Входная дверь приоткрыта, хотя Нанами помнит, что закрывал ее. Сукуна ерзает на руках и его приходится отпустить. Малыш в испачканных песком кроссовках убегает в направлении гостиной, зовет дедушку.

— Итадори-сан, мы вернулись, — Кенто снимает обувь Юджи, который очень увлечен игрушкой в руках. Как и его брат, он перепачкан в песке, который они разнесут по всему дому. Малыш тянет пластмассовый грузовик Нанами.

— Подарок тебе, — он улыбается, глядя на своего обожаемого Кенто.

Плохое предчувствие зарождается, когда пройдя по коридору в поисках второго близнеца, на полу обнаруживается опрокинутая тумбочка. Трубка телефона, стоявшего на ней разбита, а на стене брызги чего-то темного.

— Итадори-сан? — снова зовет Нанами, но ответа нет. Он возвращается в прихожую, где оставил ребенка, — Юджи, останься здесь, хорошо? Я скоро вернусь.

Он выдавливает из себя слабую улыбку, чтобы не напугать ребенка, который тянет за штанину. 

Васукэ всегда запирает входную дверь на замок. А о том, чтобы оставлять ее открытой, и речи быть не может. Сердце отзывается эхом в ушах, а по спине проходит холодок. Старик часто жаловался на здоровье, так неужели…

— Сукуна, ты куда убежал? — вставший в горле ком мешал дышать.

Кенто вытер о штанины брюк влажные ладони. Стоило ему ступить на скрипящую половицу, в спальне Итадори раздался детский вопль. Истошный крик ребенка заставил врасплох, что на секунду Нанами застыл в ужасе. Он метнулся в сторону звука, спотыкаясь о разбросанные вещи. Гостиная представляла собой месиво: разбитый торшер опрокинут на пол, часть книг упала с полок. Брызги крови на полу и стенах стекали вниз, оставляя после себя темные полосы, пропитывали обои.

Детский плач стал еще громче, надрывный и болезненный, он пробирал до самых костей. И снова ступор. Снова страх. Запах в спальне тошнотворный, а крови здесь в разы больше, чем в других комнатах. Из-за кровати виднелись ноги. Нанами с трудом заставил себя сделать шаг. Ноги вдруг отяжелели и, казалось, прилипли к полу.

Перед глазами ужасающая картина, которая в кошмарах будет преследовать. На полу лежит старик Итадори в луже собственной крови. На горле зияет широкая рана, которая и опустошила все вены и сосуды в старческом теле. Алая жидкость потемнела, впитавшись в ковер. Под глазами Васукэ два ровных пореза — метка, которая была обнаружена у его мертвого сына и которую эксперты списали на раны от разбитого стекла.

Сукуна, забившись в угол комнаты, истерично рыдает. Детское лицо покраснело, щеки влажные от слез. И, конечно, в комнату за Нанами спешит маленький Юджи, который пришел на шум. Мужчина ловко хватает ребенка и прикрывает глаза ладонью.

Четкая картина мертвого дедушки сидит в голове Сукуны, отравляя его уже взрослую голову. Иногда ему кажется, что кровь впиталась в его кожу. Детская травма превратилась в фанатичное желание к полной чистоте. Иногда юноша просыпается от кошмаров, преследующих с того самого злосчастного события. Он забирается на кровать к брату, крепко обнимает его. Во сне Юджи пытается сопротивляться и отталкивает Сукуну, но быстро успокаивается, обнимая в ответ.

Шум людей в коридоре, которые ходят туда-сюда, раздражает, подросток хочет заткнуть их всех, создать вокруг себя купол, изолирующий от суеты. Он сжимает в руках обрывок желтого худи его брата. Ткань окроплена кровью, которая так ему ненавистна. Один ее вид сводит Сукуну с ума, разжигая в груди скорбь и агрессию. Голова гудит с такой силой, что успокоительное, которое ему вежливо дала медсестра, не помогает. 

— Сукуна! — завидев сына в конце коридора, Кенто быстрым шагом направился в его сторону, — где Юджи?

— В операционной, — Сукуна ответил, не поднимая глаза. Голос его хриплый, — прости, пап. Это моя вина.

Нанами присел на колени перед сыном, обхватывая его дрожащие руки. Он посмотрел ему в глаза, красные и опухшие от слез.

— Все хорошо, с Юджи все будет хорошо, — Кенто выдавил из себя слабую улыбку, хотя внутри все бушевало от страха.

Страх не только за Юджи, который сейчас лежал на операционном столе с большим количеством травм, но и за Сукуну. Нанами не мог предположить, что его сын может вытворить из-за чувства вины. Его коробит произошедшее и разъедает изнутри. Только Кенто не хочет повторения истории со шрамами, как и не хочет видеть страдания своих детей.

— Пойду поищу врача, а ты останься с Годжо, хорошо?

Как же ему сейчас не хотелось выпускать холодные руки Сукуны и оставлять одного.

— Никуда не уходи, я скоро вернусь.

Кенто подошел к Сатору, который отошел в сторону, чтобы не мешать Нанами и Сукуне. Он брезгливо рассматривал цветные плакаты с советами от врачей. Запах медикаментов и пациенты в больничных халатах навевали тоску, вскрывая образы прошлого.

— Прости, что потащил тебя за собой.

Годжо сжал челюсти, когда мимо прошла женщина со штативом для капельниц.

— Не нравятся больницы?

— Плохие воспоминания, — Сатору сунул руки в карманы куртки и улыбнулся.

— Могу попросить тебя побыть с Сукуной? Я пока поговорю с врачом и улажу вопросы с документами. Боюсь, что он опять… — Нанами указательным пальцем провел под глазом.

— Конечно, без проблем.

Годжо вернулся к подростку, который по-прежнему сидел в оцепенении, сжимая лоскут ткани. Он протянул ему носовой платок, а Сукуна лишь уставился на него.

— Если хочется плакать, то лучше не сдерживаться.

Подросток взял протянутый платок и повертел его в руках.

— Больше хочется ударить себя, — Сукуна откинулся на металлическую спинку сиденья, которая больно въелась в лопатки, вытянув ноги.

— Это никому на пользу не пойдет, — Сатору тоже наклонился на спинку, боковым зрением оглянув подростка, — будем встречать Юджи целыми, идет? Купим хлопушки, воздушные шары и принесем ему в палату.

Годжо положил руки на спинку, перечисляя различные вещи, которые можно принести в палату к пациенту.

— Точно! — Сатору поднял перед собой руку с вытянутым указательным пальцем, — кошачья терапия. Принесем кота, а лучше трех.

— У Юджи аллергия на них, — прервал поток мыслей Сукуна, — какое вам вообще дело до него? Мы для вас чужие люди.

Годжо нахмурил брови, закусив язык. Точно. Может, для Нанами он еще имеет хоть каплю значения, то для детей он так, прохожий. Мало ли партнеров было у их отца.

— Паршиво видеть близких в тяжелом состоянии.

Оба замолчали и не обменялись и парой слов до самого прихода Кенто, который вернулся с врачом. В руке у мужчины средних лет была папка с торчащими из нее рентгеновскими снимками. Сукуна соскочил с места и нервно схватил отца за руку, сжимая со всей силы, что Нанами даже поморщился от боли, но ничего не сказал.

— Можете выдохнуть, угрозы для жизни нет, внутренние органы не повреждены. Перелом лучевой кости на правой руке, трещины на нескольких ребрах, а также, — доктор прошелся записям на следующей странице, глядя поверх своих очков, — перелом малоберцовой.

Кенто тяжело вздохнул, обнимая Сукуну за плечи.

— Не переживайте, в подобных случаях бывают и посерьезнее травмы, а вашему сыну здорово повезло.

— Так себе везение, — произнес Годжо, поднимаясь с места, — скажите, док, у вас есть свободные индивидуальные палаты?

— Да, но страхование Нанами-сана не покроет расходы на палату, — мужчина прицепил свою ручку к нагрудному карману халата.

— Я заплачу.

— Годжо, не надо, — начал Кенто, но Сатору выставил руку вперед, прерывая его.

— Забей, для меня это пустяк, а Юджи порадуется.

Беспокойство резко навалилось на плечи, и Кенто, обессиленный, лишь махнул рукой.

— Спасибо.

— Раз этот вопрос улажен, попрошу медсестру отвести вас в палату, а заодно передам ей бланки для оплаты. Сейчас вашему сыну достают осколки из ран, думаю, через час хирург закончит свою работу.

— Спасибо, — Нанами коротко поклонился вместе с Сукуной.

Девушка, которая присматривала за подростком до приезда отца, мило улыбнулась, и указала, в какую сторону им нужно идти.

— Сейчас я принесу необходимые документы, а вы пока можете осмотреться.

Подросток упал на больничную койку и уставился в потолок. Он то и дело продолжал перебирать в руках обрывок ткани. Кенто не стал его забирать, зная, что это хоть как-то успокаивает нервы. Ему бы тоже не помешало успокоиться, но он не мог. Пока не увидит своего сына живым.

— Ты вообще представляешь, что это за дети? Ты видел тело Итадори и знаешь, что означают эти метки, — вспомнились вдруг слова отца, — у сына его тоже были.

— Ты же говорил, что эти шрамы от стекла.

Нанами-старший вздохнул.

— Мы не хотели сеять панику в городе.

— Мне плевать на якудза, я не брошу мальчиков.

Отец схватил Кенто за ворот, резко толкнув к стене.

— Тогда не вздумай потом жаловаться.

С болезненной усмешкой Нанами вспоминает тот диалог. Пары месяцев его отцу хватило, чтобы оттаять к детям. Дело ли в жалости или чудесной детской магии, никто точно сказать не сможет. Одно радовало, что теперь близнецов отец со старческой радостью называл внуками.

— Нанами, не против, если я уеду?

Сатору стоял у окна, пока Кенто заполнял бланки, которые вручала медсестра. Девушка пыталась флиртовать и выглядело это немного неуклюже. Годжо с улыбкой смотрел на эту картину с болезненной улыбкой.

— Нет, конечно, нет. Прости, что затащил. Я позвоню, когда Юджи отойдет от анестезии.

В ответ лишь кивок. Сатору провел рукой по плечу, проходя мимо Нанами. А тот украдкой, пока Сукуна отвернулся к окну, поцеловал кончики пальцев Годжо.

— Ты уверен, что я могу вписать твой банковский счет?

— Не думай о деньгах. Сукуна, шары с хлопушками в силе?

— Что? Какие хлопушки? — Кенто вопросительно посмотрел на сына.

— Лучше принесите ему какое-нибудь ископаемое. Он обделается от радости, — ответил Сукуна, не выбирая слов.

Годжо усмехнулся, махнув рукой на прощание. Он прикрыл за собой дверь и прижался к ней спиной. В палате тихо раздался вопрос.

— Расскажешь, что случилось?

Сатору бы подслушал их разговор, но ему безумно сильно хотелось покинуть больницу. Все эти светлые плакаты, едкий и тошнотворный запах дезинфицирующих средств и лекарств. По коридорам снуют люди, которые выглядят жалко в этих безразмерных халатах. Кто-то бродит с капельницами, а кто-то может передвигаться только на инвалидном кресле.

В задумчивости Годжо чуть не столкнулся с бригадой парамедиков, которые мчались по коридору прямо к операционным. На ходу они переговаривались с хирургом, которого уже, наверное, поставили в известность о деталях происшествия.

— Мам, я почистил тебе яблоко.

Сатору четырнадцать, но круги под глазами уже приелись к коже.

— Я не проголодалась, — мама бледная и худая. Щеки опали, взгляд уставший, — можешь сам съесть.

— Утром ты ответила то же самое, вчера, позавчера.

Мама молчит. Писк кардиомонитора в тишине палаты режет по ушам, вызывая у Годжо мигрени. Но он терпит.

— Схожу за газировкой.

Он покидает палату, где сейчас лежит его больная мать. Каждый день он слышит от врачей об ухудшении ее состояния. Они говорят, что метастазы повредили сердце. Для нее уже нет спасения. Все, что в силах врачей — сделать её смерть менее болезненной. Они пичкают ее морфием, колят витамины, ведь организм уже не справляется с пищей. 

Сатору четырнадцать, и он уговаривает отца приехать к маме.

— Врач говорит, что до конца недели она не доживет. Ты ведь ее муж, так где тебя носит, ублюдок?

Годжо оставляет бесконечное количество сообщений на голосовую почту отца. И в последнем он сорвался, назвав отца ублюдком. Он знает, когда вернется домой, получит за свои слова пощечину.

Сатору четырнадцать, и это его первые похороны. 

Надгробие изобилует цветами. Лепестки колышутся от легкого дуновения ветра. А Годжо смотрит на них стеклянными глазами, которые выражают лишь нестерпимую боль. Ему кажется, что горький привкус лекарств остался на языке, сколько бы он не чистил зубы.

Отец кладет руку ему на плечо, строя из себя примерного родителя на глазах у людей. Его скорбь лишь фальшь, так, маска на время погребальной церемонии. Завтра он как ни в чем не бывало пойдет на работу, трахнет свою секретаршу, а потом поплачется ей о своей утрате, чтобы уломать ее на минет.

Мерзкий. Мерзкий. Мерзкий.

Годжо валит папу на землю и бьет по лицу, размахнувшись со всей силы, что осталась в нем после бессонных ночей, проведенных в слезах. Он не помнил себя от гнева. Только боль на костяшках пальцев. Как дедушка оттащил его, а точнее отшвырнул как собачонку.

Единственный человек, который и правда любил Сатору сейчас в двух метрах под землей, рядом могилой его матери. Он всегда был ребенком по расчету, чтобы его отец смог утвердиться среди своих братьев, имея наследника. А бабушка всегда была на стороне своего любимого внука.

Сатору семнадцать, и он впервые пробует наркотики. Марихуана дурманит голову. Он чувствует легкость, которую так долго искал. Гето что-то говорит ему, пока сам затягивается, но Годжо не различает слова. Хорошо, ему очень хорошо. В голове пустота, будто все мысли высосали.

Сатору выныривает из воспоминаний, когда машина позади него сигналит. Он трогает с места, набирая номер Сугуру.

— Да? Ты уже нарезвился?

— Что? А, да, — Годжо роется в кармане своей куртки, вытягивая из нее аккуратно сложенный носовой платок, — не разделишь со мной дорожку?

Сатору прижимает плечом телефон, пока поворачивает на перекрестке.

— Стой-стой, ты говорил, что бросил, — Гето чем-то шуршит, — Сатору, может не стоит?

— Когда я такое говорил? Совсем из головы вылетело, — он смеется в трубку.

Сукуна стоит над раковиной, а перед ним расстелен носовой платок с вышитыми на уголке инициалами “ГС.” Дураком нужно быть, чтобы не понять назначение белого порошка в прозрачном пакетике, который был завернут в ткань. Любопытство и отвращение смешались в голове подростка.

Он посмотрел на дверь ванной, совмещенной с палатой Юджи. Сердце сжалось от чувства вины перед ним. Простит ли брат его?

Вдох. Выдох. 

Сукуна приоткрыл пакетик осторожно, чтобы не просыпать. Руки дрогнули, когда дверь в ванную приоткрылась, и часть содержимого просыпалась на раковину.

— Ты переоделся?

Кенто замер в дверях, оглядывая сына, смотревшего на него испугано. Точно лань, увидевшая хищника на водопое.

— Что это? — Нанами молил, чтобы глаза его подвели.

Сукуна молча смотрел, сжав края раковины.

— Я спрашиваю, что это такое?

Быстрым шагом Кенто сократил между ними дистанцию, хватая сына за ворот футболки.

— Откуда ты взял эту гадость? — выплевывал слова Нанами, — при моей работе ты еще тащишь наркотики? Где ты их взял?

Кенто понизил голос, чтобы не беспокоить Юджи, который до сих пор не отошел от анестезии. Крепко сжав челюсти, он смотрел на сына испепеляющим взгляда. Редко его можно было видеть в таком состоянии.

— Эй, Сукуна, я у тебя кое-что забыл, — Сатору влетел в палату, запыхавшись от бега.

Когда он увидел перед собой картину, развернувшуюся между отцом и сыном, замер. Холодок пробежал по спине, вызывая оцепенение. Он издал смешок.

— Что не поделили?

Нанами ринулся к нему, замахиваясь рукой, нанес удар прямо в скулу. Годжо пошатнулся и повалился на пол, прижимая ладонь к щеке. Он зашипел от боли, которую принес удар и падение.

— Какого черта ты дал моему сыну? — Кенто склонился над Сатору, притянув его за грудки, встряхнул несколько раз.

Годжо прикрывает глаза, готовясь к следующему удару.

— Ты говорил, что со дня нашей встречи не употребляешь. А теперь что я вижу, пытаешься моего сына подсадить?

Жар приливает к щекам Нанами от злости. Нет, не злости. Чистой агрессии, которая разливает по всему телу, заставляя бурлить кровь.

— Я случайно ему дал, — отвечает Сатору, хватая Кенто за запястье, чтобы ослабить хватку, — перепутал платки. Я бы никогда…

Нанами не дает ему договорить. Резко подняв его с пола, он толкает его к выходу из палаты.

— А если бы его поймали с наркотиками, а? Я полицейский, Годжо. Я работаю, чтобы содержать своих детей. Твоя выходка бы угробила мою карьеру. Ты это понимаешь? — Кенто не сдерживается, выплевывая слово за словом в лицо Сатору, — ублюдок, выметайся отсюда, чтобы я тебя больше не видел. Знал же, что не стоит с тобой водиться.

Тело трясет от злости, а с губ слетает нервная усмешка. Он толкает Годжо за дверь, захлопывая ее перед ним.

— Нанами, давай поговорим, прошу, — Сатору стучится в дверь, а по щеке стекает кровь, — Нанами, открой!

— Молодой человек, успокойтесь или я позову охрану, — укоризненно говорит пожилая медсестра.

— Да, пожалуйста, — Годжо пинает ногой дверь, оставляя черную полосу от ботинка, но все же уходит.

— Пап, — Сукуна подходит к Кенто, который осел в кресло рядом с кроватью Юджи, зарывшись руками в волосы.

— Ничего не говори.

Нанами прикрывает лицо ладонью, тяжело дыша.

— Смой в унитаз пакет. Смотри, чтобы на одежду не попало.

Сукуна кивает, хотя отец не видит этого.

— Скажи медсестре, — Кенто запинается, — скажи, мы хотим перевести Юджи в общую палату.

Горячие слезы стекают по его щекам, оставляя влажные следы. Горечь скапливается в горле, что становится тяжело дышать. Каким же он был дураком, раз не послушал совета Яги. И ради чего? Ради наркомана? Избалованного мальчишки?

Нанами изо всех сил вцепился в свои волосы, стараясь утихомирить эмоции. Он вспомнил, почему так упорно избегал отношений, отчего вообще залез в свой панцирь и сидел в нем как отшельник, пока его друзья заводили семьи или бегали на свидания. Забыл, как дорожил своим сердцем, которое так грязно растоптали.

Слишком поздно. Он уже привязался к Сатору.