и даже если всё это закончится разбитым сердцем

у кайи на устах одна только сладкая-сладкая ложь, такая тёплая и искусная, что не отличить от правды. голос переливается так нарочито искренне и заигрывающе при любых обстоятельствах, что за ним уже не видно, когда кайя перестаёт играть.

возможно это потому, что не прекращает он никогда.

на самом деле, это забавно, как в этом мире стереотипные представления о стихийных элементах рассыпаются, переплавляются под здешнюю реальность. у кайи с его вечно распахнутым воротом тонкой рубахи на поясе сверкает знак крио; на смуглой, явно облюбованной солнцем коже морозные узоры смотрятся изящным дорогим кружевом. глаза у него тоже — тёплые, хотя и синего цвета. иногда в них можно увидеть глубокое сумеречное море.

он весь на контрастах — холодные руки и горячий язык, насмешливый изгиб тонких губ и яркие искры вокруг зрачков; сражаясь рядом с ним, выдыхаешь изо рта едва заметный пар, но от его ненавязчивой заботы о монштадте в груди горячит.

кажется дружелюбным, а затем язвит так ядовито, что едва удерживаешься от того, чтобы перевести разговор в дуэль; и снова — понимание. шутки, шутки, шутки, сарказм на грани и вечное балансирование на краю бездны — это кайя. улыбающийся всегда одинаково, мягко стелет и бьёт наотмашь. капитан кавалерии, чьим врагом становиться по-настоящему страшно.

иногда итэр думает, что храбрость дилюка, который так резко идёт кайе наперекор, феноменальна.

ему самому легче улыбнуться кайе, отзеркалить чужое настроение и смотреть совсем чуть дальше его масок с невозмутимым лицом. легче поддакивать паймон, которой кайя почему-то нравится даже тогда, когда его недоговорки и откровенная ложь заводят их в очередные проблемы и ловушки (конечно, это относительно не опасно, но все равно не слишком приятно, когда тебя водят за нос). легче не вдаваться в подробности, потому что кайя — не тот, кого можно было бы удержать рядом.

да и не вечному путешественнику этого желать.

однако итэр почему-то все равно хочет. все равно берет все от их нечастых взаимодействий.

улыбается кайе, подыгрывает его шуткам, соглашается составить компанию вечерами в таверне и наслаждается любым кусочком его внимания, даже совершенно незначительным.

ведёт себя очевидно, не скрываясь — и знает, что его понимают. видят почти насквозь. не отвечают никак.

и итэр, наверное, мог бы принять отсутствие закономерной реакции на его расположение как отказ. мог бы, наверное, отпустить.

но кайя никогда не говорил ему «нет». никогда не отталкивал по-настоящему. никогда не отсекал возможность — и это сбивает с толку.

кайя все держит дистанцию. хлопает по плечу, ерошит светлые волосы ладонью, смеётся мягко-мелодично, склоняет голову на плечо, подмигивает открытым глазом игриво и — не приближается.

все время на расстоянии, все время не договаривает, все время в состоянии борьбы. других режимов не существует — у кайи проверенный способ существования, который позволяет замерзшему сердцу биться ровно и мерно в такт, не срываясь и не чувствуя сверх меры, которую он сам себе установил.

смотрит иногда слишком долго, флиртует на грани (даже за ней, когда на щеках итэра проявляется шальной румянец и в карих глазах от вина — искры), касается так, как будто бы хочет дальше, больше, ближе.

но останавливается всегда. возвращает контроль так быстро, что надежда не успевает даже сформировать хоть одну мысль.

и все-таки — не отказывает.

как будто у итэра есть шанс. как будто через выстроенную кайей стену возможно перебраться или пробить в ней проход для себя.

как будто кайе это тоже нужно.

звучит смешно, но.

итэр давно живёт (не в этом мире, правда). итэр много видел и многих знал. люмин всегда говорила, что он не разбирается в людях, но почему-то в кайе ему виднеется этот надрыв, этот вечный конфликт. он весь про одиночество и самодостаточность; весь про сильные связи и недоверие; весь про невыносимое желание быть с кем-то, быть чьим-то, кем-то владеть, иметь гарантии.

кайя какой-то показушно ветреный и разбитый внутри, итэр смотрит на него и чувствует как его затягивает, несмотря на то что предчувствие подсказывает: взаимности ждать не стоит. итэр и не пытается поэтому давить или удерживать — он только предлагает себя, предлагает свое сердце кайе на серебряном подносе — сожри, разбей, выброси, что угодно (только не игнорируй меня, ну).

и кайя улыбается как всегда (насквозь фальшиво) но тянет к горячему сердцу руки, пачкает ладони в алой крови, греет пальцы о тлеющее тепло — и не выбрасывает.

пока что.

итэр думает, что это хорошее начало.

открывается понемногу, рассказывает о себе больше — не ждёт, правда, никаких откровений в ответ. несмотря на все сомнения кайи, он знает, на что идёт и в кого влюбляется.

или влюбился. сам ещё не решил.

итэр только знает — он действительно хочет стараться. хочет обрести чужое доверие. и то, насколько в действительности сложно будет убедить кайю в искренности его намерений, на самом деле неважно.

если его долгая-долгая жизнь его чему-то и научила, так это прислушиваться к своим желаниям и делать только то, чего действительно хочется. долг и обязанности — не пустой звук, но какой долг может быть во влюблённости?

и что бы кто ни говорил, итэру нравится быть влюбленным. и именно в кайю. в того, кто, кажется, со всеми и одновременно ни с кем. до чьего сердца не достучаться.

главное, что итэр пытается это сделать. и кайя все ещё держит его собственное в руках, растерянно смотря в глаза. не вставляет выбитые из стены между ними кирпичики обратно.

«однажды ты тоже уйдёшь»,

«так же, как и все остальные»

— сквозит подтекстом в лёгких прикосновениях и ярких бабочках-улыбках, холодным блеском прищуренных глаз.

и самое отвратительное —

то, что итэр (со всей его привязанностью) не может пообещать обратное.

только поцеловать в раскрытую ладонь, словно говоря «но сейчас я рядом».

жаль, что кайе нужно или все, или ничего.