х х х

I.

Журналистика — профессия почти столь же древняя, как… словом, это вторая древнейшая профессия.— Роберт Сильвестр

Пекин

Лю поняла, что с Ван Ибо надо заканчивать. К счастью, или же к сожалению, в её душе не было ни претензий, ни ожиданий, ни обид. Зато было глухое раздражение. Даже не вспышка гнева, злости, это говорило бы об определенном уровне заинтересованности. Важности. Отсутствии равнодушия. Нет. Раздражение было глухим, постоянным и уставшим.

Такое положение дел изматывало больше ссор, а Лю знает, о чем говорит. Она давно думала, как подгадать момент и что сказать. Но в итоге все произошло само собой. Без репетиций и слёз. Максимально беззболезненно, ведь, как оказалось, болеть-то и нечему. Возможно, кроме частички самомнения. Древнейший женский комплекс: если всё же не складывается с мужчиной, то ты была недостаточной для того, чтобы сложилось. Все эти «ради такой, как ты». Блеф и опасная иллюзия, которой пропитано слишком много, чтобы не хотелось поверить в чудесную сказку.

Никогда не про то, что, быть может, дело в чем и ком угодно, но не в тебе.

Утро. Лю вошла на кухню, щурясь из-за солнечного света — Ибо всегда первым делом поднимал чертовы жалюзи. Он стоял у открытого холодильника. В своих дурацких шортах, словно собирался в поход. Песочные, с кучей карманов. Короткие носки едва достают до щиколоток, будут абсолютно не видны в кроссовках. На груди, словно часть Ибо, кулон с головой быка, который тот не снимает вообще никогда. Ни в душе, ни в постели, нигде. Взлохмаченные волосы, пара комариных укусов по лопаткам, родинки. Лю переводит взгляд. Квадратный кусок подсушенного хлеба лежал просто на полке, рядом с полупустой банкой маринованного лука и плошкой моркови с сельдереем, пока Ибо копался в пакетиках с соусами.

Лю имела привычку тырить их из всех ресторанчиков и кафетерия студии, вместе со стиками сахара и перца, чтобы не покупать. А так — удобно. И сразу расфасовано на один раз.

Лю обняла себя руками, упершись боком в столешницу, молча наблюдая. Ибо коротко глянул на неё, привычно мазнув взглядом по всей фигуре. Лю была одета в его футболку, на которой уже красовалась парочка дырок проженных пеплом. Тонкие ноги, такие же руки, нулевой размер груди, зато даже сейчас, в безразмерной футболке, видны очертания затвердевших сосков. У неё был проколот левый, однажды Ибо раскрутил штангу языком, шарик потерялся, и с тех пор Лю как-то не пыталась ничего в прокол вставить. Наверное, зарос. Когда Лю курила, в пепле было всё вокруг. Она любила выдыхать дым в его волосы, из-за чего Ибо сначала зверел, затем выбивал сигарету из её пальцев и валил на ближайшую поверхность. Правда, в последнее время и этого не было, даже если Лю по привычке «задымляла» копну его жестких волос. Сейчас — носившие остатки выкрашенного в платиновый блонд с черным, длинным корнем.

А при знакомстве те и вовсе были с голубыми прядями. Когда это было? Полгода назад? Они не праздновали ни её, ни его день рождения. И уже расстаются.

Лю как-то четко поняла, что именно сейчас — тот момент. Хорошо, что не праздновали.

Ван Ибо кивает на полки холодильника, который уже начинает пищать, предупреждая, что хозяева оборзели держать его открытым так долго.

— Ты будешь завтракать или как обычно? Кофе и воздух?

Лю усмехается краем рта и отходит к окну. Одно над раковиной, второе — в пол, рама светлого дерева, с насмешливым квадратиком форточки точно посередине, в которую девушка и курит, если вспоминает о здравом смысле. Смятая пачка тонких сигарет лежит на банке-пепельнице, Лю наклоняется за ней, оборачивается, прищурив глаза, чтобы найти зажигалку. Ибо наконец-то захлопывает холодильник, довольный тем, чем обмазал несчастный кусок хлеба. Дивное сочетание соусов и «еще не пропавшего шедевра» в виде гуакамоле — Лю недавно захотелось чего-то «хипстерского». В последнее время этот тренд набирает обороты в Поднебесной, догоняя пресытившийся Запад. Ибо щелкает по чайнику.

Бросает «полка», прежде чем сунуть бутерброд себе в рот и открыть шкафчики в поисках лапши. Слышится щелканье, Лю подкуривает с третьего раза. Выдыхает. Ибо не интересует этот перфоманс, он вскрывает картонный стакан будущего рамена и сыплет туда специи. Чтобы острее. Надо бы найти уксус, вечно она его куда-то девает…

— Я хочу расстаться.

Ибо хмыкает раньше, чем понимает собственную реакцию. Ожидаемо? Вполне. Манипуляция ли это? Ибо смотрит на Лю, та не опускает взгляда, сигарета тлеет между её тонких пальцев. Ногти выкрашены в красный, облупились в паре мест. Её желание попросить денег в очередной раз даже не так сильно, как её желание не видеть Ибо в доме. С его хлебом, завтраками, жалюзи, футболками. Интересно, а…

— Хорошо. Что с сексом? Оставляем?

Лю прищуривается. Взгляд уходит вправо, она поворачивается к окну. Одна рука все еще обнимает, другая — стряхивает пепел на пол, мимо банки. Затяжка. Пыльный Пекин за окном радуется топленому маслу солнца. То льется с неба, сглаживая всю серость, хмурость и изрядную потрёпанность квартала. Лю затягивается снова. Правда в том, что секс с Ван Ибо хорош. А это редкость. Ван Ибо маньяк взаимного удовольствия и контрол-фрик оргазма. Он будет измываться над тобой, пока ты точно не кончишь. Сорок минут, час, с перерывами или без. Его мужскую гордость не задевает, если ты хочешь притащить в их постель «третьего» — вибратор. Имитацию узнает с первой же секунды. Со стороны выглядит забавно. Вроде как только начинаются блаженные звуки порнушного накала, а он останавливается и уточняет: «Что поменять или устала?». Секс. Лучший козырь Ван Ибо. Он мог бы построить невероятную карьеру жиголо, если бы имел меньшее эго и только денежные амбиции. Лю покусывает губу, снова смотрит. Ибо уже залил свой рамен, теперь заливает расстворимый кофе. У него будет болеть желудок, это сто процентов.

Лю шелестит тише, словно сдавшись:

— Секс можно и оставить. Пока не найдем кого-то. Или по нужде.

У Ван Ибо забит рот, когда он говорит «окей», добавляя согласное мычание. Его телефон звонит где-то в глубине квартиры. Открыв рот пошире, чтобы остудить лапшу, он идет в комнату, не смотря на Лю больше.

Хорошо, что они будут работать на разных шоу теперь. Иначе было бы хуже. Наверное.

Теперь Лю понимала, что имелось в виду в тех сплетнях. Ван Ибо действительно не влюбляется.

Он позволяет влюбиться в себя. Но вывести его на чувства… возможно ли это в принципе?

Лю не знает, что двадцать минут спустя, прежде чем завести мотоцикл, Ибо парой нажатий добавит её в черный список. Так всегда легче.

Изменений за утро слишком много, чтобы Чжань мог воспринять это без толики головной боли.

Возвращение главного продюсера уже завтра с какими-то сомнительными вестями, риск увольнения благосклонного чиновника, за которого надо замолвить словечко и «отплатить», полетевший в душе кран… теперь это.

Его отношение к переменам весьма прискорбное — он ими не захватывается, он их не любит. Стабильность — залог успеха. Во всяком случае, именно это вбивалось в него с детства. Правда, это вбивание не замещало собой его тягу к вершинам, так что по этой причине Чжань всегда жаждал быть стабильно наверху. Лучший на потоке, лучший в хоре, лучший, лучший… лучший телеведущий прошлого года, и должен оставаться таким и в этом году. Разве это много и разве это не заслуженно?

Он тот, с кем Китай встречает новый день. Единственное шоу, по скромному мнению обозревателей, которое держит канал на конкурирующей площадке не только с себе подобными, но и со всеми благами интернета. Его смотрят в прямом эфире, его пересматривают позже, его смотрят даже через пару дней после выхода. Потому что Сяо Чжань не просто ведущий «Доброго утра», он — бренд. Мог бы уже карьеру в актерском строить, но отказывался. Шел в журналистику вообще не для того, чтобы мордахой светить, но это было тогда, по молодости. Сейчас он уже весомый репортёр, отслуживший своё в полях, и третий год почетно занимающий этот пост. Утреннего вестника. Ну и, конечно, рекламное лицо всего-то наименований двадцати… как иначе. Зато у Сяо Чжаня чудесный лофт, дом для бабушки и дедушки, идеальная налоговая история, естественно — он соучередитель парочки фондов и правда старается делать мир немножко лучше. В рамках разумного. Всё чисто и лучисто. Если не брать во внимание абсолютный крах в личной жизни, нездоровый режим дня, и все же опасные вылазки на репортажи, от которых он не отказывается из принципа, чтобы держать марку. Их шоу отличается дерзким коктейлем из позитива и жесткой правды, за последнее редакция очень часто получает штрафы. Или чего похуже. Но это политика самого Чжаня. Если где-то беда — это должно быть в эфире, даже если испортит настроение всей стране, потому что оно и должно быть испорченным. Ради действий и более успешного шевеления задниц руководства. Чжань выстроил такую карьеру и такой имидж, что попробуй его в чем обвини. Сравнимо с обвинением Иисуса в педофилии. Он пережил пару скандальчиков всекитайского масштаба, и наловчился с этим справляться. Связи, компромат, банальная психология пропаганды и в принципе специфика работы.

Ничто не страшно. Но все же. Когда привычное перестает таким быть — Чжань кривится. Буквально.

Сюин, сидящая рядом, перелистывает очередной файл в планшете, продолжая:

— …очень внезапно умер. Замену уже нашли, едет с другого конца Пекина, правда, раньше работал на шоу про тачки… это снимают в павильоне где-то в заднице Чанпина… он и жил там недалеко, надо будет сдавать ему поближе что-то, ещё найдем. Но специалист хороший, я проверяла.

Чжань согласно мычит. Он привык доверять Сюин всё. Ну, почти всё. Львиную часть своей жизни. Пекин просыпается, отряхивается от ночного морока. Проспекты и улицы заполняются людьми, мопедами, трехколесными грузовыми великами, тачками с уличной едой. В выходные эфир выходит на два часа позже. Чжань не любит их. Хочется привычное «поехали» в половину пятого и его «доброе утро» с мягкой улыбкой, когда весь Китай только продирает глаза. А не уже жрёт омлеты в лепешках и баоцзы на перекрестках.

Машина проезжает за секунду до красного, парочка поворотов и родная студия всё ближе. Дверца ауди открывается, Чжань благодарит Минцзинь, которая уже вручает ему кофе, поправляя наушник в ухе. Девушка не говорит, она рапортует, пытаясь подстроиться под широкий шаг Сяо Чжаня:

— Новый звукореж на месте, проверяет технику, можно выдохнуть. Примчал на мотоцикле…

Сяо Чжань снова утвердительно мычит, мысленно ставя плюсик новому сотруднику. Мотоцикл. Уже часть психологического портрета, если подумать. Не мопед. Не машина. Не общественный транспорт. Мотоцикл.

Чжань делает вывод и вместе с ним — глоток кофе. Тот крепкий, горячий, минимум карамельного топинга — максимум эспрессо. Пока Чжань добирается до гримерки, его сопровождает уже пять человек. В лифте непривычно тихо, обычно его ребята галдят. Сонные мухи, вот, кто его ребята в это воскресное утро.

В кабинке стойкий запах арабики, смешанный со сладкими и терпкими духами. Оригиналы ароматов и откровенная палёнка. Особо, правда, выбиваются нотки перегара Алистера — где тот успевает накидаться в своем жутком графике гостевого редактора, остается вопросом открытым.

Главное, что ни разу не проштрафился, так что и Небо с ним.

В этой тишине Чжань запоздало уточняет, к концу почему-то скатываясь в шепот:

— Соболезнование близким и оплата всех услуг с нас, это ведь проконтролировали? Собрание после съемки я начну именно с этого. И все вот эти поминальные вещи. Командой поедем и на похороны. Это же понятно, да? Сюин?

Ассистент кивает и сразу же прописывает что-то в планешете.

Минзцинь, стоя по правую руку Чжаня, тихо замечает:

— Я поняла, что так мало знала об этом старике, а ведь уже столько лет работали вместе…

Чжань это никак не комментирует, только коротко кивает и допивает свой кофе. Он молчит о том, что знает каждого здесь так, словно ведет расследование все эти годы, но это нормально для него. Заставляет задуматься о том, чтобы чаще устраивать эти хвалёные выезды на отдых, поддаться таки на уговоры продюссеров… Чжаню казалось, что это как раз будет лишним, но может, стоит пересмотреть свои выводы. Черт, очередная перемена?

Старик Кукванг запустил целый водоворот смены привычного, о котором Чжань уже начал смутно подозревать. В принципе, вполне в стиле древнего тайца. Сяо Чжань будет очень скучать.

Лифт наконец-то прибывает на нужный этаж.

Обычно Ван Ибо соображает куда быстрее. Но резкая смена места работы, жгучая лава в районе желудка и тот факт, что он не выспался гарантировали ему звание «медленного газа». Во всем, кроме работы, на которой он сосредоточил все свои титанические усилия. Распыляться на приветствия, декламирования краткой информации о себе, взаимные улыбочки и зависания на курилке ради налаживания контакта с новыми коллегами — всем этим можно будет заняться после эфира. Ван Ибо поджидал «утреннюю звезду» уже на площадке, в очередной раз требуя ассистентов отчитаться. Наушник исправно затрещал о готовности вести эфир. Ван Ибо привычно промычал нечто одобрительное, всмотрелся в петличку, крутя ту пальцами, и вовремя обернулся. Сяо Чжань вошел на площадку. Ван Ибо в очередной раз подумал, что всё это мало похоже на его привычный опыт работы. Обычно он был ответственен за звучание коренастых мужичков либо тонкокостных девиц, а Сяо Чжань… дылда. Ну, для звукорежа на голову ниже, которому нужно устроить «звуковые путы» по его телу должным образом. По правилам этой команды — это действие на совести главного звукорежиссера. Что-то подсказывало Ибо, что это лишь первая странность в череде многих. Но работать тут… было мечтой. Хоть и не его. Терять такой шанс — глупость. Ван Ибо подмечает с запозданием, что Сяо Чжань открывает рот, видимо, чтобы приветствовать, как адекватный человек. Все бы ничего, но в наушнике звучит — шесть минут до эфира, а Ван Ибо не так уж уверен в технике, ведь с этой фирмой он дел еще не имел. Не долго думая, Ван Ибо сначала присаживается, а потом, неосознанно и удобства ради, встает на колени. Идеально для того, чтобы заняться обмоткой. Отработанными движениями, он касается чужих бедер, задним числом отмечая тонкую талию, которую непривычно видеть в ракурсе мужского тела, хрипит (от недосыпа, конечно же, и извечного желания прочистить глотку) «повернитесь, пожалуйста», а затем выдергивает полы рубашки из брюк. Где-то сбоку выразительно вздыхает стилист. Ибо слышит ироничное: «Вот так, без прелюдий?». Ван Ибо смотрит снизу вверх, снова говорит «повернитесь», прослеживая путь провода под тканью кончиками пальцев. Передатчик устроен крепко, насажен на ремень аккурат посередине поясницы и защелкнут. Всё, что должно мигать — мигает. Ибо выводит петличку, параллельно медленно поднимаясь. Провода даруют отменное качество, но они же, засранцы, часто ломаются. А вся та техника, которую он увидел, хоть визуально и в наилучшем состоянии, но древнее Китайской стены. По ощущениям. С этим стоит разобраться. Ибо цепляет петличку ближе к воротнику, выдергивает свой внутренний наушник, чтобы надеть на себя «профессиональные уши», переключает каналы и просит Сяо Чжаня поговорить.

— Мне так и не сказали твоего имени. И у нас тут все на «ты» если что, без лишней вежливости.

До эфира четыре минуты. Ибо тянется пальцами к вороту рубашки ведущего, снова немного правит петличку и просит говорить ещё.

— Ты ещё не проснулся, да? Надо привыкать. Обычно эфиры еще раньше, тут надо быть в три часа ночи. В идеале. Но тебе опаздывать точно нельзя. Ты же главный по звуку.

Ван Ибо наконец-то смотрит в глаза Чжаня. Не проснулся. Это точно.

Ибо кивает, отходит на приличное расстояние — в данном случае оно равно двум шагам.

— Ван Ибо. Вы готовы, Сяо-гэ. После эфира надо обсудить эту рухлядь. Мне сказали, вопросы решать с вами, пока не вернулся главный продюсер.

Сяо Чжань как-то странно прищуривается и склоняет голову набок, словно в легком недоумении и восхищении одновременно. Ван Ибо подавляет желание зевнуть, трет у переносицы и отходит, беря курс на главный пульт, туда, за толстое стекло, меняя большие «уши» на пуговицу наушника для связи с ассистентами. До эфира три минуты.

Сяо Чжань садится в свое кресло в немного растрепанных чувствах. Вокруг порхают стилисты и Минцзынь, телесуфлер прогоняет ленту и возвращается к началу.

Две минуты. Кисточка в сотый раз проходится по лицу. Одна.

Эфир.

х х х

Санья

По потолку гуляют тени, их очертания подсвечиваются персиковым. Ветер колышeт ветви, гнёт их всё сильнее, шторы никто не удосужился задернуть. Было не до того. Какой гений решил, что встретиться в последние дни отпуска — отличная идея? Да. Он сам. Сам автор этой шикарной мысли… чтобы что? Потрахаться всю ночь, иметь в запасе вот этот день, который тоже нужно протрахать, как иначе, и… и с головной болью (а возможно, и не только), наводить порядки на следующий день в своем любимом цирке, после короткого перелёта. М-м.

Хенг поворачивает голову. Хань Фэй едва слышно сопит во сне. По щекам и шее уже набрала цвет тень щетины. Хенг проходится по его подбородку костяшками пальцев, не боясь разбудить. Колется.

Он следует взглядом за игрой света по чуть смуглому телу. Взгляд застывает на полоске золота. Безымянный палец. Фэй обычно снимает, но предложение Хенга, видно, застало врасплох. Забыл.

Иногда Хенгу хочется отрубить этот палец. А иногда — он рад, что на нём есть кольцо.

Избавляет от ответственности и не даёт мечтать о будущем.

Ладно, когда это его останавливало на самом деле.

Знал бы кто, в кого превращается Ли Хенг, когда находится рядом вот с этим человеком, не поверил бы.

Хенг и сам не верит. Оставляет ладонь на чужой щеке, затем перетекает ею на лоб, зачесывает черные пряди назад. Тянется ближе, чтобы поцеловать под ухом. А затем выбирается из постели.

На завтрак будет бокал вина, это без обсуждений и осуждений. И что-нибудь… что-нибудь мясное.

Потому что Хань Фэй любит именно так.

— Ты выспался?

Фэй хрипит, за этим следует волна тепла, Хенга обнимают со спины, пока он перетаскивает кусочки курицы в соусе с вока на тарелку. Идеалистическая картинка любых мелодрам, будь то гетеро-слюни или радужные сопли. Иногда Хенг живёт в них, да, можно позавидовать, прям плескается. Правда, «иногда» — ключевое слово. Его целуют в плечо, потом ближе к шее, после утвердительного «конечно», хоть оба знают, что это вранье. Фэй отпускает его, тянется всем телом, открывает холодильник, чтобы достать пакет сока. Какая-то жутко сладкая смесь папайи и манго. Хенг такое не любит, но исправно держит в холодильнике. Особенно тут. На их секретной локации. Он ставит тарелки на стол. Мельком замечает свое отражение в зеркалах; те круглые, составляют собой панно, отблескивают солнцем и его, Хенга, поразительно довольным видом. Оттраханным и сытым. И это до завтрака. Даже щеки порозовели. Кошмар.

Хенг плюхается за стол, перевязывая волосы растянутой резинкой. Надо бы покраситься, темные корни с рыжим выглядят так себе. Что-то он правда подрасслабился. Стареет?

Где-то между комлиментом повару, вопросом про то, не болит ли у Хенга рука (не так давно тот жаловался на типичный туннельный синдром запястья, правда, не в контексте работы за ноутбуком, а потому что «задолбался дрочить, когда мы уже увидимся?»), Фэй говорит:

— Я подаю на развод. Уже все готово.

Он говорит это, забрасывая в рот очередной кусочек курицы и спокойно смотрит на Хенга. Тот не пьет сок, он пьет своё вино. То как раз продолжает литься в его рот, пока он смотрит на Фэя. Глоток, ещё. И ещё. Хенг допивает весь бокал, в котором было больше половины. Фэй явно потешается, жует спокойно, смотрит насмешливо. Хенг медленно ставит бокал на столик. Он прочищает горло, едва не подавившись, в глотке чешется и жжётся. Берет салфетку, размашисто вытирает рот, комкает и бросает рядом с тарелкой.

— Даже для тебя такие шутки слишком жестоки. Если так — поздравляю, честный шаг в твоей жизни, один из немногих. Если шутишь — иди на хер, я уже слишком стар для этого дерьма.

Фэй вскидывает брови, очередная порция мяса тает в его рту вместе с овощным гарниром. Что бы там Хенг ни любил пиздеть про свой образ жизни «отпетой оторвы», кокаиновой молодости на Западе в ароматах травки, и любви к жесткачу в сексе, каждый раз их совместные выходные никакой не рок-н-ролл, а то, чего им не хватает по жизни. Так почему бы не внести это на постоянной основе? Хенг наливает ещё вина.

Фэй продолжает, его голос звучит мягче, он знает, как говорить с мужчиной напротив так, чтобы тот, словно кролик под гипнозом, послушно втягивал все свои шипы и когти.

— Ты говоришь так, будто бы это не касается тебя напрямую.

— М-м. М-м-м… хм. Ты взрослый мальчик, Хань-гэгэ, это твой брак и твое решение, я был с тобой до него, был во время него, буду после. Но это твое личное решение, при чем тут я.

Всё это надо запить. Хенг намерeвается сделать всего глоток, но делает два. Третий не дает сделать Фэй, потянувшись к нему с умеренно решительным «хватит».

Бокал ставится на его сторону стола. Стук стекла о стекло.

— Ты всегда был и есть при чем. Ты знаешь это. Всё закончится в течение месяца. Потом у меня долгая командировка в Токио, можешь присоединиться, если твоё шоу выдержит, хоть понимаю, что скорее нет, чем да. Сможем быть вместе чаще.

Хенг смотрит на Фэя, сначала в глаза, затем куда-то за его плечо.

Пальцы мелко постукивают по столешнице. Он начинает задумчиво:

— Три года назад я слышал приблизительно то же самое, так что принимаю такие вещи уже после того, как они происходят. Когда развод будет, когда вернешься из Японии, когда маякнешь, что ты в Пекине и закупился лубрикантом — звони. До этого закрыли тему.

Хань Фэй откидывается на спинку стула. Три года назад его развели с тем, что забеременели. Лже-беременность обернулась лже-выкидышем, а затем вскрытием всего «лже».

Затем были очередные чистки в министерстве, лишние скандалы и крючки, за которые можно было бы потянуть, Хань Фэю были ни к чему.

Теперь снова затишье, за время которого Фэй просчитал и проплатил всё максимально. Он мог бы напомнить об этом всём, но в итоге просто кивает. Хенг забирает посуду, ставит ту в раковину. Возвращается к столу, чтобы забрать бокал, наклоняясь со стороны Фэя, и оказывается на его коленях. Провокация свершилась, гнев сменился на милость. Фэй убеждается в этом, когда Хенг позволяет ему разложить себя на том самом столе. Бокал летит на пол. Мелкие осколки, крупные осколки, белое вино на бежевой плитке. Сдернутые боксеры, футболка откинута комком в сторону стеклянной катастрофы, чтобы впитать в себя вино. Хенг шипит, Хенг шумно тянет воздух носом, а выдыхает стоном.

В Сиане объявляют штормовое предупреждение средней паршивости.

Телефон Ли Хенга вибрирует — Пак Сюин прислала отчет об очередном эфире, в котором на пять страниц больше привычного.