Не успели уехать Кано, Тьелко, Курво и Амбаруссар, как вернулся Нэльо. Странно, что так быстро — Карантир думал, он в Барад Эйтель до самой весны застрянет, а тут явился через месяц. Впрочем, загадка быстро разрешилась: брат сам же проболтался, что Финьо собирается приехать в Химринг на праздник Рождения Цветов.

Финьо, Финьо, Финьо… его в жизни Нэльо было слишком уж много. Да, он того спас, но должны же быть пределы у благодарности! Хотя, возможно, дело было не в ней, потому что и в Валиноре ситуация была похожая: Нэльо и Финьо вечно пропадали где-то вдвоём. И это вполне устраивало младших Феанорингов: чем больше времени Нэльо тратил на кузена, тем больше свободы получали его родные братья, предоставленные сами себе.

Они все давно уже не были юнцами, даже Амбаруссар, но Нэльо, похоже, считал своим долгом приглядывать за всеми шестью младшими братьями, как раньше. Карантира это злило. Ну ладно Тьелко, тот никогда головой не думал, и за ним, может, и стоило приглядывать, но он-то! Или это не у него были самые обширные владения среди сыновей Феанора, и не его торговый союз с гномами обеспечивал деньгами всех остальных братьев?

В общем, к приезду старшего брата Карантир сидел за столом в своих покоях и напивался. На самом деле, напиться хотелось ещё с того дня, как Халет сказала ему о решении племени, но сейчас хоть повод был. Если бы он пил без повода всякий раз, как возникало желание, он бы опустошил все погреба уже давным-давно, причём не только свои.

Интересно, если захлопнуть дверь у Нэльо перед носом, до него дойдёт, что его беспокойство тут никому не нужно? Конечно, Карантир не стал бы так делать, но искушение было велико.

И, разумеется, Нэльо заявился к нему, едва успев переодеться с дороги.

— Надеялся, ты сначала дождёшься меня, а пить будешь уже потом, — с лёгким укором сказал он.

— Может, я тебя на трезвую голову слушать не могу, — буркнул Карантир. — Ты хоть поел?

— Успею…

— Когда, завтра?

Пришлось ещё отвлекаться на то, чтобы найти кого-нибудь и попросить принести с кухни оставшейся после ужина еды. Всё уже остыло, но Нэльо не привередничал. Совсем как в юности: он вечно забывал поесть, занятый заботами о доме и братьях, и если мама не следила, ему частенько доставались холодные остатки ужина. Карантир начал об этом задумываться уже после спасения Нэльо с Тангородрим, когда не ему нужно было заботиться о братьях, а братьям — о нём. И они вдруг поняли, что совсем не знают, как подступиться. Финьо почему-то знал, а они шестеро — нет.

— Вижу, аданы и впрямь поладили с твоими нолдор, — заметил Нэльо, утолив голод. — Не хочешь ли по примеру Финрода стать для них и лордом и наставником?

— Мне более чем достаточно быть наставником Таэнора, — Карантир выразительно закатил глаза. — И кроме того, важно не столько то, чего хочу я, сколько то, чего хотят они.

— Они решили уйти?

— Да, весной, когда растает снег и просохнут дороги. Уйдут на запад все, кроме одного.

— Халет останется? — вскинул бровь Нэльо.

“Ну, спасибо тебе, братец. Ударить больнее было бы сложно, даже если бы ты захотел”.

— Халет их вождь, и её долг — разделить судьбу её народа, — процедил Карантир сквозь зубы. — Почему ты вообще решил, что это она? Хотя нет, не отвечай, я не желаю знать.

— Мне жаль, — тихо сказал Нэльо.

— Что поделать, если нет у меня очарования Финрода? Но это их выбор, и я его принял. Они ценят свободу больше благополучия — нам ли этого не понять?

— Они — не мы. У нас выбора не было, а у них есть.

— Верно, и они его сделали.

— Финрод до сих пор горюет о смерти Беора — первого, кто принёс ему клятву, — сказал Нэльо после недолгого молчания. — И я уверен, точно так же будет горевать о его сыне и сыне его сына…

— Кажется, мы уже выяснили, что я не Финрод, — резко ответил Карантир.

— А халадины — не беоринги. Но это вовсе не значит, что их нельзя полюбить.

— Осторожнее, брат, — холодно сказал Карантир. — Ты ступаешь на тонкий лёд.

Нэльо грустно улыбнулся.

— Я помню: из всех младших только ты и Курво никогда не приходили ко мне за советом. Не волнуйся, Морьо, я не стану спрашивать ни о чём. Если только ты сам не пожелаешь рассказать.

“Но я знаю, о чём ты молчишь, — говорил его полный печали взгляд. — И знаю, что ты знаешь”.

— Я благодарен тебе за приезд, — сказал Карантир серьёзно. — Но не стоило, Нэльо. Я прекрасно разберусь со всем сам.

— В этом я никогда не сомневался, — Нэльо встал и положил левую, живую руку ему на плечо. — Но знай: что бы ни случилось, ты всегда можешь рассчитывать на мою… на нашу помощь. Всегда. Ты не один и никогда не будешь.

Старший брат ушёл к себе отдыхать, а Карантир долго ещё сидел, невидящим взглядом смотря на пламя свечей и время от времени прикладываясь к кубку.

Финрод до сих пор горюет о смерти Беора… Мне жаль… Ты не один.

— Это ты не один, Нэльо, — пробормотал Карантир в пустоту. — А она умрёт, и ничто не в силах этого изменить.

Но по крайней мере она умрёт свободной. Тьма, что однажды поглотит его, убийцу и сына убийцы, никогда до неё не доберётся. Это хорошо. Это ведь хорошо, правда?

Ночь ничего не ответила; лишь вздохнул за окном зимний ветер, едва заметно поколебав огоньки свечей.

*

Взгляд Маэдроса по ту сторону клинка был серым, как небо зимой, и столь же тяжёлым. Острие холодило горло, а промёрзшая припорошенная снегом земля на тренировочной площадке — колени, что чувствовалось даже сквозь тёплые меховые штаны.

“Я снова мертва”.

Потом Маэдрос улыбнулся краешками губ, опустил меч и протянул ей руку, помогая подняться. Правую. Под кожаной перчаткой прятался металл.

— Невероятно! — воскликнула Халет с досадой. — Шестой раз! Из шести!

Ещё ни разу ей не удалось продержаться и полминуты. Впечатление было такое, словно Маэдрос и клинок — одно целое, причём он одинаково хорошо сражался и левой рукой, и правой, металлической. Оказалось, пальцы на ней сгибались и разгибались благодаря хитрому механизму, и это вполне позволяло держать меч. Движения Маэдроса были столь быстрыми, что почти невозможно было уследить: ты только моргнул, а твой меч валяется далеко в стороне, и ты уже убит… был бы в настоящем бою. Да как он это делает, рауги его побери?

Карантир был отличным мечником, сражаться с ним было очень тяжело — и очень интересно. Халет училась у него многому, но и сама могла чему-то научить, каждый их бой походил на танец, от которого закипала кровь. Маэдрос же… Если сравнивать, то в искусстве боя он был как Маглор в искусстве пения — недостижим настолько, что можно даже не пытаться. По ощущениям, каждая из шести попыток сразиться с ним продлилась хорошо если пару мгновений, и это одновременно восхищало и невероятно злило. Так нечестно, кричала внутри капризная маленькая девочка, топая ножками. Нечестно, ведь он держит в руках меч дольше, чем я живу!

Но и Карантир тоже. Однако это почему-то так не злило.

Он, кстати, был здесь — как, казалось, почти все свободные от неотложных дел люди и эльфы. Нашли развлечение! Халет с досадой сплюнула на землю. Разумеется, все пришли смотреть не на то, как её валяют по всей площадке, а на лучшего мечника по обе стороны Моря, но легче от этого не было. Особенно из-за того, что Карантир видел каждую её ошибку, шесть из шести. И взгляд у него был тяжёлый.

Его поединок с Маэдросом был самым прекрасным зрелищем, какое Халет доводилось видеть в жизни. Это тоже был танец, и ни один из братьев не стремился закончить его слишком рано: они позволяли друг другу доводить до конца красивые сложные приёмы и движения, хотя Халет не раз видела возможности закончить всё гораздо раньше. Но их целью была не победа — казалось, они просто наслаждаются возможностью размяться в дружеском поединке. Братском, вернее.

И дёрнули же Халет рауги напроситься на тренировку с Маэдросом! Но ей и вправду было любопытно попробовать. Что ж, вот и попробовала. Сунув руку в огонь, не удивляйся, что горячо.

— Благодарю тебя за поединок, — Маэдрос поклонился ей неглубоко, и она ответила симметричным поклоном. Взгляд Карантира обжигал лопатки, но когда она, наконец, развернулась к нему, он уже шёл сквозь толпу почтительно расступающихся эльфов обратно к замку и на ходу отрывисто давал какие-то распоряжения. Окликать его она не стала.

Когда уже начинало смеркаться, к Халет прибыл эльф с посланием от лорда Маэдроса: тот просил её оказать ему честь разделить с ним трапезу и беседу. Когда-то она уже получала похожее приглашение — в тёплый осенний день, который должен был стать для неё последним в жизни, но не стал благодаря эльфам. Они ужинали с Карантиром в его походном шатре и говорили о битве, а потом он обрабатывал её рану, и под его лёгкими прикосновениями горела кожа. Принять приглашение Маэдроса казалось плохой идеей, но и не принять было нельзя. И к тому же, несмотря на досаду (что всем этим эльфам неймётся, в самом деле?), было любопытно. Этот брат Карантира не походил на того, кто стал бы вести с ней праздные разговоры от скуки.

— Скажи лорду, что я принимаю приглашение.

Покои Маэдроса были такими же, как у Карантира, только обстановка оказалась скромнее: то ли потому, что Маэдрос здесь не жил, а лишь иногда приезжал, то ли в силу характера. Халет подумала, что Карантир, должно быть, предусмотрел гостевые покои для всех своих братьев, и эта мысль отозвалась в сердце волной тепла.

Маэдрос пригласил её сесть, сам налил в простой, но, как всё в этом замке, изящный кубок вино. В свете свечей казалось, что он носит на голове огненную корону. Халет моргнула, и наваждение рассеялось… почти.

— Позволь извиниться за сегодняшнее, Халет, — сказал Маэдрос. — Я вовсе не желал тебя обидеть.

— Но ты не обидел, — удивилась она. — Я сама просила о поединке, и не твоя вина, что ты оказался искуснее.

Вино всё так же было выше всяких похвал. Она начала к этому привыкать, ужасно. Почему весна не торопится?

— А ты умеешь принимать поражение, — Маэдрос почти улыбнулся. — Но всё же с моей стороны это был не лучший поступок, я пошёл на поводу у собственного любопытства — прежде мне не доводилось вступать в поединки, пусть и дружеские, с вашим народом.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы признать, что чего-то не умеешь. Как мой отец говорил: “Не хвались силой — всегда найдётся тот, кто сильней”.

— Твой отец говорил верно, — ответил Маэдрос, вертя в руках кубок. Правая по-прежнему была в перчатке.

— Разве есть кто-то сильнее тебя? — спросила Халет. — Твой брат упоминал, что нет равных тебе в бою ни по эту, ни по ту сторону Моря.

— Карантир прав лишь отчасти. Возможно, среди эльдар и нет мне равных, но со всеми ли эльдар из живущих в мире скрещивал я мечи? Нет. К тому же, не только эльдар умеют сражаться, и не только мечами. В бою важно победить, и что проку будет в моём искусстве, если орк попадёт стрелой мне в глаз? Поэтому прав твой отец: свою силу стоит знать, но кичиться ей — воистину глупость.

— Ты ведь не затем позвал меня, чтобы угостить вином и извиниться? — заметила Халет, когда Маэдрос на некоторое время умолк, погрузившись в какие-то свои думы.

Он вздохнул, потёр переносицу пальцами левой руки.

— Верно, не только за этим. Я слышал, весной вы собираетесь уйти из Таргелиона.

Халет кивнула:

— Собираемся. Но не переживай, лорд Маэдрос, наш путь лежит не в твои земли.

— Меня тревожит вовсе не это, — возразил он. — Пожалуй, я был бы даже рад, если бы вы пришли в мои земли, такие воины нужны каждому полководцу. Я хотел бы… Если этот вопрос не оскорбит тебя — ответь: почему вы уходите? Карантир невольно вас чем-то обидел? Если это так — я готов просить за него и уверяю тебя, что это могло произойти лишь по незнанию, но не по злому умыслу.

— Нет! — горячо возразила Халет, недоумевая, как такое вообще пришло эльфу в голову. — Твой брат спас нас, лорд Маэдрос, разве могли бы мы таить на него обиду за что бы то ни было? Что до твоего вопроса… Я постараюсь ответить, но не знаю, понравится ли тебе мой ответ. Впрочем, другого всё равно не будет, — она глубоко вздохнула. — Дело в том, что прежде мы всегда были сами по себе, сами выбирали судьбу и следовали за ней до конца. У нашего народа даже не было единого вождя до этой злосчастной битвы с орками. Мы не знали, что такое спокойствие и безопасность, но не знали также и служения. Лорд Карантир предлагает нам очень много и взамен не требует почти ничего, но всё же мы к такому просто не готовы. Жить здесь, служить ему, знать, что будет завтра — этот путь не для нас. И как бы я ни была благодарна твоему брату, я не могу остаться. Ему я сказала то же самое, ибо это — правда, и другого ответа у меня нет.

— Вы сделали выбор, — задумчиво сказал Маэдрос, внимательно её выслушав, — и не мне судить о его правильности, но твой народ оказался мудр в своём решении. Карантиру это разобьёт сердце, но он понимает, что иначе нельзя.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Халет. Эльфы когда-нибудь перестанут говорить загадками?

— Дело в том, что на нас, семерых сыновьях Феанора, лежит проклятье, тень которого ложится также и на всех, кто подходит слишком близко. А мой брат… он любит тебя, — заметив, как вздрогнула Халет, Маэдрос чуть склонил голову. — Прости, что говорю об этом так прямо, но это правда, которую ты знаешь и сама. Любовь не даёт ему оттолкнуть тебя, а проклятье мешает протянуть тебе руку. Я испытал подобное сам и знаю, как непросто сейчас брату. Вот что я скажу тебе, Халет. Ты можешь решить только за себя, но, чтобы принять решение, ты должна знать правду, и она такова: мы дали страшную Клятву и прокляты за это. Однажды Клятва призовёт нас, и мы уйдём, оставив за спиной всё, что у нас есть, и всех, кого любим. Уйдём, чтобы не вернуться уже никогда. Я не знаю, произойдёт это завтра, через десять лет, сто или тысячу, но это произойдёт. И тогда тем, кому мы дороги, придётся выбирать — отречься от нас или пойти за нами и вместе с нами погубить свои души. Ты аданет, и, возможно, тень не коснётся тебя… но только возможно.

— А возможно, завтра с севера придут полчища орков, и мы все погибнем безо всяких проклятий, — вздохнула Халет. — Ты так хорошо говоришь, лорд Маэдрос, но ответь, почему все твои слова лишь о смерти? Ты не думал о том, что вы можете победить?

Маэдрос рассмеялся коротко и невесело.

— Победить? Я хотел бы верить в это, Халет, правда… Но, увы, это невозможно.

— И всё же, однажды вы уже победили. Об этом пел твой брат-менестрель.

— То была лишь временная победа, — ответил Маэдрос. — Можно победить Моргота, но не судьбу.

Вот же заладил, с досадой подумала Халет: судьба, проклятье, не победить… Все они, эльфы, такие: вечно думают о каких-то головоломных вопросах без ответов, тогда как порой не думать надо, а взять меч и рубануть хорошенько, а там уж как пойдёт. Даже если это непонятное проклятье ударит завтра — никто же не мешает быть счастливым сегодня.

Вслух она, конечно, сказал иное:

— Я всего лишь смертная, лорд Маэдрос, и, боюсь, такие сложные рассуждения недоступны моему пониманию. Но я благодарна тебе за откровенность.

Она подняла кубок, отсалютовала ему и допила оставшееся вино одним глотком. Время размышлений прошло, настало время действий. И она знала, что делать.

*

Карантир схватил кинжал и приставил к горлу незваного гостя раньше, чем как следует проснулся. На него смотрели ясные глаза, обрамлённые длинными тёмными ресницами, кажущиеся совсем чёрными в свете единственной свечи у изголовья. В них не было ни малейшего страха.

Он отодвинулся, почти отшвырнув кинжал куда-то в сторону. Тот обиженно звякнул, ударившись об пол, и затих.

— Что ты здесь делаешь? — задал Карантир самый бессмысленный вопрос из возможных. Халет была слишком близко, практически в его постели, и это мешало мыслить ясно. Мешало мыслить в принципе. — Как ты здесь вообще оказалась?

— Не вини свою стражу, — сказала она. — Я убедила их, что у меня к тебе важное дело, и пришла без оружия. К тому же… у меня и впрямь важное дело к тебе.

— Какое? — нахмурился он, откинув одеяло и поднявшись. Думай, думай, не спи! Не просто же так она пришла ночью, что-то должно было случиться! Но почему пришла сама, не передав весть иначе? — Что случилось? Нужна моя помощь?

Халет упёрлась ладонью ему в грудь, заставляя опуститься обратно на кровать.

— Тише, лорд, ничего не случилось, никто не умер, и орки не напали.

— Тогда что…

Он осёкся, когда Халет, всё так же не сводя с него странного тёмного взгляда, села к нему на колени. Тёплая тяжесть, частое дыхание и прижимающаяся к его груди упругая грудь вышибли из головы остатки мыслей, и Карантир обхватил её за талию раньше, чем успел осознать.

А потом она мягко прижалась губами к его губам, и едва он открыл рот, чтобы спросить, что она творит, как она тут же углубила поцелуй, и спрашивать о чём бы то ни было расхотелось. Губы Халет были чуть шершавыми и пахли вином. Терпким зимним вином из его погребов.

Нэльо, понял Карантир. Что брат сказал ей?

Собрав последние остатки здравомыслия, он оторвался от её губ и попытался отстраниться. Тело не слушалось, в голове шумело, и в звенящей пустоте мотыльком билась одна-единственная мысль: “Ещё!” Когда он успел пробраться руками под её тунику?..

Халет потянулась к нему снова, но он всё же сумел удержать её за предплечья:

— Нет.

— Что-то не так? — её дыхание обжигало губы.

— Что он сказал тебе? — спросил Карантир и не узнал собственный голос. Низкий, срывающийся, похожий больше на хрип.

— Кто?

— Нэльо… Маэдрос. Что он тебе сказал?

— При чём тут он?

— Ты пришла бы сюда, если бы не он?

Халет не ответила. Карантир спихнул её с колен, и она села рядом. Всё равно слишком, слишком близко. Проклятье.

— Я убью его.

— Твой брат ни в чём не виноват, — тихо сказала Халет, сцепив руки на коленях и вперившись в них взглядом. — Он не сказал мне ничего, о чём я бы не знала сама… кроме слов про проклятье, но не о нём сейчас речь.

Карантир вскинулся было, но она, всё так же не поворачиваясь, накрыла ладонью его руку, и он замер. “Я его убью. Убью”.

— Я знала, но боялась себе признаться, потому что тогда это стало бы слишком реальным. Так глупо. Будто оно уже не было реальнее всего, что со мной происходило в жизни. Твой брат всего лишь назвал вещи своими именами. Не знаю, этого ли он хотел, но благодаря ему я поняла, что вела себя трусливо. Я… я ведь… — она вскинула голову, глядя на него прямо и отчаянно. — Я тоже люблю тебя.

“Тоже?!”

— Я уйду весной, а на тебе лежит проклятье, — продолжала она, и Карантир только сейчас заметил, что сжимает её ладонь в своей. Когда успел? В душе водоворотом закручивались в сумасшедшем танце надежда и отчаяние, и он не знал, чего хочет больше: чтобы она замолчала или чтобы продолжала говорить эти прекрасные, невозможные, неправильные слова. — Но до весны ещё есть время, и мы потеряли его уже слишком много. Потому что боялись.

Он заставил себя разжать пальцы и выпустить её руку. Встал, как был — встрёпанный после сна и поцелуев, в одном исподнем — подошёл к окну, не обращая внимания на то, как пол холодит босые ступни, и рванул на себя раму, впуская в покои ледяной зимний воздух. В голове немного прояснилось.

— Мы не можем, — сказал он наконец, поморщившись от того, как дерут горло эти слова, и повернулся к ней. Она стояла у кровати: тёмный силуэт, лицо прячется в тени.

— Мы можем всё, что осмелимся взять у судьбы, — её голос звенел натянутой струной.

Хотелось заорать и разбить стекло, чтобы осколки впились в кожу и изранили пальцы в кровь. Хотелось одним махом преодолеть разделяющие их несколько шагов, подхватить её на руки и не отпускать больше никогда. Хотелось найти Намо Мандоса и вызвать на смертный бой. И братцу врезать тоже хотелось. Судьба. Будто Халет знает что-то об их судьбе! А о своей — знает?

Она подошла ближе, в тусклых отсветах зимней ночи её лицо было бледным и решительным, а губы, недавно так сладко раскрывавшиеся навстречу, были плотно сжаты.

— Ты не понимаешь, — почти простонал Карантир.

— Так объясни мне, скудоумной, чего же я не понимаю, — нахмурилась она.

— Когда вы умираете — вы умираете!

— Надо же, а я-то не знала. Какие ещё великие тайны ты мне откроешь — что вода мокрая? Что орки злобные?

Карантир сжал руки в кулаки, чтобы и впрямь не разбить что-нибудь. Выбор был невелик — или стекло, или собственную голову о стену. Вдохнуть. Выдохнуть. Повторить.

— Вы уходите после смерти, а куда — никому не ведомо. Уходите за пределы мира навсегда, а мы остаёмся. Даже после смерти души эльдар привязаны к Арде!

— И это значит…

— Это значит, что мы не встретимся с тобой больше никогда!

Он взглянул на Халет, надеясь, что она поняла наконец, но она по-прежнему выглядела злой и решительной.

— О, прекрасно. Так, может, прямо сейчас меня и убьёшь?

— Что? — он резко отступил и едва не споткнулся о кинжал, который сам же отшвырнул сюда.

— Я ведь всё равно умру, так чего ждать? Давай же! — она рванула тунику, и та порвалась с треском, обнажая грудь. Карантир застыл, глядя почти с ужасом.

— Халет. Что. Ты. Делаешь?

— Готовлюсь умереть. Раз мне это суждено так или иначе — давай уже с этим покончим, чтобы ты мог и дальше жить спокойно, — когда он не двинулся с места, Халет сама подошла ближе. И прошептала: — Вот видишь. Жизнь тоже имеет значение, лорд Карантир. Так почему бы нам не жить, пока есть такая возможность? Умереть успеем всегда.

Халет стояла почти вплотную, Карантир чувствовал тепло её тела, её дыхания.

— Проклятье нолдор, — сказал он наконец. — Клятва, которую мы семеро давали под звёздным небом, когда умирал отец. Ты не знаешь, что это такое.

— Не знаю, — согласилась Халет. — И более того — знать не хочу. Но если ты думаешь, Карантир, что я боюсь этого всего — ты, прости, конечно, совсем дурак. Сам же говорил: я умру. Я и впрямь умру, мы, люди, всю жизнь живём, зная это. Не смерти нам надо бояться, а того, что отпущенное время жизни пройдёт мимо, а мы ничего не успеем.

Сдавайся, говорил её решительный взгляд. И Карантир сдался. Это оказалось так просто — куда проще, чем бороться с ней, с собой и с судьбой.

До кровати они добрались, не расцепляя объятий, Халет вывернулась из ни на что уже не годных остатков туники и стянула с Карантира его белую льняную рубаху.

— Зачем тебе столько одежды в постели? — пробормотала она, возясь с завязками его штанов. Он не ответил, занятый тем же самым. А с её зимними меховыми штанами возни было куда больше.

Потеряв терпение, Халет толкнула Карантира на кровать и принялась раздеваться сама. Нужно было затеплить ещё свечей, подумал он, а потом она оседлала его бёдра, и думать уже не получалось. Она склонилась, прижимаясь грудью к груди, и жадно поцеловала его, потёршись промежностью о давно уже восставшее естество. Карантир ахнул, подавившись воздухом, и Халет мягко рассмеялась вибрирующим грудным смехом. А потом завела руку назад и направила его в себя. Влажное тепло туго обхватило со всех сторон, и он, повинуясь настойчивой, почти нестерпимой жажде, сжигающей роа, подался бёдрами навстречу, заставив Халет сладко всхлипнуть. Теряясь в ощущениях, Карантир повторил движение, одновременно ловя её губы своими — и она ответила на поцелуй горячо и страстно.

Карантир сел в постели, не выпуская Халет из объятий, она до боли вцепилась ему в плечи и задвигалась быстрее, не сдерживая стонов. Наслаждение поднималось приливной волной, в голове не осталось ни единой связной мысли, и когда — через миг или через вечность, не понять, — Халет выгнулась дугой, вскрикнув и восхитительно сладко сжав его внутри, он словно сорвался с гребня волны вниз, ослепнув и оглохнув, будто лишившись телесной оболочки. Он был собой — и в то же время видел себя со стороны: искажённое удовольствием лицо, блестящий от пота лоб, потемневшие глаза и разметавшиеся по плечам волосы. Удовольствие, своё и чужое, накрыло с головой, и он уткнулся Халет в шею, содрогаясь и забыв, как дышать.

Потом они рухнули на подушки, и Халет устроилась головой у него на груди, прижавшись всем телом, её растрёпанные волосы щекотали шею и подбородок.

— Не знаю, что это было, — сказала она, — но теперь тем более не могу понять, почему мы не делали этого раньше.

— Осанвэ, — хрипло ответил Карантир. Сумасшедшее наслаждение схлынуло, оставив после себя приятную истому. Хотелось вечно лежать так, держа Халет в объятиях и слушая её дыхание. Только этот миг — и ничего больше не нужно… Наверное, таким и бывает счастье, потому что если это не оно, то что тогда?

— То ваше странное умение общаться мыслями? — Халет даже приподнялась, с интересом глядя ему в лицо. По-прежнему без тени страха или беспокойства. — Но ты говорил, что людям оно недоступно…

— Я так думал, — поправил Карантир, — но знать наверняка не мог. В конце концов, люди и эльфы никогда раньше не…

— Не спали друг с другом? Не любили друг друга? — вздёрнула бровь Халет. — Либо ты просто не знаешь об этом, либо мы будем первыми. Не самый плохой исход, как по мне.

Она снова устроила голову у него на груди, и Карантир закрыл глаза, погружаясь в блаженную дрёму… но неожиданная, непрошеная мысль заставила его буквально подскочить на месте.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросила Халет, тоже приподнявшись. Одеяло соскользнуло с её обнажённых плеч.

Подобрать слова оказалось непросто, произнести их — и того сложнее, но он должен был. Нельзя молчать о таком.

— Согласно обычаям нашего народа, — глухо сказал Карантир, — перед ликом Единого, валар и всего мира ты теперь моя жена. Не знаю, каковы обычаи людей…

— В самом деле? — удивилась Халет. — После одного раза? И никаких церемоний, свадьбы, брачных обетов?

— Есть и церемонии, и обеты, — ответил он, — но они не обязательны, и никто не оспорит брак, заключённый перед ликом Единого, даже если двое обошлись без празднования… как мы. Очевидно, что для людей это не так. И я должен был предупредить, но…

— Но я сама не дала тебе вставить ни слова, — перебила его Халет. — И, прости, поступлю так и теперь, пока ты не успел ничего себе надумать. Скажи, от того, что по обычаям эльфов мы супруги, что-то изменится?

— Я не понимаю.

Она закатила глаза и вздохнула:

— Я люблю тебя, и ты любишь меня. Мы расстанемся однажды, я умру, а тебя приберёт к рукам Клятва, или судьба, или что там ещё… Я никогда тебя не забуду, а ты — эльф и вовсе забывать не умеешь. Ты говоришь, по вашим обычаям для всего мира мы теперь муж и жена — что ж, допустим. Но меняет ли это что-то для нас двоих, Карантир?

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда к чему беспокоиться? — Халет вновь упала на кровать спиной вниз и потянула его на себя. — Особенно если есть множество других куда более интересных занятий теперь, когда мы… супруги, — она обхватила его ногами и вовлекла в жадный поцелуй.

Карантир не мог забыть о том, что им придётся расстаться слишком скоро; о том, что он проклят, а она смертна; о том, что Клятва однажды заберёт его душу. И Нэльо всё-таки заслужил хорошей зуботычины: родному брату, значит, побоялся сказать всё, как есть, а аданет, до которой ему, очевидно, нет никакого дела, — не побоялся!

Но об этом можно подумать потом. Потому что сейчас и впрямь есть занятия более интересные.

*

Халет огляделась: она находилась в большой светлой комнате с огромными окнами, раскрытыми настежь, и на ней была та же одежда, в которой она ходила на пир по случаю Долгой Ночи. Свежий тёплый ветерок едва касался кожи, а свет, льющийся с улицы, был необычным: и похожий на солнечный, и в то же время не похожий, более яркий, более золотой, почти осязаемый — казалось, его можно было зачерпнуть горстью.

Комната тоже была необычная: похожая на те, что были в замке Карантира, но словно бы… легче? Если вообще можно было сказать так о комнате. Высокий потолок, пара тонких резных колонн, украшенных затейливыми узорами, окна практически во всю стену, а там, за окнами — утопающий в золотом свете, зелени и цветах белый город. Такого города нет и не может быть в мире, слишком он похож на грёзу. Только вот Халет прекрасно знала, что сама такого даже вообразить бы не смогла.

А ещё в комнате повсюду стояли изваяния: вроде бы из камня, а может и нет, она мало что понимала в этом. Какие-то были закончены и смотрелись точно как живые, какие-то были только начаты, на полках у стен лежали руки, ноги, туловища, головы, ещё что-то. Выглядело очень странно. И почему-то всё равно красиво.

— Нравится?

Она вздрогнула и обернулась. Карантир стоял, небрежно прислонившись спиной к двери, одетый в простые чёрные штаны и тёмно-красную тунику с чёрной вышивкой по вороту, босой, с собранными в хвост волосами.

— Это сон, — не дожидаясь вопроса, пояснил он. — И осанвэ. Мы сейчас в мастерской моей матери в городе Тирионе, что в Благословенной Земле. Я помню это место таким и с детства любил приходить сюда: здесь можно было остаться одному, подумать, успокоиться. Я любил проводить здесь время, учился и постигал разные науки и ремёсла… Ваятеля из меня, правда, не вышло, как я ни старался, но мама никогда не возражала, если я приходил просто так. Теперь я всякий раз возвращаюсь в её мастерскую в своих мыслях, когда мне нужно побыть одному и обрести душевное равновесие. Довольно часто, — хмыкнул он.

— А… почему я здесь? — тихо спросила Халет, проглотив ком в горле.

— Потому что я тебя впустил, — пожал плечами Карантир.

— Но… зачем?

— Ты теперь моя жена, — он отлепился от двери и подошёл близко-близко, невесомым прикосновением отвёл от её щеки прядь волос. — И это — мой способ сказать, что я тебя люблю.

— Но… Карантир, я…

— Тш-ш, — горячие пальцы легли ей на губы, и она забыла, что хотела возразить. — Это ни к чему тебя не обязывает, я просто хочу побыть с тобой там, где время не властно. Пусть даже это лишь иллюзия.

Во сне целоваться с ним было так же сладко, как и наяву. Халет нравилась даже его трогательная неопытность, от которой щемило в груди. Хотя мысль о том, что она была первой, с кем Карантир был близок, и, возможно, последней, — немного пугала. Не многовато ли чести ей, простой смертной?

Любопытство всё же взяло верх над желанием, и Халет, мягко отстранившись, направилась к группе скульптур у стены. И узнала почти всех! Карантир и его братья были и впрямь как живые, казалось — вот-вот заговорят, сойдя со своих постаментов. Они были и похожи на себя, и не похожи — выглядели даже не то чтобы моложе, скорее… наивнее. Было загадкой, как через камень можно передать выражение глаз, но у матери Карантира, если это она ваяла, каким-то образом получалось. Глаза у её сыновей были счастливее, чем видела Халет, в улыбках не было горечи. А высокий статный эльф с сурово сведёнными бровями — должно быть…

— Мой отец, — тихо сказал Карантир за спиной. — Мама любила ваять его, говорила — он каждый раз получается разным. А это она, — он указал на скульптуру, изображающую задумчивую эльфийку с длинной косой, в простом, но изящном платье. — Себя она изображать как раз не слишком любила.

Халет хотела спросить, жива ли мама Карантира, но вовремя прикусила язык. Карантир ответил на незаданный вопрос сам:

— Она осталась дома, за Морем. Говорила, что отец ошибается, а потому она не может с ним пойти.

— А почему пошёл твой отец? И вы семеро?

Карантир отвернулся, потемнев лицом, и Халет показалось, что даже льющийся из окон яркий золотой свет померк. Углы комнаты затянуло тенью.

— Прости, — тихо сказала она, коснувшись его плеча. Карантир не обернулся, но и не отстранился.

— Мы шли сюда, в Смертные Земли, чтобы мстить, — ответил он наконец, голос звучал глухо и как-то надломленно, — и мстим до сих пор. Вся наша жизнь посвящена этой мести, и ей же будет посвящена смерть… Что бы ты ни услышала обо мне и моих братьях там, куда уведёшь свой народ, Халет, знай — скорее всего это будет правдой. А хорошего о нас не скажет в этих землях никто. Я не хотел, чтобы моя судьба омрачила и твою, потому и не предложил тебе стать моей женой сразу же, как увидел.

— Ты увидел меня на поле боя, — напомнила Халет с улыбкой, стараясь не обращать внимания на то, как сумасшедше быстро бьётся сердце.

— Именно тогда.

— А если бы не всё это… Месть, проклятье… Предложил бы? — вопрос глупее сложно было придумать, она ведь сама собиралась уйти — сбежать — отсюда весной. Жестоко, глупо, бессмысленно спрашивать! Но почему-то было очень важно услышать ответ.

Карантир наконец развернулся к ней, взял за руки — Халет всегда казалось, что этот жест излишне слезливо-романтичен, но сейчас она не думала об этом, утонув в огне, горящем в глазах Карантира.

— Не предложил бы, — сказал он наконец.

— Что?

— Тогда — не предложил бы. Подумай: ты бы согласилась?

Халет подумала… и вынуждена была признать:

— Нет.

— Потому бы и не предложил. Потом… да, возможно. Но ты успела первой.

— Просто вы, эльфы, думаете слишком много.

— Или вовсе не думаем.

Высвободив одну руку, Халет подошла к окну, ведя Карантира за собой.

— В детстве, — сказала она, глядя на купающийся в дивном свете белый город, прекрасный настолько, что хотелось плакать, — мы с братом мечтали о том, что когда-нибудь построим корабль, уплывём за Море и станем единственными из людей, кто увидит волшебную землю, в которой живут боги и заморские эльфы, где нет смерти и болезней, и всё сделано из золота и серебра. Это были лишь детские мечты, красивые, но несбыточные, сродни тому, чтобы научиться летать или стать эльфийскими воинами… Я не думала, что эта мечта сбудется, пусть даже во сне. И всё — благодаря тебе, Карантир.

Она прижалась к его плечу, и он крепко обнял её, словно боялся, что она вот-вот исчезнет, зарылся лицом в волосы.

Даже во сне, в чужом воспоминании, Заморье было прекраснее, чем всё, что Халет могла вообразить. И всё же нолдор оставили его, пришли в Смертные Земли, ведомые местью… Стоит ли месть, хоть какая, хоть кому, того, чтобы потерять это?

Стоит, поняла Халет. Она ведь тоже выбрала не благополучие, пусть и не ради мести. Но, так или иначе, всегда есть что-то важнее безмятежности. Что-то, что нельзя просто так взять и отринуть, даже зная, что в будущем это может сулить опасности, боль и смерть. У каждого своё: месть, честь, долг, свобода, мечта…

Откуда-то из-за двери раздался шум, и светлая комната будто подёрнулась туманом.

— Нам пора просыпаться, — с сожалением сказал Карантир. — Похоже, кто-то уже явился меня будить.

Явился, как оказалось, Таэнор. А ещё оказалось, что уже почти полдень, Элхор волнуется, узнав, что Халет не появлялась в лагере со вчерашнего вечера, а Маэдрос — узнав, что Карантир до сих пор не проснулся. Всё это Таэнор, в кои-то веки проявив предусмотрительность, сообщил из-за дверей, но Карантир всё равно велел ему “лучше заняться делом вместо того, чтобы мешать своему лорду отдыхать”.

— Не покои, а проходной двор, — проворчал он, одеваясь. — Удвоить замковую стражу, что ли?..

Халет, отыскав свою одежду, поняла, что не всё так просто: её туника явно не годилась для того, чтобы куда-то в ней выходить, а верхняя рубаха и тёплый плащ остались в привратницкой замка. Карантир очень трогательно краснел, стараясь не опускать глаза ниже её лица, пока она не рассмеялась, сказав, что, как мужу, ему теперь не зазорно.

— Дело не в этом, — пробормотал он, покраснев ещё больше. — Сейчас времени уже нет, а я… боюсь с собой не совладать.

— Так вот оно что, — задумчиво сказала Халет, подходя ближе. — А знаешь… Я думаю, подождёт твой брат, и мои халадины тоже никуда не денутся…

Она притянула Карантира к себе и поцеловала, запустив руки в только что расчёсанные волосы и снова их растрёпывая.

К демонам всё и всех. Молодожёнам, в конце концов, положено немного уединения. Мысль о том, что времени всё равно слишком мало, и не только сегодня, а вообще, Халет безжалостно задушила. Сама ведь хотела, чтобы скорее наступила весна.

*

— Морьо, — точно таким же тоном Нэльо говорил с Карантиром дома в Тирионе, когда он, в очередной раз подравшись с Тьелко, разбивал мамину любимую вазу или делал ещё что-нибудь подобное: терпение и мягкий укор. — Что же ты наделал?

— Решил за себя, — огрызнулся он. — И ты, брат, занялся бы лучше тем же самым. Я разбирался раньше сам, и сейчас разберусь.

Глупо было надеяться утаить хоть что-то в этом замке, тем более что-то настолько важное, тем более в присутствии Нэльо, который слишком привык решать проблемы младших братьев ещё с детства и теперь никак не мог осознать, что это больше не нужно. Во всяком случае, с Карантиром — точно не нужно. Он и раньше неплохо справлялся, да и теперь Нэльо брал деньги именно у него. А всё туда же: младший — значит, глупый и нуждается в неусыпной заботе. Будто в их случае возраст хоть о чём-нибудь говорит!

— Я же не враг тебе, — Нэльо, взволнованно меряющий покои Карантира шагами из угла в угол, остановился и взглянул на брата с грустью. — Морьо, я просто не хочу, чтобы тебе было больно…

— Но это не в твоей власти! — рыкнул Карантир. — Я понимаю, ты хочешь, чтобы всё было хорошо, но оглянись вокруг, Нэльо: никогда так не было! Ещё с изгнания отца из Тириона, а дальше — только хуже. Не в твоих силах было оградить нас от бед ни тогда, ни сейчас.

— Я знаю, — очень тихо сказал Нэльо, не глядя на него. — Знаю. Но… ты не представляешь, как это больно: видеть, что те, кого ты любишь, шагают в пасть проклятья и смерти сами, своей волей, а ты ничего не можешь сделать. Всё верно: я не мог остановить вас никогда, а потому шёл первым, чтобы хотя бы быть рядом. Я видел, что было с отцом, когда мама сказала, что уходит, и после этого что-то в нём поменялось безвозвратно. Терять обретённое счастье — невыносимо.

— Но это жизнь! И это был выбор отца. Он ведь мог поступить иначе, как и мама. Думаешь, они оба не знали, на что идут?

— Не уверен, — покачал головой Нэльо. — Отец не мог представить, что мама однажды оставит его. Оставит нас.

— Значит, мне повезло больше, чем отцу, — невесело усмехнулся Карантир, — потому что я с самого начала знал, чем всё закончится.

— Знать и в самом деле испытать — не одно и то же.

Карантир пожал плечами.

— Теперь у меня нет выбора: я его уже сделал. И Халет тоже.

— И ты ей позволил?

— А мог я не позволить? Скажи, Нэльо, — прищурился он, — мог ли ты остановить Финьо тогда в Альквалондэ? Почему не остановил?

Брат оказался рядом мгновенно, пальцы железной руки впились в плечо до боли, и Карантиру стоило некоторого труда не поморщиться. Глаза Нэльо метали молнии.

— Не смей сравнивать! — прошипел он.

— Он тогда сделал выбор — точно так же, как Халет сейчас.

Нэльо отпустил его и резко отвернулся, но Карантир успел заметить, какими тоскливыми стали его глаза. Карантир упомянул Финьо за его привычку выбирать сердцем, не раздумывая, как делала и Халет, но, кажется, попал прямо в открытую рану. Вот только Халет выбрала не его. Что выбрал Финьо — было очевидно.

Наверное, он и впрямь не должен был сравнивать.

— Прости меня, Морьо, — Нэльо, справившись с собой, снова повернулся к нему. — Я волнуюсь за тебя, но это не даёт мне права за тебя решать. Пусть я не одобряю твой выбор, но он уже сделан, и всё, что я могу — принять его. Просто знай: что бы ни случилось, ты остаёшься моим братом. И всегда можешь прийти за советом.

— Знаю, — ответил Карантир.

— Но не придёшь, — Нэльо дёрнул уголком губ в намёке на улыбку.

— Не приду. И всё равно — спасибо, брат.

*

Халет несолидно взвизгнула, взмахнув руками, и непременно упала бы прямо на пятую точку, если бы её не поддержал Карантир.

— Ай! Да что ж такое!

Рядом, мёртвой хваткой вцепившись в руку Лауренаро, точно так же пытался устоять на разъезжающихся ногах Элхор, только делал он это в основном молча. Халет же ругалась, не стесняясь.

Это было очень странное эльфийское развлечение: скользить по замёрзшему озеру на привязанных к обуви железных ножах. Они назывались “коньки”, но выглядели, по мнению Халет, именно как ножи, разве что были не такими острыми. Как на этом можно было стоять — непонятно, но эльфы скользили на этих своих коньках по льду озера, вовсе не напрягаясь, быстро, легко и изящно, и совсем не падали, и ноги у них не дрожали и не разъезжались. Они даже умудрялись танцевать на льду!

— Это колдовство, — уверенно заявила она Карантиру, увидев его подданных за этим занятием.

— Отнюдь. Всего лишь коньки.

— Неважно, как это называется — колдовство и есть.

Тогда Карантир предложил ей попробовать самой, и она не смогла отказаться: было страшно любопытно, да и в исполнении эльфов это хоть и казалось чародейством, но сложным не выглядело…

Попробовав, Халет ещё больше уверилась: колдовство. Иначе почему ничего не получается ни у кого из людей, зато эльфы все будто в этих коньках родились? Мимо с широченной улыбкой пронёсся Таэнор, и она витиевато выругалась.

— Кажется… получается… — запинаясь, пробормотал Элхор, неуверенно оттолкнувшись сначала одной ногой, потом второй, и медленно скользя вперёд. — Лауренаро, полу…ауч!

Глядя на то, как Лауренаро помогает раздосадованному Элхору подняться, Халет заставила себя отпустить руку Карантира и очень медленно, очень аккуратно, выставив вперёд правую ногу, попробовала перенести на неё вес и оттолкнуться левой… и — о чудо! — получилось! Но вот оборачиваться к Карантиру с победной улыбкой явно не стоило, потому что с трудом обретённое равновесие от этого слишком резкого движения неизбежно нарушилось.

Карантир снова успел её подхватить:

— Осторожнее.

Щеки коснулось его тёплое дыхание, и Халет забыла, что хотела сказать. Наверняка что-то не слишком доброе о том, что теперь вся задница в синяках будет. Но мысли куда-то улетучились, оставив блаженную пустоту в голове и громкий стук собственного сердца в ушах. Серебряные глаза Карантира потемнели, он быстро скользнул языком по губам и склонился ниже…

Что-то с размаху врезалось в Халет сзади, и она, уцепившись за Карантира, вместе с ним рухнула на лёд. А сверху приземлился Таэнор, на которого случайно налетел Элхор.

— Какого… балрога… — задушенно просипел Карантир. — Таэнор!

— Это моя вина, лорд Карантир, прости, — пробормотал смущённый Элхор, пытаясь подняться. Разумеется, Лауренаро тут же оказался рядом, чтобы помочь. Таэнор поднялся сам, а Халет решила не рыпаться: лёд — он, конечно, холодный, зато Карантир тёплый. Он, кстати, тоже не торопился.

Но Таэнор не был бы Таэнором, если бы не испортил момент:

— Мой лорд, леди Халет, прошу прощения… я помогу!

— Поезжай уже отсюда… куда-нибудь, — огрызнулся Карантир. — Сами справимся.

Он поднялся ловко, одним слитным движением, и протянул Халет руку. На его плаще, штанах и даже волосах серебрился мелкий снег, и смотрелось это так, что Халет почти пожалела о том, что не умеет создавать изваяния из камня, как мать Карантира. Очень уж хотелось запечатлеть это мгновение навсегда: протянутую руку, смеющиеся глаза, даже коньки эти дурацкие, на которых она стояла, как новорождённый жеребёнок, а Карантир — как… ну да, как лорд. И как эльф. Она ухватилась за его руку и поднялась. И чуть не упала снова.

— Нет, ну это невозможно!

Впрочем, когда зимнее солнце начало клониться к закату, и катающиеся на льду озера стали потихоньку расходиться, она стояла на коньках уже почти уверенно. Даже ездила. Недалеко и небыстро, но ездила! У Элхора всё равно получалось лучше, но Элхор, а с ним Лауренаро, уже ушли, а Халет не желала сдаваться. К тому же ей нравилось, когда Карантир держал её за руки и объяснял, как стоять на коньках, как отталкиваться, как ехать вперёд и поворачивать… ради этого — и ради наконец-то пойманного ощущения скольжения, почти полёта — можно было и помёрзнуть немного.

— Приглашаю тебя разделить со мной ужин, — шепнул ей Карантир.

— И согреться? — Халет незаметно погладила тыльную сторону его ладони большим пальцем, почувствовав, как у него сбивается дыхание.

— И согреться.

— А знаешь, — сказала Халет, когда они уже шли к замку, повесив связанные лямками коньки через плечо, — не так уж это и плохо — кататься на коньках. Но всё равно я убеждена, что без колдовства тут не обошлось!