что это оружие?

— Эти клинки могут спасти немало жизней и снести немало поганых орочьих голов, — голос Халет стал теплее, и Карантир выдохнул: ему очень не хотелось оскорбить её даже невольно, особенно в последнюю их встречу. Не умел он подбирать слова. — Мы принимаем их с благодарностью. И пусть трепещет Враг, зная, что люди и эльдар — союзники против него.

— Урааа! — дружно грянули халадины и даже некоторые из эльфов. Недовольной выглядела лишь старая женщина по имени Таннаан, целительница и хранительница мудрости племени, но она выглядела так почти всегда. Халет как-то говорила: она считает, что Свет так же чужд аданам, как и Тьма, и их путь — где-то посередине, узкий, как лезвие меча, а потому не стоит склоняться ни в одну сторону, ни в другую. Впрочем, мысли старой целительницы Карантира волновали мало, как и её недовольство.

— Эти клинки — дар народа нолдор народу халадин, — сказал он, когда голоса стихли. — А теперь, Халет, дочь Халдада, прими и ты подарок от меня, Карантира, сына Феанора.

Таэнор передал Карантиру меч в простых чёрных ножнах, на которых, лишь присмотревшись, можно было различить серебристый узор, и тот протянул его Халет. Она тихо ахнула, не удержавшись, и вскинула на Карантира изумлённые сияющие глаза.

— Возьми же, — сказал он почти шёпотом. — Этот меч твой. Я выковал его для тебя.

Халет осторожно протянула руку, взяла меч так, будто боялась уронить и разбить на осколки. Вынула из ножен и застыла, восхищённо рассматривая бегущие по лезвию призрачные узоры, так похожие на те, что украшали подаренный Карантиру пояс.

— Воистину не знает границ твоя щедрость… лорд Карантир, — выговорила она, враз охрипнув. — Этот клинок прекрасен.

— И он будет хранить тебя, куда бы ты ни направилась, — “и куда не смогу последовать за тобой я сам”.

Несколько раз взмахнув мечом и убедившись, что он идеально ложится в руку, Халет убрала его в ножны и повесила на пояс взамен прежнего — а прежний передала кому-то из своих людей.

Так они простились, теперь уже навсегда.

Карантир смотрел вслед уходящим халадинам даже тогда, когда они совсем пропали из вида. Смотрел до рези в глазах. Рядом стоял понурый и притихший Таэнор, а Элхор и вовсе не сдерживал слёз, до побелевших костяшек стиснув лежащую у него на плече руку Лауренаро. Счастливый — он мог плакать.

*

Караван из Белегоста пришёл через три недели после праздника Рождения Цветов. Азагхал приехал сам и, как и обещал, привёз огромную партию мифрила. Даже собирался потом проехаться до Химлада — Курво будет счастлив. Карантир тоже был рад видеть короля гномов Белегоста, хотя ему об этом, разумеется, говорить бы не стал. Азагхал, шумный, грубоватый и прямолинейный, словно развеял незримую, но ощутимую тоску, повисшую над замком после того, как племя Халет покинуло берега Хелеворна. Там, где появлялся Азагхал, места для тоски просто не оставалось — он занимал собой, казалось, всё свободное пространство, а несвободное — освобождал и занимал тоже. В чём Нэльо нельзя было отказать, так это в умении выбирать друзей.

За обсуждением прошлых, будущих и текущей сделок засиделись допоздна, но всё равно успели решить не все вопросы. В конце концов, Азагхал ударил кулаком по столу так, что подпрыгнули стоящие на нём писчие приборы и сидящий за этим же столом Таэнор, и сказал:

— Так. Хватит крючкотворства на сегодня! Давайте-ка, — обратился он к Таэнору и своему писцу, — убирайте это всё, живо, живо. А ты, Тёмный Финвэ, вели-ка подать нам добрый ужин, да чтоб твои эльфы не забыли притащить и бочонок пива, что я с собой привёз! Будешь пиво? — говорил он по своим меркам негромко, но уши всё равно закладывало.

Карантир покачал головой:

— Я лучше выпью вина, — и обратился к Таэнору: — И что ты сидишь, как король Ингвэ на золотом троне в Валимаре? Не слышал? Быстро вели подавать ужин, и к нему — вина и пива. Прямо в кабинет. Не обидишься, Азагхал, если отужинаем здесь, а не в Малом Зале?

— Обижусь? — хохотнул Азагхал. — Да я скорее обижусь, если мне придётся после всех этих часов крючкотворства тащиться по вашим бесконечным коридорам с пустым желудком!

Ужин, как и следовало, подали горячий и обильный: мясо, жареная картошка, грибы и тушёные овощи, и, разумеется, ломти тёплого, только из печи, хлеба. Гномий король ценил простую и сытную пищу, и чем больше на столе было картошки, хлеба и разных видов мяса — тем лучше. Гномы споро откупорили бочку с пивом, Таэнор наполнил вином кубок Карантира.

— Вы, — обратился к гномам Азагхал, — идите сами пожрите как следует да спать, у нас завтра много работы.

— И ты, Таэнор, свободен, — сказал Карантир. Оруженосец поклонился и ушёл вместе с гномами.

Азагхал принялся за еду. Для неподготовленного это могло бы быть зрелищем впечатляющим, да только не с лучшей стороны, но Карантир привык давным-давно, и его не смущало ни чавканье, ни отрыжка, ни запачканные в еде руки, борода и усы гнома. Сам он от еды, разумеется, не отказался тоже, но орудовать предпочитал не руками, а ножом и вилкой. Азагхал как-то посмеялся над этой эльфийской привычкой, назвав эльфов чистоплюями и неженками, на что Карантир, не оставшись в долгу, заметил, что сам гном похож на борова, по ошибке пущенного за стол. Азагхал был в восторге.

Наевшись и вновь наполнив пивом опустевшую кружку, гном выжидающе уставился на Карантира.

— Говорят, Тёмный Финвэ, что ты тут, пока мы не виделись, Фелагундом заделался?

Амбаруссар как-то спрашивали Азагхала, почему он всех эльфов зовёт какими-то странными вариантами имён, на что он ответил просто: “А нравится мне так. Ваши имена все ужасно скучные, так я их хоть чутка поживее сделал, скажите спасибо!”. Это могло бы быть грубостью от кого угодно, но от Азагхала было, как ни странно, скорее знаком исключительного расположения. К “Тёмному Финвэ” Карантир относился так же, как ко всем прочим привычкам гнома, которые поначалу казались невыносимыми. Тем более что и братьям тоже досталось: Медноголовый, Златокузнец, Охотник, Искусник, Рыжий и Другой Рыжий. На своё прозвище жаловаться не стоило, ведь с Азагхала сталось бы назвать его и Красномордым.

— И от кого же, интересно, ты слышал это, почтенный Азагхал?

— Земля слухами полнится, — таинственно ответил тот. — Так как?

— Никак. Видел ты здесь людей?

— Одного видел. Если я не совсем ещё окосел, он у тебя в замковой страже стоял.

— Элхор, — сказал Карантир. — Да, он присягнул мне. Но остальные люди его племени ушли дальше на запад. Поэтому не хочу тебя разочаровывать, но не вышло из меня кузена Финрода.

— А ты нос-то не вешай раньше времени, — Азагхал хлопнул Карантира по спине так, что тот едва не ткнулся лбом в стол. — Оно, знаешь, может, и к лучшему, что не вышло.

— Иначе тебе пришлось бы делать мне такую же скидку, как ему? — вскинул бровь Карантир.

— Что-что? Глуховат я что-то стал, не слышу ни хрена. Не сказал ли ты сейчас, что я — я! — кому-то там скидку делал?

— Может, и сказал.

— А, — хмыкнул гном. — Ну тогда всё в порядке: это не я глухой, это ты совсем с ума съехал, не иначе. Чтоб я — да кому-то скидку давал! Да за что ж, интересно? За глаза ваши красивые?

— Это уж тебе виднее — за что.

— Быстро ты что-то захмелел сегодня, Тёмный Финвэ, — хохотнул Азагхал. — Умён твой родич Фелагунд, да всё же не настолько, чтоб из меня верёвки вить. Не видать скидки ни ему, ни тебе.

— И не надеялся, — развёл руками Карантир, не поверив, разумеется, ни единому слову насчёт Финрода. Верёвки тот вил из всех, и преотлично. — Если не в скидке дело, то в чём же?

Гном пожевал губами, подбирая слова.

— Скажу тебе как другу… что?

— Ты сам же однажды обмолвился, Азагхал, — лукаво улыбнулся Карантир, — что среди эльфов лишь Маэдрос тебе друг, а остальные — либо торговые партнёры, либо занозы в заднице.

Король гномов расхохотался, запрокинув голову.

— И впрямь! — пророкотал он, отсмеявшись. — Всё-то вы помните, остроухие, с вами даже договоров можно не писать, так уговориться: вы, если что, напомните с точностью до словечка.

— Тогда на следующую поставку так и уговоримся, на словах? Мои писцы будут только рады.

— Ну нет, ищи дурака, — Азагхал снова рокочуще рассмеялся. — Что написано пером, не вырубишь топором! — он снова приложился к кружке, крякнул и смахнул с усов пивную пену. — Так о чём бишь я… Ах да, скажу тебе тогда как торговому партнёру: с людьми дело иметь — что греть руки подле лесного пожара. Не знаешь, то ли согреешься, то ли сгоришь. Родичу твоему Фелагунду люди служат, и служат на совесть, и горят ярко, да только и сгорают быстрее, чем сухой хворост: вот был человек молод и силён — а вот уже едва может подняться с ложа, весь седой и иссохший… Я видел такое в Нарготронде вот этими вот глазами. Тот человек умер вроде бы не так и давно, а уж его сын своих детей к службе готовит. Поэтому, Тёмный Финвэ, хорошо, что они ушли: тебе не придётся их хоронить.

— Вы с Маэдросом сговорились, что ли? — буркнул Карантир и подлил в кубок ещё вина. В голове уже шумело, но к балоргам всё. Сегодня он хотел напиться. “Напиться и забыться”, как сказал однажды Элхор, но эльфы не забывают. Не сможет забыться — хотя бы немного расслабится, пусть за это и придётся заплатить больной головой. Подумаешь.

— Медноголовый знает, что говорит. Такой же умный, как я, не просто так мы друзья с ним! — Азагхал, со стуком поставил на стол опустевшую пивную кружку. — Зря ты мальца отослал, самому теперь наливать каждый раз…

— Позволь, — Карантир забрал у него кружку и до краёв наполнил пивом из бочонка, не пролив ни капли. Если это удалось — можно пить дальше.

Азагхал шумно отпил из кружки, снова запачкав усы пивной пеной.

— Ах, хорошшшо! Никогда не пойму, почему вы, эльфы, пиво не уважаете. Даже Медноголовый — и тот пьёт его, только если вина нормального нет. Ну да что с вас взять, остроухих… мне же больше достанется! Хм, кстати говоря, Тёмный Финвэ, — гном посмотрел на Карантира, хитро прищурившись, — а не хочешь ли ты выпить со мной на спор, как твои младшие братья? Одолеешь меня — сделаю скидку на мифрил!

Карантиру очень захотелось от души приложиться головой о столешницу.

*

Лес был колдовским — Халет поняла это сразу, едва ступив под зелёную сень вековых деревьев. Такие же росли и в Эстоладе, но там в воздухе не было этого острого и чарующего ощущения чужой магии, не враждебной, но и не доброй. Просто — чужой. Больше всего этот лес походил на леса Оссирианда, знакомые по детским воспоминаниям.

За ними следили. Никого не было видно ни в подлеске, ни в ветвях деревьев, ни единого постороннего звука не нарушало покой этого места, — и всё же кто-то был здесь. Взгляды, острые, как наконечники стрел, впивались в спину и заставляли против воли оглядываться. Халет остановилась, подняв руку, — и за ней остановились все.

Переход через пустошь, которую эльфы называли Нан-Дунгортеб, а люди окрестили попросту Гиблой, дался племени нелегко. Многие погибли, оставшиеся в живых были голодны и ослаблены, и, хотя ни один человек не роптал и не пытался повернуть назад, вернуться в Таргелион или хоть в леса Эстолада, было очевидно, что умереть сейчас, после всего, что пришлось преодолеть, не хотел бы никто.

Халет отстегнула от пояса ножны с мечом и осторожно опустила на траву. Достала из-за пояса кинжал, из-за голенища сапога — второй, сняла с плеча лук — и тоже положила рядом. Не дожидаясь приказа, то же самое сделали все, кто был вооружён.

— Мы пришли не как враги, — громко проговорила Халет, глядя в лесной сумрак и чувствуя на себе ответный взгляд. — Мы хотим поговорить с вами. Покажитесь!

Сначала ничего не произошло, лес всё так же молча смотрел на незваных гостей десятками невидимых глаз. А потом… они словно соткались из воздуха, совершенно бесшумно: ни один лист не зашелестел, ни одна веточка не дрогнула, а на поляне, окружая жмущихся друг к другу людей со всех сторон, появились эльфы, все как один в серебристо-серых плащах с капюшонами и в зелёной с коричневым одежде, у всех в руках были натянутые луки, на каждой тетиве дрожала стрела, а в колчанах за плечами топорщились опереньем другие. Лучники не промахнутся, это ясно.

Вперёд вышел высокий эльф с огромным, почти в собственный рост, чёрным луком. Стрела на тетиве смотрела вниз, а острые глаза под нахмуренными светлыми бровями — на Халет. У эльфа были длинные белые волосы, заплетённые в косы у висков, и он живо напомнил ей того, кто однажды вывел их с Халдаром из леса, когда они были детьми. Конечно, это был другой эльф и другой лес, но воспоминание почему-то успокоило.

— Вы пересекли границу владений короля Элу Тингола, — сказал эльф звучным низким голосом. — Я — Белег Куталион, предводитель пограничной стражи королевства Дориат. Назовите себя и ответьте, зачем пришли сюда.

— Меня зовут Халет, дочь Халдада, я — вождь племени халадин. Я и мои люди пришли с востока, как до того — мой отец и отец моего отца. Мы шли, оставляя за спиной древнюю Тьму, искали свой путь и надеялись однажды найти свой дом. Много лишений и опасностей преодолел мой народ, прежде чем мы ступили на эти земли, и я прошу тебя, Белег Куталион, и твоего короля Элу: позвольте нам остаться здесь и восстановить силы, дабы двигаться дальше.

Выслушав Халет, Белег Куталион снял с тетивы стрелу и закинул в колчан, а лук повесил за спину. Повинуясь его едва заметному жесту, эльфы-пограничники тоже опустили луки, убрав стрелы. Халет тихо-тихо выдохнула.

— Сегодня и на следующие три недели вы можете остаться, — эльф оглядел халадин внимательным цепким взглядом бывалого разведчика, наверняка подмечая всё: и грязную, местами изорванную одежду, и усталые лица, и скромные пожитки, и, разумеется, прекрасной работы оружие. — Вся дичь, которую вы добудете в этом лесу, ваша. Я же должен узнать мнение короля Элу: если он позволит вам остаться дольше — так тому и быть, если же нет — вам придётся уйти.

— Благодарю тебя за это, Белег Куталион, — склонила голову Халет.

*

У Элу Тингола были серебряные волосы и невероятно красивые струящиеся сине-серебряные одежды. Венец его тоже был серебряным, будто сотканным из покрытых инеем ветвей и листьев, навеки застывших в неизменном совершенстве. Но глаза цвета грозового неба смотрели холодно, а губы были надменно сжаты. По левую руку от короля стоял Белег, а по правую — высокий широкоплечий эльф с блестящими чёрными волосами, в кольчуге и вооружённый копьём и кинжалом. Чуть позади полукругом выстроились копейщики, по бокам застыли лучники. Вспомнив первую встречу с Карантиром, Халет подавила усмешку. Так вот, значит, какие они — эльфы лесных земель. На своих сородичей из-за Моря они не походили почти ничем.

На встречу с Элу Тинголом Халет пришла безоружной, как и наказал ей загодя Белег, и с ней были лишь Наурет и Таннаан. Она вышла вперёд:

— Приветствую тебя, Элу Тингол, король Дориата.

— Значит, это ты — Халет, вождь смертных, что пересекли границу моих земель? — красивое лицо короля было неподвижно, как у одной из статуй во снах-воспоминаниях Карантира, и на приветствие он не ответил, лишь едва заметно вздёрнув бровь. И верно, хмыкнула про себя Халет, зачем называть своё имя, если всем оно и без того известно?

— Да, это я.

— И что же привело тебя и твоих… людей в мои земли, Халет?

— Мы пришли в поисках своего дома и своей судьбы, — повторила она то же, что сказала Белегу, — и вовсе не хотели оскорбить тебя вторжением. Если будет на то твоя воля — мы уйдём немедля.

— Моя воля, — всё тем же пренебрежительным тоном, от которого сводило скулы, ответил Тингол, — такова: ты и твоё племя можете остаться в этом лесу, поскольку эльфы всё равно не живут в нём, а лишь порой обходят дозором. Но только при следующих условиях. Первое: вы не будете тревожить эльфов Дориата, не будете просить у них помощи или вмешиваться в их дела, и все свои проблемы будете решать сами, какими бы они ни были. Второе: вы не будете пытаться пересечь границы Дориата за Завесой. Третье: вы обязаны будете обходить границы и истреблять всех орков и прочих слуг Врага, каких встретите.

Нет, ну это было уже слишком.

— Не знала, король Элу, что у эльфов Дориата принято встречать гостей оскорблениями, — резко сказала она.

Красивое надменное лицо Тингола дрогнуло в неподдельном изумлении.

— Что? — спросил он тихо, будто ветер прошелестел в листве. Белег и черноволосый страж с копьём заметно напряглись.

— Неужто ты, король Элу, и впрямь думаешь, что хоть один человек из племени халадин, встретив орка, отпустил бы его с миром, а не бросился в бой? Каждый из тех, кто пришёл за мной сюда, потерял в боях с тварями Врага или друзей, или родичей. Мои собственные отец и брат пали в бою с орками! Каждый из халадин, способный держать оружие, считает долгом чести, встретив орка или иного слугу Врага, убить его или погибнуть самому, пытаясь.

— Что ж…, — медленно проговорил Элу, — мне нравится твой ответ, Халет из племени халадин. Но я не закончил. Ваше оружие говорит о том, откуда вы пришли, куда больше, чем твои слова. Разве мог я не узнать герб сынов Феанора? Что связывает тебя с этими про́клятыми? Отвечай честно, Халет.

— И снова ты оскорбляешь меня, король Элу, — ей стоило немалого труда произнести это ровно, ничем не выдавая того, как больно дёрнуло в груди из-за всколыхнувшихся воспоминаний. — Ложь оставь Врагу и его слугам, а мы, халадины, привыкли говорить правду. Да, ты заметил верно, клинки наши выкованы кузнецами Карантира, сына Феанора, а мой меч — его рукой. Перейдя через горы на востоке, люди нашего племени нашли временное пристанище в Таргелионе, у Гномьего Тракта, что в землях Карантира. Там на нас и напали орки, и убили многих, прежде чем лорд Карантир и его эльфы подоспели на помощь. Мои брат и отец пали в том бою. Эти клинки лорд предложил нам как виру за убитых, почитая их смерть своей виной, поскольку его воины не успели вовремя. Мы не держали на него зла, ибо вина в гибели наших родичей и соплеменников лежит лишь на плечах Врага, и никто больше за это не в ответе, но оружие приняли с благодарностью, ибо знали, что оно ещё сослужит нам хорошую службу.

— Вы клялись в верности сынам Феанора? — резко спросил Тингол.

— Если бы это было так — разве пришли бы мы в твои земли, король Элу? — возразила Халет, прикладывая какие-то неимоверные усилия, чтобы не нагрубить этому спесивому эльфу. — Мы не кланялись никому, предпочтя остаться свободными, и потому ушли из Таргелиона.

Тингол усмехнулся, явно довольный её словами, и Халет подумала, что услышал он не столько то, что она говорила, сколько что-то своё. Стереть бы эту усмешку с его красивого лица, да не выйдет: только двинешься — истыкают стрелами что твоего ежа, ещё и халадин всех перебьют потом. С королями, даже теми, кто не требовал служения, нужно было вести себя сдержанно. В конце концов, по их понятиям она тоже королева. Нужно соответствовать.

— В таком случае, — сказал Тингол, — вы можете поселиться в лесу Бретиль и считать его домом — на вышеозначенных условиях. Я — не высокомерные сыны Феанора, признающие в других лишь слуг, — Халет едва не фыркнула, но сдержалась, — и не требую от вас ни клятв, ни присяг, ни служения, лишь охоты на тварей Врага в качестве платы. Живите, как живёте, и не тревожьте эльфов Дориата. Если вы согласны — оставайтесь, если же нет — уходите немедля.

Королю Элу Тинголу не нужны были вассалы из числа людей, ему вообще никто, похоже, не был нужен. И тем лучше. Эти леса щедры, в них можно жить — не безбедно, не безопасно, но вольно и не голодно. Не этого ли хотело её племя? И она сама?

Халет вспомнила, как улыбался ей Карантир, вспомнила отсвет огня в его глазах и тепло объятий… А ещё вспомнила горькие слова Маэдроса о Клятве и громкие крики халадин на Совете Племени: “Свободы! Свободы!”. Здесь — будет свобода, а значит, так тому и быть.

— Мы согласны, король Элу.