х х х

I.

月满则亏，水满则溢。没有什么能长盛不衰。

Луна, прибыв, убывает; вода, заполнив емкость, перельется через край. Ничто не длится вечно.

Чунцин, 01:24 AM,

зима, +10t

На воде было написано «смерть». Ван Ибо понимал это чётко и спокойно. Половина стоп имела опору, другая — нет. Пальцы держались за поручень, тот был позади него. Ван Ибо смотрит в лицо воды, в её тёмное, отчего-то вязкое, течение. Сколько жизней она уже приняла в своё лоно?

На протяжении всего пути, за все столетия существования. Глотала бездумно, не считая это ни жертвой, ни подношением. Люди сами так решали, её дело — быть. Нести воды, нести саму себя, гордо и упорно; пробиваться сквозь преграды, строить новые пути, терпеть загрязнения, выбросы химикатов и мазута, затапливать в порыве гнева ненавистную сушу.

Не дать себя обуздать. Не стать ею.

Ветер пропах илом, влажной землей и колким холодом, а ещё — цементом. Кажется, тот крошится под подошвой, когда Ибо чуть сдвигает правую ногу. Этот шорох едва заметен, его практически не слышно на фоне белого шума проезжающих мимо машин. Кажется, ветер будто бы подбивает Ван Ибо под пятки, щекочет по пояснице, ерошит волосы и пытается «закончить это дело побыстрее». Возможно, у ветра ещё много дел в этот поздний вечер. Ван Ибо продолжает смотреть на степенное течение реки, угадывая его по янтарным бликам, отсветам от фонарей и софитов моста. Тот один из самых старых, а значит — самых удобных. Вопреки граффити о ценности жизни.

Говорили, что скоро здесь должны установить бесплатный таксофон, Ибо читал что-то такое.

Правда, для этого стоит признать неутешительную статистику. Ван Ибо не пришёл сюда для того, чтобы стать её частью. Пальцы онемели то ли от напряжения, то ли от холода. Мысли в голове спокойны, даже рассудительны. Если прыжок на асфальт — это верная смерть, то при попытке кинуться с моста, есть вероятность выжить. Слабая такая. Вопрос, что вообще хуже при таком раскладе. Лучше уж умереть, наверное. Ибо не уверен. Ничего не происходит. В этом и проблема. Ибо не слышит, как останавливается машина, не слышит шагов и даже стука по поручню.

Только когда голос оказывается совсем близко, он оборачивается.

— Эй… эй. Привет. Я… Ты не хочешь… поесть?

Человек с той стороны, держится за поручень мертвой хваткой, словно сам стоит рядом, а не на твердом бетоне. Ибо медлит с тем, чтобы двигаться. Шее неприятно, когда она так вывернута. Но необходимо быть плавным. Он продолжает смотреть. Мужчина выглядит растеряно, к губам прилипло подобие улыбки. Но глаза — манковые, темные, в них такие же блики, как и по воде. Эти глаза знают больше, чем сам мужчина догадывается, знают что-то такое, что заставило остановить машину, выйти из неё и оказаться здесь, подставив свое тело ветру и, не страшась, смотреть.

Взгляд подманивает, вместе с тем — он лжёт. Ибо пытается представить, что случится, если он поведётся. Ещё один шаг. Мужчина всё ближе. Теперь опирается о перила чуть ли не локтями, наклонившись вперед, ведет языком по губам, подбирая слова, отводит взгляд всего на секунду, затем снова улыбается. Голос становится мягче, вкрадчивее. Так должны были бы объяснять, как опасно стоять на краю пропасти, как важно жить, как важно быть. Но вместо этого…

— У меня… в машине большая порция лапши. Еле успел купить до закрытия. Не знаю, как ты относишься к ланьчжоуской лапше, но… там очень нежная телятина, я клянусь. Прозрачный бульон, белая редька, ну, если не нравится, можно вытащить… кориандр, кинза. Лапша, собственно… всё, как надо. Такая жёлтая, знаешь? Я её солнечной называю. Насыщенная. Кучу соусов с собой дали, если захочется подкорректировать вкус, но это вряд ли. Я… был бы рад есть не один. Поешь со мной?

Последнее звучит настолько вымученно и смущенно, словно они недавно знакомы, стоят посередине улицы, и мужчине очень не хочется прощаться. Ван Ибо думает и удивляется мысли: а что с ним будет, с этим мужчиной, если он оступится и всё-таки упадёт? Должно быть всё равно. Ему должно быть всё равно, этому мужчине тоже — должно быть всё равно. Какая разница?

Но что-то во взгляде, всё в тех же глазах, не отпускает, привязав к себе за секунду. Ибо говорит слишком тихо, чтобы его можно было услышать. Рот не слушается, оказалось, что ветер не терял время даром — воздух вокруг бурлил, холодный и колкий, проникал в кожу глубже, заставляя неметь всё до самых костей. Голос сипнет, но если очень постараться, можно понять: «Не помогай мне». Эту фразу можно трактовать двояко. Незнакомец невольно подаётся ближе, словно в порыве, вопреки здравому смыслу и законам физики, наивно полагая, что если что — сможет выдернуть Ван Ибо из схватки с силой притяжения. Но Ибо имел в виду не это. Чтобы перелезть обратно — нужно двигаться плавно и осторожно. Чья-то помощь, неловкое движение, слишком резкое, может решить его судьбу. Нельзя паниковать, как и всё время до этого. Нужно бояться, это верно, но не паниковать. Хотел бы Ван Ибо этого не знать, но тогда бы он был мёртв уже очень давно. Ноги — деревянные, руки — отказываются гнуться. Ибо переламывает себя, не соглашается с уговорами ветра, те стали лишь сильнее и яростнее. Ледяные пассы забираются под ветровку, хлещут плетьми по лицу. Ван Ибо оказывается по ту сторону перил, за которые уже нет нужды держаться. Он не успевает поднять взгляд на мужчину, и тут же оказывается укутан в его пальто. Черное, слишком длинное в рукавах, но считай по росту. Плечи Ван Ибо сжимают, тепло отдает по телу болью, мужчина заглядывает в его глаза. Взгляд стал строже. Мужчина ничего не говорит, ведёт за плечи к машине и открывает перед Ван Ибо дверцу переднего пассажирского сидения. Ноги все ещё плохо гнутся, он садится, морщясь. Сколько он пробыл на мосту? Полчаса? Час? Весь вечер?

В салоне машины ещё теплее. Пахнет кедром, кожей и чем-то вишневым. Дверца снова хлопает. Мужчина садится за руль и выжидает, когда можно будет встроиться в полосу.

Ибо не смотрит на него, он смотрит в окно.

Янцзы растеклась пятном темнее неба, ей нет никакого дела до того, что происходит на мосту. Тот заканчивается через полторы минуты. Ибо переводит взгляд от полосы начинающихся высоток,

и смотрит только вперёд, плотнее кутаясь в чужое пальто.

х х х

Чунцин — это про постоянное преодоление. Родившись в брюхе этого извилистого гиганта, ты научен карабкаться вверх, спускаться вниз, падать и подниматься, раз за разом. Буквально и метафорично. Чунцин воспитывает собой, своей средой и законами, культивирует гибкость и готовность к любым вызовам, ведь никогда не знаешь, что ждёт тебя за углом — крутой подъем или очередной спуск? А может и вовсе — железная дверь в переулок. Мегаполис, растущий вширь и ввысь этажами не только домов, но и целых кварталов. Машина иногда кажется в нём бесполезной прихотью — доезжая до определенного дистрикта, легче бросить тачку на какой-то из парковок и пройтись до дома по лабиринту лестниц и узких проходов, чем объезжать всё по широкому кругу.

А потом всё равно идти пешком. Этим они сейчас и заняты. Сяо Чжань идёт чуть впереди, запрещая себе оборачиваться на парнишку. Тому от силы лет восемнадцать и есть. Чжань не считал себя таким уж зрелым или взрослым, по правде, но сейчас ощущал весь груз ответственности и как-то враз «постарел». В каком-то благородном смысле.

Почему он не проехал мимо? Странный вопрос. Корректнее — почему все остальные проезжали?

В белом пакете, закутанная в три слоя фольги по доброте душевной, ждёт своего часа глубокая пиала лапши. В планах было молча сожрать её всю, чтобы аж до боли в желудке, а потом отключиться, проспать как можно дольше бесцветным сном. Желательно — половину выходного.

Это как запас на грядующую рабочую неделю. Впереди ещё один лестничный пролёт. Затем узкий проход вдоль ряда дверей, потом ещё выше и ещё. Там, где таких дверей — всего три на одну стену. Сяо Чжань мог позволить себе приличный лофт в довольно хорошем районе. Он всё-таки оборачивается, что-то внутри него тоскливо ноет, он бы мог подумать на голод, но тот не жжётся ближе к глотке, а оседает кислотой в желудке. Парнишка поднимает на него настороженный взгляд. Похожий на дикого зверька со взъерошенной, жесткой платиной волос, корни которых уже прилично отросли. Кутается в пальто так, будто бы холод с моста все ещё плещется по телу. Чжань забывает, что хотел сказать, замедляется, затем мотает головой и бросает «почти пришли». Парень к себе домой не просился, если тот дом вообще был; шел за ним, словно на поводке, не проронил ни слова, но взгляд был весьма трезвым и осмыленным. Если он наркоман — Чжань поймёт по телу, когда пальто и ветровку придётся скинуть. Так он себе говорил, да и что такого страшного на самом деле. Самое страшное уже позади. Ему так казалось. Всё можно решить, пока жив.

Если мёртв — уже ничего не поделаешь. Это не какая-то мудрость, а простая логика. Так ведь? Иногда Сяо Чжань был на удивление простым, при всей своей сложности. В данный момент главное не задаваться вопросом — а что он вообще делает? Он не знает «что», он просто знает, что поступает правильно. Кажется, это единственное чувство в нём, достойное доверия. Чжань останавливается у черной двери, на ней всё ещё прилеплено пару оберегов, некогда красная бумага стала бурой, а иероглифы уступили серому на тон. Сначала приложить карту к электронному замку, затем провернуть обычный ключ в замочной скважине.

Чжань оборачивается опять и кивает, приглашая гостя внутрь.

— Тебе нужно завести кота. Или кошку.

Это первое, что он говорит, спустя долгое молчание. Оно почему-то не напрягало. Ни тогда, когда Чжань грел им лапшу и разливал по тарелкам (фольга не помогла), ни тогда, когда гость наконец вылез из пальто и стянул с себя ветровку, оказавшись в белой футболке, на которой потёками застыла кровь. Чжань бегло осмотрел его руки, уверившись, что там нет следов от инъекции и сама кровь — не его, нигде не видно ран. С одной стороны — хорошо же.

С другой — чья она тогда? И да, он так и не спросил его имя.

Чжань как раз вручает ему одну из своих футболок, серую и растянутую, ту, в которой он обычно ходит в зал, если находит силы. Он спрашивает: «Как тебя зовут?». Парниша принимает футболку заторможенно, затем тут же, не отходя ни на шаг, стягивает с себя грязную тряпку, кидает на пол и натягивает предложенное — футболка немного мала в плечах. Чжань успевает подметить, что тот хоть худощав, но вовсе не дистрофик. Жилистый и даже в меру подкаченный. С каждой минутой этот парень всё меньше похож на человека, который собрался прыгать с моста. Хоть, Чжань прежде таких не встречал, откуда ему знать, это лишь субъективное мнение. Или собственное желание.

— Меня зовут… Ванцзе. А тебя?

— Сяо Чжань.

Ванцзе выдает подобие улыбки и садится за круглый стол. Едят они тоже молча. И всё это должно было быть странным, но всё ещё не было. Чжаню не хочется нарушать эту тишину. Она не такая, как обычно в этом лофте. Тут хотя бы дышат двое. Бульон действительно прозрачен, в нём плавают куски редьки и зелень, тонкие слои телятины, плотная лапша. Ванзце ловко подцепливает ту палочками, всасывает стремительно и тут же жует, наклонившись над тарелкой. Чжань не сдерживает усмешки. Обычно его раздражает «традиционный способ поглощения пищи» — это когда шумно, с брызгами и протяжным «м-м» в усладу ушей повaра. То есть, как обычно. Но в данный момент в этом было даже что-то от умиления. И жизни, наверное. С каждым новым глотком бульона, прожёванным мясом и втянутой лапшой, парнишка будто бы оживал чуть больше. Чжань тем временем вынимал исключительно куски мяса, обмакивал их в один из сладко-острых соусов, жевал неспеша. Покосившись на футболку, которую никто не удосужился поднять с пола, он снова переводит взгляд на гостя. Ни на пальцах, ни где-то ещё, крови нет. Только на футболке.

— Я должен спросить…

— Я не собирался прыгать.

Чжань запинается и кивает, выдержав долгий взгляд. Ванцзе снова поглощён едой. Чжань решает, что кровь — не его дело. Как и вообще всё, что касается человека напротив. Правда, это идёт вразрез с его действиями. Он подкладывает в чужую тарелку ещё кинзы, заметив, что та уже стремительно исчезла из бульона. Ванцзе наблюдает за этим, затем кивает. Чжань подцепливает лапшу палочками и подносит ко рту, когда гость неожиданно продолжает:

— Я просто хотел что-то почувствовать.

Чжань не доносит лапшу до рта, всё отправляется обратно в тарелку, плавно и не глядя. Он уточняет тише: «У тебя получилось?». Ванцзе сначала качает головой, затем как-то странно усмехается, уголком рта, продолжая собирать кинзу палочками. Добавляет также тише:

— Когда стоял там — нет. Ничего. Абсолютно. Когда ты пристал — тогда да.

«Пристал». Сяо Чжань не сдерживает короткого фырчания и даже откидывается на спинку стула. Его гость явно повеселел. Это хорошо, конечно, тот явно не кроткий малый.

Может, Чжань вляпался во что-то совсем поганое?

— И что же ты почувствовал, Ванцзе, позволь спросить?

Тот пожимает плечами. Выедает всю кинзу, зажевывает предпоследний кусок телятины из тарелки, и только тогда говорит: «Голод, Чжань-гэгэ. Я почувствовал голод». Чжань цокает языком и кивает, снова наклонившись вперёд и занявшись лапшой. Доедают они её в вернувшейся тишине, только та стала плотнее и почему-то теплее для обоих.

«Ванцзе» жил в его квартире вот уже шесть дней. Отзывался на своё имя не сразу, если вообще отзывался. Из этого можно было сделать два вывода: либо это его особенность, либо «Ванцзе» — не его настоящее имя. У парниши не было с собой ничего. Ни документов, ни каких-то ключей, ни смартфона. Только одежда: джинсы, та самая «кровавая футболка», зеленые кеды и такая же зеленая ветровка. Ванцзе существовал, но этому не было никаких документальных подтверждений. Даже у последнего попрoшайки на рыбном рынке был свой вичат и qr-код для «пожертвований». Чжань вскользь предложил «восстановить документы», на что получил ответ: их никогда не было. Ванцзе больше ничего не добавил, снова занявшись своей новой игрушкой — Чжань купил ему смартфон. Первое, что малец с ним сделал — скачал какую-то игру. Значит, в курсе, как всё это работает? Рекорды, блин, он ставит. В том, что Сяо Чжань делал, не было ничего рационального. Может, в начале — да. Спасти жизнь, как ему казалось. Но забирать с улицы в дом? Чжань не задавал прямых вопросов, так что и не получал прямых ответов. Зато Ванцзе был на них горазд.

«Зачем ты делаешь это?». Чжань имел несколько ответов, один нелепее другого. Мне захотелось?

Ты же не против? Тебе ведь некуда идти? Я слишком проникся книгой о Ганди? Мне свойственна «токсичная добродетель»? Ты странный и я хочу понять тебя?

Что может заставить взрослого человека со стабильной работой, статусом, набором благ и чистой кредитной историей пустить в свой дом незнакомца с явно мутным прошлым?

На самом деле Сяо Чжань ответ знал, только вот он был несуразнее остальных отговорок и имел абсолютно эгоистичную природу. Ванцзе был волен уйти, не соглашаться на этот «пакт сожительства», где Чжань прописал (буквально, даже распечатал), что он помогает тому встать на ноги и до этого момента (когда Ванцзе сможет позволить себе снимать жильё или что-то вроде) тот живёт у него и… ну, помогает с уборкой и домашними делами. Когда Ванцзе прочёл это, то демонстративно обвел кухню, перетекающую в основную комнату, долгим взглядом. Единственное, что нуждалось в уборке — срач, который развел сам Ванцзе в виде кучи вещей на диване. Это Сяо Чжань заказал на таобао «базовые вещи для улицы и дома». Три белых футболки, три черных футболки, три зеленых футболки (он сделал вывод, что зеленый цвет нравился его гостю, ведь кеды и ветровка). Две пары джинсов — одни светлые, другие темные; мягкие домашние штанцы на резинке — две штуки (серые и чёрные). Носки базовых цветов. Темно-зеленые кроссовки и ещё одни туфли из мягкой кожи. Чжань брал качественные вещи, но не брендированные, хоть мог бы. Но что-то подсказывало — не стоит. Он был занят этим часть обеденного перерыва, который провёл в кофейне напротив офиса. И только когда увидел коробку и Ванцзе в этой груде вещей (кроме прочего — там была и пачка трусов, а также поясная сумка, новый рюкзак и даже зонт), он понял, что со стороны это выглядело странно и возможно даже череcчур. Но в реальности он лишь улыбнулся и кивнул Ванцзе со словами «надеюсь, тебе всё подойдёт». Конечно, тому всё подошло. Он смотрел на Чжаня снизу вверх, подпирая спиной диван. Смотрел долго, ничего не говоря, затем чуть пожал плечами и произнёс «спасибо». Ровно и спокойно. Чжань боялся, что все его действия будут восприняты как-то неправильно, но сформулировать адекватный посыл так и не мог. Единственное, на что его хватило, так это окрестить свои действия «инвестированием в будущее» за ужином и пошутить, что «когда ты станешь мультимиллиардером, ты будешь мне благодарен и обеспечишь мою старость». С точки зрения здравого рассудка — Чжань творил нечто хреновое, даже если хотел искренне помочь парню. Того нужно было отвезти, например, к хорошему психотерапевту — он ведь буквально снял его с моста, — нужно восстановить или, хорошо, создать документы. Понять точный возраст, а то вдруг он ещё и несовершенолетний, нынешняя молодежь часто взрослеет внешне куда раньше, или Чжаню так просто кажется. Перед ним вполне может сидеть шестнадцатилетний пацан с проблемами, а его родители могут сходить с ума в поисках своего чада. Но что-то в этом Ванцзе было такое, что такие вроде логичные предположения казались смешными. Есть ещё одно: этот человек сделал что-то ужасное, ему необходимо скрываться, и это «что-то ужасное» настолько «ужасное», что он подумывал свести счёты с жизнью. Тут сразу же вспоминалось про кровь, но на четвертый день Чжань видел, как та самая кровь хлынула из носа Ванцзе. Резко. Потоком. Кратким, но мощным. На футболке (зелёной) расцвели потёки и пятна. Кровь капала на пол, кровь осталась парой капель на белой тарелке рядом с ещё горячим тостом. Ванцзе молча пошел в ванную, застирал кровь прямо на себе, умыл лицо и руки. Сел напротив. Мокрая ткань липла к телу, пока он зубочисткой вычищал остатки крови из-под ногтей. Чжань смотрел на застиранные пятна. Ему показалось, что они были почти что такими же как и на той белой ткани. Видимо, Ванцзе пережил такой же приступ хрен пойми чего, и та кровь — была его. Он нашёл где умыться и относительно привести себя в порядок. Наглухо застегнул ветровку. Шлялся так долго, а затем пошёл на мост?

А может, такое случалось много раз и та футболка уже не отстирывалась. Была его единственной. Догадки. Сплошные идиотские догадки. Чжань придумал себе, что от слишком частых и прямых вопросов, Ванцзе начнёт закрываться и это будет плохо. Он казался своенравным уличным котом, от которого не знаешь, чего ждать. Ванцзе за эти дни ещё раз с усмешкой посоветовал «Сяо-гэ» завести одного. Тот чуть было не ляпнул в ответ — так я уже.

Кровь, кровь, кровь. Ванцзе не выглядел больным. Молчаливый и настороженный взгляд Чжаня он оценил по-своему, ответил сначала «это не заразно», на что Чжань вскинул бровь и пнул его под столом, а затем продолжил «просто слабые сосуды, случается». Чжань принял это. Потом сделал поиск в интернете, уверился и принял ещё раз. На ужин в тот день был стейк из лосося. Он приготовил его сам, вычитав, какие продукты лучше есть при, ну, слабых сосудах, как ему сказали.

В холодильнике появились яблочный сок, шпинат и все виды цитрусовых понемногу.

Шёл седьмой день. Чжань вернулся с работы рано. Ванцзе был дома, как и все дни до этого.

И Чжань вдруг понял, что уже к этому привык.

Странное сожительство набирало обороты. Ван Ибо плыл по течению и иногда корректировал мелочи. Хочет этот Сяо Чжань купить ему одежду, смартфон и даже оформить его на себя («пока у тебя нет документов, так он — полностью твой»)? Чудесно. Предлагает жить с ним? Вау.

Даже не тянет его за это в постель? Дважды вау.

Не заставляет варить мет, кого-то запугивать, красть или заниматься каким-нибудь тяжелым трудом за плошку риса и паровую булку? Трижды вау. Ван Ибо не привык к такому везению.

Но принимал его без каких-то оговорок, почти что как должное. Только вот всё ещё немного вилял с темой документов, не уверенный, чем это для него обернётся. Конечно же рано или поздно какое-нибудь говнецо из этого Сяо Чжаня на него польётся, но… до этого момента можно ещё пожить. Кажется, совет и правда оказался дельным. «Езжай на юг, в Чунцин, это место куда больше всего, где ты был раньше, а значит — больше вероятности на счастливую удачу». Лучший совет за жизнь. Хоть и сказанный воняющим перебродившим тофу пьяницей, которого Ван Ибо зачем-то отбил у долбанутых подростков в подворотне. Ван Ибо подумал: «Чунцин так Чунцин». И добрался до него на попутках и фурах за две недели. Не самое приятное путешествия. Было пару деньков голода, хоть, бывали и деньки сытого желудка благодаря водилам и даже одной проститутке, которой он приглянулся своим смазливым личиком. С её слов, в ней проснулось что-то от матери, а еще Ван Ибо был похож на её покойного брата. Как тут не накормить? Сяо Чжань таких речей не толкал.

Ван Ибо никого ему не напоминал, жалости во взгляде он так и не увидел, а всё, что тот делал и правда было похоже на «инвестицию в твоё будущее, не думай, что я такой добрый». Смешно.

Этот мужчина на полном серьёзе взялся «ставить на ноги» какого-то идиота с моста.

Ему настолько нечего делать?

Нет, Ван Ибо подозревал, в чём истиная причина. Это казалось простым и очевидным, настолько, что даже не верилось. Ибо понял это, как только переступил порог квартиры. Он почувствовал. Это витало в комнатах запахом стойких духов, которые Сяо Чжань исправно наносил на себя каждое утро. Этим были пронизаны все книжные полки. Заставленные суккулентами, кристаллами и кусками гималайской соли подоконники. Это считывалось с зоны кухни, порядка в холодильнике, зубной щетки в холдере над раковиной, в гардеробе — отдельной комнате, — в стопках однотонного постельного белья. И странной коллекции керамических Спанч Бобов на самой дальней полке всё в той же гардеробной. Это было бы даже смешно, если бы не простой факт — Сяо Чжань был до странного одинок. «Странного» — потому что мужик не урод, с явно хорошей работой, умеет общаться и в принципе… хоть, он взял кого-то с улицы и ведёт себя с ним как с брошеным котярой. Возможно, Сяо Чжань — психопат? Ван Ибо как-то читал такой романчик, там описывалось, что те, чаще всего, самые обаятельные и душевные люди, которых любят на работе, отзывчивые и харизматичные, но в меру. Добрые соседи. Только вот хранят в подвалах трупы. Мимикрируют под лучшую часть общества. Ван Ибо как раз зависает на этой мысли, когда Сяо Чжань ойкает и сует палец себе в рот — обпекся о край сковородки. Чжань в принципе часто был неуклюжим. Спотыкался, выливал на себя чай, бился мизинцами ног о дверные косяки. Да, психопат, конечно… он, кажется, нечто похуже. Он добровольно одинок. Хоть, кажется, уже и нет? Ван Ибо не считает себя лучшей компанией. Он в этой квартире — явление временное. Может, этот Сяо Чжань решил попробовать, каково это? Как пробная подписка на приложение. «Если хотите продолжить, оформите доступ за пятьдесят юаней в месяц». Ван Ибо как раз смотрит на эту надпись, та выплыла окошком поверх гоночной трассы. Он откладывает смартфон и подходит к Чжаню. Тот продолжает мешать палочками в воке куриное мясо вместе с приправами и зеленью, пока указательный палец все ещё в его рту. Ибо тянет его за руку, заставляя вытащить палец.

— Что у тебя… так же только больнее. Тут пузырь.

Пузырь и правда был. Мелкий, но от того не менее болезненный. Чжань морщится и кивает, молча вручая Ван Ибо палочки и уходит в ванную. Тот принимается мешать ими курицу, не видя в этом действии особого смысла. Та, кажется, уже и готова. Ибо уменьшает интенсивность плиты, та пищит, вторя его движениям. В ванной звучит грохот. Затем не мат, как можно было бы ожидать, а тяжелый вздох. Ибо выключает плиту, оставляя курицу доходить так, и идёт туда. Сяо Чжань каким-то образом снёс половину содержимого полки за зеркалом. Ещё не открытые тюбики зубной пасты, лишенные упаковки, бритва Braun, пластмассовая коробочка с ватными дисками, настойка какой-то травы в тёмном стекле. Хорошо, что не разбилась. Ибо тянется за мазью от ожогов, которая, в отличие от остального, не упала. Молча раскручивает и наносит прозрачный гель на палец Сяо Чжаня. Движения короткие и бережные.

Тот наблюдает за этим действием, а затем тихо спрашивает:

— Ты… мы не выходили, я не знаю, выходишь ли ты сам, когда я на работе… но, пойдешь со мной завтра… на корпоратив? Я подумал, тебе было бы интересно…

Ван Ибо хмыкает. Этот человек продолжает его удивлять. Хочется спросить либо «что ты творишь?», либо банальное «да зачем?». Ибо выбирает нечто среднее и уточняет, закручивая тюбик:

— В качестве кого ты меня туда тащить собрался?

Сяо Чжань с ответом не теряется, будто бы заранее готовил (а наверняка так и есть), и говорит громче и увереннее:

— Протеже. Выписал тебя из Тайваня. Твой говор достаточно северный, но… когда говоришь «Тайвань», многие перестают задавать вопросы. Они этим всё для себя объясняют.

Ван Ибо глубокомысленно мычит, ставя тюбик на место, затем принимается возвращать на полку остальные «жертвы гравитации». Чжань вытягивает руку с ранением, затем поднимает её и оказывается за спиной Ибо. Тот смотрит на мужчину через отражение, спрашивает снова:

— Ты никогда не упоминал, кем ты работаешь.

Чжань чуть пожимает плечами, оказывается на ещё один шаг ближе, тянется за коробкой с ватными дисками. Ибо чувствует его запах, — что-то от сладкого персика, что-то от жасмина и горького рома, — Ибо чувствует его тепло. То, кажется, перетекло в него, заставляя осесть тяжестью внизу живота. Это, наверное, плохо. Ван Ибо на это плевать. Сяо Чжань уже отступил, занят корявой попыткой зачем-то разделить один ватный диск на два более тонких. Обматывает одной частью свой несчастный палец, другая падает на пол. Чжань ставит коробочку на место и выдыхает:

— Архитектор.

Ван Ибо всё ещё смотрит на него через отражение. Можно сказать, что он нихрена в этом не понимает. Можно отказаться, ему явно не ставят ультиматум или не отдают приказ. Его просят. Это просьба. В этом дело. Именно поэтому Ван Ибо не может отказаться. Идиотская затея, но он почему-то правда не может. Ибо привычно пожимает плечами, затем кивает, мол, как скажешь.

Сяо Чжань улыбается за его спиной и выходит из ванной.

Ван Ибо думает, что хочет подстричься и перекрасить волосы.

Ему отчего-то кажется, что начался совсем другой этап жизни.

И ему в нём не хочется оставаться прежним.