══════ஜ▲ஜ══════

Всё началось с головной боли. Это всегда начиналось с головной боли. Потом всё тело охватил зуд. А следом наступил черёд пота и дрожи; зудело всё сильнее, пока он не расчесал себя до крови. После этого последовал удар. Как фурой в грудь: быстрый, сильный и внезапный.

Микки вцепился в металлические прутья сокрушающей хваткой, спина вздымалась в болезненном изгибе, и он ощущал, как позвоночник растягивается и перестраивается с невыносимой болью, словно ломаясь. Боль посылала похожие на паутину молнии по нервам.

Он стиснул челюсти и закричал сквозь зубы, видя, как его братья, сестра и отец наблюдают за ним, и желая, чтобы они убрались нахуй: они не помогали, а делали прямо противоположное. Ублюдки имели над собой контроль, в то время как он был сослан в ёбаную клетку, до тех пор пока не сможет быть хорошим мальчиком.

— Расслабься, бля, — рявкнул отец с усмешкой на лице. — Не вылезешь из клетки, пока не будешь способен себя контролировать.

Как, ёбаный в рот, он должен был расслабиться? Микки упал на колени, испытывая невыносимое давление в ногах, в то время как что-то поднималось в его животе, он точно сейчас блеванёт, он чувствовал это. Слишком много желудочной кислоты, боли и стресса.

Когда Микки впервые прошёл через это, он подумал, что умирает. Ему казалось, что его разорвёт изнутри на части, и снаружи не останется ничего, кроме ошмётков костей и крови.

Каждая кость, каждое сухожилие, каждая мышца и волокно того, из чего было создано его тело, сломалось. Это произошло быстро, но недостаточно быстро, чтобы выстоять и покончить с этим. Недостаточно быстро, чтобы притвориться храбрым, держать лицо и справиться с болью.

Мэнди встала на колени перед клеткой, понизив голос:

— Если ты не возьмёшь себя в руки, то кончишь, мать твою, Бешеным, Мик.

— Пошла ты, я не Бешеный, — выплюнул Микки сквозь очередную волну боли.

Быть Бешеным означало быть слабым. Это означало быть пойманным и убитым, потому что ты не можешь себя контролировать. Вы должны сдаться, чтобы получить контроль: это часть того, чтобы отдавать и принимать природу зверя. Для Микки было действительно тяжело пытаться победить… его тело просто не поддавалось.

— Просто ложись и пережди, — сказал Игги. — В чём, блядь, проблема?

— Убирайся нахуй, Игги! — прорычал Микки, его рёбра начали расширяться, пока не лопнули с болезненным хрустом, одно за другим. Микки, затихший от невыносимой боли, больше не мог сдерживаться и тяжело выдохнул: кровь и желчь брызнули на пол.

Мэнди встала и попятилась от клетки.

— Гадость.

— Всем выйти, — приказал отец низким и опасным голосом.

Братья и сестра Микки сделали как было сказано, оставив его, страдающего от боли, наедине с отцом. Терри Милкович не был понимающим человеком. В нём не было ни сострадания, ни доброты. Микки задавался вопросом, было ли это в нём хоть когда-нибудь или же он сразу вышел из грёбаной утробы вот таким.

Терри закурил сигарету. Позвоночник Микки словно горел в огне, тело дрожало и дёргалось от опустошения, у него двоилось в глазах при попытке сосредоточиться. Было такое ощущение, что его голова вот-вот треснет по центру, кислый привкус желчи во рту заставил его поморщиться.

— Я прошёл пять оборотов, прежде чем отпустил, — сказал Терри. — Сколько времени нужно, чтобы впасть в Бешенство?

Микки сплюнул привкус рвоты и крови во рту, утирая губы дрожащими сломанными руками.

— Около трёх лет.

Терри кивнул, расхаживая перед клеткой.

— И как долго ты там торчишь каждый месяц, как чёртова собака?

— Два года, — выдавил Микки, чувствуя, как его кожа гудит и пульсирует, а мышцы сдвигаются и разрываются. Он зажмурился и проглотил крик, который угрожал вырваться наружу.

Терри опустился на колени перед клеткой, в том месте, где только что сидела Мэнди. Его глаза предостерегающе вспыхнули янтарём:

— Ни один мой сын не станет Бешеным, слышишь меня? Ты не повесишь это на нашу семью. Нет ни одного живого Милковича, который был бы Бешеным. Ты нихуя не особенный, станешь Бешеным…

— Я пытаюсь, — выдохнул Микки, хватаясь за прутья решётки, пока боль не пронзила его руки. Она билась в его теле, как барабан, тяжёлая и пульсирующая.

— Ни хрена ты не пытаешься, — прорычал Терри. — Плохо уже то, что я должен иметь дело с тобой, считающим себя каким-то грёбаным пидором, так теперь ты заставляешь нас всех выглядеть слабыми. Ты ёбаный слабак.

— Я вовсе не слабак! — выкрикнул Микки сквозь волну исходящей боли. Его тело напряглось, не в силах расслабиться, не в силах сделать ничего, кроме как бороться против своей природы.

— У тебя есть время до следующего оборота, — Терри выпустил струйку дыма в лицо Микки. — Не отпустишь на следующем обороте — и один из нас всадит тебе пулю в голову, понял меня? Ты отпустишь. Или ты окажешься в земле. Это чёртово обещание.

Затем Терри вышел из подвала, оставив за собой тонкий след дыма. Он захлопнул дверь уходя, и этот звук разнёсся по всему пространству под домом, пронзая уши Микки.

— Блядь! — взвыл он, падая на спину, чувствуя, как твёрдость бетона врезается в него, смещая кости и мышцы. Он болезненно выгнулся дугой, клянясь, что горит, клянясь, что яростные когти разрывают его на части.

Его крики становились всё более дикими, боль распространялась, пульсировала, обжигала тело сверху донизу. Его поле зрения изменилось. Череп стиснуло от давления, рот наполнился кровью. Крики превратились в вой, а потом и вовсе исчезли.

Ещё один последний приступ боли. Последняя волна, и Микки остался лежать на боку на полу клетки, тяжело дыша, его тело вздымалось с каждым вздохом. Через мгновение боль отступила на задний план.

Ему не нравилось слово на букву «О». По его мнению, это звучало так чертовски глупо, как будто кто-то пытался поместить его прямиком в фильм ужасов. Оборотень. Произнесение этого вслух заставило его глаза закатиться. Я Оборотень. Да, хорошо, приятель, развлекайся с этим.

Волк Микки был чёрно-серым, как и все остальные в его семье. Серый и большой, с чудовищными зубами и янтарными глазами. Было что-то неправильное в Оборотнях по сравнению с обычными волками. Что-то в поступи, форме головы, изгибе позвоночника. Небольшие различия, которые заставляли их выглядеть неправильно. Так их иногда и называли — неправильные волки.

Он ходил взад и вперёд по клетке, потираясь боком о прутья решётки, чувствуя бам-бам-бам и бетон под подушечками лап. Он несколько раз встряхнулся всем телом, пытаясь успокоиться, расслабиться. Было трудно расслабиться, почти невозможно для него.

Ему хотелось выбраться. Ему хотелось бежать. Находиться взаперти раз в месяц в течение двух лет было противоестественно. Он создан для того, чтобы бегать и охотиться. Эта жажда, этот порыв подобны давлению в животе. Это заставило его кожу покрыться мурашками, а мышцы напрячься. Ему нужно было бежать.

Микки резко выдохнул, снова встряхнувшись, непроизвольное рычание вырвалось из его нутра, превращаясь в более свирепое, злое фырканье и ворчание. Рот наполнился влагой, поэтому он щёлкнул челюстями, открывая и закрывая их, чувствуя струйки слюны, капающей из пасти. Он страдал от голода и необходимости бежать, мучительно желая выбраться из этой грёбаной клетки. Это было неправильно, вот так сидеть взаперти.

А потом пришёл голод, как и всегда. Чувство большее, чем просто голод из необходимости питаться. Это была ёбаная тёмная жажда, которую ему нужно облегчить. Он жаждал погони, этого первого укуса в плоть. Этого первого крика, борьбы, угасающей жизни, пульса. Мысли об этом заставили его вздрогнуть. Быть тем, кем он был, особенно в полнолуние, означало испытывать острую потребность в насилии. Яростное желание разрушать. Природа дикого зверя и всё, к ней прилагающееся.

Он уже пробовал кровь раньше, его первые два оборота превратились в кровавые бани, — они были чертовски великолепны… если не думать об этом потом. Если ты не думал о том, что разорвал кого-то на куски, отнял чью-то жизнь. С тех пор он сидел взаперти, — когда ты убиваешь, ты должен делать это умно, а кровавая бойня не умна, она была частью безрассудного, Бешеного поведения.

Сдаться волку означает получить контроль, который вам нужен, чтобы не делать такого дерьма. А до тех пор вы рискуете разоблачением, до тех пор вы не лучше, чем какой-то долбаный, вышедший из-под контроля экранный Оборотень-монстр. Потому что как только вы попробовали кровь, как только вы убили так, как это сделал Микки, когда вышел из-под контроля, это невозможно будет забыть.

Скоро эта жажда станет нестерпимой. Скоро он просто станет Бешеным из-за этого. С пеной у рта, дикими глазами, в стиле кровавой бойни, практически убивая себя, чтобы вырваться из клетки. Бешеный.

══════ஜ▲ஜ══════

Иногда день после полнолуния проходит в основном в постели. Тело Микки дохуя изношено, дрожит и болит от того, что его внутренности были разорваны на части, а затем снова срослись. Он спит как убитый, неподвижно и тихо, как в могиле. Только к концу дня у него появляются силы и мотивация встать с постели. К тому времени он уже умирает с голоду, и было бы легче, если бы его голод можно было утолить чем-то таким простым, как еда.

Сейчас у них отключили горячую воду, поэтому, когда Микки принимает душ, он едва успевает намылиться и смыть слой высохшего пота, покрывающий его кожу. Игги и Колин всё ещё в отключке. Кто, чёрт возьми, знает, что Мэнди делает в своей комнате, а отец и вовсе отсутствует, ну и хорошо, потому что Микки видеть не хочет этого ублюдка.

Он уходит, позволяя ногам нести его туда, куда они хотят. Он знает, куда они хотят пойти, знает, что не должен следовать за ними, но всё равно делает это, потому что принимает плохие ёбаные решения. Глупые ёбаные решения — такие, что могут привести к его смерти.

Микки думает, что эти здания когда-то могли стать квартирами. Возможно, офисами — тут около дюжины пустых построек, расположенных почти как лабиринт. Они покрыты виноградной лозой, заброшены, полностью обветшали, исписаны граффити и усеяны мусором. Желудок сжимается, когда он идёт по заросшей траве, по битому стеклу и камням, держа ухо востро и сосредоточившись на окружающей обстановке.

Здесь темно (настолько темно, насколько вообще может быть в Чикаго со всем этим городским и уличным освещением), но Микки видит мерцающий красный огонёк на третьем этаже одного из зданий в задней части комплекса. Это просто маленькая светящаяся точка, которая на мгновение становится чуть ярче, прежде чем снова потускнеть. Он качает головой, останавливается, не позволяя ногам нести его вверх по лестнице, которая ведёт к свету, которая ведёт к тому, что убьёт его.

Его руки трясутся, как у алкоголика, стоящего перед винным магазином. Свет снова ярко вспыхивает, прежде чем опять исчезнуть. Он должен развернуться и пойти домой. Он не должен быть здесь, не должен хотеть быть здесь. Это неправильно.

Микки протяжно и прерывисто вздыхает и поднимается по лестнице, чувствуя запах сигаретного дыма, мыла и плоти задолго до того, как добирается до третьего этажа. Сочетание этих запахов, этих особенных запахов, этого особенного запаха плоти, опьяняет. Он забывает о том, насколько это плохая идея, забывает, что это может привести его к гибели. Рот наполняется слюной, плечи напрягаются в предвкушении. Он ждал этого, с тех пор как обернулся прошлой ночью.

— Ты опоздал.

— Тяжёлая выдалась ночка, — тихо говорит Микки.

— Держу пари. Ты уже отпустил?

Микки чувствует тошноту. Он свирепо смотрит на рыжеволосого.

Высокий и бледный, с сигаретой, свисающей с губ: Йен Галлагер — единственный человек, от которого ему нужно бы держаться подальше, но он не может. Есть ещё слово на букву «В», которое заставляет Микки закатывать глаза, и оно относится к Йену. Ведьмы и Оборотни с их непостоянным прошлым — это запрещено. Это неправильно. Может быть, в этом и заключается причина, по которой Микки так сильно этого жаждет. Он так саморазрушителен...

— Я не болтать сюда пришёл, Галлагер, — говорит Микки, снимая куртку.

Йен бросает на него равнодушный взгляд. Он, наверное, единственный, кроме Милковича, кому это может сойти с рук.

— Начинаю думать, что тебе нравится только моё тело.

— Наконец ты улавливаешь суть, — смеётся Микки.

Он смотрит, как Йен стягивает с себя куртку. Парень охуенно красив, и Микки ненавидит его за это, ненавидит, что из всех существ в этом ёбаном мире это должен быть проклятый Ведьмак. Микки не думает, что любит Йена. Он ему, конечно, нравится… он неплох для Ведьмака. Йен не смотрит на него так, как будто Микки какой-то шизанутый Бешеный. Так что это довольно круто.

Микки двигается быстро, с силой толкая Йена к стене, заставляя рыжего ворчать от такого неожиданного обращения. Йен немного выше его ростом и смотрит на него сверху вниз с жаром в глазах. Он, может быть, и выше, но Микки сильнее, несмотря на то что Йен мог бы отбросить его в другой конец здания, даже не пошевелив пальцем (но Микки не берёт это в расчёт: по его мнению, это жульничество). Йен могуществен сам по себе. Микки знает, ему доводилось испытывать действие этой силы на себе.

Тело Йена мускулистое, но уступает Микки. Микки поднимает голову, и Йен встречает его на полпути, их губы сталкиваются. Поцелуй начинается мягко, но голод разрастается в них, и мягкость ожесточается вместе со всем телом Микки. Они работают губами и языками, заставляя друг друга дрожать и стонать.

Поцелуи интимны и опасны, но Микки нравится, что они заставляют его живот напрягаться, а дыхание сбиваться. У Ведьмака мягкие и приятные на вкус губы, Микки слышит, как ритм сердца Йена ускоряется, когда они целуются, и он уверен, что Йену это тоже нравится. Понимание, что своими губами и языком он делает приятно Йену, заводит Микки ещё сильнее. Как бы ему ни нравилось, что Йен заставляет его чувствовать себя хорошо, ему, на удивление, нравится заставлять Йена тоже чувствовать себя хорошо.

А ещё Микки нравится, когда Йен целует его, после того как отсосёт ему. Есть в этом тёмная, первобытная часть его, которая пробует себя на вкус с языка рыжего и думает: «Мой». Только Йен не его, он не может принадлежать ему. Но это своего рода приятное и грязное чувство, в котором можно погреться мгновение.

Микки прижимает Йена к стене, просунув руки между ними, чтобы расстегнуть его брюки, и Йен делает то же самое с Микки. Руки Микки не дрожат, но он так заведён, что ему требуется пара попыток, чтобы хорошенько ухватиться за кожаный ремень.

Ему это нужно. Он так сильно в этом нуждается, что у него ломит кости. Они справляются молча, тяжело дыша друг другу в губы, сунув руки в боксеры, чтобы погладить члены друг друга, пока Йен не разворачивается, прижимая Микки лицом к стене.

Это ещё одна вещь, которая может привести к убийству Микки. Мало того что он трахается с Ведьмаком, так ещё при этом Ведьмак имеет его. Микки принимает в задницу, и, чёрт возьми, ему нравится принимать, нравится чувствовать себя невероятно полным, растянутым, подавляемым, — он любит всё это дерьмо. Он даже прижимается щекой к грязным стенам и скулит, как маленькая сучка, пока его трахают. И если Йен постарается достаточно, Микки кончит, не прикасаясь к члену. Вот как сильно он любит принимать.

Гей, которого трахает Ведьмак. Гей, находящийся на грани Бешенства. Микки практически умоляет отца всадить ему пулю между глаз.

Йен спускает джинсы Микки до середины бёдер, прижав губы к его уху и жарко дыша.

— Так хочешь, что аж трясёшься.

Это правда. Но после полнолуния он всегда на взводе и его трясёт.

— Тогда, блядь, сделай что-нибудь.

Йен мрачно и хрипло смеётся ему в загривок, отчего по позвоночнику Микки пробегает дрожь. Цепкие пальцы обхватывают бёдра Микки, Йен крепко прижимается к его заднице, джинсовый материал трётся о голую кожу. Микки зажмуривается. Он ненавидит, когда Йен проворачивает подобное дерьмо, дразнясь, будто у них есть на это время.

Затем Йен тянется, берёт член Микки в руку, обхватив его своими длинными пальцами, и снова гладит. Ощущения затопляют Микки, он тяжело дышит, когда Йен прикусывает его сзади за шею, покачивая бёдрами, прижимая свой скрытый бельём эрегированный член к его ягодицам и лаская Микки, пока тот не издаёт прерывистый стон.

Микки знает, что это не должно нравиться ему настолько сильно, иначе его назовут сукой — он не сука, он не мягкотел. Просто это именно то, что ему нравится, и Йен точно знает, что нравится Микки. Они так хорошо подходят друг другу. Они достигли согласованности. Это так злит и одновременно возбуждает Микки. Поэтому он просто сдаётся, уступая Ведьмаку.

Йен убирает руку с его члена, и Микки задыхается в агонии, услышав щелчок крышки тюбика смазки, который Йен принёс с собой на место их встречи. Он закрывает глаза, прислушиваясь к звукам вокруг, пытаясь уловить того, кому тут не место. Но никого нет.

У рыжего опытные пальцы, которыми он быстро и осторожно разрабатывает Микки. Йен груб, но отдаёт себе отчёт, касаясь таких мест внутри Микки, что глаза невольно закрываются, пока он впивается ногтями в стену, к которой прижимается. Дыхание становится резким, как будто ему больно, хотя это совсем не так. Йен снова кусает его за шею и проводит языком по коже.

— Бля, — задыхается Мики. Он прижимается лбом к стене и толкается навстречу Йену, насаживаясь на пальцы. Низкое рокочущее рычание пузырится, поднимаясь из глубины его живота.

— Люблю, когда ты так делаешь, — говорит Йен. Микки слышит его ухмылку. Он вроде как наслаждается тем, что Йен любит эти звуки — мрачные и жуткие, кажущиеся устрашающими. Но Йен не боится Микки, Йену нравится его тёмная и пугающая сторона... И Микки нравится, что Йену это нравится.

Он прислушивается к тому, как Йен одной рукой стягивает с себя джинсы, чувствуя, как пальцы Йена мягко выскальзывают из его задницы. Он издаёт ещё одно утробное рычание от потери контакта, пока не раздаётся звук разрываемой упаковки презерватива и шорох движений, а следом Йен начинает давить на вход.

— Ты в порядке? — спрашивает Йен, его голос напряжён, он пытается взять себя в руки.

— В порядке, — хмыкает Микки, упираясь предплечьями в стену, когда Йен с силой сжимает его бёдра. В такие моменты Микки хочет, чтобы он оставил синяки. Хочет, чтобы отметины Йена были на нём повсюду, как секретная карта того, где побывали руки Ведьмака, чтобы потом отследить синяки и вспомнить.

Йен, не торопясь, входит до упора, заставляя Микки почувствовать себя более полным, чем когда-либо с кем-либо. Затем рыжий снова тянется к его члену, прижимая Микки вплотную к стене и удерживая. Инстинкт должен подсказать Микки сопротивляться, чтобы выбраться из ловушки, но этого не происходит.

Сначала Ведьмак двигается медленно, позволяя Микки приспособиться. Ощущения такие приятные, Микки прислоняется щекой к стене и рычит, ухмыляясь, его тело гудит и электризуется.

— Такой чертовски тугой, — пыхтит Йен, едва покачивая бёдрами. Он дышит в щёку Микки, наклоняясь вперёд, чтобы прикусить и облизать уголок его губы, пока Микки не поворачивает голову достаточно, чтобы они могли быстро и влажно поцеловаться.

— Давай, — хмыкает Микки.

Йен упирается свободной рукой в стену, хватая Микки за волосы, пригвоздив его, и даёт Микки именно то, чего он хочет. Ноги Микки трясутся, когда Йен двигается в нём. Он трахает его жёстко и быстро, и так чертовски хорошо, попадая в простату на каждом втором толчке. Он обхватывает член Микки, но не двигает рукой. Кожа Микки покрывается мурашками, и он непроизвольно рычит. Это заставляет Йена поднажать, трахая Микки ещё сильнее.

— Ненавижу неделю обходиться без этого, больше так не могу, — выдыхает Йен.

Микки вздрагивает, потому что Йен прав, неделя — это слишком долго. Дрочить и трахать себя своими же пальцами не особо помогает. То, что происходит сейчас — вот что ему нужно.

Йен замедляется, его толчки становятся продолжительными и глубокими. Микки прикусывает нижнюю губу, пытается сдержать дрожь и не завыть. У него ничего не получается, он скулит, как маленькая сучка. Его хныканье заставляет Йена стонать, заставляет его прижиматься губами к задней части шеи Микки и шептать эти действительно ужасные вещи о том, как хорошо Микки принимает, как приятно он делает Йену, так плотно сжимая в себе его член.

Микки нравится эта чушь, нравится то, что говорит Йен. Он ненавидит, что ему это нравится, потому что это опасно. Это не должно ему нравиться, ему не должно нравиться, что Ведьмак вытворяет с его телом. Но это всё равно нравится ему так сильно.

Потому что в такие моменты, даже если они просто трахаются, ничто другое не имеет значения. Тот факт, что он облажался и не может отпустить во время превращения, тот факт, что его тошнит от необходимости иметь дело с девушками, притворяясь перед отцом, тот факт, что его отец совершенно точно убьёт его в следующем месяце после оборота или заставит покончить с собой... ничто из этого не имеет, блядь, значения.

Единственное, что важно — это то, что Йен говорит, то, что он делает, и то, какие ощущения он дарит Микки. Это всё Йен. Тогда-то всё и идёт наперекосяк. Тут-то Микки и не считает, что любит Йена. Но ему на него не насрать. Йен ему очень сильно небезразличен. Наверное, Микки мог бы убить за него. И это не нормально.

— Тебе это нравится, Мик? — Йен дёргает бёдрами, толкаясь в него глубоко, задевая простату при каждом движении, сжимая волосы Микки в руке. — Тебе это нравится?

— Да пошёл ты, — выдавливает Микки. Конечно, ему это пиздец как нравится. Это всё, о чём он может, блядь, думать, единственное, чего всегда ждёт с нетерпением. Йен, сука, это знает.

Микки отвлекается от секса, чтобы вслушаться в происходящее вокруг них. Он не может позволить себе полностью сосредоточиться на текущем моменте, хотя и хочет этого. Он задаётся вопросом, каково это — трахаться по-настоящему.

— Я хочу трахнуть тебя на кровати, — стонет Йен, проводя губами по загривку Микки. — Смотреть... Чёрт... Смотреть в твои глаза, когда ты кончаешь. Ты этого хочешь? Я могу… блядь… сделать так, что тебе будет очень хорошо. Господи, Мик.

Микки стонет, протянув руку назад, чтобы сжать в кулаке волосы Йена и сильно потянуть.

— Убирайся из моей... убирайся из моей чёртовой головы, Галлагер… Бля, прямо здесь.

Срочная необходимость кончить обрушивается на Микки, подобно цунами. Йен дрочит его истекающий член, прижимая губы к уху, глубоко втрахиваясь в Микки.

— Ты так хорошо ощущаешься, Мик, — хрипло говорит он. — Ты хочешь этого?

Микки чует запах отчаянного желания Йена кончить, оно повисает в воздухе, окутывая их. Понимание того, что именно он делает это с рыжим, поражает Микки в самое сердце.

Он кивает, почти яростно, его кулак отпускает волосы Йена и врезается в стену. Микки совершенно разочарован собой, ворча сквозь зубы:

— Да. Бля... Да, сделай это. Пожалуйста.

Он не понимает того, что Йен шепчет ему на ухо. Йен кладёт свободную руку ему на грудь, и Микки чувствует разливающееся тепло. Йен повторяет свои слова снова и снова. Это неправильно на стольких уровнях — позволять Ведьмаку вот так манипулировать своим телом. Позволять этому случиться. Йен продолжает гладить его и шептать на ухо.

Микки вибрирует и пульсирует; он чувствует это прямо у основания своего члена, чувствует, как это разливается по нему, подобно тёплой воде, усиливая приятные ощущения от члена Йена внутри. Он сжимает кулаки, его трясёт, он словно горит, задерживая дыхание, чтобы не закричать.

Йен сильнее прижимает ладонь к его груди, шепча:

— Теперь отпусти. Сделай это для меня.

Микки подчиняется, разрываясь на части, царапая ногтями стену. Он интенсивно кончает в руку Йена со злобным низким рычанием и оседает у стены, пока Ведьмак толкается в него ещё несколько раз, прежде чем кончить с гортанным стоном, проводя зубами по его загривку.

Микки дышит с трудом и едва держится на ногах. Йен выскальзывает из него медленно и осторожно, подтягивая его штаны, потому что он иногда до неприятного услужлив. Вслепую приведя себя в порядок, Микки поворачивается к Йену, прислонившись спиной к стене.

Несмотря на дрожь, ощущение головокружения и невесомости, Микки чувствует, что его мышцы расслабляются, что он снова может дышать — дышать легче — и сосредоточиться.

Йен даёт ему то, в чём он нуждается. Хотел бы Микки, чтобы ему это было не нужно, чтобы ему не нужен был Йен. Но это не так. Опыт Микки ограничивается несколькими парнями, но Йен единственный, кто делает это правильно. Единственный, кто понимает, как надо. Это чёртова проблема.

Йен закуривает сигарету и передаёт её Микки, сделав пару затяжек. Микки с силой затягивается и смотрит на облачко дыма, плывущее между ними. Некоторое время они ничего не говорят, просто передавая сигарету туда-обратно.

Рыжий первым нарушает молчание. Он всегда так делает.

— Я так понимаю, ты ещё не отпустил.

Микки пожимает плечами, возвращая ему сигарету.

— Что будешь делать, если не сможешь?

Микки вздыхает.

— У меня нет выбора. Отец всадит мне пулю в лоб, если я этого не сделаю во время следующего оборота. Или вынудит меня застрелиться.

Йен на минуту замолкает, прислонившись к стене рядом с Микки, и просто смотрит на него. Микки слышит его сердцебиение — небольшой скачок.

— Но он ведь не сделает этого на самом деле?

Микки фыркает, уродливо и невесело хихикнув.

— Ты ни хрена не знаешь о моём отце. Он не позволит мне впасть в Бешенство и опозорить фамилию, или что там он себе надумал. (Потому что Милковичи пользовались таким охуенным уважением, да? Ёбаная шутка.)

— Тогда как ты собираешься...

— У меня всё под контролем, — обрывает его Микки, не желая больше говорить об этом дерьме.

— Что-то не похоже.

— Я чё, блин, спрашивал твоего мнения, Ведьмак?

Йен закатывает глаза, качая головой.

— Как скажешь.

Микки не знает, когда это началось, или как это началось, — ненависть между Ведьмами и Оборотнями. Оборотни — ошибка, которую допустили поганые Ведьмы, понятия не имевшие, что творят. Но результатом стали Оборотни, распространяющиеся как какая-то ебанутая болезнь (генетическая и... вирусная? Что бы ни означала передача проклятия через укус в полнолуние. Микки знать не знает, ему наплевать), от которой не было никакого лечения.

Просто превосходно, ага.

Так что лучшим способом избавиться от болезни было уничтожить носителей, верно? Вероятно, сделать это было бы проще, если бы первоначальный тупица, создавший Оборотней, не наделил их сверхъестественной силой. Да, Ведьмы используют заклинания и обладают способностями, но Оборотни могут разорвать их голыми руками. Есть над чем поразмыслить. Таким образом, результатом всего этого кровопролития стал враг номер один.

Как бы там ни было. Микки не особо заботит всё это дерьмо. Устаревшие взгляды — убийцы стояка.

— Как там Мэнди?

— Тебе-то что? — Микки пристально смотрит на Йена.

Тот пожимает плечами.

— Просто спрашиваю.

Микки выдыхает ещё одно облако дыма.

— Она в порядке.

— Скучаю по тусовкам с ней, — говорит Йен.

До первого превращения Мэнди, до того как Йен получил магическую силу, и термины «Оборотень» и «Ведьмак» обрели для них иной смысл, Йен и Мэнди были близки — как близки лучшие друзья. Когда вы молоды, с оглядкой на устои семьи вы можете общаться с кем угодно.

Но после первого превращения... этому приходит конец. Официально, потому что ты приобретаешь официальный статус. Такое вот ебанутое тупое правило. Сначала тебе технически «позволено» быть чьим-то другом, а на следующий день — уже нет. Опять же... пережитки.

— Она…

— Ты готов ко второму заходу или хочешь стоять здесь и болтать о моей сестре всю ночь? — перебивает его Микки.

Йен ухмыляется, склонив голову набок. Микки чувствует, как его тело замирает, прежде чем отлетает к стене, отрываясь от пола и оказавшись на уровне глаз с Йеном, его ноги болтаются в воздухе. Он задыхается, не в силах пошевелиться, тело мгновенно реагирует на такое затруднительное положение. Микки раздражён и так чертовски возбуждён, что не может этого вынести.

— Ты такой придурок, — усмехается Йен, стоя перед ним.

Микки словно парализован, он не может пошевелить ни руками, ни ногами. Он старается дышать глубоко и ровно, сдаваясь под хваткой Йена и наблюдая, как Ведьмак проводит рукой по его торсу. От прикосновения по телу пробегают маленькие вибрирующие электрические разряды, отдающие теплом. Он просовывает руку под футболку Микки, скользя ладонью вверх к груди, слегка проходясь по коже ногтями.

Микки стонет, облизывая губы, его первобытная натура оживляется, зрение обостряется, пока он продолжает смотреть на Ведьмака.

— Блядь, — выдыхает Йен, глядя Микки в глаза. — Почему меня так заводит, когда это происходит?

Микки выдыхает со смешком.

— Потому что ты фрик хренов с фетишем на Оборотней.

— У меня нет фетиша на Оборотней, — Йен выгибает бровь, глядя на Микки и медленно сканируя глазами его тело.

Микки ухмыляется, обнажая все зубы, тяжело выдыхая, борясь с невидимой хваткой Ведьмака.

— Да? Как же ты тогда это называешь?

Йен пожимает плечами с лёгкой усмешкой.

— Ты знаешь, как я это называю.

У Микки в животе всё сжимается от этого заявления. Он прислушивается к сердцебиению Йена, смотрит сквозь сумерки и видит, как расширяются зрачки рыжего... Да, он знает. Но об этом они не говорят, потому что это не может быть правдой.

Это похоже на зыбучие пески, но Микки поднатуживается и умудряется вырваться, вскидывая руку, чтобы привлечь Йена к себе неестественно быстрым движением. Йен удивлённо вздыхает и улыбается, наклоняясь вперёд, чтобы прижаться губами к губам Микки; его хватка постепенно ослабляется, и тело Микки мягко опускается на пол.

Какое-то время они целуются, и это дольше, чем следовало бы. Микки удерживает Йена за шею сзади, и Йен делает то же самое с ним, зажав нижнюю губу Микки между зубами. Микки тяжело дышит ему в рот, их языки скользят друг к другу, прежде чем они возвращаются к медленным движениям губ.

Весь фоновый шум исчезает на мгновение, оставляя их вдвоём: Ведьмака и Оборотня, стоящих в обветшалом здании, пожирая рты друг друга. Такое случается нечасто, у них нет привычки просто целоваться. Но так приятно, когда это происходит — до тех пор, пока Микки не вырывается из тумана, и фоновые звуки не возвращаются.

Йен всегда реагирует разочарованным лёгким раздражением, когда Микки мягко отталкивает его.

— Ещё немного, — просит он натянуто и отчаянно.

Микки, тяжело дыша, с трудом приходит в себя.

— Ты иногда как грёбаная девчонка.

— Пошёл ты, — ухмыляется Йен, толкая Микки бёдрами и снова оттесняя его к стене. Он берёт руки Микки в свои, поднимает их над его головой и прижимает к бетону. — Тебе это тоже нравится.

С таким же успехом Микки мог быть бесполезной лужей, когда Йен наклоняется и проводит своими губами по его губам.

— Ты можешь сделать своим проклятым ртом кое-что получше.

Йен вжимается в него бёдрами, его рот так близко, что Микки может чувствовать дыхание Ведьмака.

— Вот как? Например?

— Ты умный, догадайся сам, — выдыхает Микки, его тело предаёт его, когда он подаётся вперёд, чтобы прижаться своими губами к губам Йена.

Это болезненно медленный и мягкий поцелуй. Но Микки чувствует, как его сердце колотится в груди, слышит, как сердце Йена вторит ему. В этом нет ничего хорошего, но Микки подавляет каждый тихий голосок в своей голове, чтобы покончить с этим, оттолкнуть Йена и никогда не оглядываться назад.

Нет, он не влюблён в Йена. Но только потому, что это невозможно.

══════ஜ▲ஜ══════

Уже почти полночь, когда Микки возвращается домой. Его отца всё ещё нет. Это совершенно точно, потому что присутствие Терри Милковича всегда ощущается отчётливо. Оно похоже на насилие, кровь и ненависть — с небольшим остаточным привкусом того, что когда-то можно было принять за теплоту, давно, впрочем, остывшую.

Мэнди выглядывает из своей комнаты, когда он входит в дом. Она внимательно смотрит на него, сдвинув брови.

— Папа взял Игги и Колина на дело. Он искал тебя. Где ты был?

— Выходил прогуляться, — вздыхает Микки, направляясь прямиком на кухню. Его невозможно мучает жажда.

— Ты пахнешь как…

Закрывая холодильник, Микки смотрит на неё, не отводя взгляда, даже когда открывает бутылку пива и делает несколько долгих глотков, словно провоцируя её закончить предложение.

— Ну. И как же я пахну?

— Как будто тебе нужен душ, — Мэнди скрещивает руки на груди.

С ней что-то не так в последнее время. Она словно стала... меньше, это наиболее подходящее выражение, которым Микки может это описать. Мэнди всегда была самой крутой из всех знакомых ему девчонок. Она была жёсткой и не отставала от своих старших братьев. Честно говоря, она, вероятно, была, самой жёсткой из всех них. Но в последнее время... что-то изменилось. В последнее время она отступила, закрывшись в своём собственном мире, помалкивая и неся на плечах какой-то груз, что тянул её вниз.

— Нет горячей воды, — Микки отрыгивает, бросая крышку от бутылки на кухонный стол; он закончил разговор и собирается в свою комнату.

Он едва слышит её следующие слова.

— Ага, но лучше ледяной душ, чем пахнуть так, будто ты только что потрахался с Йеном Галлагером.

Микки замирает на полпути и резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на свою сестру.

— Какого хрена ты сейчас сказала?

— Он был моим лучшим другом, я помню, как он пахнет, — Мэнди смотрит на него ясным взглядом: в нём нет осуждения, но есть что-то иное, очень похожее на обиду. — Этот запах на тебе повсюду, каждый чёртов раз. Папе он не знаком, а вот мне очень даже. Трахаешься с ним, разве нет? К нему ты идёшь после каждого оборота, или когда выходишь прогуляться?

Микки рычит на неё:

— Он Ведьмак. Я бы ни за что не связался с кем-то вроде него, чёрт тебя дери.

— Я не расскажу отцу.

— Тут нечего рассказывать, — Микки делает ещё один глоток пива. — Ты ошибаешься.

— Ничего подобного, — Мэнди прищуривается. — Ты с ним трахаешься.

Микки делает шаг по направлению к ней.

— Ты ошибаешься.

Мэнди отводит взгляд и вздыхает. Микки замирает на несколько минут, сурово глядя на младшую сестру, пока её плечи не опускаются. Он тут же чувствует себя последним мудаком.

Она бы никогда не сделала этого раньше. Она бросила бы ему вызов, учинила бы на кухне полный разгром. Именно так поступают Милковичи друг с другом. Так ведут себя Оборотни. Всегда некрасиво. Так уж устроено это дерьмо.

— Мик... — она обрывает себя, её голос звучит мягко.

Он выдыхает, избавляясь, как ему кажется, от пяти лет напряжения. Микки расслабляет плечи, проводя рукой по лицу. Между ними всегда было понимание. Отношения никогда не были образцовыми, но понимание было. Он ей доверял.

— Просто держи свой чёртов рот на замке, — бормочет он, прежде чем направиться в ванную.

Мэнди, блядь, знает. Очевидно, она знает уже давно, но ни разу ничего не сказала. И ничего не скажет, Микки уверен. Но всё же это опасно. И неправильно. Так чертовски неправильно. Не то чтобы его отец когда-либо спокойно реагировал на то, что Микки трахает парень, но этот парень ко всему прочему ещё и Ведьмак. И Микки охотно позволил Йену использовать на нём свои силы… Практически умолял. Да что с ним такое, чёрт возьми?

Микки захлопывает за собой дверь ванной и опирается руками о раковину, глядя на своё отражение. Ёбаная Бешеная пидорская сучка... трахающаяся с Ведьмаком. Вот кто он такой. Не успев дважды подумать об этом, Микки замахивается и впечатывает кулак в зеркало.

══════ஜ▲ஜ══════

Восемь месяцев назад

Почти. Это почти поглотило его. Он не мог мыслить ясно, всё захватила эта раскалённая ярость. Так он точно станет Бешеным.

На его руках, переломанных всего час назад, была запёкшаяся кровь. Микки повёл плечами и принялся расхаживать взад-вперёд, делая большие глотки из бутылки виски, чувствуя неудовлетворение и всё ещё пытаясь найти что-нибудь, чтобы снять напряжение.

Полнолуние только что прошло, но луна по-прежнему манила Микки, звала его. Парнишка, чья кровь запятнала его руки... Он получил по заслугам. Пытался обчистить Милковича, пытался украсть у Милковича. Микки не убил пацана. А стоило бы.

Такое дерьмо никому не сходило с рук.

Микки допил остатки виски, швырнув стеклянную бутылку через заброшенный, заросший травой двор. Он продолжал метаться взад-вперёд, чувствуя такое сильное желание ударить что-то или кого-то, что кожа, казалось, пыталась сползти с тела. Потребность бить, рвать и уничтожать, пока ничего не останется, зудела в нём.

Бешеный. Бешеный. Вот к чему это привело: Микки Милкович — будущее лицо с постера Бешеных Америки. Он всё ещё не мог этого сделать, не мог, блядь, отпустить и позволить своему внутреннему волку взять верх. Полная чушь. Он не понимал, в чём, блядь, проблема.

Он не был слабаком и размазнёй. Так в чём же ёбаная проблема?

Микки услышал тяжёлые шаги задолго до выкрика.

— Эй! Мудак!

Его усмешка была едва заметной, больше похожей на оскал, когда Микки повернул голову и увидел очень сердитого рыжеволосого парня, топающего к нему. А вот и тот, об кого можно почесать кулаки. Прям вовремя.

— Какого хрена тебе нужно, Ведьмак? — спросил Микки, не сводя глаз с Йена, когда тот подошёл ближе.

Йен не ответил, вместо этого выбросив руку вперёд. Микки ударило тяжёлой волной прямо в грудь, выбив воздух из лёгких, и он отлетел, врезавшись в стену здания позади. Больно, но бывало и похуже.

Он тихо и сердито зарычал, поднимаясь на ноги.

— А вот это, блядь, зря.

— Нет, — выплюнул Йен, — это ты, блядь, зря преследовал моего брата прошлой ночью!

— Ты чё несё... — Микки не успел закончить фразу. Его снова отбросило в бетонную стену, в спине что-то хрустнуло под давлением. Он разочарованно зарычал, отбиваясь от хватки Йена. — Может бросишь эти свои фокусы-покусы и сразишься со мной, сучара?

Симпатичное мальчишеское лицо Йена исказилось в отвращении, когда он зарычал:

— Держись подальше от моей семьи.

— Я и близко не подходил к твоей семье, — Микки упирался, пока не прорвался сквозь хватку Йена, надвигаясь на рыжего. — Понятия не имею, о чём ты, блядь, говоришь.

— Прекрати врать, мать твою, — огрызнулся Йен. — Я знаю, что это был ты! Ты угрожал ему на прошлой неделе!

(Микки смутно помнил, что сказал младшему брату Йена что-то вроде «ещё раз так на меня посмотришь, и я вырву твои грёбаные глаза». Парень явно не знал границ, постоянно пялясь на Микки, и, честно говоря, ему это просто надоело.)

Микки нанёс первый удар, пришедшийся Йену в челюсть. Тот со своей симпатичной мордашкой отшатнулся, ухватившись за щёку, прежде чем броситься на Микки и повалить его на землю. Йен хорошо дрался, но Микки был сильнее. Они сцепились, колотя друг друга кулаками и нанося удары коленями в живот, рыча проклятия и оскорбления.

Это продолжалось дольше, чем следовало. Они сердито хватали друг друга за горло, по очереди прижимая противника к земле, катаясь по грязному, разбитому бетону. Микки не смог сдержать ухмылку, снова ударив Йена в челюсть, особенно когда тот боднул его головой в ответ. Ведьмак устроил ему приличную взбучку, и Микки это нравилось.

Но медленно и смутно он начал осознавать... Йен исходил из ведьмовской семьи с целой кучей родственничков, так что убийство этого ублюдка не провернуть без последствий. Отец Микки не хотел иметь дело с подобным дерьмом. Не стоило разжигать войну в самом центре Саутсайда, не так ли?

Он не хотел останавливаться... Чёрт, он действительно не хотел останавливаться. Но он должен был. Он должен был обуздать свою жажду крови.

— Я, блядь, не преследовал твоего брата! — выкрикнул Микки, схватив Йена и перевернув их так, чтобы рыжий снова оказался под ним, и занёс кулак, готовясь нанести свой последний удар (для верности, конечно).

— Так я тебе и поверил, сука! — выплюнул Йен, пытаясь выбраться из-под него.

Его рыжие волосы дико топорщились во все стороны, кровь сочилась из рассечённой щеки и уголка рта. Он был в царапинах и ушибах, от которых останутся синяки, подпортив его симпатичную мордашку, и эта картина заставила Микки застыть на месте, его грудь вздымалась с каждым глубоким вдохом. Что-то внутри него замерло. Что-то просто… остановилось. Кровавая жажда начала угасать, становясь тусклее и тусклее.

Микки не знал, зачем сказал это — его рот работал независимо от мозга.

— Я даже из дома не выхожу. Я, блядь, в клетке сижу, это был не я.

Наконец Йен остановился, вопросительно глядя на него.

— Что?

По правде говоря, нужно было быть полным идиотом, чтобы не заметить, что рыжий Галлагер был привлекательным парнем. Даже Микки обратил на это внимание давным-давно. Но в тот момент это обезоруживало. Он был красив, зол и бесстрашен — и Микки не мог отвести от него взгляда.

Микки опустил занесённую руку, всё ещё тяжело дыша.

— Я уже больше года отсиживаюсь в грёбаной клетке. Это был не я.

Он не должен был рассказывать об этом Йену. Нахуй этого парня. Во-первых, за то, что предположил, что это Микки гонялся за его братом. Во-вторых... Просто не принято делиться такой информацией. Исключено. Но он чувствовал себя странным образом в безопасности, рассказывая об этом Ведьмаку. Слова просто вырвались наружу.

— Что… Почему? — спросил Йен.

— Не могу отпустить, — пробурчал Микки, покачав головой.

Взгляд Ведьмака с сурового и злого сменился... на что-то иное. Что-то тёмное и сосредоточенное. Микки не двигался, продолжая сидеть на груди Йена, коленями прижимая его руки к земле. Рыжий даже не пытался вылезти из-под Микки, чуть приоткрыв рот и подняв на него глаза; он облизнул губы, и Микки оказался слегка заворожён видом высунувшегося языка.

Это была странная и глубоко извращённая мысль, но Микки захотелось узнать, какова на вкус кровь Ведьмака, захотелось лизнуть уголок его рта, чтобы проверить. Захотелось посмотреть, проступили ли у него синяки на рёбрах от ударов Микки... Посмотреть, как будет выглядеть эта кривоватая челюсть, когда эти губы, растянувшись, обхватят его член, пока рыжий будет стоять на коленях. Тело предавало Микки, страстно желая Ведьмака.

Яркий, раскалённый добела красный исчез, сменившись тёмным глубоким рубиновым. С вкраплениями зеленовато-голубого. Микки чувствовал необходимость ухватиться за него, принять. Это было то, что ему нужно. Так или иначе, он просто знал. Этот глубокий красный, этот зеленовато-голубой... Да.

Микки позволил разуму и здравому смыслу улетучиться, когда переместился, скользнув вниз по телу Йена, освобождая его руки. Он пересел так, чтобы из нового положения было удобно наклониться над рыжим, остановившись в нескольких сантиметрах от лица Йена, упершись одной рукой в землю рядом с головой Ведьмака, а другую погрузив в глубокий красный оттенок, чувствуя пряди между пальцами. Микки слышал, как у Йена учащённо забилось сердце, слышал его прерывистое дыхание, что-то в его запахе притягивало Микки.

Ни один из них не произнёс ни слова, не осмеливаясь открыть рот. Микки смутно ощутил, как чужие руки нерешительно коснулись внешней стороны его бёдер, ногти царапнули джинсовую ткань.

Он наклонился ещё ниже и уступил этой своей извращённой жажде, медленно и целеустремлённо слизывая кровь, скопившуюся в уголке губ Йена, не в силах сдержать низкий рык, вырвавшийся из самого нутра.

Кровь не заводила Микки, у него не было фетиша на это или на что-то подобное, и даже прямо в этот момент его не торкнуло от крови. Он даже не знал, как описать эту первобытную часть себя, просто... Просто ему, блядь, захотелось. В этом одновременно было и не было никакого смысла, и это был такой пиздец, что Микки просто признал, что должен сделать это, забыв обо всём.

Тогда-то всё и началось. Потому что, вместо того чтобы отползти, вместо того чтобы оттолкнуть Микки от себя с отвращением или страхом... Йен схватил его за загривок, притягивая ближе для жёсткого поцелуя. Микки никогда раньше не целовался с парнями, да и не хотел этого. Но Йен... Мгновенная зависимость, мгновенный инстинкт. Да, это правильно, это то, что нужно.

Между вкусом губ Йена, вкусом его крови и ощущением того, что парень затвердел под ним... Микки знал, что это худшая чёртова ситуация из всех возможных. Но у него не было никакого желания вытаскивать себя из этого положения.

══════ஜ▲ஜ══════

Лёжа на кровати с мокрыми после холодного душа волосами, Микки пялится в потолок своей спальни, на котором виднеется довольно большая трещина. Тело снова предаёт его, не позволяя забыть звук, который издавал Йен, кончая. Микки снова и снова прокручивает это в голове, закрывая глаза и сосредоточившись.

Он отдал бы всё, чтобы не чувствовать того, что чувствовал к Ведьмаку. Он отдал бы всё, чтобы иметь возможность уйти. Будь он умнее, он бы так и сделал — убрался бы подальше. Общение с Ведьмами не сулит ничего хорошего, не говоря уже о том, чтобы заботиться об одном из их представителей.

Микки облажался по всем фронтам.

Без какого-либо предупреждающего стука отец распахивает дверь. Микки оглядывается, его брови вопросительно поднимаются, тело напрягается. Терри хмурится ещё сильнее, бросая два револьвера на кровать Микки.

— Почисти их, — велит он.

Микки вздыхает с облегчением, перекатившись, чтобы дотянуться до коробки под кроватью.

— Где тебя черти носили? — спрашивает Терри, скрестив руки на груди.

— Выходил прогуляться, — отвечает Микки, заставляя себя оставаться спокойным и сдержанным — трюк, которому он чертовски быстро научился, живя под одной крышей с отцом.

— Куда именно?

Он глубоко вздыхает, глядя на своего отца.

— Да просто прошёлся. Нужно было подышать свежим воздухом, проветрить голову.

Терри хмыкает, потирая рот:

— Лучше бы тебе проветрить голову перед следующим оборотом. Я говорил серьёзно, блядь. У меня не будет Бешеного сына.

Микки снова чувствует позывы к рвоте, потому что знает: отец не шутит. Это не пустая угроза. Просто пиздец, как буднично его отец выдаёт это, как будто сказанное ничего не значит. Как будто убийство собственного сына можно оправдать. Микки знает, по мнению отца, это оправданно. Если это случится, он будет не первым Милковичем — не первым Оборотнем, — убитым собственной семьёй за то, что стал Бешеным. Жестокая уродливая реальность.

— Я всё исправлю, — быстро говорит Микки, разряжая оружие отца для чистки.

— Да уж, — усмехается Терри, — посмотрим. Поторопись с пушками. Я уезжаю утром.

— Куда?

Терри вытаскивает сигарету из-за уха и закуривает, волнообразное облако дыма плывёт между ним и Микки.

— Кое-какие дела в Денвере. Думаю, за неделю управлюсь.

Микки кивает.

— Нужна помощь?

— Нет, — Терри глубоко затягивается сигаретой, — мне нужно, чтобы ты остался и присмотрел тут за всем.

Какой-то извращённый юмор. Микки был достаточно хорош, чтобы держать оборону, достаточно хорош, чтобы доверить ему справляться со всем, пока отец в отъезде... но это не освобождало его от пули. Это переставало иметь значение, когда он был в середине превращения, неспособный сдаться волчьей натуре, как должен был.

Терри разворачивается, собираясь уйти, но оборачивается, будто что-то вспомнив:

— В понедельник вечером возьми плату с Каваны.

— Считай, уже сделано, — кивает Микки, продолжая заниматься револьверами отца. — Сколько там?

— Десять штук, — буркает Терри. — Оплати счета за газ, но больше, блядь, ни цента не трогай, понял?

Микки снова кивает. Можно подумать, он настолько туп, чтобы пойти на это. Он смотрит, как Терри уходит, даже не потрудившись закрыть за собой дверь спальни.

Его руки немного дрожат, но Микки, совладав с собой, продолжает работу. Это не занимает много времени, и Микки передаёт пистолеты Игги, когда тот заглядывает, чтобы стрельнуть сигареты.

Микки пытается заснуть, но сон не идёт. Трудно расслабиться, когда в голове продолжают крутиться слова отца. Звуки, издаваемые Йеном при оргазме, давно улетучились, сменившись на: «Ты отпустишь. Или окажешься в земле. Это чёртово обещание.» Снова и снова, как самая заезженная пластинка в мире.

Он ворочается и мечется под простынёй, пытаясь улечься. Микки ненавидит тревожные состояния, ненавидит эту тошнотворную, ползущую панику, застрявшую комом в горле. Существование под одной крышей с его будущим палачом грызёт рассудок. Он больше так не может.

Если он и станет Бешеным, то только не здесь. Может... может, окажись он в другом месте, он смог бы отпустить. Может, всё дело в клетке, в том, что с ним обращаются как с какой-то проклятой бродячей псиной, наблюдают оценивающим, внимательным взглядом. Чем больше он думает об этом, тем больше злится.

Так что он принимается ждать. Садится в постели, закуривает сигарету, после ещё одну, и ещё, и следующую... ожидая наступления утра. Как наркоман в поисках следующей дозы, с трясущимися руками, бегающими по комнате глазами, Микки обдумывает свой план. Снова и снова, одержимый деталями.

Нахуй этот дом. Его семью. Микки сыт по горло. Он возьмёт эти десять штук Каваны и свалит к чертям собачьим. Сбежит, как маленькая трусливая сучка, но, по крайней мере, он будет жив.

══════ஜ▲ஜ══════

Микки пялится на лежащую перед ним пачку денег. Десять тысяч долларов. Деньги приличные, но далеко на них не уедешь. Однако он получит хорошую фору, прежде чем Терри найдёт его. А Терри обязательно найдёт. Побег — затея практически бессмысленная, но не настолько, чтобы не попытаться.

Стырить деньги у семьи, чтобы удрать, поджав хвост. Хреновый ход. У него нет этому оправданий, кроме необходимости обезопасить себя. Микки не любит чувствовать себя эгоистом, не любит эгоистичных людей. Но иногда тебе приходится быть эгоистом, правда? Иногда ты должен сам позаботиться о себе. Даже если это означает причинить боль братьям и сестре, вырвать деньги из их рук, еду из их ртов... верно? Боже, он грёбаный монстр.

Глаза щиплет, и, прижимая к ним ладони, Микки чувствует себя таким растерянным. Охуенно растерянным и сбитым с толку. Ему нужно проветрить голову, прежде чем действовать дальше. Прежде чем начать собираться. Отец вернётся через пять дней, времени для сомнений не осталось.

Он прячет деньги под кровать — в проделанную в нижней части матраса прорезь, — прежде чем вытащить телефон. Большой палец зависает над экраном, Микки вздыхает и качает головой. Он просто с каждой минутой всё более и более жалок.

— Привет, — отвечает Йен после третьего гудка. Он записан как «Красный», чтобы было не так очевидно, если кто-то залезет в его телефон.

— Занят? — спрашивает Микки.

— Я вроде как на работе…

Микки тяжело вздыхает, проводя рукой по волосам.

— Я... Ладно. Неважно…

— Ты в порядке? — спрашивает Йен.

— Да, — лжёт Микки.

— Приходи в магазин, — говорит Йен. — У меня будет перерыв минут через двадцать.

— Хорошо, — выдыхает Микки, прежде чем повесить трубку.

Двадцать две минуты спустя он прижат к стеллажам внутри морозильной камеры «Кэш и Граб» со спущенными до колен штанами. Йен смотрит на него снизу вверх, стоя на коленях и обхватив ртом его член. Микки наклоняется, проводя пальцами по рыжим волосам, и вздыхает, наблюдая за Йеном.

Всё исчезает — его разум очищается от всего дерьма, на смену которому приходят другие ощущения. Ощущение безопасности, которое даёт ему Йен Галлагер, ощущения от умелого рта Ведьмака. Йен невероятно хорошо смотрится в этой позе. Микки чувствует себя так, будто они одни во всём мире. Он издаёт стон, покачивая бёдрами, когда Йен заглатывает глубже, принимая столько, сколько может, прежде чем на мгновение заменить рот рукой.

— Чёрт, Галлагер, — бормочет Микки, снова потянувшись к волосам Йена, чувствуя потребность ощутить их между пальцами. — Пиздец как хорошо.

Йен усмехается, медленно проводя языком по нижней стороне члена Микки, прежде чем заглотить снова. Микки крепко зажмуривается, чувствуя, что его колени вот-вот подогнутся. Йен стонет с членом во рту, и Микки хватается за полки, чтобы не упасть, настолько это приятно.

Йен продолжает стонать, как какая-то порнозвезда, и ноги Микки дрожат так, что он вынужден ухватиться за полки позади Йена. В противном случае он точно упадёт.

Потребность кончить нарастает. Тело напрягается, голова идёт кругом, как в тумане, зрение блекнет по краям, — ощущения угрожают разорвать Микки на части.

— Блядь, блядь... бля-я-я-ядь, — повторяет Микки, опустив одну руку, чтобы схватить Йена за волосы, резко толкаясь вперёд.

Йен позволяет ему трахать себя в рот, заглатывая глубже, крепко впиваясь пальцами в бёдра Микки, пока он прерывисто хрипит и рычит, ощущая приближение кульминации. Когда Йен крепко сжимает его бёдра, Микки отпускает с громким низким стоном, его колени дрожат.

Йен продолжает работать ртом и рукой, пока не остаётся ни капли и Микки не становится гиперчувствительным. Есть что-то действительно ненормальное — в хорошем смысле — в этой сверхстимуляции. Это причиняет дискомфорт, граничащий с болью, но Микки вроде как нравится.

Когда Ведьмак поднимается, Микки, всё ещё задыхаясь и тяжело дыша, хватает его за шею и прижимается губами к губам Йена. Пробуя себя, Микки вылизывает его рот, гонясь за этим вкусом — смесью себя и Йена. Мой, мой, мой.

Вероятно, это последний раз, когда он смакует смесь этих вкусов. Его последний раз с Йеном. Так и должно быть, если Микки хочет сбежать от отца, от всего этого дерьма. Так что он собирается насладиться этим моментом, этим болезненным чувством собственничества, которое захватывает его, когда он попробует себя на языке Йена.

— Что с тобой происходит? — тяжело дыша, Йен прижимается к нему лбом и слепо тянется вниз, подтягивая штаны Микки.

Микки запускает руку под рубашку Йена, сосредоточив взгляд на впадинке между его ключиц, не желая смотреть рыжему в глаза.

— Ничего.

Йен на мгновение замолкает, опустив голову, чтобы коснуться губами губ Микки, слегка прикусывая.

— А если серьёзно?

— Прекрати допытываться, — вздыхает Микки.

Но Йен замирает, сделав шаг назад, его глаза расширяются.

— Ты валишь из города.

Микки рычит, чувствуя, как тепло заливает его тело, несмотря на то что они в морозилке. Йен без спроса вторгся в его сознание, и Микки это бесит. Ведьмак знает это.

— Я говорил тебе не делать этого дерьма. Убирайся нахрен из моей головы!

— А что, чёрт возьми, мне остаётся, если ты не хочешь говорить со мной? Ты, блядь, уезжаешь?

Микки застёгивает ширинку на джинсах, поправляя одежду.

— И это всё? Ты собирался просто заглянуть, получить отсос, а потом уйти, ничего не сказав? Не попрощавшись даже, никак не намекнув? — Йен качает головой.

— Ты не понимаешь, — рычит Микки, потянувшись к дверной ручке.

Йен хватает его за руку и разворачивает к себе.

— Так ты объясни мне.

Микки поднимает брови, глядя на рыжего.

— Я не обязан тебе что-то объяснять, мы не... Мы... Мы просто трахаемся.

Йен продолжает молча смотреть на него. И это злит Микки ещё больше, так сильно, потому что… Нахуй этого парня. Йен может провернуть свой маленький ментальный трюк и проникнуть в его голову. Он может читать Микки как чёртову книгу. Нахуй. Этого. Парня.

— Просто трахаемся, — повторяет Микки, на этот раз медленнее.

И снова Йен молчит, едва заметно приподняв брови.

— Ты что, думаешь, я попрошу тебя уехать со мной или что-то в этом роде? — Микки снова кривит губы. — Думаешь...

— Да пошёл ты, — наконец говорит Йен. — Ты хочешь свалить... И я ничего не могу сделать, чтобы остановить тебя. Но не лги мне прямо в лицо и не говори, что это всего лишь секс, — он наклоняется вперёд, прижавшись губами к уху Микки. — Тем более, когда я знаю, что это ты выбил дерьмо из того парня, который отсосал мне в прошлом месяце. Ты отправил его в грёбаную больницу, Мик. Ты почти убил его за то, что он прикоснулся ко мне своим ртом, прикоснулся к тому, что твоё.

Микки отталкивает Йена с рычанием:

— Ты ни хрена не знаешь.

— Я знаю, что небезразличен тебе. Ты всё время лжёшь себе, но я знаю правду, — говорит Йен. — И к твоему, блядь, сведению, засранец, я позволил этому парню отсосать у меня только потому, что ты позволил какой-то шлюхе из Нортсайда отсосать у тебя за кокаин.

— Пошёл ты, — говорит Микки единственное, что может. — Рот есть рот.

— Ты просто абсолютный говнюк! — Йен качает головой. — Ты позволил этому случиться из-за твоего грёбаного папаши. Чего я до сих пор не понимаю, потому что он, блядь, знает…

Микки смеётся лающим смехом и качает головой; Йен вообще не шарит. Он понятия не имеет, каково это, когда твой отец — Терри Милкович.

— Если думаешь, что тот факт, что он знает, хоть что-то значит, то ты ещё более поехавший, чем я думал.

— Как скажешь, Микки. Дело в том, что я тебе небезразличен. И ты знаешь, как я отношусь к тебе, — Йен продолжает трепать своим грёбаным языком. — И ты просто собирался бросить меня… нас?

— Нет никаких «нас»! — орёт Микки. — Не может быть никаких «нас»! Не будь таким идиотом, Галлагер. Даже если бы мой отец не был сраной проблемой, никогда не могло быть никаких «нас».

— Почему? — требует Йен с вызовом. — Потому что таковы правила? Моей семье на это наплевать…

— О, да иди ты, — фыркает Микки, отворачиваясь от Йена и выходя из морозилки. — Это только на словах, но попробуй переступи порог своего ебучего дома с Оборотнем и узнаешь, что скажет твоя семья… Я даже не собираюсь сейчас обсуждать это дерьмо. Нахуй всё это. Нахуй тебя.

Йен снова хватает его за руку, успокаивая.

— Просто подожди секунду.

Они стоят перед кассой, Микки вскидывает брови, ожидая, когда Йен скажет то, что, чёрт возьми, он собирается сказать. Кто-то стучит в запертую дверь магазина. Микки поднимает средний палец, веля отвалить. Кто бы это ни был, он так и делает.

— Когда ты уезжаешь? — спрашивает Йен.

Микки вздыхает, обводя взглядом магазин.

— Как только соберу свои пожитки.

Йен оглядывается, с трудом приходя в себя.

— У тебя есть деньги?

— Десять штук. Стырил у отца, но... — Микки пожимает плечами.

Йен проводит рукой по волосам, выглядя совершенно потерянным и нервным, открывая и закрывая рот.

— Куда... Куда ты собираешься?

Микки снова пожимает плечами. Он начинает как-то цепенеть. Он действительно не хочет этого разговора, усложняющего задачу уйти от того, что бы ни было у них с Йеном. Зря он пришёл; он должен сказать: «Пока не знаю».

— Не хочу, чтобы ты уезжал, — бубнит Йен.

— Если я не отпущу, отец вложит мне в руку пистолет и, когда я не покончу с собой, он сделает это за меня. Так и будет, — медленно произносит Микки. — Так что, если у тебя нет никаких блестящих чёртовых идей, я должен уехать.

Йен опускает плечи в поражении.

— Ты вернёшься?

Микки хочет сказать ему: «Нет», но не может заставить себя произнести это слово. Он бросает последний долгий взгляд на рыжего и тянется к ручке входной двери. Тогда Йен с остекленевшим взглядом быстро протискивается между ним и дверью, обхватывает лицо Микки своими руками и прижимается лбом к его лбу.

Микки кладёт ладони поверх пальцев Йена и вздыхает; Ведьмак не должен выкидывать подобные фокусы, он не должен раскрывать свои карты вот так, это чертовски опасно, он знает это.

— Ты, блядь, не можешь заниматься этим дерьмом.

— Мне всё равно, — упрямится Йен. — Я не готов…

— Не надо, — вздыхает Микки.

Йен наклоняет голову, целуя Микки, и прижимает пальцы к его щекам. Микки целует его в ответ, держа Йена за сжатые кулаки, вздыхая в медленном, тягучем движении их губ.

— Ты только что стал моим, — шепчет Йен.

— Я не могу быть твоим, — шепчет в ответ Микки. — А ты не можешь быть моим.

Они не должны говорить об этом дерьме. Они не должны поднимать эту тему, делать это реальным, делать так, чтобы уйти от этого было сложнее. Этого не должно было случиться. Но Микки собирается уехать и словно забывает свои собственные правила, забывает, что должен держать свой грёбаный рот на замке. Ему так хреново. Он чувствует себя невероятно ужасно. Но у него нет выбора, он пытается, блядь, остаться в живых.

— Мне пора, — говорит Микки.

— Просто... Дай мне знать, что с тобой всё в порядке, — бормочет Йен. — Когда доберёшься куда бы то ни было. Обещай мне.

— Ладно, — вздыхает Микки.

— Пообещай.

— Обещаю.

Йен снова целует его, крепко, вцепившись пальцами в его волосы. Микки отвечает на поцелуй, подхватив отчаяние Йена, потому что нахуй всё, если он не чувствует того же.

А потом приходит время.

══════ஜ▲ஜ══════

Правда заключается в том, что у него нет другого плана, кроме как упаковать свою одежду, схватить пару пистолетов и просто... уйти. Микки старается не думать о Йене. Он старается не вспоминать те последние мгновения в магазине; поцелуй, слова, тот факт, что каждая клеточка его грёбаного тела уже вопит от страха и сожаления.

Он прекращает запихивать одежду в спортивную сумку и глубоко вздыхает, чувствуя, как щиплет глаза. Это даже отдалённо не справедливо. Микки сидит на своей кровати, уставившись на стены комнаты, увешанные плакатами и дерьмовыми набросками от руки, на сваленные в беспорядке вещи.

Это говёная комната, но это его комната. В его доме. Это убожество едва ли можно назвать домом, но он здесь вырос. Здесь живёт его семья. Семья, у которой он украл. Семья, которую он оставляет. Как слабая маленькая сучка.

— Чёрт, — выдыхает Микки, вытирая глаза. Его учили не убегать от драки. Но это не драка, не так ли? Ещё несколько недель, и он будет мёртв. А он не готов умереть.

Он снова принимается за сборы, включая режим выживания, запихивая одежду в сумку, роясь в ящиках в поисках того, что, по его мнению, может ему понадобиться. К черту всё это, он не готов умереть. Ещё нет.

— О боже.

Микки замирает, резко обернувшись и увидев свою сестру, стоящую в дверях его комнаты с невероятно широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом. Она недоверчиво качает головой.

— Уезжаешь? — спрашивает Мэнди таким слабым и тихим голосом, совсем не похожим на голос его сестры. Кто, чёрт возьми, эта девушка, куда делась его свирепая сучка-сестра?

— Не собираюсь оставаться здесь и оказаться убитым, — говорит Микки.

С минуту Мэнди молча наблюдает, как Микки продолжает собирать вещи. Он старается не смотреть на неё, не желая видеть боль в её глазах.

— Микки, подожди, — наконец произносит она. — Я... Возьми меня с собой.

Он поворачивается к ней, сдвинув брови.

— Что?

— Пожалуйста, возьми меня с собой, — Мэнди заламывает руки. — Я не могу здесь оставаться. Если ты уходишь... пожалуйста, возьми меня с собой.

— Почему?

Прошло уже чертовски много времени с тех пор, как Микки видел свою сестру плачущей. Поэтому, когда её глаза наполняются слезами, а нос краснеет, он понимает, что дела обстоят очень... очень плохо. Он делает шаг к ней, не зная, как быть, как утешить её. Он не хорош в этом дерьме. На самом деле, никогда не был. Она горбится, снова сделавшись маленькой, и качает головой.

— Что за хуйня с тобой происходит? — спрашивает Микки, не в силах больше держать это в себе.

— Я... — она шмыгает носом, грубо вытирая глаза, и снова качает головой, кусая губы.

— Серьёзно, Мэнди, ты ведёшь себя странно. Ты на чём-то сидишь? Подцепила что-то? Что за поебень творится с тобой в последнее время?

Она глубоко вздыхает, беспомощно пожав плечами.

— Я беременна.

Эти два слова, произнесённые так глухо, просто повисают в воздухе, кажется, на целую вечность. Микки сомневается, правильно ли он расслышал, и надеется, что нет, но ошибиться в словах Мэнди невозможно — он уже раз двадцать прокрутил их в голове. Беременна.

— Господи боже, — изумляется Микки, проводя рукой по волосам. — Отец знает?

Мэнди закрывает лицо руками, глубоко вздохнув, прежде чем посмотреть на него так, словно ожидая чего-то ужасного, словно ожидая, что он до чего-то додумается. Молчаливый короткий разговор между ними, с их способностью понимать друг друга без слов.

Микки не требуется больше нескольких секунд, чтобы почувствовать ещё один приступ страха в животе. Ужас превращается в тошноту, потом в гнев и отвращение. Он весь холодеет. Терри Милкович во многом был дерьмовым человеком, Микки просто не думал, что... Он не мог представить, что его отец был способен сделать что-то подобное со своей собственной дочерью. Блядь. Его младшая сестра. Блядь. Как он мог не знать, что у него под носом творится подобное дерьмо? Как же он, блядь, этого не увидел?

Ему кажется, что его сейчас стошнит. Хочется разнести дом, хочется дождаться, когда отец вернётся домой, и убить этого ублюдка. Он сжимает дрожащие кулаки, тело совершенно немеет и холодеет, будто вся кровь покидает его. Что за чёртов монстр... Как, блядь, Микки не увидел этого дерьма? Где же, чёрт возьми, были его глаза?

— Какого хрена, — Микки чувствует, что его колени слабеют; он снова садится на кровать, не сводя глаз с сестры. — Что за хуйня. Как... как долго?..

— Я не хочу об этом говорить, — мягко просит Мэнди. — Я хочу уехать. И я хочу избавиться от этой штуки. Так что, пожалуйста... Пожалуйста, возьми меня с собой.

И что ему делать, сказать: «Нет»? Нахуй всё это. Он, блядь, уже достаточно облажался как брат, он не собирался оставлять Мэнди здесь с этим человеком. Микки кивает, онемевший, растерянный, злой — всё, что он может сделать, это кивнуть.

Мэнди поворачивается и выходит из комнаты, чтобы собрать вещи. Микки продолжает сидеть на своей кровати. Ярость снова вскипает в нём. Раскаленная добела и прочная... Бешеная ярость. Он может думать только о том, чтобы сломать каждую косточку в теле своего отца. Убивать его снова и снова. Выпотрошить и всадить в лицо обойму серебряных пуль.

Словно в тумане, он хватает комод и отшвыривает его к противоположной стене комнаты. Дерьмовая мебель ударяется о стену и разлетается на части, проделав дыру в гипсокартоне.

Как, блядь, находясь под одной крышей, он мог не замечать той хуйни, что творилась, пока он спал? Почему Мэнди ничего не сказала раньше? Он бы забрал её, увёз подальше от этого дерьма. Они не всегда ладили, но, чёрт возьми, он бы вытащил её отсюда.

Микки делает несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Он должен сосредоточиться. Надо подавить в себе эту почти Бешеную сторону, упаковать остальное барахло и убираться. К чёрту эту жизнь, этот дом, отца, — всё это.

══════ஜ▲ஜ══════

И только благодаря череде счастливых случайностей им удаётся убраться из Чикаго.

Игги и Колина нет дома, так что Микки и Мэнди уходят незамеченными и доезжают на метро до ближайшей автобусной станции. Микки швыряет в окошко немного наличных и просит два билета на следующий ближайший автобус, куда бы он ни ехал. Кассирша странно смотрит на него, но не задаёт ни одного вопроса. Свободные места есть только на один междугородний автобус, и едет он в направлении, противоположном от того места, где сейчас находится Терри.

Так они и оказываются сидящими в (к счастью) почти пустом автобусе, на пути в Огайо. Микки ни черта не знает об Огайо, как и Мэнди. Ехать предстоит десять часов с одной остановкой в пути для пересадки на другой автобус. Оба автобуса воняют старым бельём и потными ногами, но в салоне тихо, что позволяет им спать почти всю дорогу.

Мэнди засыпает раньше Микки, её голова склоняется набок и покоится на его плече. В любой другой день Микки отпихнул бы её, но на этот раз он не возражает. Она измучена от облегчения, он чувствует, что она уже начинает расслабляться, слышит, как её сердцебиение замедляется до не столь тревожного ритма. Пусть она спит, пуская слюни на его плечо, Микки уже всё равно, это неважно. Он просто хочет, чтобы они оба были в безопасности.

Они не особо разговаривают... Разве что спрашивают друг друга, всё ли в порядке, или не голоден ли другой, в общем, всякую бессмысленную фигню. Мэнди теряется в своём собственном мире, как и Микки.

Они оба повзрослели слишком быстро, но теперь настало время справляться самим. Сделать шаг вперёд и быть взрослыми — спасать себя, убравшись с линии огня раз и навсегда.

Но Микки испытывает мучительное чувство сожаления... оставляя Игги и Колина. Он понимает, что с ними всё будет в порядке, они в относительной безопасности с отцом — по большей части. Микки старается не думать о своих братьях и о том, что он повернулся к ним спиной. Это низкий поступок. Может быть, однажды они всё поймут. Может быть.

Примерно через три часа после пересадки на второй автобус, когда они оба просыпаются, Мэнди наконец решает действительно поговорить.

— Можно тебя кое о чём спросить?

— Хм? — отзывается Микки, наблюдая в окно за проносящимися мимо деревьями.

— Ты попрощался с Йеном?

Микки переводит взгляд на сестру, не зная, что ответить. Теперь всё начистоту, она знает, прятаться некуда... какой в этом смысл? Теперь у них никого нет, кроме друг друга.

— Ага.

— Ты его любишь?

Микки фыркает невесёлым смехом, пожимая плечами.

— Теперь это уже не имеет значения, разве нет?

— Я была влюблена в него, — еле слышно шепчет Мэнди. — Я знала, что он никогда бы не ответил мне взаимностью, но...

Микки принял одно решение — ни за что не думать о Йене во время поездки в автобусе. Он боялся, что если откроет рот, то начнёт нести всякий бред, о котором со стопроцентной вероятностью пожалеет. Поэтому он просто сидит, уставившись на спинку сиденья впереди и стараясь дышать ровно.

— В нём что-то есть, — добавляет Мэнди. — Рядом с ним чувствуешь себя…

— В безопасности, — выдаёт Микки, сам того не желая.

Мэнди вздыхает.

— В безопасности, да.

— Я не... особо хочу говорить о нём, — осторожно говорит Микки.

— Хорошо, — соглашается Мэнди, снова положив голову ему на плечо.

══════ஜ▲ஜ══════

Полгода назад

Телефонный звонок, прозвучавший в два часа ночи, был отчаянным и коротким. Микки перекатился на другой бок, прихватив телефон с собой под одеяло, и слепо прижал его к уху. Он даже не успел произнести слова убедительной угрозы, как в трубке раздался голос Йена:

— Мне нужно с тобой увидеться.

— Ты что, совсем из ума выжил? — Микки зевнул, зарываясь поглубже в одеяло. — Я, бля, сплю.

— Пожалуйста, — попросил Йен, тяжело дыша.

— Да ладно тебе, чувак.

Последовала пауза, вздох, звук захлопнувшейся калитки забора из металлической сетки.

— Пожалуйста, Мик... Прости, что разбудил тебя, я просто... Пожалуйста. Мне нужно увидеть тебя.

Микки вздохнул и потёр глаза. Он сбросил с себя одеяло и сел на кровати:

— Что там у тебя стряслось?

— Ты можешь просто встретиться со мной? — настаивал Йен. — Моя мама... Сил нет терпеть это дерьмо. Пожалуйста?

Микки кивнул, медленно поднимаясь с постели.

— Через двадцать минут.

Потянувшись, он снова посмотрел на свою кровать и со вздохом покачал головой. Вот тебе и отоспался. Он оделся, не утруждая себя попытками пригладить волосы, потому знал, что всё равно потерпит неудачу.

Игги ещё не спал, сидя в гостиной и смотря какие-то дерьмовые рекламные ролики по телику. Может, он до самого утра не ляжет.

— Куда собрался? — спросил он Микки.

— Пройдусь, не могу заснуть.

— Захвати мне пива и пачку Swishers?

Микки поморщился.

— Игги, щас два часа ночи, мать твою. Везде, бля, закрыто…

— Аптека Уолгринс, сука, — процедил Игги сквозь зубы. — Круглосуточная.

— Господи боже, — Микки закатил глаза. — Деньги вернёшь.

Микки натянул куртку и вышел, хлопнув дверью, потому что его отца не было в городе, и ему не нужно было волноваться, что этот ублюдок выскочит из своей комнаты и устроит ему допрос с пристрастием. Чтобы добраться до их с Йеном обычного места встречи ушло чуть больше двадцати минут. В основном потому, что он шёл медленнее, чем обычно, всё ещё чувствуя усталость. Он всегда был заторможен, если его резко разбудить.

Ведьмак затягивался косяком, когда Микки добрался до места, и выглядел выжатым как лимон. Он сидел на грязном полу, прислонившись спиной к стене и согнув колени, и казался гораздо меньше, чем был на самом деле.

— Эй, — Микки скользнул вниз по стене, чтобы сесть рядом.

Йен передал ему косяк, который Микки принял.

— Прости за это, — пробормотал Йен.

— Да ладно, я всё равно толком не спал, — солгал Микки, пожав плечами.

Между ними воцарилась тишина, в которой они передавали друг другу косяк, пока не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться. Микки не мог словить нормальный кайф с тех пор, как начал перевоплощаться, но его немного развезло, и он даже не беспокоился, что Йен тяжело опирался на его плечо.

— Моя мама заявилась вечером, — наконец сказал Йен. — Я не видел её, с тех пор как мне было... Я даже не помню. Прошло хрен знает сколько времени.

Микки выдохнул невесёлый смешок.

— Просто съебала? Чёрт.

— Ага, — только и сказал Йен.

Микки знал, что в этот момент ему следовало сказать что-то утешительное, но он понятия не имел, что принято говорить в таких случаях. Жаль, что твоя мама бросила тебя, а потом внезапно объявилась, знаю, это нехило напрягает? И как это поможет? Никак. Так что вместо этого он позволил тишине продлиться дольше. Что-то шевельнулось в его груди, побуждение, которое он не мог толком распознать.

— Она ведёт себя как сука по отношению к тебе? — спросил Микки.

Йен вздохнул:

— Хотел бы я, чтобы это было так.

Микки нахмурил брови, держа рот на замке. По его мнению, она была вполне себе сукой, раз бросила своих детей, оставив их на произвол судьбы. До Микки доходили слухи, что мать Галлагеров свалила, но ему никогда не было любопытно, что случилось на самом деле. Люди иногда уезжали.

— Вернулась как ни в чём не бывало и пытается быть супермамой. Но она всегда всё портит, а потом снова исчезает, — наконец добавил Йен тихим, но слегка раздражённым голосом. — Всегда на чём-то сидит... путается в каких-то Тёмных делишках, о которых... я даже знать не хочу. У неё от этого крыша едет.

— Моя мама уезжала пару раз перед смертью, — сказал Микки, его глаза сразу же закрылись, потому что он не собирался произносить это дерьмо вслух. Это было одной из самых плохих вещей в Йене: он создал безопасное маленькое пространство между ними, Микки становилось легче в этом комфорте, это его расслабляло.

Йен молчал, но Микки чувствовал на себе взгляд его зелёных глаз.

Он резко выдохнул, проводя рукой по лицу.

— Она сказала, что… Эм... Ну, знаешь, ищет место, чтобы сбежать от моего отца. Сказала, вернётся за нами. Хотя я не уверен… это было похоже на ложь.

— А как она умерла? — спросил Йен.

Микки посмотрел на Ведьмака, посасывая нижнюю губу между зубами, пока пытался выдавить из себя слова.

— Она... больше не могла этого выносить. Она не родилась такой, её обратили. Так что... Ты знаешь, как это бывает.

— О, — сказал Йен, с пониманием в голосе.

Большинство обращённых — людей, которые не были рождены с проклятием в венах, — не могли справиться со этой новой жизнью, с болью. Имея дело с необходимостью перевоплощения, они, в конечном итоге, кончали жизнь самоубийством — серебряная пуля в голову. Мать Микки, Вира, стала просто ещё одной единицей в общей статистике.

Он никогда не забудет, как однажды вернулся домой вместе со своими братьями и Мэнди и словно попал в грёбаный кровавый кошмар, натуральный фильм ужасов, а ему тогда было всего девять лет. Колин никогда не отличался сообразительностью, но в тот день он позаботился обо всём: позвонил их отцу, заставил Микки и Игги разойтись по своим комнатам, захватив с собой Мэнди, чтобы они не видели всего этого. Колину едва исполнилось четырнадцать, но Микки как сейчас помнит, каким дохрена спокойным и уравновешенным был брат. Благослови его господь.

Это был единственный раз, когда Микки видел подобие печали у своего отца. Терри всегда был куском дерьма и никого не любил, но Микки знал, что Вира была ему небезразлична настолько, насколько он вообще был способен заботиться о ком-то. Хотя он и избивал её. Он часто поднимал на неё руку, а потом извинялся, покупая ей подарки, и это повторялось снова и снова, не позволяя ей выбраться из замкнутого круга.

У них были сложные отношения, и Микки знал, что они нездоровые; он не оправдывал поведение отца. Но когда это случилось, и Терри вернулся домой, он бросил один взгляд на свою жену, и его плечи опустились, а потом он упал на колени. Это был первый и последний раз, когда Микки видел своего отца таким.

— Извини, — сказал Йен.

Микки пожал плечами.

— Это было очень давно, чувак.

— Всё равно.

— Ага, — вздохнул Микки, пытаясь понять, как так случилось, что он, казалось, только что уютно спал в своей кровати — и вот уже сидит в разрушенном здании с Йеном Галлагером, говорящим о своей матери. — Спасибо.

══════ஜ▲ஜ══════

Неделя пролетает незаметно.

Десятки пропущенных звонков, угрожающие голосовые сообщения, разъярённые смс. Все от их отца, которого не столько волнует их побег, сколько то, что они украли его деньги. Но с Терри всё всегда сводится к деньгам, так что это не такой уж большой сюрприз. Он пугает смертью, угрожает разорвать Микки на части. (Опять же, десять тысяч долбаных долларов, конечно же, он взбесился, а кто бы нет?)

Микки и Мэнди кочуют из одного дерьмового городишки в другой, в конце концов выкинув свои сотовые и купив пару одноразовых мобильных. Голосовые сообщения и смс ожидаемо прекращаются.

Мэнди посещает клинику. Она много плачет — по мнению Микки не потому, что хотела ребёнка, а потому, что ей стыдно, потому что она никогда не просила, чтобы всё это случилось с ней. Она плачет из-за несправедливости. Это неправильно, и это не её выбор, не по своей воле она оказалась в этой ужасной ситуации, вынужденная иметь дело с последствиями.

Микки не знает, как её утешить, как хотя бы попытаться сделать так, чтобы она почувствовала себя лучше. Они много курят в тишине или смотрят дерьмовые реалити-шоу. Кажется, это отчасти помогает Мэнди, но в глубине души Микки понимает, что в долгосрочной перспективе этого будет недостаточно. Он не знает, как ей помочь, и чувствует себя бесполезным.

Микки так и не звонит Йену. Он обещал, что сделает это, но просто не может себя заставить. Он постоянно думает о нём. Даже чувствует себя готовым зайти так далеко, чтобы сказать, что скучает по нему. И не по сексу вовсе — а секс с ним, между прочим, ох как стоил того, чтобы по нему скучать, — а просто по той безопасности, которую даже Мэнди чувствовала рядом с рыжим. С Йеном Микки всегда чувствовал себя в безопасности; в безопасности просто... быть.

— Если мы остаёмся здесь, то надо искать работу, пока не закончились деньги, — Мэнди входит в их номер в паршивом мотеле, принеся закуски из дерьмового торгового автомата в холле. Она бросает ему пакетик чипсов и банку газировки. — Ну, знаешь, чтобы у нас было что-то на чёрный день.

Микки кивает.

— Ага.

— Значит, мы остаёмся?

Он пожимает плечами, открывая банку. Одна его часть хочет остаться, другая — продолжать двигаться на восток, желая уехать как можно дальше от отца.

Мэнди пристально смотрит на него, разочарованно вскинув руки.

— Это был твой план, Микки... Какого хуя мы делаем?

Он кривит губы, глядя на сестру.

— Как раз пытаюсь понять.

— Правда? — Мэнди опускает плечи. — Потому что я бы так не сказала. Похоже, ты в тупике. Так что, если мне нужно взять на себя ответственность и решить, что мы будем делать…

— Я сказал, что пытаюсь понять! — рявкает Микки. — Ты чё, блядь, не слышала?

— Мне нужно как-то себя занять! — Мэнди топает ногой, сжав кулаки по бокам. Да, она выглядит как чёртов ребёнок, но это первая искра огня, которую Микки видит в глазах сестры за долгое время. — Я не могу сидеть здесь весь день и накручивать себя! Так что либо мы остаёмся, либо движемся дальше. Прими грёбаное решение, иначе это сделаю я!

— Да? Ну давай, скажи, что же нам делать? — рычит Микки. — Ящик для предложений, блядь, открыт. Что-то я не слышал, чтобы ты фонтанировала ёбаными идеями!

Суровая правда заключается в том, что они оба пытались понять, что же дальше. Одно дело — быть предоставленным самим себе в Саутсайде. Ограниченные ресурсы, да, но там у них есть связи, если надо. А в реальном мире? У них нет ничего. И никого.

— Тогда я думаю, что мы должны остаться, — говорит Мэнди. — Это дешёвая дыра в дерьмовом городишке. Место уединённое, много земли вокруг, легко сорваться и свалить, если нам будет нужно... Не самый плохой для нас вариант. Осядем тут на какое-то время, а затем двинемся дальше, потому что, думаю, нам не стоит оставаться на одном месте слишком долго.

Микки кивает, уступая идее сестры, потому что в нём уже не осталось энергии даже для того, чтобы продолжать спорить.

Другая суровая правда заключается в том, что они не только пытаются выяснить, как быть дальше, но Микки находится ещё и в постоянном ожидании, что появится их отец. На самом деле не имеет значения, где они остановятся, итог всегда будет одним и тем же. Так что Мэнди права, лучше им не задерживаться на одном месте слишком долго.

— Значит, остаёмся.

Мэнди делает глубокий вдох, грубо вытирая глаза.

— Хорошо... ладно, окей. Завтра начнём искать работу. И квартиру. Я просто с ума сойду в этой комнате.

Затем проходит ещё одна неделя. На семь дней меньше до полнолуния, до того как Микки должен будет выяснить, что именно ему делать во время него. По очередной чистой случайности Мэнди находит работу сразу же, устроившись официанткой в закусочную. Платят копейки, но чаевые персонал оставляет себе, и это плюс.

У Микки же на поиски работы уходит почти две недели. Кажется, в маленьких городках в Огайо не очень-то благосклонно относятся к татуировкам, выбитым на костяшках пальцев. Его готовы принять только в круглосуточный магазин (по типу «7-Eleven») в ночную смену. Платят, опять же, негусто, но зато и посетителей почти нет, — ещё один плюс.

Микки так и не звонит Йену. Набирает номер бесчисленное количество раз, почти нажимает на вызов, но не делает этого. Он не знает, почему — может, потому что понимает, что никогда больше не увидит Ведьмака. Он пытается спасти себя. Возможно, потому что он трус. Сбежавший из дома, избегающий своего... кем бы ни приходился ему Йен. Но это уже не имеет значения.

В первую же ночь работы на заправке Мэнди заходит к нему с листовкой.

— Нашла это место пару дней назад. Наконец-то поговорила сегодня с хозяйкой. Она реально просит недорого и квартира всего в квартале отсюда.

Микки вздыхает, опершись локтями о стойку.

— А ты, блядь, до завтра не могла подождать с этим?

— Имеешь в виду, когда ты будешь спать, а я работать?

— Ладно, — Микки пожимает плечами, — сколько она хочет?

— Четыреста пятьдесят в месяц, — гордо ухмыляется Мэнди. — Это квартира над маленькой кофейней. Снаружи всё выглядит достаточно прилично... Я хочу сказать, мы жили и в худших условиях, так что…

Микки пожимает плечами, он не в состоянии заставить себя воодушевиться по этому поводу так же сильно, как Мэнди.

— Хорошо.

Сестра хмурится, глядя на него.

— Да что с тобой такое? Вариант подходящий, и нам не придётся больше торчать в этом мотеле.

— Я же, бля, сказал «хорошо», — Микки щурится, глядя на неё в ответ.

— Проехали, — Мэнди закатывает глаза, выуживая из кармана несколько купюр, — дай мне сигареты.

И вот, на следующий день они перебираются в небольшую двухкомнатную квартиру над кофейней. Домовладелицей оказывается приятная пожилая леди, которая не задаёт слишком много вопросов; кроме того, в крошечном городке точно нет длинной очереди из желающих переехать претендентов, поэтому, как только они решают, что место им подходит, им разрешают заезжать и внести арендную плату. Наличными. Всё складывается идеально.

Квартира совершенно пуста. Никакой мебели. Скудные пожитки Микки и Мэнди явно не включают в себя мебель, поэтому им приходится залезть в деньги, которые они украли у отца, чтобы купить самое основное — матрасы и одеяла для сна, столик и два складных стула, чтобы было где есть. Да, они жили и в худших условиях, но у них всегда была... мебель. Пришлось адаптироваться. Они Милковичи, и могут приспособиться.

══════ஜ▲ஜ══════

— Ты скучаешь по нему?

— По кому?

— Я про Йена. Скучаешь по нему?

— Думал, я ясно дал понять, что не хочу, мать твою, говорить о нём.

— Ты никогда не хочешь.

— Ты должна была понять намёк и прекратить, блядь, меня доставать.

— Знаешь что? Ты превратился в стопроцентного мудака.

— Совершенно уверен, что был мудаком всегда.

— Да, но потом изменился в лучшую сторону. А теперь ты снова мудак, и это отстой.

— Ничто не вечно, Мэндс.

══════ஜ▲ஜ══════