х х х

III.

道高一尺，魔高一丈(dao gao yi chi, mo gao yi zhang) Хоть добродетель и сильна,дьявол в десять раз сильней.virtue is one foot tall, the devil is ten foot (idiom)

Узнать настоящее имя — хороший предлог для того, чтобы напиться. Хорошо так напиться. Безответственно и бессмысленно, как очень давно себе не позволял. И совершенно неважно, что жизнь вокруг продолжает нестись, нарушая законы и правила, смеясь в лицо всем своим разнообразием и пышащим жаром Чунцином, жаром влажным и вечным, вопреки зиме.

Сяо Чжаню очень жарко. В этой идиотской водолазке. Ему так жарко, что он уже давно потерял пиджак, закатал рукава, трёт по шее, улыбается несмешным шуткам и пьёт, пьёт, пьёт. Сяо Бай пытается подсунуть ему зелёный чай или воду, Яо Ин заходит на третий виток истории в четырёх актах, которую знает каждый в бюро: самая громкая сделка прошлого года, она заполучила для них проект очередного шейха, который тратил деньги, как лил воду. Хоть, казалось бы, как раз воду беречь он уметь должен. А что Ванцзе… Ванцзе сидит напротив, почему-то выбрав именно такую расстановку сил. Чжаню казалось, что было бы логичным, сядь тот рядом. И в плане протеже, да и вообще, вдруг не сможет грамотно выйти из положения? Но вечер шёл плавно и гладко. Ванцзе лавировал между каверзными вопросами, на всё имел своё мнение, умело уводил русло разговоров в безопасную гавань ничего-не-значащего. Вряд ли кто из присутствующих запомнил название «его» университета, а как только вопросы становились глубже вежливости, Ванцзе, словно дразнясь, всё пытался заметить что-то о политике, и, конечно же, даже самый любопытный оппонент предпочитал перебить его с бесконечным «лэй-лэй-лэй», вскидывая руку с о-тёка (чего та не всегда выдерживала, порывисто выплескивая содержимое), заливаясь авамори по новой. Это они так выпендрились, заказав всё самое традиционное, но при этом не набившее оскомину. Всё равно японская кухня отдавала китайским душком — не в меру насыщенная, с чем-то привычным для обыденного из специй, что Чжань всё никак не мог уловить, и местами слишком зажаристая.

Тем не менее, масла во всём этом было в разы меньше, чем могло бы быть. Чжань особо не питал иллюзий, но был приятно удивлен. В отличие от того же Сяо Бая, который вздохнул и назвал какое-то из рыбных блюд «слишком пресным». Чжань аж фыркнул, чем почему-то развеселил весь их круглый стол. Они заняли три таких, расставленных по застеклённой террасе. Чунцин раскинулся перед ними, блестящий и вместе с тем тёмный.

По набережной вспыхивали огни псевдо-исторических построек, старый город внутри города будущего, тот светился изнутри словно залитый жидким золотом. Чтобы увидеть его, Чжаню приходилось поворачивать голову вправо. Он стал делать так всё чаще, сопровождая жест очередной стопкой. Теперь уже чего-то не японского и явно покрепче. В очередную попытку Сяо Бая подсунуть ему воду, Чжань слышит, словно на первом плане, голос Ванцзе: «Не надо, ему сейчас явно нужно». Неясный шелест раздражённого ответа. Что-то про то, откуда Ванцзе знать. Чжань не слышит, что дальше. Он просто пьёт.

И пьёт, и пьёт, и пьёт. Ещё бы понять, что таким образом он пытается в себе утопить.

Но ведь покойники всегда всплывают, да? Вот и этот. Всплыл. Чжань понимает, что злится. Он запрещал себе злиться, но когда что получается, если запретить? Ни с детьми, ни со взрослыми это никогда не работает. Особенно, если дело касается чувств. Идиотская иллюзия идиотской уловки. Запретить себе. Чжань усмехается своим мыслям, кто-то пихает его в плечо, кажется, он вовремя отреагировал на что-то. Слышится «вот, господин Сяо знает, о чём я!». Если в начале вечера, когда все поняли, что шеф их не покинет, и была некая скованность, то сейчас уже многие рисковали переходить границы и даже вот так, совершенно свободно, касаться шефа, искать у него поддержки в своих предположениях, шутить анекдоты и даже не всегда произносить «господин», «шеф, » «босс», «руководитель» перед фамилией. Кажется, это сам Чжань махнул рукой после очередной стопки и потребовал «забыть об условностях». Вот теперь его по спине и хлопают, плечи сжимают, и даже подкидывают еду на тарелку. «Вы за последний год так осунулись!». Это уже кажется На Цинь протянула, смешно надув щеки. Чжань запоздало пожимает плечами. Его глаза сейчас фокусируются слабо, кажется, линзы начинают печь. Временами такая ерунда происходила, чаще, чем ему хотелось бы. Потому очки были предпочтительнее. Чжань чувствует, что на него смотрят. Поднимает голову и, конечно же, это Ванцзе. Не смотрит, пялится на него в упор, и с таким интересом, что даже не по себе. Может, Чжаню только кажется? Он спрашивает одними губами «что?», но Ванцзе только ухмыляется краем рта. Всё-таки, черные волосы заставляют его выглядить на порядок старше. Чжань, откровенно говоря, залипает. Если Ванцзе на него нагло пялится, то вот сам он… Глаза печёт всё больше, но он продолжает смотреть. Взгляд Ванцзе принимается скользить по его лицу, избегая прямого контакта, ниже, к шее. Замирает там. Чжань почему-то уверен — Ванцзе рассматривает то, как выглядывают следы от его пальцев на шее. Тот сжал и правда сильно, хоть и коротко. Зато так, словно и правда намеривался то ли задушить, то ли вырвать кадык. Чжань упоминал, что ему жарко? Просто пиздец как жарко. В этой террасе наверное налажали с вентиляцией. Взгляд Ванцзе поднимается, постепенно, так, словно смакуя каждый сантиметр пройденного. Чжаню так кажется, конечно. Наверняка в реальности всё выглядит совершенно не так, как он чувствует под негой алкоголя. Тот растекается по телу, наваливается ощутимее, словно самое мягкое объятие. Сяо Чжань больше не злится. Он почти что обо всём забыл. Стакан с водой ставят рядом с очередным стуком. Сяо Бай подпихивает под бок, говорит «босс, выпейте». Чжань мотает головой, с сожалением понимая, что только что нарушил какой-то момент. Ванцзе уже на него не смотрит. Он склонился к кому-то слева, вежливо улыбается и кивает, вторя сказанному. Он больше на него не смотрит. Почему это обидно? И странно. Что Чжань хотел, чтобы случилось дальше? Он переводит взгляд на Сяо Бая. Тот невольно охает. Чжань улавливает «очень красные». Кивает в ответ на «очки же с собой?», хоть это полуправда. Они-то с собой, но в машине. Чжань говорит, что ему нужно в туалет. Зачем-то громко извиняется, выходя из-за стола, как ему казалось, вполне грациозно. Скрип стула по плитке кажется слишком резким, но его никто не замечает в общем белом шуме. Смех, нескончаемый поток слов, приглушенный бит какой-то попсы из колонок. Сердцевина круглого стола крутится, взгляд отвести сложно, благодаря этому подступает тошнота. Чжань отошёл на пару шагов, отвернулся с усилием, теперь тщательно заворачивает рукава по новой, смотрит на часы — циферблат расплывается. Он делает это ради паузы, чтобы выбрать курс. Ему нужно умыться. Слишком жарко. Глаза печёт. Вытаскивать ли линзы? Глазам станет легче, но он станет чуть зрячее крота. Зачем он так напился? Хотел узнать имя.

Имя, имя, имя… это предлог, ты просто хотел напиться, вот и всё.

Чжань совершенно не помнит, как добрался до туалета. Наверное, это и хорошо, меньше позора в памяти. С алкоголем у него никогда особо не складывалось. Пахнет освежителем воздуха, что-то лимонное. Бьёт в нос резко и неприятно, хочется чихнуть. Чжань запоздало понимает, что если сделает это — быть беде, он, оказывается, пиздец как хочет отлить. Толкает первую дверцу кабинки, но та почему-то не поддаётся. Такая же хрень со второй. Писсуаров почему-то нигде нет и это ужасное упущение, как так?

— Погоди, ты в женском туалете, гэ. Надо было пойти направо, а ты пошёл… о, ками-сама, какой ты смешной.

Чжань оборачивается. Ванцзе смотрит на него, до бесячего спокойный и какой-то даже вальяжный, сунув руки в карманы брюк. Ну да, это не ему мочевой пузырь на яйца давит. Чжань машет на кабинки и выдает «не открываются!». Ванцзе вскидывает брови. Это выглядит нагло. Чжань думает, что опоздал с тем, чтобы требовать к себе уважения, хоть это ведь что-то само собой понятное. Но не для Ванцзе. Тот подходит ближе. Равняется с ним, продолжая рассматривать, чёрт знает, что именно. Красное лицо? Красные глаза? Взмыленную шею и явный беспорядок на голове? Чжаню плевать, ему надо отлить. Ванцзе наконец-то отворачивается. И вместо того, чтобы толкать дверь кабинки, тянет ту на себя. Чжань скомканно бросает «спасибо» и ужом заползает внутрь, хлопая дверцей за собой. Уже расстегнув брюки, он понимает, что не защёлкнул ту. Тонкий скрип сопровождает очередную страницу позора в жизни, но в конце концов, это же тоже самое, если бы тут просто был писсуар. Шум ресторана снова имеет доступ к туалету, Чжань аж дёргается, но наверное это связано больше с тем, что за ним следует: Ванцзе гаркнул, что тут занято. Чжань услышал какой-то женский писк, затем возмущенные ругательства. Чжань меланхолично думает, что под алкоголем с ним всегда происходит какая-то сюрреалестическая срань. Вот зачем он так налакался? Он смотрит вниз. Струя, как ни странно, льётся ровно и без перебоев. Только вот всё никак не закончится. Чжань слышит смешок. Тот кажется ему хриплым, даже бархатным, и совершенно неуместным.

— Ладная задница, гэ.

Чжань вспыхивает, но оборачиваться ни рискует. Разве он… а что он, а в смысле?

— Ты всегда так всё стягиваешь, когда собираешься отлить?

Чжань всё-таки оборачивается, проигрывая, но ещё не осознав это:

— Я не хочу залить одежду, идиот.

Ванцзе картинно округляет губы в «о», затем шепчет, «понятно, гэ всё-таки умеет ругаться, вау», а потом: «Лучше смотри вперед, ты ещё не закончил».

Чжань поворачивает голову и понимает, что таки обоссал ободок.

Позор не закончится никогда.

Честно говоря, Ван Ибо просто хотел, чтобы этот Сяо Чжань потерял контроль. Но он и представить себе не мог, насколько забавное зрелище его ожидает, и… как сильно всё запущенно. Он наблюдал, мысленно отмеряя каждый глоток чужого рта, сколько Сяо Чжаню требуется, чтобы достичь кондинции. Оказалось — до смешного мало. Главное, чтобы на голодный желудок. Вопреки разнообразию блюд и уверению всех вокруг, что японская кухня — самая любимая кухня шефа, тот практически ничего не ел. Поклевал банальный рис с овощами. Съел половину стандартной порции тамагояки. Заедал стопки алкоголя пухлыми шариками такояки, начиненными мясом осьминога. Но большую часть времени просто пил и слушал. Вряд ли он сказал и с десяток длинных фраз за этот вечер. Со стороны казалось, что он и правда включён в разговоры вокруг, он кивал так часто, что в какой-то момент Ибо даже забеспокоился — а выдержит ли шея? Шея, к слову сказать, прекрасна, ей очень идёт отпечаток его пальцев. Ибо позволил себе рассматривать своего горе-спасителя со всех доступных ему ракурсов. Ибо разрешил себе расслабиться, зная, что господин Сяо становится с каждым глотком всё более положительно-беспомощным. Это зрелище, непривычное и волнительное, заставило Ибо почувствовать что-то большее, чем просто любопытство. То, конечно, уже как два дня перетекло в более серьёзный «интерес», но теперь, Ибо ощущал нутром, ставки стали выше. Как далеко он сможет зайти? Задаться вопросом — «зачем мне это?», Ибо не стремился. В его жизни часто случались ситуации из разряда «а почему бы нет?». Можно сказать, это его кредо. Единственной ложкой дёгтя в этой чудесной бочке сладкой нутеллы, был секретарь Сяо Чжаня. Тот относился к Ибо с первой секунды весьма подозрительно. Заревновал, скорее всего. Ведь, судя по всему, этот Сяо Бай о Чжане знает всё, вплоть до бренда трусов, не говоря уже о таких банальных вещах, как график и номер медицинской страховки. Ван Ибо же ревности не ощущал. Во-первых, с чего бы? Он — временное явление, даже если ему удасться… удасться перейти грань. Никаких планов, никаких претензий, он готов к любому сценарию, да и вряд ли в нём проснётся хоть что-то большее, чем чувство жгучего интереса.

То сразу же пропадёт, стоит лишь кончить, знаем, плавали. Во-вторых…

Да, Сяо Бай, как только «шеф» пришёл, тут же принялся расправлять ему воротник водолазки, смахивать несуществующую пыль с пиджака и вкрадчиво вещать, что все уже в сборе. Да, многие поглядывали на них, делая многозначительные знаки друг другу и закатывая глаза (это уже когда алкоголь начал размывать берега), когда Сяо Бай подливал воду шефу, добавлял еду в его тарелку, шептал ему что-то на ухо и постоянно дёргал того за предплечье. Но нет. Ван Ибо видел — они никогда не трахались, и не станут, ничего плотского в этом не было. Скорее словно младший брат опекает старшего, а тот заботится, чтобы малого не обижали, и не стесняется его баловать. Поймав себя на этой мысли, Ибо несколько поник, но не дал ноте тоски увести его в своё болотистое русло. Ему это не нужно. Тем более, когда щеки Чжаня с каждой минутой становились всё ближе к оттенку его винной водолазки. Ибо думал, что Сяо Бай остановит его, слишком зоркий и понятливый, чтобы не уловить — Ибо, хоть и выждал целых три минуты, явно пойдёт за Сяо-гэ. Но тот был занят и не заметил его манёвра — коллега Бая посмел оскорбить кого-то там из попсовой тусовки айдолов, и теперь Сяо Бай с пеной у рта и бокалом из-под коктейля, расписывал невероятные таланты своего кумира. Делал он это так яро, что несчастный бокал вполне мог стать «розочкой» или пасть смертью храбрых — тот вот-вот должен был вылететь из его тонких пальцев. Так и случилось, Ибо слышал хрустальный звон стекла о плитку, когда за ним сомкнулись двери террасы, чему последовал взрыв пьяного смеха. А потом случился господин Сяо Чжань и женский туалет.

Наблюдая эту сцену, Ибо мысленно смаковал, каким бы было выражение лица Сяо Чжаня, если бы он сейчас подошёл сзади и… и… блядство. Сяо Чжань слишком смешной, чтобы думать о нём пошло, и слишком несчастно хмурится, не понимая, почему двери кабинок предают его доверие. Алкоголь превратил собранного, скрытого, местами наигранно холодного мужчину в ребёнка.

Капризного, язвительного ребёнка. Чудеса. Ван Ибо прежде никогда не хотел зрелого мужчину в свою постель. Если уж иметь выбор. Его сексуальная жизнь пестрила случайными связями и связями за деньги, в списке было всего раза три с проникновением, и это всегда было быстро, больно, дорого и не имело для него ничего общего с чем-то желанным. Член вставал, член кончал, анус зудел, неделя вычеркивалась из активной жизни, и всё тут. Просто ещё один способ заработать наличку. Гордость его это тоже никак не задевало, и жертвой он себя не чувствовал — он сам предлагал такой спектр услуг, когда к нему подкатывали на заправках, в тёмных подворотнях и клубах. Когда ты выживаешь, ты делаешь для этого всё, вот так просто. Главное, конечно, резинка на чужой хуй, если тот планирует быть в твоей жопе, это золотое правило он усвоил от… какая разница. Это просто логичное и очевидное правило, ведь когда ты копишь деньги на еду и ночлежки, то понятное дело, что собирать на лечение какой-то хуйни ты позволить себе не можешь. Вывод? Не нужно её цеплять. Секс был самым последним способом быстро заработать денег в самые критические моменты. А для удовольствия… Ибо любил таких же, как и он сам. Иногда ещё худее. Ничего больше дрочек и минетов. И этот кто-то никогда не был выше, настолько старше, никогда не одевался так хорошо и так вкусно не пах. Пора признать — наблюдая, как пьет Сяо Чжань, Ибо тоже позволил себе парочку стопок, ладно? Иначе мысли бы так легко и свободно не текли в определенную сторону. А потом Чжань стянул свои брюки вместе с бельем. И Ибо узнал, что на правой ягодице у того есть две родинки. Одна выше, другая ниже. Казалось, что между ними можно провести ровную линию. Кончиком языка. Задница, на пару тонов бледнее, чем ожидалось, покрытая тёмной порослью задняя сторона бёдер, да и, — Ибо прищуривается, делает шаг ближе, останавливая дверцу от полного открытия, частично виснет на ней, продолжая смотреть, — если развести эти ягодицы, вряд ли там обошлось без волос, очевидно. Почему он думает об этом?

Подойти сейчас сзади — было бы так просто. Ещё интереснее было бы успеть раньше, чем Чжань наконец-то начнет ссать. И заставить того страдать, от сочетания стыда, желания, ужаса, поджатых яиц и давящего мочевого пузыря. Интересно, возможно ли отлить, если у тебя стоит?

В туалет справедливо хотят зайти какие-то дамы, но Ибо достаточно категоричен, чтобы этого не допустить. Может, это закончилось бы плохо, но не успевает — они уже выходят, когда к двери идёт кто-то из менеджеров вместе с теми девушками. Увидев, что это «господин Сяо Чжань», всё участие менеджера заканчивается коротким поклоном (Чжань его не замечает, он решил втыкать своими красными глазами на японскую гравюру во всю стену), и словами для дам «туалет свободен, проблема решена, верно?». С — сервис. Ван Ибо встаёт ближе к Чжаню, который нелепо вскидывает руку, а затем тычет в лицо какому-то самураю.

— Я видел в кабуки точно такого же мужика.

Ван Ибо притворно выдыхает «вау, гэ». Чжань приобнимает его за плечи, и вот это уже неожиданно, продолжает, свободной рукой всё тыкая на это «аутентическое творчество»:

— Кабуки стало пародией на сюнга, Ванцзе… наверное… это середина восемнадцатого века. Злодей «убивает» Вада Юки, отца Шизумы…

— Убивает? Мне кажется, тут ничего такого не происх…

— Убивает в смысле проникнув в него, Ванцзе… Пенетрация как метафора убийства. Вот у него лицо как у Вада Юки, я клянусь тебе, я потом найду картинки…

— Не надо, я думаю, я обойдусь…

— Похабная, такая похабная версия пьесы, я так смеялся… почему они использовали такого персонажа в ресторане…

— Смеялся, что кто-то делал вид, что трахает другого мужика на сцене, называя это убийством? У тебя такое уникальное чувство юмора, гэ…

Ибо чувствует, как плечо сжали куда сильнее. Он рискует повернуть голову. Сяо Чжань смотрит на него и во взгляде, хоть и пьяном, мелькает что-то такое, что Ибо уже видел. Там, на мосту. Шутить больше отчего-то не хочется, но это и не пугает. Ибо смотрит. Смотрит, пока Чжань сам не отворачивается, затем тот играет в беззаботного: треплет по черным волосам Ибо, добавляет «платина шла тебе больше, но так ты больше похож на всех», собирается идти обратно к террасе, но Ибо ловит его за руку. Ровно у запястья. Потянуть легко достаточно для того, чтобы Чжань и остановился, и развернулся. «Что-то с моста» из глаз ушло, зато те стали ещё стекляннее.

— Так значит, я нравился тебе блондином больше?

— Ты не был блондином, это была платина.

Ван Ибо усмехается и кивает. Затем говорит: «У тебя глаза красные».

— Это линзы. Очки в машине, мне… не знаю. Печёт, но если сниму, буду совсем… как слепые котята.

Ван Ибо все ещё держит его за руку, хоть в этом нет смысла, Чжань уже никуда не собирается. Ибо смотрит на следы брызг на водолазке — это Чжань тщательно мыл руки, зачем-то бурча под нос «сдохни, ковид, сдохни, ковид», но вовсе не зло, а как-то даже буднично. Зараза, о которой уже почти что все забыли, после волн локдаунов и неисчисляемых жертв, которые погибли скорее из-за системы, чем из-за самого вируса. Ибо с одной стороны счёл это забавным, с другой — мысленно сделал пометку. Взгляд поднимается выше. Губы у Сяо Чжаня пересохли.

Ибо спрашивает, тише и на тон ниже, сокращая расстояние:

— Ты хочешь вернуться?

Медленное моргание, нахмуренные брови.

— Куда?

Ван Ибо сдерживает усмешку и качает головой, поясняет: «За стол». Чжань кривится, отрицательно мотает головой, словно пятилетка. Ибо тянет за руку ещё, заставляя уже Чжаня сделать шаг навстречу.

— Тогда, может… сбежим?

Сидеть на полу, наверное, не очень приятно, но Сяо Чжань сейчас это не считывает. На его плечах пиджак-френч, бутылочного цвета. Хорошо сочетается с его водолазкой. Этот факт почему-то ярко отпечатывается в мозгу, совершенно незначительный и оттого безопасный. Их «побег» не был путём вниз, они не пошли к машине и даже не порывались просто выйти из здания. Побег поднял их высоко-высоко. На последний этаж южной башни, в ту часть смотровой площадки, которую только собирались открыть. Застеклили пару дней назад, и установили стойки с биноклями. Пустое, огромное пространство, где все ещё пахло бетоном, пластиком и краской. Любой шорох казался здесь оглушительно громким. Ванцзе где-то нашел бутылку воды, теперь она стоит между ними. Никто к ней пока не прикасался. Совсем скоро подчиненные Сяо Чжаня зажгут бумажные фонари и пустят их с другой стороны башни. Там, где вид на Янцзы. Интересно, как быстро те сгорят, интересно, не случится ли пожара, может быть такая вероятность? Чьё-то желание станет кому-то горем. Сяо Чжань хмыкает на свои мысли, Ванцзе ничего не уточняет. Их вид — другой. На бескрайний океан из сотни тысяч окон, неона рекламы, клякс фонарных систем и россыпи красных маяков на кончиках небоскрёбов — предупреждений для самолётов и вертолётов. Ванцзе прочищает горло, как делает довольно часто. Чжань наконец-то тянется к бутылке. Алкоголь в крови расстворился до слабости, движения вялые, а мысли — ворчаются неповоротливо, изредка скатываются камнями в пропасть. Чжань шепчет у горлышка бутылки, прежде чем сделать мелкий глоток:

— Ты говорил, что ты из другого Китая. Там такие же виды?

Он слышит хриплый смешок, затем такой же шепот: «Такие виды — каждый день, если захочется, только бывает холоднее, чаще всего потому что смотришь с крыши». Чжань чуть морщится. Вода без газа, а также без вкуса и запаха. Он глотает её снова, продолжая смотреть на полотно замеревших искр. Впаянных в эту ночь и в этот город. Он хочет напомнить вслух, что Ванцзе должен ему своё имя, но пока молчит. Ему кажется, будет неправильным напомнить, сломает что-то. Тот не забыл, не мог. Имя, как говорил он сам, это — ключ. Чжань понимает, что хочет им владеть, хоть это наверняка ничего ему не даст. Но в то же время кажется, что это… так важно.

Голос Ванцзе звучит тихо, но из-за пустоты вокруг кажется объёмным, словно повсюду стоят динамики, а он шепчет через них до самого нутра:

— Мы любили сидеть в подобных местах с братом. Не родным братом, так… вышло. Я бывал на многих крышах, забирался очень высоко. Вид всегда красивый. В каком бы городе ты ни был. Города не могут быть некрасивыми, когда смотришь на них сверху. Тебе нравится? Быть тем, кто создаёт их?

Чжань прокручивает фразу в голове ещё раз, голос Ванцзе звучит так чётко, словно тот и правда повторяет слово в слово, только теперь ему на ухо. Быть тем, кто создаёт города? О, это…

— … слишком. Я не создаю города, я… люди, Ванцзе, люди создают города, все эти… здания, это не про город. Не так, как я это понимаю. А я… создаю пространство. Свет. Создаю… м-м.

— Ты создаёшь пространство и свет.

Сяо Чжань считает, что лучше бы и не выразился, хоть и сам толком не понимает, что имеет в виду. Пусть так, ему правда нечего добавить. Он не создаёт города. Он создаёт стены и крыши, бетон и стекло, вторит природе или дразнит её, он создаёт пространство, где можно быть, где можно жить, где можно спрятаться и куда можно вернуться. Чжань отчего-то уверен, его слова поняли именно так, а значит — нет нужды пояснять. Он слышит, как Ванцзе медленно выдыхает. Затем его тепло, полное бергамота и чего-то от зелёных листьев чая, оказывается ближе. Бедро к бедру. Рука, ладонью вверх, на уровне груди. Чжань фокусируется на ней и впервые с момента, как они зашли сюда, потревожив тяжелые «шторы» плотного целлофана вместо дверей, он смотрит в лицо Ванцзе. Взгляд спокоен, как и жест. Теперь почему-то не кажется, что он намного младше, хоть всё осталось прежним. И в чертах лица, и в теле. Но не в глазах.

— Меня зовут… Ван Ибо. Ванцзе… так меня называли, когда я был совсем маленьким.

Чжань не очень понимает, что ему делать с рукой. Нет, в западной культуре и в фильмах, их надо жать. Странно, что Ванцзе… Ибо выбрал этот жест? Или не странно? Чжань не хочет жать эту руку. Он хочет другое. И делает это другое. Подаётся ближе и касается губами края чужих. Левый уголок. Который часто кривится в усмешке. Чжань отстраняется тут же, словно ничего и не было, берёт бутылку и жадно пьёт. Объяснить всё алкоголем — просто. Чего он не ожидает, так это следующего вопроса. Это в каком-то смысле даже жестоко. Он глотает воду, пока та не заканчивается. Ван Ибо, — теперь можно называть вещи своими именами, верно? — никак не комментирует порыв, зато он спрашивает: «Кого ты потерял?».

Добавляет: «Я видел коробку в кабинете. Ты выглядел счастливым».

Коробку. Чтобы увидеть коробку, нужно было открыть верхние ящики старого шкафа. Вытащить и вскрыть. Как рану, как брюхо, как…

— Я не потерял. Я убил. В каком-то смысле. Не буквально. Я просто… Зачем тебе?

Чжань не видит, как Ван Ибо смотрит на него. Его рука, которую и не приняли, но и не отвергли, слегка сжата в кулак, зато левая, ближе к чужому бедру, ведет пальцем по тонкой ткани брюк Сяо Чжаня.

— Считай это как… разговор с попутчиком или незнакомцем. Люди обычно рассказывают свои истории, ничего не таясь, им становится легче.

Чжань медлит. Затем отвечает, ещё тише, чем до этого:

— Ты не попутчик и не незнакомец, Ван Ибо.

Смешок. Палец, что вел по бедру, наглеет. Доводит жест до колена, затем гладит над ним, раз, два.

— Земля вращается прямо сейчас, мы катаемся, гэ, почему не попутчик? И ты ничего обо мне не знаешь. Теперь — только имя. Так что я — твой незнакомец.

Чжань опускает взгляд на чужую руку. Как бы ни казалось, что этот Ван Ибо в раз повзрослел, и замашки, и рассуждения, и даже этот жест — очень детские. Как и вся философия. Пахнет юношеским максимализмом, свежей дуростью, наглостью и полной уверенностью в своей правоте. Незнакомец из другого Китая, попутчик в незаметном путешествии. Всё-таки у пьяных разгоров свой, особый шарм. Надломленный и искренний. Никому не нужный в реальной жизни.

Как с этим всем справляться на трезвую голову? Чжань мягко сжимает чужую руку, убирая с колена, зато переплетая пальцы, чтобы положить повыше, у бедра.

— Землю качает, надо держаться, попутчик. Мне не станет легче. Как и тебе не становится, верно? Ты сам не спешишь мне ничего говорить. Да и… мне не хочется. Так.

— Не хочется рассказывать?

— Не хочется, чтобы ты остался незнакомцем и попутчиком.

Ван Ибо молчит. Чжань снова смотрит на Чунцин. Мелькает мысль — возможно, их ищут? Мелькает и тут же гаснет, синхронно с одним из огней, там, далеко. Вот был свет, а вот его не стало.

Ван Ибо шелестит «зачем тебе это?». Чжань не знает, что тот хочет услышать. Чжань не знает.

— Ван Ибо, ты умеешь водить? Хотя, ты тоже выпил…

— Я выпил не так уж много. Буду ехать очень медленно.

— Нет, мы вызовем такси. Что я должен сделать, чтобы узнать, сколько тебе лет? Только не проси снова выпить. Моя печень уже слишком стара для…

— Нарисуй мне дом. Пространство, свет. Всё вот это. Дом. Ты хочешь узнать, потому что хочешь меня трахнуть?

Усмешка на губах. Сяо Чжань смотрит на неё, пропустив момент, когда повернул голову. Вот был Чунцин, а вот — его губы. Чжань опускает взгляд и смотрит на их руки.

— Нет, — большой палец гладит по тыльной стороне ладони, свои пальцы кажутся меньше и аккуртнее, чем его; руки, которые явно видели больше работы, тяжелой и может даже такой, о которой лучше не говорить вслух, кто знает, — я хочу чего-то похуже, наверное. Хорошо, я нарисую тебе дом, Ван Ибо.

— Такой, в котором можно будет жить. Нарисуй такой.

Сяо Чжань молчит. Дом, в котором можно будет жить. Почему-то сейчас он думает, что ещё ни разу за все года своей карьеры, не «нарисовал» такой. Не то что спроектировал.

Чунцин поглощён ночью, Чунцин поглощён тьмой. Хочется успеть домой до рассвета. Кажется, что если увидеть восход солнца отсюда, Небо узнает все его секреты.

Но определенные вещи должны оставаться во тьме.