Каждый раз, когда Лю Цингэ с ноги распахивал дверь в бамбуковую хижину, Шэнь Цинцю невольно ждал, что вот-вот заиграет OST Игры Престолов, и за спиной воинственного лорда зажгутся прожектора.
Словом, все будет достаточно эпично для Явления Пику Цинцзин. Именно так, с большой буквы: назвать это просто визитом язык не поворачивался.
Широким шагом воина, идущего в бой за веру и отечество, Лю Цингэ пересекал хижину, останавливался перед Шэнь Цинцю и, с неотвратимостью судьбы, ставил на стол... что-нибудь. Чаще всего сосуд с вином — веера он отдавал лично в руки.
Бросал лично в руки.
И иногда (окей, всегда) не хватало простых человеческих… слов. А не лаконичного «Пить» или, что бывало еще чаще, тяжелого молчаливого взгляда.
Но это же Лю Цингэ: словами через рот — не для него. Только суровая лаконичность, наверняка соответствующая такому воину, но местами — временами — невыносимая для обывателя двадцать первого века, что прячется за веерами и под одеждами цвета цин.
Словами через рот — это ведь не такое большое желание. Гораздо меньшее, чем нытье об отсутствии интернета, навеки потерянных синглах Red Velvet и латте с соленой карамелью…
В мире, из которого Юань вылетел пробкой в это безнадежное сянся-измерение, (сам виноват, да?) только начали говорить о важности «словами через рот».
«Не молчите, если вас расстроили».
«Не молчите о своих чувствах».
«Не молчите о насилии и домогательствах».
Не то чтобы тогда Юань отдавал этим тенденциям должное: расстраивала его разве что безбожная писанина Самолета (это ж сколько низкопробного ширпотреба он написал с тех пор, как Непревзойденный Огурец пропал со всех форумов?), но он умело пользовался свободой слова и доносил свое мнение пусть не через рот, а через клавиатуру, но очень подробно, очень словами.
Жить безнадежно больным в родном мире — не так уж и плохо. Точно не хуже бытия возвышенным бессмертным, где с одной стороны Система, а с другой — дикие нравы, которые велят линчевать самым изощренным способом, если правда о том, кто поселился в теле пикового лорда, всплывет на поверхность.
Так, что будь добр, следить за словами, жестами, баллами — и чтобы никто не заметил.
«Не молчите о своих чувствах…»
Как говорится, потерявши — плачем.
— Тебе не нравится?
Шень Юань — Шэнь Цинцю теперь — очнулся от самобичевания и поднял взгляд на своего шиди. Тот сидел, по своему обыкновению опираясь ладонями о бедра, непоколебимый, как скала. И взгляд — чистый напор.
Великий и Ужасный Лю мог бы им разить не хуже меча.
Какое счастье, что веер всегда под рукой.
— Этот учитель немного задумался. Запах вина показался ему необычным.
Один из немалых плюсов нового тела не только великолепное здоровье, но и обоняние. И если при спуске в город это было наказанием, то на своей горе лорд блаженствовал: раньше он не мог так тонко различать запахи растений и получать удовольствия от ароматов, неразличимых для обычного смертного.
Запах вина навевал мысли о терпкости и вишне, но на самом деле это не казалось странным. В вине он не разбирался, но все, что приносил Лю Цингэ, было хорошо на вкус.
— Новое. Вэй Цинвэй, — отрезал боевой лорд и опрокинул в себя пиалу.
Это он так показал своим примером, что вино отличное и нечего воротить нос?
Подавив вздох, Шэнь Цинцю взял чашку и аккуратно пригубил. По языку разлился довольно… кислый вкус. Только годы привычки держать «покерное» лицо позволили не скривиться.
Все-таки предыдущие подарки Лю Цингэ были куда как… вкуснее!
Но лицо лорда Байчжань было непроницаемо. Видимо, ему действительно понравилось. Что ж, кто Шэнь Цинцю такой, чтобы осуждать чужие пристрастия? Если это, конечно, не мусорный роман, позор литературы всех веков и народов…
— Этот вкус весьма необычен, — дипломатично выразился он и даже смог, удерживая лицо, сделать еще глоток — максимально мелкий.
Кислятина. И где вишня? В какой дыре Лю Цингэ всучили это…
Кислятина с запахом вишни. Минуточка.
«...запах — благодать! Вишневый, насыщенный, я уже думал, все: рецепт записать, в сосуд налить и к шисюнам! Но вкус — кислятина кислятиной, как так-то?! Так еще и память отшибает на раз-два, а я ведь, знаешь же, на ногах стою даже после самых крепких настоек! И куда эту бурду теперь девать? Может, отнести Му Цинфану? Для чего-то да сгодится, он целитель с фантазией…»
Юань медленно перевел взгляд со своей чашки на сосуд, с него — на сосредоточенного лорда, который уже успел налить себе повторно.
Идея, появившаяся в голове, была глупа. Юань мог уже перечислить с десяток причин, почему претворять ее в жизнь — нельзя.
Но он — его душа — это вам не возвышенный бессмертный, отрешившийся от всех страстей. И он сидит в мире, где таким мастером смог стать Шень Цзю, человек, явно не покинувший земные страсти и обиды.
Он во вселенной, которую двигает или па-па-па, или слабоумие и отвага.
А идея, она как раз подходит ко второму варианту.
— Знаешь, Цингэ, я очень ценю твою компанию, хоть ты меня и пугаешь. Серьезно, иногда мне кажется, что я задолжал тебе денег или вроде того.
Лицо Лю Цингэ стало сложным. Сложнее, чем обычно. Юань понимал, что только что повел себя дерзко, вопиюще невоспитанно для ученого: назвал по имени, словно они закадычные друзья. Ну, не страшно? На стороне Юаня — два глотка вина, на стороне Цингэ — уже две пиалы.
Завтра он ничего не вспомнит. Не будет никакой неловкости или ярости, а сам Юань наконец-то сымитирует визит к психотерапевту.
— Это похоже… на дружбу? Ты помогаешь мне с меридианами, часто приходишь, всегда с подарками — пусть я не совсем понимаю головы чудовищ, их кровь не всегда оттирается… Но похоже. Не то чтобы у меня были друзья. Но я в них и не нуждался.
Юань улыбнулся, вспоминая, что ему всегда было достаточно своей семьи и собеседников в интернете. Это было хорошо: будь он заядлым тусовщиком, то белые тапки и неудачное перерождение организовались задолго до просроченной лапши.
— Что ж, мне нравится думать, что мы близки.
Слова становятся вязкими, словно зубы во рту склеиваются от мерзкой склизской каши. Легкие щекочет, а макушка головы начинает ныть как перед прыжком с высокой скалы в море, куда-то меж камней.
Тут или разбиться, или получить чуточку, самую малость эгоистичного покоя.
— Но на самом деле чаще я не думаю — я знаю — что между мной и тобой дружба… Не то чтобы возможна. Для этого нужно быть хотя бы знакомыми.
Лю Цингэ — линия окаменевших плеч.
Лю Цингэ — неожиданно мягкая линия обычно сжатых губ.
Говорить с ним так сильно словами через рот неожиданно тяжело. В голове Юаня ворох обрывков мыслей: о том, что просто обсудить погоду и учеников было бы проще, что в твиттере писали о том, как тяжело рассказывать по-настоящему волнующие вещи.
— В конце концов, это не со мной ты был знаком учеником. Я просто однажды открыл глаза, а надо мной — потолок и тревожное лицо Юэ Цинъюаня. Не уверен, существуют ли боги, но никаких вопросов ко мне не было: вот тебе пик, звание лорда, и дети с Ло Бинхэ. Воспитывай. Дерзай.
Он с сухим смешком взял вино и долил в пустую чашку застывшего лорда Байчжань.
— Учитель… Моя семья загнулась бы от смеха, узнай это. На самом деле, я не жалуюсь. Мне нравится жить, а здоровым — особенно. И я даже попал не в дворец Хуаньхуа — Нин Инъин гораздо лучше госпожи с плетью. Но… Идея, что, раскройся секрет, меня четвертуют собственные братья и сестра, все-таки делает чай горьким.
Все-таки удивительно, как у такого воинственного и резкого человека могут быть такие красивые губы. Каждый изгиб достоин самого изящного мазка туши. На горе Цинцзин есть ученики с талантом художника, и они наверняка умерли бы за дозволение писать портрет такой модели.
Поднять глаза сейчас выше сил Юаня. Что в них? Ничего хорошего, в лучшем случае опьяненное непонимание. Поэтому лучше смотреть на красивое. На губы. И линию подбородка.
— Я Шэнь Цинцю. Я не Шэнь Цинцю. Я стал Шэнь Цинцю. И мне уже никогда не быть хоть с кем-нибудь честным до конца, если я хочу попытаться сохранить себе жизнь. И целые конечности.
Вспоминать сейчас о Бездне не хотелось. Пусть эта головная боль будет отложена на потом, благо время еще есть. Пусть он подумает об этом позже, завтра, через месяц, через год.
— Я не стал бы, — Лю Цингэ заговорил с паузами, словно каждое слово давалось ему с усилием.
Юань непонимающе нахмурился и поднял взгляд.
— Что?
— Я не стал бы тебя четвертовать. Я бы защитил тебя.
Лю Цингэ красив. В этом мире вообще много красивых людей, но Лю Цингэ — особенно.
Может дело в родинке возле глаза, а может в полном отсутствии понимания собственной привлекательности — кто знает?
Но в этот миг, в бамбуковой хижиной за вином, смотреть на него было страшно.
Шень Юань с трудом растянул губы в бледном подобии улыбке.
Обещание защитить пришельца, захватившего чужое тело, незнакомца из другого мира, чья природа по меркам совершенствования едва ли чище демонической — это похоже на…
На что-то да похоже. На обещание всегда быть на его стороне? Обещание принять и понять? Не схватиться за меч в ответ на рассказы об Интернете и Бритни Спирс?
Это вино действительно мутит голову. Не удивительно, что после него теряешь память — кто захочет помнить состояние, в котором нес сплошную крамолу?
Но сейчас Лю Цингэ пил.
Сейчас Лю Цингэ смотрел на него не отрываясь, и Юань даже не вздрогнул, когда чужая, грубая от постоянных тренировок рука, накрыла его собственную ладонь, свободно лежащую на столике рядом с наполненной пиалой.
Какой непривычный жест. Такой можно было бы ждать от Юэ Цинъюаня, со всеми его добрыми улыбками и болезненными изгибами бровей, но Юань помнил, чему научили часы просмотренного аниме, и держал дистанцию, вежливую и аккуратную.
От Цингэ такого не ждешь, но вот он, сидит напротив, и тепло его руки зовет перевернуть свою собственную и переплести пальцы.
— Спасибо, Цингэ. Ты замечательный. Пожалуй, даже слишком.
Юань слабо улыбается, а ладонь ноет: перевернуться и сплестись. Но рука немеет на кончиках, наливается фантомной тяжестью: ни дрогнуть, ни сжать в кулак, сбрасывая с себя чужое наваждение.
С хорошими людьми всегда так — тяжело именно от того, что они слишком хорошие. С ними ложь, самая маленькая, самая во благо, обращается в чудовище: как ты можешь?
Как ты можешь пользоваться этой добротой, когда ты даже не настоящий пиковый лорд? Когда в глубине души считаешь жизнь — сюжетом, а людей вокруг — персонажами?
Этот красивый мужчина напротив, с застывшим лицом и внимательным, как будто чего-то ждущим взглядом, предлагающий свою дружбу и помощь за один-единственный раз внешней доброты, после многих лет презрения и вражды.
Да, такое благородство — слишком хорошо для настоящего человека из плоти и крови, какой смотрит на мир из-за ширмы лорда ученого пика.
— Я готов защищать тебя всю жизнь. Я…
Глаза Лю Цингэ медленно, явно против его воли закрываются, — и видны длинные ресницы.
...пусть тех двух глотков хватит, чтобы утром обо всем забыл и Юань.
Шэнь Цинцю с минуту молча смотрел на высокий хвост своего шиди, а затем, закрыв лицо свободной рукой, хрипло рассмеялся.
Нет, конечно же не до слез. Ему совсем не грустно. Это просто нервы.
И абсолютно ужасное, отвратительное вино.