от бездны к бездне

наверное, он сейчас здесь именно потому, что с венти всегда было легко. кайя едва улавливает момент, когда венти появляется в городе. может быть, из-за того что все его внимание всегда было сосредоточено на дилюке и только малая толика рассеивалась среди остальных жителей монштадта. может быть, потому что бард появлялся, вечно с лирой в руках и без единой моры в кармане, и исчезал так же совершенно внезапно, сверкнув напоследок белозубой улыбкой. кайя едва слышал пару слов из его песен, которые так хвалили потом окружающие, однако чётко запоминалось непостижимо яркое чувство подлинной свободы в каждой ноте — вот, почему, наверное, венти называли лучшим бардом в стране.

подростком кайя пару раз даже оставлял звонкие монеты ветреному, как сама анемо-стихия, музыканту, легко улыбаясь на чужое благодарное подмигивание. тогда он не запомнил даже лукавый блеск зелёных глаз, понимающую ухмылку, всепоглощающее одиночество, следующее за венти по пятам всю жизнь.

это теперь, узнав по-настоящему вкус безысходности, предательства и отвергнутых чувств, кайя видит барда совершенно иначе. наверняка просто переносит собственные эмоции на чужой образ, однако по-другому совершенно не получается.

венти кажется бесконечно далёким, готовым с минуты на минуту исчезнуть снова, ненадёжным от слова совсем. но в то же время кайе видится в нем нечто настолько безмерно близкое, родное, знакомое, что ладони так и тянутся — задержать. смотреть дольше. прикоснуться к кому-то такому же, к кому-то, кто наконец-то поймёт.

а не отпустит гильотину над самой шеей.

у кайи внутри столько нереализованной любви. столько колющего одиночества, столько разъедающей душу вины. столько сожалений, которых в детстве обещали не иметь. и венти, этот улыбчивый, изворотливый и сладкоголосый бард, выглядит человеком, у которого за душой столько же нерешенных проблем и непрощенных грехов.

поэтому — с ним легко. сейчас, спустя столько лет, событий, ошибок и попыток все исправить, кайя смотрит на венти (снова с бокалом в зубах играющего что-то очень жизнеутверждающее на пороге таверны, потому что за стойкой принципиальный чарльз, а он точно не нальет), тянет свой любимый напиток и думает, что ещё пять минут, и он сам купит ему бутылку вина, а потом позовёт распить её где-нибудь вместе. просто потому что бард выглядит как тот, кто согласился бы, а кайе очень нужен рядом кто-нибудь. кто-нибудь, перед кем не нужно будет надевать улыбчивую маску, к которой все так привыкли. перед кем будет просто напиться и не бояться наговорить чего нибудь лишнего — все равно потом венти уйдёт снова, да и вряд ли станет запоминать бредни постороннего человека.

пальцы ещё раз осторожно обхватывают бокал, кайя делает последний глоток и идёт к стойке. чарльз смотрит вопросительно — обычно он сидит чуть ли не до закрытия, но вопросов, конечно, никто задавать не будет. кайя улыбается, жмурясь на мгновение, просит несколько бутылок вина (помнится, у барда совершенно иной уровень способностей поглощать алкоголь) и на выходе встречается с венти глазами абсолютно нарочно.

как же хорошо, что он такой понятливый, особенно, когда дело касается выпивки. 

это получается так естественно — поймать чужой взгляд (о, эти бирюзовые в отблесках огней таверны глаза), вывести за собой в сумеречный поздний вечер — ещё чуть-чуть и закат отцветёт — ускользнуть за городские стены через одну из многих лазеек. кайя наученный — ни лишнего шороха, ни звона от неосторожно потревоженных бутылок. никто не заметил, никто и не следил. 

венти следует за ним по пятам — привычно неуловимый, лёгкий на подъем, с мерцающим любопытством в почти что нечеловеческих (сугубо из-за цвета) глазах. цветные косы грозится расплести ночной прохладный ветер, едва не срывая и плащ, однако стихия точно знает, что венти превосходно владеет анемо, и даже не растрепала ему тёмную чёлку, пока они чуть ли не бежали на присмотренное кайей заранее место. 

тут одуванчики не росли, и люди тоже особо не появлялись — кайя давно нашёл этот небольшой луг. с обрыва можно увидеть синюю-синюю глубину сидрового озера — да уж, жаль, что оно не из сидра — и неровные от водной ряби тени птиц. упасть в мягкую траву, не жалея капитанской формы, после рабочего дня, наполненного рутиной и бумажками, долгое время было его лекарством от выкручивающей суставы апатии. теперь рядом падает пахнущий сесилиями с утеса звездолова и свободой бард, и от этого внутри что-то давно угасшее как будто начинает тлеть. 

(алый уголек — какая жалость, но этот цвет — последнее, о чем хотелось бы сейчас вспоминать) 

кайя вдыхает влажный ночной воздух и поворачивается к венти лицом. тот тоже дышит глубоко — чужая грудь поднимается так высоко каждый раз — и не сразу отрывает взгляд от неба. 

усеянного звездами, такого необычайно ясного сегодня. как будто ветра специально разогнали этим вечером любой намёк на облака. 

хотя иногда звезды — это просто звезды. 

внутрь возвращается комок задушенных-затравленных эмоций, и кайя резко поднимается, вернув внимание к себе. ладонь быстро находит рядом вино.

это хорошо, когда тебя понимают без слов. это хорошо, когда ты можешь больше не улыбаться. это хорошо, когда нужды объясняться тоже нет — это хорошо, когда вы ничем друг другу не обязаны. 

это так хорошо, что едва ли не тошнит. 

однако кайя глушит все, что в нем есть вином и молчаливым присутствием — венти улыбается только и забирает оставшиеся бутылки. 

 — чего бы тебе хотелось? — и это едва ли правильный вопрос. но венти и не целится в ответы, он здесь просто потому что, наверное, кайя напоминает ему его самого. возможно. или кого-то другого — толковать не хочется. лезть к нему в душу — тоже. кайя уверен: венти бы этого не хотел. 

это лучшее, что они могут делить — взаимное невмешательство. 

но вопрос интересный. если бы кайя знал на него ответ, было бы хорошо. 

однако он едва ли может разобраться в собственных чувствах, не то что желаниях. он так давно лишил себя права желать — просто потому что хотел недосягаемого — что уже совершенно не знает. 

ещё глоток, два, три — может, они подскажут ему? это никогда не работало, но. 

(то, как это было раньше — когда желания он делил на двоих, когда чужие мечты были его мечтами тоже;

то, как потом они все разбились вдребезги его же стараниями;

то, как их осколками он до сих пор режется без остановки, вспоминая.) 

он кладёт голову на колено, выдыхает, поворачивает лицо навстречу чужому — открытому и совершенно запертому одновременно. 

 — почувствовать что-то кроме блаженного одиночества, — тоном совсем не соответствующим, таким, как будто флиртует. но кому как не венти видеть — слышать — что стоит за игривостью и иронией. 

 — я тебе не помощник, — улыбается. потому что как не умеющий плавать может спасти тонущего? 

 — знаю, — кайя прикрывает веки. смотрит только все так же внимательно. отчаянно донельзя. — я знаю. 

у венти красивые глаза. не цветом, не разрезом, а именно выражением — в них заключено то истинное понятие свободы, которое спасло монштадт когда-то. его глаза — манифест, революция, и кайя не может насмотреться. в его жизни всё сплошь оковы, обязательства, тянущие ко дну долг и вина, зависимость.

а венти — перекати-поле, ветер, антоним обязанности — наркотик. рядом с которым хочется быть дольше, дольше, дольше, даже если это всего лишь побег, даже если все проблемы кайи и тяжёлые-тяжёлые чувства остаются с ним неразрешенной диллемой. даже если все равно в итоге станет хуже — кайя смотрит венти в глаза, такие игривые, такие глубокие, и расслабляется в кои-то веки. отпускает себя, позволяет проявиться вечной усталости и едва-едва ещё не одержавшему верх над ним отчаянию, зная, что все это останется здесь же, между ними двумя.

бард пьёт быстро, но мало меняется, хотя кайя уже это наблюдал не раз. однако это не мешает завороженно смотреть на него. 

венти рассказывает что-то — нейтральное, про свои странствия, про то, какие созвездия можно увидеть в других концах тейвата, про свои любимые цветы — кайе невыносимо хочется, чтобы он продолжал вечно.

и совсем чуть-чуть — коснуться. 

дотронуться рукой — так, будто это поможет ему прогнать застарелое ощущение одиночества изнутри, как будто это заставит его забыть или хотя бы отпустить. 

он смотрит, слушает, почти не слыша и в то же время запоминая каждое слово, и крутит в голове эту случайную мысль о контакте. так настойчиво, что с губ все-таки срывается дурацкое «можно тебя коснуться», которое пугает больше любого откровения. 

и ответа не дожидается (от внутренней паники вдруг сначала сводит скулы, а потом кайя смотрит на венти снова — понимание, узнавание, такая же тоска — и внутри почему-то разливается неестественное спокойствие). приближается так, чтобы всего несколько сантиметров между, и опускает-поднимает взгляд по чужому телу — как окатывает кипятком. 

 — точнее... можно тебя поцеловать? — почти мурлычет, словно соблазняет одну из многочисленных поклонниц его обаяния. только на лице у него ни следа обостительной улыбки, обнажённое жалкое отчаяние — едва ли с кем-то ещё он будет так же честен (едва ли кто-либо ещё захочет его таким). 

 — даже если ты это сделаешь, легче не станет, — говорит венти, дышит глубоко, полной грудью, и смотрит на кайю с такой серьёзностью, с таким пониманием, что позвоночник холодит дрожью. он знает, о чем говорит, да и кайя тоже. однако пьяный румянец на чужих щеках, звуки тяжёлого дыхания, немое разрешение в глазах — кайя решил не жалеть ни о чем, верно? хуже не будет. 

и он прав. 

венти на вкус как глоток свежего воздуха. как лёгкий весенний бриз. как надежда и совсем немного такого же застарелого отчаяния послевкусием — кайя смакует каждую ноту, каждое мгновение. тёплые губы, маленькие холодные ладони, гладкость шелковых чулок, жар кожи под ними — все отпечатывается где-то на задворках сознания, пока бездна кайи пытается забыться в другой бездне — в тысячи и тысячи раз больше и тяжелее. 

они слишком долго друг на друга смотрели, и теперь только либо поглотить (сожрать), либо слиться. 

алкоголь не сотрёт ни одну секунду из этих воспоминаний, однако кайя нисколько не против. он любит другого, и венти такой же, но так проще отвлечься хотя бы на одну звездную ночь друг на друга, пить нежность, предназначенную другим, с чужих губ, касаться, нуждаться в том, чьё сердце уже отдано.

и делить привкус дорогого вина на двоих, глушить шум в тяжёлой голове прикосновениями, восхищенно смотреть на острые тени пушистых ресниц на чужих щеках, оказывается, пьянит больше рубиново-красных бокалов, больше жгучей тоски по людям, до которых будто уже не дотянуться совсем, никогда.

венти выдыхает жарко в чужие губы, и в аквамариновых радужках под полуприкрытыми веками светится такая буря, такой разрушительный шторм, что кайя готов захлебнуться в нем, быть разорванным жесточайшим из ветров, развеянным на века. замолкший на долгие-долгие годы тёмный океан внутри него взметается наконец валами волн, сквозь которые не проникнет ни один солнечный луч, и солью белоснежной пены на губах он делится с бардом — взбешенные, измотанные бесконечным затишьем, подавленные стальной волей стихии сплетаются вместе и в унисон беснуются, получив ошметок такой желанной свободы. контроль слетает ненадолго, и кайя чувствует как его спину обдает порывом сухого, как будто нездешнего ветра, как на ладонях, отчаянно сжимающихся на чужих бёдрах, расцветает тонкий ажурный узор изморози (венти даже не вздрагивает, только вплетает изящные пальцы в волосы и сжимает, практически распуская низкий хвост).

и это — это то, чего кайя от него хотел. это то, в чем он нуждался так долго. и — может быть — венти тоже было нужно именно это — отпустить себя немного, потерять самообладание, побыть на какой-то процент собой хотя бы несколько минут.

и чувствовать его улыбку собственными губами, ловить на себе однозначные взгляды, позволять себе лезть холодными пальцами дальше позволенного посторонним, поддевать гладкую ткань кромки шорт, получая горячие выдохи в поцелуй — да, то что нужно.

чужие маленькие ладони скользят по спине — под накидку, сдергивая мех на землю, смыкаются на шее, прямо у кромки роста волос. кайя вздрагивает, чуть выгибается даже от мурашек вдоль спины и едва не стонет, когда в кожу слегка впиваются ногти, раздражая нервы. венти издаёт довольный смешок, и от него, такого отзывчивого и открытого, голова идёт кругом.

тактильный голод режет все больше связей между осознанным и неосознанным, касания кормят его, усмиряют алчную пасть — ещё чуть-чуть и проглотит чужие руки по локоть, только чтобы почувствовать глубже, сильнее, ярче — и звёздные искры в зрачках разгораются в обжигающие пожары.

и как бы это ни было неправильно, грешно и нечестно, кайе нравится держать венти в своих руках, чувствовать, как его пушистые ресницы щекочут щеки, поцелуями крыть прекрасные глаза под тонкими веками — венти создан для нежности.

пусть даже такой — почти вынужденной, вымученной и раненной чьим-то безразличием. кайя наслаждается ею тоже, тем, что он все ещё способен найти крупицы внутри себя и подарить кому-то до капли, выжимая из себя последнее. чтобы потом переполниться ею заново, конечно, потому что смотреть на венти — разметавшегося на свежей траве, с едва мерцающими бирюзовым косами, расстегнутым воротом и такой притягательной улыбкой на губах — спокойно совершенно невозможно.

ловкие пальцы тянут за завязки корсета, обводят контуры талии, поддевают край тонкой блузы, затрагивая горячую кожу под ней. венти смеётся и копается с кучей звенящих застежек и замков кайи несколько добрых минут, перемежая постепенное освобождение от одежды поцелуями от губ по смуглой шее до самых ключиц. голову кружит.

многослойные переплетения ткани сползают с широких плеч — маленькие бледные ладони занимают их место, едва задевая ногтями. кайя ухмыляется и щурит глаза, почти красуется — в его теле точно есть чем полюбоваться. и венти смотрит — скользит кистями дальше, вниз по вечно открытой груди, шелковистой коже (не без мелких шрамов) на ребрах, пальцами обводит рельефы мышц на животе и улыбается — и правда красиво. кайю не портят ни пара давних ожогов, ни рубцы от заживших ран. венти не раз и не два заглядывался на его фигуру с потрясающей осанкой, на длинные изящные ноги, на почти бесстыдный вырез даже в зимнее время (крио глаз бога творит чудеса), но иметь возможность рассматривать и даже трогать все это богатство? бесценно.

венти берет от этой возможности все. тянется ближе, целует всюду от ключиц и дальше, вниз, почти царапает ногтями талию — кайя тяжело выдыхает где-то над его макушкой и толкается всем телом вперёд, опрокидывая венти на траву. тёмная чёлка оказывается отброшена назад, а в бирюзовым море глаз вспыхивают искры и молчаливый вызов. могла ли из них разгореться та знаменитая революция? наверняка. и кайя следует её примеру.

венти из тлеющего угля его души раздувает пожар, прикусывает губу — как подливает терпкого крепкого вина в костёр (кайя чувствует его томный вкус на языке). уникальный талант, ведь, казалось бы, он давно заморозил свою суть в глыбе нетающего льда — подальше от другого ранящего огня. у венти методы другие, не жгущие — исцеляющие. не залатают давние ожоги, но сгладят шрамы, снимут отчасти боль. нет ни одной причины отказаться. 

помощь не бескорыстна: кайя делится своим холодом, лелея чужую кровоточащую прошлым душу в ответ, почти в отместку за протянутую руку. в отравляющем одиночестве можно вариться вместе. и они вцепляются в возможность разделить его напополам, раздвоить ноющую, выворачивающую наизнанку боль, переживая ещё одну ночь — но чуть легче, чем все остальные. 

лекарства от их недуга все равно не существует, не поможет ни барбара, ни молитвы — чуда ждать не от кого — ни проклятому, ни богу.

единственный путь побега от неизбежного — забыться в алкогольном мареве, в ярких улыбках (в которых едва ли кто заподозрит фальшь), в чужих холодных руках.

бездна смотрит в бездну — и неважно, кого первым сожрут — сперва обе друг друга невольно удержат от падения за грань.