х х х

II.

风花雪月

ветер, цветы, снег и луна

Чунцин,

зима, +14t

Небо было застлано сталью, от края до края. Птицы летали низко и юрко, не пытаясь пробиться ввысь. Казалось, что небо сейчас — грязный титановый лист. Вечер степенно накатывал волной тумана, скрывая нижние этажи Чунцина, обволакивая собой каждую высотку, стелясь низко по подворотням и узким проходам, закрашивая зелень в грязные, болотные тона. Ван Ибо ерошил полотенцем волосы и смотрел в окно. Город понемногу добавлял в себя свет, оттенки желтого и оранжевого подмигивали теплом оживших зданий. Белое полотенце впитывало воду вместе с излишком краски — становилось серым. Надо было тщательнее вымыть, наверное. Но и так сойдет. Ибо потратил ночь на то, чтобы шапочно изучить мир архитектуры. Войти в роль. Решить для себя, что ему нравится, а что — нет, составить мнение о рынке недвижимости Китая, и о его решениях, понять, на каких архитекторов он, как «протеже», равняется. Совершенно искренне, он пришел к выводу, что это Заха Хадид и… Сяо Чжань. Наверное, дело в деконструктивизме, — визитной карточке обоих, — который пришелся Ван Ибо по душе. Этот стиль ещё называли «бунтарским», а на деле — это просто архитектура будущего. Невозможная без этого «будущего» — вся практическая часть воплощения таких зданий в реальность строилась на прорыве в аэрокосмической отрасли. Программа для обеспечения проектирования, новые материалы и новые технологии, недоступные ранее, позволяли создать здания, которые, казалось, могут существовать только в диких снах. Ван Ибо поймал себя на мысли, что архитекторы наиболее явно меняют реальность, более того, заставляют людей жить в пространствах своих фантазий. От этого веяло какой-то особой властью. Ван Ибо также выбрал университет, который «заканчивал» (Tunghai University), подумал над своей мнимой фамилией (Сяо Чжань же не мог представлять его одним «Ванцзе»), и в очередной раз задался вопросом — зачем это? Неубедительная официальная версия гласила: Сяо Чжань хочет взглянуть на него в обществе, показать, чем занимается, ведь вдруг Ванцзе захочется найти себя в чем-то таком, он поможет, ведь это единственная отрасль, где у него есть крепкие связи. Как всегда, очень излишне и очень благородно. Может, этот Сяо Чжань когда-то случайно сбил парнишку похожего на Ибо и теперь всё вот это — результат его чувства вины? Ибо развлекался подобными абсурдными и банальными сценариями в голове, которые крутились, словно бесконечные фильмы, один интереснее другого. Одно он знал точно — никто и ничего не делает просто так, для Чжаня в этой ситуации тоже существует какая-то выгода. И это правильно. Взаимовыгодная сделка, адекватно и просто, Ибо было бы спокойнее, знай он, в чём дело на самом деле. Но Сяо Чжань гнул своё и даже слегка возмущался, что очень смешило Ибо. Он дразнил его уже не ради правды, а ради шумных вздохов, того, как тот прищуривался и чуть было не закатывал глаза. «Тебе так сложно поверить, что в этом нет подвоха?». Это было сказано в порыве, и Ибо увидел, как мужчина тут же жалеет об этих словах. Наверное, тот мысленно сам себе ответил «конечно же ему сложно, дурак, у него жизнь — явно не сахар!». Ибо молчал, наблюдая, что же будет дальше. Коварные муки совести легли на лицо Сяо Чжаня тенью, он поджал губы, а затем сказал «я заметил, что не даю тебе выбора, когда…ну, с одеждой и вообще, так что, выберешь сам костюм на вечер?». Как щедро. Ван Ибо это не про костюм, а про возможность выбрать. Всё это случилось за поздним завтраком, затем архитектор укатил по делам и обещал заехать за ним к восьми. Чжань дал ему «свободу выбора», но также он дал ссылку на сайт для заказа и настроил там фильтры. Они не касались только цен, а все остальное — фасон, цвет, размер, — Чжань выбрал по несколько вариантов. Дописал «в идеале надо бы с примеркой, но на это времени уже нет, возьмешь что-то из моих галстуков и запонок, доставка у них — сорок минут, и не выбирай арендовать, именно купить, пусть будет». Ван Ибо растянулся на диване, оставив полотенце на шее, пролистал их чат. Ему пришлось шляться по ближайшим маркетам, чтобы найти краску для волос, которая бы его устроила, потом вся эта возня, зачем-то решил еще и кончики подрезать маникюрными ножницами. Костюм он так и не заказал, пора заняться. Смотря со стороны, можно прийти к выводу, что раскладом сил в этом общении было: папочка и его sugar baby. Очень такой немногословный шугар бейби с любовью к дурацким стикерам. Печатать он не любил, а оставлять в сети слепок своего голоса — много чести, вне его политики. Ибо постарался понять, раздражает ли его это? Такой формат общения?

Должно, ведь daddy в таком смысле он себе никогда не искал. Но почему-то было комфортно.

Нет, не так. Было интересно.

Пришло ещё одно сообщение, ставшее автоматически прочитанным: «Будет время, подумай про кровать, этот диван всё-таки для тебя маловат». Ван Ибо слегка прищурился. Отправил стикер с ниндзя-хомячком, который показывал большой палец. Кровать. Одна уже в этом лофте есть, королевского размера, на которой Сяо Чжань спит ровно посередине. Диван и вправду был не верхом удобства, но на памяти тела Ван Ибо — самым лучшим местом для ночлега. Кровать.

Куда и как он собирался её поставить? Да, квартира просторная, но она явно просчитана в каждом сантиметре. Да и… он же тут временно.

Ещё одно сообщение.

XZ: Я подумал, всё равно не работаю в своем кабинете особо, можно пока отдать его тебе, там для кровати есть место.

Ван Ибо хмурится. Он жил в этом лофте вот уже неделю, но ни в каком кабинете никогда не был.

WYB: О чем речь?

XZ: Дверь в конце коридора, когда заходишь, он справа начинается, если не идти как обычно. Это не кладовка, там лестница. Зайди, обдумай. Своя комната — это важно.

Ван Ибо выворачивает шею, чтобы глянуть на входную дверь и «аппендикс» стены коридора, который выступал немного вперед. На этой стене была прибита черная полка, заставленная очередным набором книг вместе с глубокой пиалой, полной безделушек, визиток и почему-то конфет в пёстрых обёртках. Ван Ибо набирает «окей».

Но прежде чем идти на экскурсию, он всё-таки выберет костюм. Игнорируя все фильтры, Ван Ибо переходит в категорию «унисекс», затем «брючный костюм», листает три страницы, выбирает строгую классику (бутылочный цвет, узкие брюки, чёрная рубашка, пиджак-френч, словно дань моде Шанхая в двадцатых), переходит в категорию «аксессуары». Запонки? Чушь. Золотые, тонкие и витиеватые цепи от Шанель поверх? В самый раз. «Заказать». «Оформить». «Внести оплату». Готово. Если с обычной одеждой Сяо Чжань справлялся хорошо и на глаз, то в таких вещах явно искушен не был. Если посмотреть на его гардероб, тот делился на две категории: классические костюмы и бесконечное количество толстовок, футболок, водoлазок и джинсов. Всё качественное и брендовое, чаще всего черное, ну и… скучное. Ван Ибо, возможно, это исправит. Странная мысль, глупая мысль, тягучая мысль. Тянет вниз, по спирали, уводя за собой. После неё ничего не следует.

Ван Ибо забирает сон. Ван Ибо забирает Ма.

Злые языки утверждали: Сяо Бай и Сяо Чжань — родственники. Это единственное рациональное объяснение тому, что господин Сяо никак не реагирует ни на внешний вид секретаря (ничего совсем уж из ряда вон, но накрашенные ногти, и то дреды, то косички, то наоборот — розовое облачко на месте волос, для помощника главы архитектурного бюро как-то несерьёзно и слишком эпатажно), ни на то, что тот постоянно жрёт на рабочем месте. Нет, этим грешат в офисе все, но Сяо Бай находился на каком-то ином уровне жора. Прямо сейчас, тщательно изучая очередной контракт на экране, Сяо Бай усердно жевал булку с мясной начинкой. Нежное, паровое тесто, достаточно плотное для того, чтобы удерживать жаренные в кунжутном масле кусочки говядины и зеленушки со специями, раз за разом становилось жертвой белых, цепких зубок Бая. Он смог съесть таких пять штук в один присест, и только в конце запить стаканом тайского молочного чая, который стоял тут же, рядом с клавиатурой. Скорее всего злые языки были бы менее злыми, если бы при всем при этом Сяо Бай выглядел жирным. Но эта сволочь, эта стервозная и наглая рожа, была худой, как жердь бамбука. Пах он, к слову, тоже так — свежо, легко и ненавязчиво, при этом чувствовалось, что дорого. Сяо Чжань одаривал секретаря красными конвертами и подарками чаще других сотрудников, на каждый праздник и по каждому поводу. Всё те же злые языки не уставали плести домыслы и слухи. То Сяо Бай — внебрачный сын (и когда это тогда Сяо-гэ его «заимел», в четыре года?! Идиоты), то младший брат, то… вообще, знаете, мальчик для снятия стресса. Люди пытались найти объяснения такой благосклонности шефа, не веря в очевидное. Сяо Бай — охренительно хороший секретарь. Он может найти всё, что угодно и когда угодно, знает всех, кого нужно (и не очень), в курсе событий мирового значения, и особенно тщательно — архитектурного. Может накопать компромат на любого, и при этом скрыть компромат на босса (хоть в этом плане Сяо Чжань был самым скучным боссом на свете, если, конечно же, не считать скелеты в шкафу из прошлого, но те заперты надёжно и не предвещают беды). Сяо Бай не уставал, Сяо Бай любил свою работу, и Сяо Бай обожал деньги, но только те, что текли в его руки справедливо и добровольно. Ну и, конечно же, самым главным плюсом было то, что босс (хвала ему и честь) никогда и никого не заставлял быть кем-то другим и чему-то соответстовать. Остальные просто не пробовали. Сяо Бай сканирует последний абзац договора особенно тщательно, пролистывает документ на самый верх, дарит ему новое имя «проверено, Хиккельс и Джайз, ОАЭ» и отправляет в папку «годные сделки, декабрь». Сяо Бай тянется за стаканом с молочным чаем, удовлетворенно подмечая, какой всё-таки удачный маникюр он сделал (цвет — чайная роза, на каждом ноготке по стразику ровно посередине у кутикулы, сама невинность и элегантность), секретарь делает первый глоток синхронно с тем как двери разъезжаются и впускают задумчивого шефа. Тот определенно странный в последнюю неделю, и Бай лишь ждёт того момента, когда господин Сяо приоткроет для него завесу тайны.

— Доброе утро, шеф. Вы сегодня не так рано, как обычно. Всё в порядке?

Сяо Чжань пялится в телефон, продолжая идти, упирается в стол секретаря, дописывая что-то в сообщениях и только потом поднимает голову и слегка улыбается. Сяо Бай чуть прищуривается, склонив голову набок. Вид шефа собранный, продуманный, это не наспех выбранное шмотье, но сам он — рассеяный. Больше обычного. Это не та милая и близорукая задумчивость, когда босс весь в новом проекте, питается одним кофе и чаем, и бесконечно что-то правит в своих программах.

Это что-то совсем другое.

Если бы Сяо Бай не знал босса, он бы подумал…

— Доброе утро, секретарь Бай. М-м. С корпоративом всё в порядке? Никаких форс-мажоров?

Секретарь недоверчиво вскидывает брови. Шефа никогда не интересовали эти вечеринки, он просто давал на них денег, присутствовал первые полчаса, а затем уходил, чтобы «никого не напрягать» — но на деле, он просто не переносил все эти сборища. Не потому что не любит своих людей, а просто — не его формат. Уже и забылось, что когда-то было иначе. С чего вдруг он этим интересуется? Бай кивает, расплываясь в улыбке, заправляет прядку волос за ухо (это привычка, но злые языки утвреждают, что кокетство), говорит, что всё под контролем. Японский ресторан, выкупленная для них терраса с видом на Янцзы, бумажные фонарики для пуска исполнения желаний со смотровой площадки южной башни комплекса, список идиотских конкурсов. Сяо Чжань кивает, затем отводит взгляд. Смотрит куда-то вдаль пару секунд. Задумчивый, медленный. Черный пиджак, черная водолазка, мягкие брюки из такой же темной, тонкой шерсти, броги. Тонкая оправа очков. Акцент — наручные часы, массивные и платиновые. Неизменный кейс под крокодилью кожу, оттенка темнеющей ржавчины, Gucci. Кто-то считал, что это обычный стиль для дизайнера и архитектора, ведь когда листаете журналы или натыкаетесь на интервью, редко кто из людей подобных профессий, вопреки собственным творениям, выглядит броско. Большинство рано или поздно приходят к чёрному и всем его оттенкам, цвету плотному и цвету, который поглощает свет. Мало кто знает, что Чжань пришёл к этому вовсе не постепенно и совсем по другим причинам. Это как если бы он постоянно ходил в белом. Но человек, по которому тот хранит траур, к культуре Китая не принадлежал. В его культуре чёрный — цвет скорби. И к этой скорби Сяо Чжань прикипел. Нет, иногда в гамме мелькали серые тона, некоторый спектр цвета, но всегда приглушенного и тёмного вида. Словно все цвета в мире Сяо Чжаня потеряли яркость, оглушенные чем-то массивным и давящим. Бай знал шефа до всего.

И даже в красной клетчатой рубашке с футболкой со Спанч Бобом под.

Небо, как же давно всё это было…

— Я… буду не один сегодня. Легенда, которую всем объявишь, — это протеже из Тайваня.

Сяо Бай глупо моргает пару раз и с сомнением тянет «протеже?». Сяо Чжань чуть усмехается и кивает, уже отходя от стола по направлению к своему кабинету, кидает:

— Протеже! Хань Ванцзе. Тебе понравится.

Бай даже чуть привстает с кресла, чуть не опрокинув остатки молочного чая, когда спрашивает вдогонку:

— А на самом деле?! Эй!

— Поговорим потом! Полно дел! Скинь мне лучшие сделки этого месяца!

Сяо Бай плюхается на место. Раздумывает пару секунд. Затем посылает письмо боссу с прикреплёнными контрактами и заметками по каждому из них. И только потом открывает байду, чтобы забить в него «Хань Ванцзе». Спустя пятнадцать минут интенсивного ресёрча, Бай не находит ничего стоящего. Это распаляет любопытство ещё больше, но работа не терпит отвлечений.

У Бая ещё будет обеденный перерыв и попытка разговорить босса до вечера.

В конце концов, Сяо Бай действительно лучший секретарь. Что бы там кто ни говорил.

х х х

Находить следы присутствия другого человека в доме оказалось странным, и вместе с тем — желанным. Как низко он пал. Отдавало чем-то приятным и вместе с тем болезненным. Тоскливым. За короткий срок Чжань привык, словно и не было к чему привыкать, но в то же время осознавал изменения: ещё одна зубная щетка, носки на полу у дивана, вдвое больше использованной посуды, теперь посудомоечная машина имела смысл существования (до этого Чжань пользовался ею редко), смена местонахождения бритвы (Чжань ставил её слева на полке, а Ванцзе — справа). Вечные попытки гостя проветрить лофт, в котором Чжань по обыкновению мёрз зимой, из-за чего окна практически никогда и не открывал. Есть же кондиционер, если уж так надо, он к тому же воздух фильтрует. Но почему-то им Ванцзе не пользовался. Ему постоянно было жарко. Явно не южный парень. Семь дней — ничто, но кто-то утверждал, что именно за семь суток был создан целый мир. В этом что-то есть, наверное.

Чжань останавливается у входной двери, перекидывая кейс с одной руки в другую, и смотрит на коробку, маркированную ателье, которое он рекомендовал Ванцзе для выбора костюма.

Не забрал? Не слышал, как пришел курьер? Не дома?

Последнее отзывается легким беспокойством, Чжань клацает по электронному замку, затем проворачивает ключ. Оставляет дверь открытой, устраивая сумку на длинном столике прихожей, возвращается за коробкой и втаскивает ту внутрь. Наконец-то захлопывает дверь. Всё это — шумно, о чем Чжань жалеет, как только проходит дальше в лофт. Его гость спит. На спинке серого дивана валяется влажное на вид полотенце с темными следами от краски, Ванцзе свернут калачиком к ней носом, его шевелюра, ранее жёсткая и платиновая, стала на вид гладкой и черной. Просто глухо черной, без отлива в синий, скорее — цвета мокрого асфальта. Чжань не просил, это полностью его инициатива. Высохли волосы беспорядочно, но всё поправимо, если это будет важным. Чжань старается вести себя тише. Есть еще полчаса на дрёму, далее надо бы начать собираться. Сегодняшнее появление шефа на корпоративе все равно будет «фурором», раз он не один, но привлекать ещё больше внимание опозданием он не собирается. Чжань стягивает с себя пальто и возвращается в прихожую, чтобы повесть его в шкаф, скидывает и пиджак, но тот уже относит в гардеробную. Ступает по темному паркету к зоне кухни, где начинается плитка под мрамор, чуть скользит по ней в носках. Закатав рукава водолазки до локтей, Чжань набирает воду в чайник, сделав струю в пару раз меньше обычного — чтобы не так слышно лилось. Он переводит взгляд на диван. Лица Ванцзе не видно, Чжань задается вопросом — на сколько тот стал выглядеть ещё бледнее благодаря новому цвету волос? И странно. Он ведь мог и не признать своего гостя, учитывая такую резкую перемену. Но нет, это был Ванцзе. Та же фигура, тот же способ свернуться в позу эмбриона, вытянув одну руку, либо же спрятав их под щеку или шею. Едва слышное сопение. Приоткрытые губы. Последнее сейчас никак нельзя увидеть и Чжань моргает, слишком резко отвернувшись. Как же за эти дни он внимательно и часто смотрел на Ванцзе, пока тот спит, что в курсе таких мелких деталей? Нехорошо. Вода чуть не переливается, Чжань закрывает кран фильтра, выплескивает из чайника лишнее в раковину, и ставит тот греться. Наручные часы показывают половину восьмого. Начало «веселья» запланировано на девять, аренда же на всю ночь. Впереди два выходных. Чжань — хороший босс, а это — хороший подарок за плодотворную работу, да и праздники же. Декабрь — самый безалаберный месяц, хуже только период январь–февраль, куда чаще всего попадает новый год. Правильный новый год, не всемирный. Чжань об этом никогда не думал в таком ключе, пока ему однажды это не разграничили. Он ищет банку с чаем, сейчас нужно что-то тонизирующее, немного бодрящее, но в меру. Выбирает зеленые листья «лишань», забрасывая их в уже другой чайник — глиняный и низкий. Шорох, едва слышный стон. Чжань бросает взгляд на диван. Ванцзе перевернулся на спину, рука, согнутая в локте, скрывает лицо. Какой-то булькающий хрип, короткий, но звучный, словно задушенный рык. Ему снится явно что-то неприятное. Чжань выжидает. Может, он проснётся сам, так было бы лучше всего. Плохие сны часто выкидывают из себя хозяев. Стон превращается в тонкий скулёж, Ибо поворачивается на другой бок, рука свисает с диавана, пока другая — все еще пытается скрыть лицо. Чжань наблюдает. Вода в чайнике начинает шипеть. Ванцзе опускает руку от лица. Плохо видно, какое на нём застыло выражение. Зато он начинает что-то говорить. Не разобрать. Снова стон. Вода в чайнике от шипения переходит к бурлению. Когда кнопка щелкает, Ванцзе снова издаёт звук, сиплый и протяжный. Чжань морщится, не заметив, что всё это время комкал в руке кухонное полотенце. Бросает его на столешницу, идёт к дивану. Лицо Ванцзе кривится, словно от боли, он снова поворачивается на спину, слышится всхлип. Чжань не знал, что во сне можно плакать, а ведь казалось, что в таком разбираться должен. Он садится на пол перед диваном, сжимает плечо Ванцзе, сильнее, чем планировал. Говорит четко, не повышая голос. Он совершенно точно не знает, как нужно правильно будить людей во время кошмара. А вдруг у этого Ванцзе есть какие-то заболевания? Эпилепсия, например? Если его резко разбудить — не случится ли приступ? Откуда у Чжаня такие мысли и познания, надо меньше смотреть сериалов по ночам, а больше спать, как нормальный человек.

— Ванцзе. Ванцзе, проснись, тебе снится кошмар. Эй. Эй, ну же…

Тот становится более беспокойным. Мычит что-то бессвязное. Чжань различает «Ма» и «не надо». Ему снится мама? Чжань уже трясёт его сильнее, сжимая по обе стороны, как-то рефлекторно одна ладонь перетекает на чужую щеку.

Там едва ли есть пушок ближе к низу, сколько же тебе лет, чёрт бы тебя побрал?

— Ванцзе, пожалуйста, проснись, это сон, слышишь меня? Это сон, это…

Ванцзе резко открывает глаза, схватив Чжаня за запястье, как раз той руки, что умудрилась начать гладить его по щеке. Чжань моргает и в следующую секунду оказывается опрокинутым на спину. Теперь уже рука Ванцзе находится вовсе не там — ладонь сжала его шею. Чжань соображает туго, сильное сжатие прекратилось буквально тут же, в глаза Ванцзе вернулось сознание. Он одёрнул руку, словно ошпарился, но этого хватило, чтобы спровоцировать в Чжане желание закашляться. Сопротивляться этому трудно, так что тот прикрывает рот и бухыкает пару раз, скатившись в хрип при словах «всё в порядке». Ванцзе продолжает сидеть на его бёдрах. Кажется, Чжань чувствует тупую боль у копчика.

Надо было всё-таки стелить у дивана тот толстенный ковёр из Эмиратов, ей-богу…

— Я… прости.

Ванцзе продолжает сидеть. То ли его не смущает данная поза, то ли он всё еще в сонном коматозе. Смотрит на Чжаня сверху вниз мутным взглядом, затем трёт лицо, хмурится. Добавляет:

— Плохой сон. Я тебя перепутал.

Чжань понимает, что очки его куда-то слетели. Поворачивает голову, чтобы глянуть, куда, но предсказуемо ничего не видит. Похлопывает Ванцзе по бедрам, как бы, мягко намекая и возвращая в реальность.

— Всё хорошо. Я рад, что ты проснулся. Ты не… видишь мои очки?

Намёк с бёдрами не прокатил. Ванцзе продолжал сидеть. Все ещё в растянутой серой футболке самого Чжаня (он таскал её вопреки наличию своих собственных), в мягких домашних джоггерах серого цвета. Чжань способен сфокусировать взгляд на их верёвках, затем заставляет себя смотреть выше и, бинго, теперь уже в лицо Ванцзе. Тот ёрзает, тянется куда-то левее и вперёд. Чжань чувствует это давление, жар разморенного ото сна тела, то, как Ванцзе пахнет — его лосьон, его зубная паста, след от его же духов и дезодоранта (это всё футболка), но и что-то абсолютно чужое в этом привычном ансамбле собственных запахов. Анис? Кофе? Табак? Ванцзе курил или… какая разница, ладно. На нос Чжаня опускаются очки, Ванцзе надевает их на него сам, затем как-то криво усмехается, и, хвала Небу, наконец-то слезает с его бёдер. Чжань садится, прокашливается опять, трёт по горлу. Хорошо, что он был в водолазке, но вдруг пятна от пальцев все-таки останутся? Придётся и на вечере быть в чем-то подобном. Чжань решает не затрагивать тему сна и не распрашивать.

— Я вижу… ты заказал костюм, да? Примеришь? И волосы… тебе идёт, но было необязательно.

Ванцзе потягивается всем телом, хрипит «хотел лучше войти в роль, внешний вид в этом — дело не последнее», затем снова усмехается и пожимает плечами. Добавляет: «Чайник закипел, Сяо-гэ».

И идет к коробке. Чжань наблюдает за ним все с того же пола. Заставляет себя встать, морщится от боли ближе к пояснице. Он увидел отсюда чайник? Не мог же услышать, тогда ещё спал.

Чжань решает об этом не думать и идет к кухне. Сначала — чай.

— Пустишь за руль?

Ван Ибо отказался от верхней одежды. В Чунцине, где все стены пропитаны влагой и часто покрываются то мхом, то грибком, то плесенью, ему холодно ещё не бывало, вопреки «зиме». Сейчас — и это вечером, — плюс пятнадцать. Да, ветер может быть немного некомфортным, но они будут в машине, а затем в заведении. Так что он стоял так, наблюдая, как Чжань ходит вокруг своей хонды, зачем-то проверяя колеса. Ибо сунул руки в карманы брюк. Чжань наконец-то закончил и кивнул, мол, садись. На фразу про руль он решил не реагировать вовсе.

— Пристегнись.

— Мне лень.

Ван Ибо не знает, что его укусило, но дразнить и выводить Сяо Чжаня — это чудесно. Он бы даже сказал, что вкусно. Кому-то может не понравится такая метафора, но лучшей в голове у него нет. Это просто пиздец как вкусно, и насытиться этим просто невозможно. Вот сейчас: господин Сяо вздыхает, так, что его щеки на короткий промежуток времени надуваются, округляя лицо, он выдыхает носом. Губы поджимаются, когда он лезет к нему, чтобы лично пристегнуть ремень. Сяо Чжань смекнул, что легче делать что-то самому в подобных ситуациях, чем продолжать убеждать. Ибо приятно. Всё, особенно то, как близко Сяо Чжань оказывается. Тот выбрал очередную водолазку, в этот раз тёмное бордо, (Ибо заметил край красного пятна ближе к кадыку, который выходит за полоску ткани, кажется, это заслуга его пальцев), опять же чёрный пиджак, чёрные брюки, чёрные туфли… зато два кольца и снова часы. Чжань поглаживает руль, пока они ждут поднятия шлагбаума. Затем выворачивает его, словно лаская, заставляя хонду выруливать из паркинга, затем медленно ползёт по ряду подворотен, перетeкая из одной в другую, и только потом, словно выдохнув, оказывается на проспекте. Чжань шепчет, смотря исключительно вперед, визуально занятый лишь дорогой:

— Ты должен отнестись к этому чуть серьёзнее, Ванцзе. Как только ты получишь документы, надо…

— Я сказал, что подумаю об этом, а не то, что я на это согласен.

Молчание. Оно длится до следующего перекрёстка, красный свет которого дарит Чжаню возможность повернуть голову и посмотреть на Ибо. Тот чувствует этот взгляд, смотрит в ответ и усмехается. В этом есть что-то от наглости, только вот напускной. Если Чжань хотел что-то сказать, то передумывает.

Зато говорит Ибо, когда тот уже отвернулся.

— Сяо Чжань. Рождён пятого октября, девяносто первый год. Весы. Заканчивал Чунцинский университет, архитекутрно-строительный колледж. Затем — Университет Эффата, факультет архитектуры и дизайна, Джидда. Магистратура — Лёвенский университет, Бельгия. На счету двадцать три личных проекта в пяти странах мира. Твоё бюро популярно и на государственном уровне, планировка нового здания для министерства иностранных дел — твоих рук дело. Твоё бюро также руководило постройкой всего сумасшествия на Олимпийские игры. Холост, богат. Твоё имя, как и имена большинства в мире, ключ к информации, которую не все хотели бы демонстрировать.

Чжань хмыкает, снова мягко ласкает руль пальцами, добавляет скорости.

— Мне нечего скрывать.

— Но ты и не давал прямого согласия на то, чтобы всё это гуляло по сети.

— В этом нет ничего такого.

— А что, если копнуть глубже, Сяо-гэ?

Сяо Чжань никак это не комментирует. Они встают в небольшую пробку. Пальцы барабанят по рулю. Ибо продолжает, в этот раз тише, выдавая информацию самым нейтральным голосом, словно мертвая речь дикторов государственных радиоэфиров:

— У тебя занимательные подписки и нравятся тебе занимательные вещи. Кроме всяких книг, побрякушек, новых гаджетов. И люди тебе нравятся определенные. Мне хватило одного часа ленивого изучения твоих профилей, и это при том, что ведёшь ты соцсети вяло, чтобы понять, что ты гей. И нет, даже не би, а именно гей. Это тоже та информация на распространение которой ты согласен?

Ладно, Ван Ибо знает — перегнул. Они в ловушке, машины спереди, машины сзади. Река красных и белых огней на фоне черноты дорожного полотна, тонущего в неоне и софитах фонарей по обе стороны. Сяо Чжань молчит, после — прочищает горло. Его голос звучит мягким и уставшим:

— Твои рассуждения заставляют думать, что твоё настоящее имя скрывает за собой нечто похуже. И все ещё не вижу связи с документами, тебе необязательно заводить соцсети, о которых ты говоришь, имея их.

— Не в Китае, очнись. Документы сразу же обязуют меня скачать как минимум шесть приложений, ну или вичат, железно. Быть привязанным к определенным… вещам. Мне это не нужно. Так моего лица нет ни в одной базе, я — статистическая погрешность камер видеонаблюдения. Фантом. Призрак.

— Но как ты собираешься выживать?

Ван Ибо пожимает плечами, отворачиваясь к окну. Ведёт по стеклу пальцем.

Шепчет: «Как выживают призраки». Чжань продолжает, не замечая этот шепот:

— Документы дали бы тебе возможность уехать за пределы Китая, раз тебе… так всё не нравится. Разве нет?

Ибо хмурится. Выдыхает на стекло, то ловит его дыхание и запотевает, но длится это недолго.

— Я не говорил, что не хочу быть в Китае. Просто я живу в таком Китае, о котором ты не знаешь.

Сяо Чжань молчит. Пробка постепенно рассасывается, они уже близки к светофорам. Навигатор показывает, что до ресторана еще десять минут езды. По прямой, затем поворот направо. Чжань поворачивает голову, изучая почерневшую макушку. Ибо же откидывается затылком на кресло, перестав елозить пальцами по окну.

— Почему тогда согласился? На этот вечер.

Ван Ибо усмехается, смотрит перед собой. Чжань уже думает, что не ответит. Но тот все-таки говорит:

— Потому что это тебе нужно на самом деле, а не мне. И мне интересно узнать, почему.

В этот раз Сяо Чжань не пускается в объяснения, да и разговор этот свёл на нет его «официальный мотив». Чжань тянется к навигатору, чтобы сменить виджет и посмотреть, нет ли пропущенных звонков или сообщений. Бай пишет, что все уже в сборе и ждут только его и его «протеже».

Всё-таки опаздывают. Неожиданно даже для самого себя, Чжань говорит, возвращая навигатору карту города:

— Я хочу, чтобы все поняли, что я живу дальше. Остаться на вечере дольше обычного, но чтобы не я привлекал всеобщее внимание. И взгляды. Мне показалось, что это хорошая мысль. Совместить твой выход в люди и сместить фокус. Извини, если это выглядит, как использование тебя в…

— Всё хорошо. На такое я согласен. Значит, отвлекать внимание на себя и в то же время не давать всем виснуть на тебе. И заставить тебя не сбежать, а досидеть хотя бы до десерта или зелёных соплей, если ты упьешься. Легко.

Сяо Чжань выдает короткий смешок, затем добавляет:

— Я не пью, Ванцзе.

— Ужасная ошибка.

— Я же за рулём.

— У тебя есть деньги на такси.

— Слишком много возни. Не люблю оставлять машину где попало.

— Если выпьешь, я скажу тебе своё имя. Настоящее имя.

Сяо Чжань умолкает. Смотрит на Ибо долго, а тот не отводит взгляд. Чжань прищуривается. Сейчас на нём линзы, в таком свете Ибо подмечает их кромку. Затем Чжань кивает и говорит «я подумаю».

Ван Ибо усмехается и снова отворачивается к окну. В конце очередного проспекта виднеется начало набережной. От этой мысли почему-то зябко, но Ибо тут же переключает свои мысли на что-то более насущное. Например на то, что ткнув пальцем в небо, оказался прав в своем предположении. Не тратил он ни минуты на то, чтобы всматриваться в чужие соцсети. Ответ и так на поверхности.

Сяо Чжань и правда гей. Вот и хорошо.