скарамучча красит ногти в глянцевый черный, скандалит с матерью, стрижёт волосы, запершись в ванной в попытке побега от реальности, и целует казуху до тех пор, пока в голове его не останется ничего. блаженная пустота — самоцель, смысл жизни, чистая эйфория.

в конце концов такемичи понимает: единственный выход — это менять реальность с самого начала. а именно, с начала конца для майки.

он спасает шиничиро, будучи ещё ребенком, а потом наступает время самого сложного — разобраться с собственной жизнью и понять, чего хочет он сам, не оглядываясь на потребность спасти всё своё окружение.

(чуть-чуть фикс-ит с фокусом на такемичи и его фиксации на майки)

слова обжигают, льют спирт в открытую рану, бьют до слез, вскипевших на ресницах. у скарамуччи новое воплощение, но всё те же проблемы. его и зовут теперь иначе — итэру досталось право исключительной чести.

когда-нибудь, наверное, он привыкнет к новому имени, научится справляться с эмоциями и перевернёт весь мир. или нахида своими мягкими-пронизывающими речами убьёт в нём дурные амбиции окончательно.

люмин знакомится с дайном (итэру он не нравится), говорит, что он хороший, и ввязывается в пару дел вместе с ним, улыбается на случайных сэлфи, которые вроде как служат им с итэром способом убедиться, что всё в порядке, шлёт иногда дурацкие шутки.

а потом пропадает к херам.

итэр думает: отпуск закончился.

и, может быть, это все потому, что в этой свободной стране ветров у кайи нет ничего своего, нет ни единой привязанности (все осталось там, на тёмной и проклятой, но родной земле), и дилюк — то единственное, что кайя хочет присвоить, за что хочет зацепиться, рядом с чем хочет остаться рядом.

[сборник драбблов]

у венти красивые глаза. не цветом, не разрезом, а именно выражением — в них заключено то истинное понятие свободы, которое спасло монштадт когда-то. его глаза — манифест, революция, и кайя не может насмотреться.

— и каково это — оставлять метки принадлежности на божестве, присваивать его? — едва слышно спрашивает венти, когда кайя отстраняется, взглядом почти облизывая дело рук своих. в бирюзовых глазах холод, бесконечный тысячелетний холод, и кайе нечем на него ответить.

он только думает — дерьмово. это дерьмово.

инуи толкает его на диван и тут же садится сверху, не церемонясь и не спрашивая разрешения. запечатывает своим весом, невозмутимо сокращая расстояние — как будто делает это так часто, что уже все равно.

— а теперь просто делай, что я говорю.

(или проще: инуи рисует коко стрелки)

минхо хочется любить. всем сердцем, всем существом, каждой клеткой и каждым её органоидом.

и чан любит, любит так сильно, как только может. любит всего, со всеми идеальными недостатками и достоинствами.

кайя какой-то показушно ветреный и разбитый внутри. итэр смотрит на него и чувствует как его затягивает, несмотря на то что предчувствие подсказывает: взаимности ждать не стоит. итэр и не пытается поэтому давить или удерживать — он только предлагает себя, предлагает свое сердце кайе на серебряном подносе — сожри, разбей, выброси, что угодно (только не игнорируй меня, ну). и кайя улыбается как всегда.

но сердце не выбрасывает.

пока что.

итэр думает, что это хорошее начало.