XIII.

Любовь есть конечная цель сама по себе. Все иное возбуждает в нашем уме вопрос «почему?»,

и мы ищем на него ответ. Но слова «я люблю» уже не оставляют места «почему?».

Это окончательный ответ на все вопросы.

«Садхана»

Милосердный акт для животного с раскуроченным боком — выстрел в голову.

О нём молятся в триаде.

Преклоняя колени перед статуей Гуань-ди, каждый думает о милосердии. О выстреле. О защите. И о… богатстве. Рисковать своим боком стоит, если за этим есть нечто больше и ценнее. Для многих это деньги. Деньги как эквивалент свободы, деньги как возможность жить лучше, деньги как спасение для тех, кто дороже собственной жизни.

В триаде молятся о милосердии. В триаде молятся Гуань-ди.

Хань Фэй не преклоняет колени. У него другие боги. Он стоит у дверей, ладонь втекает в карман брюк, пока другая тянется к шее. Новая привычка — касаться краёв пластыря от ожога. Тот становится всё меньше с каждым днём. Фэй считает, что в этом заслуга его тела, секретарь Ли — в том, что он каждый вечер нудит и следит за тем, чтобы «господин Хань» нанёс нужные мази. Это не имеет ничего общего с Фэем, просто Ли Хенг считает, что этот след — пощечина по его лицу.

Фэй скользит взглядом по бритым затылкам мужчин, что сейчас смиренно сидят на коленях перед статуей и вдыхают душный запах сандала. Прошедшая первый круг испытаний свежая кровь в их семье. Прежде чем идти дальше, они должны рассказать Гуань-ди всё. Чего желают, чего бояться, в чем виновны, а чем гордятся. Затем они должны будут наведаться к предкам. К мёртвым членам семьи Хань.

Представиться и заверить в своей преданности.

За всю историю человечества существовало около ста семи миллиардов человек.

Мир мёртвых куда больше мира живых. Живые просто редко об этом задумываются.

Именно с этим миром стоит всерьёз считаться.

Мёртвое и мёртвые нависают собой с небес, вскармливаются землей, несут свой прах солёными водами океанов, лижут берега и шепчут: «Ты станешь нами скорее, чем думаешь». Иногда, одинокой ночью или в момент особой грусти, люди слышат этот шепот. Но толку о нём думать или шептать в ответ?

Хань Фэй пересчитывает бритые головы. Из тридцати трёх осталось двадцать семь. Разница между этими значениями убита. Они знали, на что идут и знали, что будет, если не справятся. Жизнь этих двадцати семи начинается заново. Как только они выйдут из храма — получат имена, забыв прошлые. Таковы традиции. Такова плата.

С которой чаще всего каждый рад расстаться.

Конфуций говорил, что у каждого есть две жизни. И вторая начинается тогда, когда человек осознает, что жизнь всего одна. Такая вот легкая арифметика реальности.

— Прекратите. Трогать. Пластырь.

Хань Фэй поворачивает голову вправо, затем чуть наклоняет. Ли Хенг едва ли выше его плеча. Сложил руки на груди, встав рядом. Смотрит на мужчин. Так же, как и Фэй минуту назад, пересчитывает головы. Едва заметное хмыканье. Очевидно, Хенг рассчитывал, что выживет меньше. И вот вопрос, дело в том, что испытание было слишком легким или в том, что эти люди все же лучше, чем думалось? Только время покажет.

Хань Фэй расслаблено опирается спиной о стену, в этот раз сунув обе ладони в карманы брюк. Хенг смотрит в лицо статуи. Гуань Юй отлит в бронзе. Его одежды развеваются на ветру, который никогда его не покинет. Подбородок божества поднят, взгляд устремлен ввысь, рука крепко сжимает легендарную гуань дао. Хенг скользит по ней взглядом. Мощное, холодное оружие, такое же древние, как и храм вокруг. Широкий, изогнутый клинок. Если отпилить эту алебарду от статуи, она вполне может помочь изрубить пару врагов. Ли Хенг шепчет чуть громче:

— В Мьянме горят плантации. Не все семьи были рады вашему подарку в виде избавления от кормильцев к новому году.

Хань Фэй наблюдает со своей позиции за Хенгом. Волосы тот убрал в высокий хвост, можно оценить вид на шею, заметить следы от проколов в ушах. У Хенга почти что не заметен кадык, зато есть родинка. Аккурат возле ярёмной вены, голубоватой нитью протекающей под бледной кожей. Хенг пахнет терпким гранатом и жасмином, что сейчас кажется спасительным глотком свежего воздуха на фоне сандалового дерева.

Горят плантации. И хорошо. Фэй ничего не отвечает. Ему думается, Хенг и так понимает, что он хочет избавиться от всех сомнительных ветвей триады, раз уж они объединяются под его началом. Ему не нужен мусор, сколько бы денег тот не приносил. Хенг продолжает, в этот раз коротко обернувшись. Неизвестно, рассчитывал ли он встретиться с Хань Фэем взглядом, но как только это происходит, Хенг отворачивается.

— Документы на Ванцзе готовы. Сам Ванцзе и господин Сяо уже выехали из отеля, скоро будут. Я… предупредил о предложении по поводу Сяо Чжаня, как вы и просили.

Хань Фэй чуть улыбается и кивает с благодарностью. К этому моменту Ванцзе уже должен был переварить эту мысль. Либо принять её, либо придумать альтернативный вариант.

Не хотелось омрачать первую встречу после разлуки ссорой.

Хань Фэй смотрит на статую Гуань-ди, когда шепчет себе под нос:

— Он вырос. Мне нравится то, что я в нём вижу.

Ли Хенг может сделать вид, что не расслышал, но тогда это был бы не он. Секретарь оборачивается снова, в этот раз даже делает шаг назад. Фэй ловит его взгляд. Ли вопросительно вскидывает бровь, мол, что именно?

— Мне нравится то, что он не похож на меня.

Хенг смотрит ещё пару секунд, затем кивает. Опустив взгляд, секретарь думает о чем-то своем. А затем, кратко глянув на божество войны в очередной раз, громко хлопает в ладоши, заставляя вздрогнуть всех сидящих.

— Молитвы окончены. Машины подъехали. Сегодня день отдыха. Ожидайте инструкции к вечеру.

Стройный хор голосов с «да, господин». Только после этого мужчины принимаются вставать, но завидев господина Ханя, а не только секретаря Ли, то комично застывают, то проползают мимо них в низком поклоне. Хань Фэя это забавляет, но виду он не подает. Больше его забавляет эта Катастрофа, которая потешается над новичками особо этого не скрывая.

— Быстрее, быстрее, очистите помещение. Душно, голова сейчас разболится…

— Простите, секретарь Ли…

— За что? За то, что надышали тут и благовония пожгли на месяц вперед?

— Простите, секретарь Ли, что…

— Бегите уже.

Когда они остаются вдвоем, дышать не становится легче. Только это уже никак не связано ни с сандалом, ни с тем, что в относительно небольшом помещении считай час сидело двадцать семь боровов и усиленно пыхтело в своих молитвах.

Хенг проходится пальцами по всей длине волос, чуть запрокинув голову, подходя к статуе Гуань Юй поближе. Фэй все еще стоит у стены, ему нравится вид обманчиво хрупкой фигуры секретаря перед массивной статуей. Хенг тянет вслух:

— Легенда гласит, что Гуань Юй был по-животному предан Лю Бэю. Мне бы хотелось узнать больше. Легенды приукрашивают, исторические эссе врут в зависимости от запроса. Где искать правду?

— Животная преданность возникает либо из долга, который завязан на понятии о высокой чести. Либо из любви. Какой вариант нравится секретарю Ли больше?

Хенг замирает, он хотел снова коснуться волос, но так и не довел движение до конца. С усмешкой и явным сомнением в глазах, он поворачивается к Хань Фэю, переспрашивая куда тише: «Любви? Господин Хань говорит о любви?».

Тот только усмехается. Оттолкнувшись от стены, он подходит ближе. Смотря на Гуань-ди, Фэй констатирует:

— Значит, секретарю Ли нравится больше про любовь. Что ж, я так и думал.

— Секретарю Ли нравится трахаться, господин Хань. Про любовь он ничего не знает.

Хань Фэй ничего не говорит, опускает взгляд, в сотый раз думая о том, какой у Ли Хенга симпатичный профиль. Хенг кривит губы, затем фырчит с очередным «любовь», достает из кармана тонкого пальто смартфон. Он говорит: «Ванцзе и господин Сяо приехали».

Хань Фэй кивает и разворачивается к выходу.

— Пойдем. Встретим их в саду.

— Да, господин Хань.

Хенг идёт за Хань Фэем, сохраняя дистанцию в два шага. Пока тот не останавливается намеренно, чтобы тот поравнялся с ним. Хенг думает, что это в равной степени пугает его и тешит самолюбие. Губительное сочетание. Но всё-таки.

Идти рядом куда лучше.

х х х

Залитый солнцем Шанхай лениво растянулся вдоль воды, заигрывая с небом бликами небоскребов, перекличкой клаксонов и рёвом речных судов. Утро растерзало сизые тучи, впуская свет, Шанхай сбросил промозглый озноб, и подставлял себя теплу со всех боков. Сяо Чжань смотрел на город с пассажирского сиденья ауди, взгляд фиксировал, словно камерой, удачные архитектурные ансамбли вперемешку с новаторским уродством нового века, добавлял в коллекцию очередные эскизы в стиле арт-деко. Всего двадцать минут назад Чжань оправдывался перед семьей за свое отсутствие на праздники: Чуньцзе, гроздьями драконьих голов, смотрел на каждого с любого угла, новый год наступал уже завтра. Первый, в жизни Сяо Чжаня, который он проведет вдали от Чунцина.

Если он задумчиво скажет об этом вслух, просто констатируя факт, то скорее всего услышит очередное «мне очень жаль, гэ». Чжань переводит взгляд на Ибо. Тот не рассматривает Шанхай, кажется, город ему досконально понятен, хоть взгляд также устремлен в окно. Ибо выдают пальцы — те прикованы ко рту, плененные механизмом вредной привычки. Чжань наблюдает за этим некоторое время. Он никогда не грыз ни ногти, ни заусенцы, ни кожицу вокруг ногтевых пластин. В свое время Сяо Чжань грыз карандаши. Но однажды сколов так себе часть зуба, хорошо, что хоть не одного из передних, Чжань решил, что привычке пора отвалиться.

— Нам надо купить вонючий тофу.

Ибо сначала утвердительно мычит, и только потом оборачивается с непониманием на лице. Чжань догадывается, что тот готов начать говорить нечто вроде «если ты такое любишь, гэ, то конечно». Но Сяо Чжань продолжает мысль:

— Я окуну твои пальцы в жижу или заставлю пошкрябать сам тофу. А может, стоит натереть твои пальцы порошком из корки дуриана, когда ты будешь спать.

Ван Ибо смотрит на него, не моргая, пытаясь сложить два и два, и только потом заторможено убирает руку от лица. Он усмехается краем рта, говорит «понял, гэ», пока ладони все трут по джинсам. Чжань забирает правую руку Ибо в заложники, переплетая пальцы и укладывая на своё бедро. В его ровном тоне звучит твердый приказ всего в одно слово: «Говори».

— Просто. Всё в порядке, гэ.

— Я уже сказал, что все нормально и я согласен на этот план.

— Да, но мы ещё не знаем, как он будет оформлен. И я повторю, что если ты будешь против, я найду способ, чтобы всё исправить…

— Да? Поможешь мне сбежать темной ночью, а затем будешь следить, как ниндзя, за моим благополучием?

— Ну, в принципе…

— Ван Ибо.

У Ибо нет другого варианта, кроме как поднять на Сяо Чжаня взгляд. Сейчас Ибо выглядит крайне несчастным, словно вся его былая уверенность улетучилась в миг. Очаровательное зрелище, но в той же мере и болезненное. Чжань чуть качает головой, свободной рукой тянется к волосам Ибо, поправляя темные пряди.

— Если ты переживаешь о том, что мне придется провести какое-то время в заточении, то, знаешь, я пережил несколько локдаунов при пандемии, не знаю, где был ты в тот период, но… было невесело. Да и хуже тюрьмы, в которой я жил всё это время, ничего быть не может. Возможно, мне это даже нужно. Ещё и бесплатно.

Ван Ибо ловит его взгляд. Смотрит внимательно, словно проверяя, затем кивает. Ибо сжимает пальцы в своих посильнее, смотрит на них, говорит задумчиво, явно что-то вспоминая:

— В пандемию я был одним из людей в белых комбинезонах. Стырил карточку у одного работника, тогда была большая неразбериха везде, было легко слиться… Сначала я думал, что это забавно, так что просто шатался везде, где хотел, у людей в таких костюмах были особые привилегии… потом стало не до смеха. Старался добывать продукты и оставлять под дверями в жилых комплексах. Всякое, по мелочи. Странно, но так и не болел особо. В плане, я часто простужаюсь, там… кашель, все такое, но тогда ни разу не заболел. Потом уехал подальше от городов.

Сяо Чжань пытается представить все это, но вопрос у него возникает всего один:

— С тобой всё это время вообще никого не было?

Ван Ибо пожимает плечами, отворачиваясь к окну. Он говорит: «Всё то время никто и не был нужен». Чжань не совсем понимает, как трактовать такой ответ. Машина встаёт на красный. Навигатор в динамиках уведомляет, что до места назначения осталось семь минут.

Поразительная органичность, с которой Сяо Чжань вписывался в новые условия жизни, не могла не вызвать подозрений. Ли Хенг изучает его свежим взглядом, когда архитектор не прикован к постели в больнице, и не является двухмерным изображением с камер наблюдения. Секретарь подмечает то, как держится господин Сяо, как догадывается поклониться Хань Фэю, и как совершенно не липнет к Ванцзе, не собираясь подчеркивать статус их отношений. Что же касается Ванцзи, тот смотрит на своего наставника и старшего брата несколько угрюмо, но смиренно. В этом угадывается что-то от досады и опасения, он наблюдает за тем, как Фэй реагирует на Сяо Чжаня так внимательно и напряженно, что даже у Хенга вдруг заныла шея. И да. Неловкое молчание после приветствий. Хань Фэй смотрит на Сяо Чжаня, тот старается быть вежливым, но растерянность слегка подкатывает к горлу в желании его прочистить. Чжань все-таки бросает осторожный взгляд, но вовсе не на Ванцзе, а на… секретаря Ли. Которого видит впервые, в общем-то.

Хенг, пойманный чужим беспокойством, нарушает тишину:

— Что ж. Для начала я предлагаю нам с господином Сяо пройти в малый храм, чтобы я ввёл в курс дела относительно его квартиры в Чунцине и деталей будущего контракта, да и по саду маленькая экскурсия не помешала бы. Думаю, господин Хань и юный господин пока… пока обсудят дела семьи. Вы согласны, господин Хань?

Господин Хань утвердительно мычит, но глаз с Сяо Чжаня так и не сводит. Это заставляет Ван Ибо встать перед ним, сказав на тон ниже «пойдем, да-гэ». Хань Фэй наконец-то «развисает» и даже слегка улыбается. Его ладонь поднимается, чтобы оказаться на макушке Ван Ибо. От этого движения и настолько привычной в прошлом ласки, Ибо сначала теряется. Смотрит удивленно, затем смущенно опускает взгляд, когда Хань Фэй ерошит его волосы, потом поглаживает, чтобы вроде как привести всё в порядок.

Хенг поджимает губы, когда голос Фэя неожиданно для всех припечатывает:

— А грозился интересоваться только женщинами. Сделать много маленьких Ванцзе, чтобы «заполонили всю планету». Сказать честно, когда твой архитектор валялся на больничной койке, я еще сомневался, казался хилым таким…

Хенг хочет сказать «о, небо», но вместо этого слышится только бубнеж Ван Ибо: «Спасибо, да-гэ, просто лучшее, лучшее, что только ты мог сказать сейчас». Сяо Чжань снова смотрит на секретаря Ли, призыв о помощи сменился легким ужасом, и попыткой сдержать смех. Секретарь, уже без лишних слов, просто тянет архитектора за локоть.

— Мы пошли к малому храму!

Ли Хенг утягивает Сяо Чжаня за собой, пока Хань Фэй уже вовсю не просто ерошит волосы Ван Ибо, а берет того в захват, заставляя отбиваться и грозиться «снести да-гэ яйца за такой позор». Господин Хань только низко посмеивается. Ван Ибо даже не осознает, что он единственный человек во всем мире, кто может ляпнуть такое и остаться в живых. В Сяо Чжане эта картинка вызывает смешанные чувства. Вроде и радость от воссоединения близких людей, а вроде… он не может избавиться от внутреннего осуждения. Не зная деталей, он все равно не понимает, как можно было оставить ещё ребенка совсем одного. Без никого и ничего. Даже если тебя скрутили и посадили. Ещё и сказать избегать всех служб. Чжаню почему-то казалось, что жизнь в приюте в чем-то была бы лучше, чем все те скитания, которые пережил Ибо. Но он имеет обо всем этом туманное представление, и признает это.

Хенг оборачивается всего лишь раз. Такой смех от Хань Фэя он ещё не слышал. Были пьяные вариации, когда они пили финскую водку. Были какие-то фырканья и что-то от умиления. Но сейчас — простой, искренний смех, на фоне звуков негодования от Ванцзе. От этого почему-то тепло. Может, господин Хань теперь станет чуть мягче в личном, и более жестким в глобальном. Нельзя не видеть, как сильно ему дорог Ванцзе.

х х х

Садов посреди Шанхая немало. Многие из них имеют историческое значение, некоторые — недавние подарки от меценатов или открытые к памятным датам скверы.

Этот сад не имеет к ним никакого отношения. Построенный в лучших традициях даосизма и конфуцианства, он скрытно существует между каменных зданий с давних времен. Этот сад был здесь, когда Шанхай, совсем незрелый и простой, являлся рыбацкой деревенькой. Пышные и вечнозеленые лавры, камелии, остролисты и дубы разрослись могучими кронами, охраняя небольшие пагоды, подбадривая своим величием вишневые и сливовые деревья. В каждой из них стояли алтари божествам или мифическим существам. Дорожки извилистые, вымощенные глыбами розоватого гранита, заставляют идти от одной части сада к другой куда дольше. Пару шагов по земле этого места, и ты уже не слышишь гул бесконечного мегаполиса, всё, что казалось тебе важным, отступает, словно волна сходит с песчаного берега, заставляя обратить внимание на то, что действительно ценно. Сад дарит странное чувство покоя. Странное, только потому что покой — редкий гость в душах людей. И тем более странным кажется говорить в таком месте о таких вещах, как контракты, квартиры, деньги…

— … окна затянули плёнкой, в целом, скоро заменят. Если вы хотели бы какие-то определенные вещи из вашей квартиры, набросайте мне список. Все необходимые контакты уже вбиты в ваш новый телефон, вы получите его к полудню. Обсуждение контракта перенесено на послезавтра, так что у вас много времени, чтобы изучить его во всех деталях и выбрать лучшие опции. Там так же прикреплен договор, нас интересует ваш бизнес и связи в целом, мы хотели бы помочь и сотрудничать, изучите тоже. Вам стоит…

— Как называется это растение? Этот куст?

Ли Хенг оборачивается. Оказывается, он уже как шагов семь шел один, рассказывая воздуху детали новой жизни господина Сяо. Тот стоял, наклонившись к кусту, и нескрываемой нежностью ощупывал мелкий зеленый листочек… Хенг невольно задумался о каком-то побочном эффекте после лечения, может, тот транк так и не выветрился. Подойдя ближе, Хенг поймал на себе вопрошающий взгляд и полные любопытства глаза. Ну, не то чтобы Ли Хенг был садоводом, но шиповник узнать может.

— Дикая роза. Шиповник. Аккуратнее, там есть мелкие шипы.

— Да-да, я вижу…

Сяо Чжань выпрямляется, но продолжает рассматривать куст. Затем смотрит куда-то за него, поворачивает голову в ту сторону, откуда они пришли. Его голос уже не кажется теплым от любопытства, скорее почему-то грустным, когда он спрашивает:

— Что это за место?

Ли Хенг понимает, что наверное начал не с того. Он говорит «пройдемте дальше, я расскажу», дожидаясь кивка архитектора. Они продолжают свою прогулку до малого храма. Хенг думает, как озвучить всё верным образом, но легенда есть легенда.

— Считается, что этот сад разбил один полководец, когда пожертвовал своим войском ради жизни императорской семьи, он и его люди бились до последнего и смогли защитить их, но слишком большой ценой. После этого полководец хотел свести счёты с жизнью, не в силах нести дальше это бремя. Некоторые утверждают, что дело было не столько в том, какое количество людей полководец положил за императора, это не что-то нечестивое, а то, что среди этих людей был кто-то слишком важный его сердцу. Важнее императора, раз он чувствовал такое несоразмеримое с долгом горе. Император запретил ему себя убивать, но так как тот требовал хоть какого-то наказания… изгнал его. Тогда он дошел до этих мест. Шанхай не был Шанхаем на тот момент. А полководца считали даосом или что-то вроде… он разбил этот сад в память тех, кого потерял. Умер в глубокой старости, почитаемый всей деревней, там уже… разные байки есть. Сад у деревни выкупила семья Ма, затем эта же семья выбила себе уникальные права на него даже во времена расцвета коммунизма, он чудом сохранился. В действительности, война его почти не тронула, но вот культурная революция покоцала пару пагод и снесла две статуи, к сожалению. Семья Ма охраняла и охраняет этот сад из поколения в поколение, что бы ни случилось с самим Китаем. Здесь… богам воздают почести приближенные к Ма семьи.

Хенг не замечает, как за неспешным рассказом, они уже доходят до одной из пагод. Это не являлось малым храмом, куда изначально стремился секретарь. Дорожка вывела их чуть южнее того, куда следовало бы. В этой пагоде нет двери, её заменяет арка с бордюром зеленой плитки. Она выглядит проще остальных, да и божество в нём не самое суровое или властное. Вернее сказать, диаметрально тому противоположное. Статуя небольшого кролика высеченная из белого мрамора. Блюдце с воткнутой в прорезь сандаловой палочкой. Да и всё. Это — алтарь Ху Тяньбао. Духу-кролику, но вовсе не тому, в чью честь готовят лунные пряники. Хенг останавливается, но Сяо Чжань уже завидел статую:

— Это кролик?

— Мы нанимаем вас как архитектора. И пока вы доводите до ума все проекты, вы должны будете решить, какое место будете занимать в семье. Какие бы отношения с Ванцзе вас не связывали, я не советую брать это за основу, ведь кто знает, как пойдет дальше. Из триады, а надеюсь, вы уже поняли, где оказались, есть только один выход. Так что вы либо просто партнер Ван Ибо для секса на какой-то срок, сколько бы ваши отношения не длились, а потом будете торчать в подобном месте до конца дней, либо становитесь полезны.

Хенг не хотел звучать резко, но этот алтарь сбил его с толку. Он заставляет Сяо Чжаня развернуться, снова тянет его за локоть обратно на тропу. Он знал, что в саду есть эта пагода для молитв о… однополой любви, но никогда прежде не доходил до неё.

Сяо Чжань мягко избавляет свою руку от захвата и спокойно говорит:

— Вы сами сказали, что вас интересует мой бизнес и связи. Безусловно, я хочу стать полезным.

Хенг чуть морщится, встречаясь взглядом с Сяо Чжанем. Что-то всё равно не даёт ему покоя во всём этом цирке. Он лично видел кадры с камер наблюдения моста Чунцина, он видел, как Сяо Чжань остановил машину, как подошел к Ванцзе, которому вздумалось танцевать на краю с ветром в тот поздний вечер. Ли Хенг не верит в случайности или судьбу, но… он не смог найти ничего подстроенного в том моменте. Отследив все передвижения Сяо Чжаня за день по камерам. То, как он уже почти выехал на мост в первый раз, но зачем-то развернулся, когда оставалась последняя возможность. Как оказалось — ради тарелки лапши. Как потом ехал окольными путями, избегая тянучек, и наконец-то выехал на мост вновь. Ли Хенг составил целый фильм, который легко можно было бы назвать артхаусом и всунуть на какой-нибудь хипстерский фестиваль, правда, в нём все же был сюжет. Сяо Чжань стащил патлатого пацана с моста и увёз к себе домой. Но ничто в этот день и в день до этого, да всю жизнь… разве что.

— Вы сняли Ванцзе с моста в тот вечер из чувства вины перед бывшим?

Сяо Чжань склоняет голову набок, рассматривая секретаря Ли. Тот неожиданно понимает, что всё-таки ниже архитектора. Почти что так же, как он ниже Хань Фэя. Нет, ну это уже начинает раздражать. Они стоят всё еще недалеко от пагоды с Ху Тяньбао. Над ними раскинулось небывалых размеров лавровое дерево. Странно думать, что оно бывает настолько большим. Его вытянутые листья, напитавшись влагой за прошедшие дожди, мерно шелестят, обласканные прохладным пассом ветра.

— Я снял Ван Ибо с моста, потому что любой нормальный человек в моем понимании должен был это сделать. Я просто оказался им в тот вечер. Нормальных людей мало, секретарь Ли, настолько, что они кажутся другим безумцами. Но меня уже несколько беспокоит, как много людей знают о моей личной жизни даже то, что не знал о ней я сам.

Допустим. Ли Хенг все ещё изучает лицо Сяо Чжаня. Подмечает сетку лопнувших сосудов за стеклом очков. Едва заметный порез после бритья, видимо, всему виной одноразовый набор из номера отеля. Неужели и правда, просто уставший мужчина, который вот так вот влип и не хочет выбираться? Хоть уже и поздно.

— Вы в полной мере осознаете, что происходит с вашей жизнью сейчас? Ванцзе — наследник семьи Хань. Которая теперь — глава триады. Охрана, что будет оберегать вас, способна не просто убивать. В команде есть человек по прозвищу Медведь. Он японец. Когда-то он попал в семью, потому что впечатлил тогдашнего главу тем, что выдавил оппоненту глаза пальцами.

— Спасибо за информацию, буду стараться не упоминать глазные яблоки в его присутствии…

— Вам смешно?

— Вы хотите напугать меня, секретарь Ли? Хоть говорите, что пути назад особо уже и нет.

— Я пытаюсь вас понять. Если я чего-то не понимаю, это потенциально может нести угрозу семье.

Сяо Чжань смотрит Ли Хенгу в глаза долю секунды, затем кивает, отворачиваясь. Ветер стих, вместе с ним и лавр. Сяо Чжань поправляет очки, затем прячет руки в карманы ветровки. Та, кажется, ему велика, видимо покупалась без его участия.

Сяо Чжань запрокидывает голову и рассматривает уже небо, когда говорит:

— Я в полной мере понимаю, что происходит, секретарь Ли. А что касается того, почему я на всё это согласен и я не очень-то возмущаюсь или не в ужасе… ну, я знаю о вещах похуже и жил в аду до определенного момента. Ну, может, в чистилище, буду менее драматичным. Может быть как раз до того, как стащил Ван Ибо с моста. Хоть, справедливости ради, он сам слез. Мне страшно было даже попытаться втащить его обратно, вдруг… мне бы не хватило сил. Мне не кажется, что его вообще можно заставить что-то сделать, если он не хочет сам. И то, что происходит сейчас, имеет для меня больше смысла, чем вся моя жизнь до этого, секретарь Ли. Вам знакомо это чувство?

Сяо Чжань опускает голову и спокойно смотрит на Хенга. Знакомо ли ему это чувство?

Телефон вибрирует в кармане пальто. Секретарь Ли сбрасывает с себя этот вопрос, словно выйдя из оцепенения, берёт трубку.

— Да. Мы немного заблудились, да, сейчас. К воротам? Хорошо, господин Хань.

Хочется курить. Секретарь Ли убирает телефон, нащупывает в другом кармане пачку сигарет и кивает Сяо Чжаню на побочную дорожку. Та из гравия, куда уже той, что вымощена гранитом.

— Так будет быстрее. Нас уже ждут. Семья едет завтракать.

— Звучит душевно. Мы и правда не очень плотно поели перед выходом, с утра редко хочется, но зато теперь... 

Хенг неопределенно хмыкает, вытаскивая смятую пачку из кармана. Сяо Чжань бросает на нее короткий взгляд, затем спрашивает едва слышно: «Серьезно? Будете курить в этом саду?».

Хенг пожимает плечами, щелкая зажигалкой на ходу, уже зажевав фильтр.

Выдохнув первую порцию дыма, он шепчет так же тихо:

— Поверьте, курение — мой самый мелкий грешок из всех, что я творил в этом саду.

Сяо Чжань не ужасается и не осуждает. Он почему-то смеётся.