х х х

XII.

Когда человек берется за оружие,

он обязательно хочет что-то защитить.

Шанхай

Река Хуанпу разделяет Шанхай надвое. Воды обгладывают бетонные берега, носят на себе корабли и паромы, питают весь город. Через Хуанпу переброшены мосты-братья — Янпу и Нанпу. Если смотреть на Шанхай с высоты, то кажется, будто бы два извилистых дракона играют с жемчужиной — Восточной башней, которую так и называют — Восточная Жемчужина. Еще один железный мост, массивный и статный, перекинут на стыке реки и ручья Сучжоу. Этот мост — Вайбайду, — врос в берега столетие назад, его часто можно увидеть в хрониках и на старых снимках. Если наблюдать за Хуанпу, вторя её течению, то можно стать свидетелем грязного танца: серо-стальная лента врезается в желтые воды Янцзы, насыщенные песком, и всё это стремится к зеленым водам восточного моря.

В сезон дождей этот танец, вихрастый и бескомпромиссный, словно танго врагов, виден довольно чётко.

Ли Хенг стоит на самом попсовом месте — набережной западного берега Шанхая. Бунд или Вайтань. Как вам угодно. Хенг запахивает пальто на себе поплотнее, оно ему велико, застегнуть на себе такое — просто преступление против хорошего вкуса. Пальцы скользят в карман за пачкой сигарет. Те достаточно тонкие, но не длинные. Угольная бумага, плотный фильтр и сборы травы с гвоздикой поверх табака и никотина. Зажигалка, дешевый крикет, втиснута на место уже выкуренного, вытащить её удается со второго раза. Хенг чуть наклоняет голову, сунув сигарету между губ, прикрывает хилый огонёк ладонью. Глубокая затяжка. Размеренный выдох. Солнце еще не показывается, прячется за разросшейся линией небоскребов, омывает их контуры янтарно-чайным. Хенг вдруг понимает, что тысячи раз за жизнь видел закат с этого ракурса, но ещё никогда — рассвет.

Ночь выдалась тяжелой. Хенг прикрывает глаза, рискуя упустить момент, когда утренняя звезда наконец-то покажет себя. Под веками смутно тлеют недавние события. В них он сидит по правую руку от Хань Фэя. Тот не прикасается к еде, только пьет чай. Мысль ускользает, переплетается со временем, когда Хенг читал «аналитические заметки воспитателей господина» — все те, кто когда либо учили господина Ханя хоть чему-то, каждую неделю выписывали минимум по две страницы своих впечатлений, прогнозов и советов. Один из наставников посвятил этому сорту чая целый разворот — считал огромной удачей, что юный господин так увлекся именно «тигровым бальзамом», тот очень плодотворно влияет на все системы организма, а особенно — на нервную и сердечно-сосудистую. Хенг знал, что список учителей на последней странице имеет свой секрет. У тех людей, чьи фамилии отмечены красной точкой, жизнь оборвалась ровно после последнего урока для юного господина. И именно эти люди нравились юному господину больше остальных.

Бесконечный урок от госпожи Ма — ты всегда будешь терять то, к чему имел глупость привязаться. Она считала, что эту способсноть нужно из себя вытравить. Хань Фэй вынес из этого что-то другое. 

Да, Хенг сидел по правую руку. Занял место доверенного лица в опасной близости к главе. Это место обычно занимают либо кровные родственники вхожие в дела семьи, либо жены, если те отличаются умом и холодом нрава. Зачем он сделал это? Зачем Хань Фэй продемонстрировал такое отношение, словно нацепив на Хенга мишень для этих стервятников?

Или дело в другом?

Хань Фэй перечислял все беды триады с момента «великого обновления», не скрывая легкой издевки в голосе, — это когда Китай вышел на открытый рынок, и коммунистическая травля ощутимо ослабла. Господин Хань жестко раскритиковал шаги каждого из глав семей, что присутствовали за столом. И весь их успех, вся власть, что те думали, они имеют, оказалась пустышкой. Господин Хань наглядно это продемонстрировал, когда всё-таки потянулся за куском мяса. Не палочками, не каким либо из столовых приборов. Пальцы, сильные и решительные в своем варварстве, впились в бок обжаренной свинины — её ломти, нарезанные тонко, лежали рядом, но господин Хань просто оторвал себе кусок. Положил на тарелку.

А затем сказал лишь одно слово-приказ: «вскинуть».

Пистолеты каждого из охраны были поразительно знакомы. Хенг сам проверял арсенал и лично руководил закупкой глушителей на модели глоков. Но их охраны, а не охраны приглашенных семей. Как пистолеты оказались у них?

Те самые люди, которые так и не сдали оружие (и хоть Хань Фэй знал это, почему-то просто кивнул), сейчас направили пистолеты на своих хозяев. И никто ничего не предпринял. Хенг не рисковал посмотреть на Хань Фэя. Как завороженный, он уперся взглядом в дуло, которое сейчас плотно прилегало к виску…младшего господина Цая.

Хань Фэй продолжил, принимаясь возиться с мясом — он разделял его пальцами на своей тарелке, затем потянулся к сосуду с соусом, слегка полил чем-то вроде жидкого вишневого конфитюра, поставил обратно:

— Многие из вас не стали есть, когда я сказал начинать. Кто-то для начала решил «потравить» шестерок и секретарей, чтобы проверить, не напичкали куда цианида. Кто-то даже и на это не пошел. Кто-то пил из своего термоса. Уморительно. Так поступили те, кто знают, что их есть за что убить, не так ли? Но мне не нужно травить вас. Мне не нужно подстраивать что-то… мне достаточно внести только мысль. Мысль, что у хозяев есть свой господин. И он разрешает отомстить за все унижения. Недостойные люди не имеют права управлять достойными людьми. Вы не поверите, но те, кто сейчас с таким наслаждением вдавливают в ваши головы будущую смерть, даже денег не просили. Только гарантию, что им правда дадут это сделать взамен на животную верность. Мне. Искать не пришлось долго. Дело не в том, что вы хреновые партнеры, господа, или в том, что прошлые ваши ошибки стоили моей семье многого, это не месть. Месть мне ничего не даст. А вот — чистка… сейчас вы явно жалеете, что не испробовали все блюда, да? Мои люди старались, чтобы на столе было только самое любимое вами. Как предсмертная трапеза. Я же не зверь какой-то.

На последней фразе господин Хань наконец-то оказался доволен своей тарелкой. По мере его речи, к кляксам соуса присоединилась россыпь гранатовых зерен, дольки мелких помидоров и пару листьев мяты. Хань Фэй поднял взгляд и обвел сидящих за столом долгим взглядом. Его лицо оставалось беспристрастным.

Ли Хенг видел убийства ранее. Наблюдал со стороны или даже в непосредственной близости. Каждый раз это ознаменовало новый поворот в его судьбе. Единожды он сам приложил к этому руку, спасая собственную жизнь. Наверное, тот раз предрек всю его жизнь. Но в тот момент. Ли Хенг ещё никогда не видел таких убийств. Столь простых и даже в чем-то бытовых. Как процесс увольнения в большой фирме.

«Мы больше не нуждаемся в вашей службе, оставьте бейджик у администратора».

Воздух звенел от напряжения. Никто не был в силах выдавить из себя не то, что слово. Никто не был способен на звук.

Хенг заставил себя смотреть и осознать, что будущие смертники действительно только те, кто не притронулся к еде сразу или самостоятельно. К разнообразию запахов съестного, добавилось и что-то еще. Так пахнет несвежая рыба. Догадка проскользнула в мыслях, заставляя Хенга чуть отодвинуться от стола, а затем наклониться, заглядывая под. Судя по луже, молодой господин Цай нехило обмочился. Хенг плавно выпрямился. По правде, в тот момент он был без понятия, что чувствует. В голове уже крутились схемы для того, чтобы избавиться от тел. Вместе с тем на фоне зудели вопросы «почему он не ввел меня в курс дела и когда успел всё провернуть?», и он знал, что никогда не задаст их.

С той минуты Дракон заявлял о себе и вводил свои порядки.

А они всегда начинаются с чистки. Кто шел на эту встречу понимал, к чему всё идет?

Может, это настоящая причина, по которой старик Цай не приехал сам, а отправил своего отпрыска?

Хань Фэй не дал никому ни последнего слова, ни последней просьбы. Он только бросил «давайте», принимаясь наконец-то есть свинину. Звуки выстрелов пошли по часовой стрелке, Хенг не давал себе закрыть глаза, скользил взглядом по блюдам на столе. Головы глав с глухим стуком падали то на стол, мимо тарелок или прям в них, то заваливались на бок. Фэй вскинул руку за секунду до последнего. Младший Цай тонко взвизгнул, дернулся и свалился со стула. Его охранник с массивной челюстью, вместо того чтобы выстрелить в его голову, поднял пистолет и выстрелил холостым в воздух. Затем положил пистолет на стол и кивнул господину Ханю. Тот, прожевав, повернул голову к Цай Шеню. Но не обнаружил его на стуле. Так что пришлось чуть отодвинуться и посмотреть вниз. Младший Цай крупно содрогался всем телом, продолжая тонко повизгивать, а затем рухнул в рыдания, сжимаясь жалким комком на темном мраморе пола.

Да, триады в последнее время занимались просто грязным бизнесом, но не традициями. Малец явно не в курсе дел. 

Хань Фэй слегка поморщился.

— Господин Цай… трупы оставляют после себя столько дерьма, но вы умудрились нагадить по жизни раньше них. Услышьте меня. Передайте отцу, что мне было приятно увидеть вас. Но приятнее мне было бы наведаться к старику лично. Так что я жду приглашения. Сможете передать?

Завывания с пола притихли, но господин Цай все ещё рыдал. Тогда Хань Фэй перевел взгляд на его охранника. Тот лишь кивнул ещё раз.

Оставшиеся в живых, в том числе семья Ханьси, сидели ровно, с их лиц схлынул весь цвет. Хань Фэй сунул еще порцию мяса в рот, откинувшись на спинку стула. Он смотрел на главу семьи Ханьси, на его недоеденные уйгурские лепешки. Затем на такого же круглощекого сына. Ханьси Чуньсы. Самый младший в этом помещении. И тот не обоссался, казалось бы. Фэй переводит взгляд на стол, чуть хмурится. Салфетка появляется перед его лицом, сжатая тонкими пальцами адвоката Ли. Господин Хань только усмехается, принимая её, вытирает пальцы от мясного жира и соуса.

— Господин Ханьси… в первый год, когда я только попал в колонию… мне очень помог один старик. Я многому у него научился… тот часто вспоминал вкус этих лепешек. Вы ведь мусульмане, верно?

Господин Ханьси заставляет себя кивнуть, но не смотрит на Хань Фэя. Тот кивает тоже.

— Как вы могли заметить, у нас тут некоторые перестановки… ваша семья всегда была предана и делу и своим принципам. Я очень высоко ценю это. Так что хотел бы ввести вас и вашего сына в курс дела. Господин Ли… мой адвокат и секретарь, напишет вам, когда лучше ко мне явиться. Я хотел бы внести некоторые корректировки и приобщить вас к новым линиям бизнеса, у нас… открылись вакантные места. Меня интересует возможность контрабанды дешевых аналогов лекарств от всякой сложной хвори. Из Индии. Мы несколько потесним фармацевтический рынок. Тоже самое я ожидаю от семьи Фа. Кроме прочего, от вас я жду партийный билет и возможность подвязать яйца зажравшимся скотам на мнимой верхушке. Только нежно. Они пугливые.

На последней фразе господин Хань переводит взгляд на долговязого и худосочного представителя семьи Фа. Тот был настолько расслаблен в заданных условиях, что уже спокойно подносил ко рту пиалу с чаем. Хенг вспомнил, что там должен быть жасмин — его любимый. Господин Фа даже встречается взглядом с Драконом и слегка склоняет голову, выговаривая на шелестящем южном диалекте: «Как вам будет угодно, господин».

Ну а потом случилось то, что Хенг подозревал, его не порадует. Господин Хань поручил ему разобраться с трупами. Кажется, будучи в полной уверенности, что у адвоката Ли отработан механизм. Конечно, отчасти так и было. Просто тот надеялся, что ему не придется использовать эти связи так рано.

Он потратил ночь на то, чтобы втиснуть пару трупов в плотный график крематория, проконтролировать перевозку еще парочки на химическое предприятие, где в чанах высокой кислотности можно было избавиться от тел до последней клетки. И сейчас, с рассветом и по старой традиции, он должен был отправить семьям убитых извещения.

Записку, сложенную в белый лотос плотной бумаги, где нет сожаления, а лишь голый факт.

Семья Хань избавила от позора вашу семью и желает процветания в новом году.

И всё же. Почему господин Хань не сказал ему, что задумал?

Это задевало, хоть не должно было. Хенг попал в ловушку собственных ожиданий и желаний. Это опасно и глупо. Он трёт докуренной до фильтра сигаретой по перилу мостовой, не бросает окурок в реку, а кладет обратно в пачку. Пальто надо бы вернуть.

Господин Хань накинул его на него, прежде чем сесть в машину, мешая поклониться.

«Тебе еще всю ночь возиться, можешь заболеть».

И что это было?

Хенг хмурится, снова кутается в пальто плотнее, его почти убаюкивает запах шафрана и табака. Оказавшись в центре Шанхая, он подумывал вместе с открытием зайти в торговый центр. Там он сможет купить бумагу для своего будущего занятия, а затем пройдется до Старбакс. Возьмет кофе, завтрак и примется складывать бумажные лотосы.

Чудная у него работа теперь.

Телефон вибрирует во внутреннем кармане, приходится за ним лезть. Ветер подхватывает полы пальто, треплет по волосам, холодные пальцы открывают сообщение. Со всей этой кутерьмой Хенг не особо следил за ходом действия по вытаскиванию младшего господина Ханя — Ванцзе, — довольствуясь тем, что «объект под слежкой». Браво.

Теперь статус объекта изменился на «объект в капкане, изъятие в течение четырех часов». Расчетное время прибытия в Шанхай — два часа дня.

Интересно, Хенг успеет немного поспать?

х х х

— Как же бесит…

Марко вложил в эту фразу всю горечь пережитых суток. Горечь заключалась всего в двух фактах: в напарники ему достался Вон, и он запачкал свою кремовую рубашку. Казалось бы, на что он мог рассчитывать, идя на очевидно грязное дело? Но Марко измазал свою рубашку не кровью, это было бы привычным. Его рубашка пострадала от колдобины на дороге, благодаря которой медицинский джип малость подкинуло и кофе из стаканчика частично оказался на его груди. Благо, холодный.

— Ты не мог аккуратнее везти? У нас еще и объекты… вон, сзади лежат. Если с их головами будет что-то не так, я скажу, что это потому что ты водишь как мудила.

Вон отвел взгляд от дороги (да как же бесит!), чтобы смерить Марко взглядом через свои тонкие очки. Чаще всего на этом их коммуникация заканчивалась, но тут Вон расщедрился:

— Мы едем на скорой старого образца. Любая трещина в асфальте заставляет её резонировать. И каким надо быть идиотом, чтобы решить пить в такой тачке кофе из стаканчика?

Марко реагирует на это только передразниваем последней фразы: «Кохе изф стякянчика», и оборачивается на объекты. Молодой господин и его… его кто, они так не совсем поняли, устроились кое-как: Марко и Вон вытащили из скорой кушетку и расстелили матрас просто на полу, чтобы втиснуть их совместно. Всё-таки до аэродрома часа два ходу по этим сельским дорогам.

Очевидное было уяснено четко: эти двое явно трахались. Они следили за ними добрую половину дня, поджидая момент и способ, чтобы использовать снотворное. Господин и его… его партнер не имели ни стыда, ни совести, а юный господин мнил себя гением конспирации. Марко и Вон стали свидетелями легкого порно у бывшего «дома культуры», где у облупленной белой стены эти двое сосались добрых минут десять. Они шатались за ними по рынку, наблюдая, как юный господин всё пытался взять этого мужчину за руку, а тот давался секунд на десять.

Марко раз сто за это время пожалел, что не рискнул вломиться в забегаловку с куриными супчиками, чтобы хорошенько высыпать порошок в порции для этих двоих. Таким образом оставался вариант с инъекциями. Для этого надо было подобраться к ним как можно ближе и плотнее, рынок отлично подходил. Страшно подумать какими беспечными может сделать людей чувство. То, что юный господин втрескался по уши сомнений не было. Да, он конечно оборачивался раз по двести, даже задерживал то на Марко, то на Воне долгие взгляды…но тем не менее, что мы имеем? Правильно, уколоть удалось, утащить удалось, а если бы это были не свои?! Ужас. Юного господина придется перевоспитывать… очередная колдобина. Остатки кофе в этот раз выливаются уже в лицо Марко. Тот отфыркивается от гадкого пойла и смотрит на Вона. Тот даже не пытается скрыть довольную усмешку. Коричневые капли стекают по лицу, одна капает со вздернутого кончика носа Марко.

Тот говорит спокойно:

— Наступит день и я тебя пристрелю.

— Ты обещаешь мне это вот уже два года.

Скорая, с почти что стертыми надписями и еле видимым красным крестом, заворачивает в очередной раз, проезжая через заброшенные угольные шахты. За ними находится старый военный аэродром, на котором уже ждёт своего часа вертолёт.

До Шанхая им лететь всего ничего, часа три, а может и меньше, ветер-то попутный. Объекты к тому времени ещё не проснутся.

х х х

— Те двое… они следят за нами… это наши. У одного татуировка камелии выглядывает… м-м? Нет, не до конца, но ведь до сих пор никто не стрелял, правда?

— Ничего не бойся, гэ…

— О, а давай их подразним… нет, я и без этого хочу целовать тебя… всегда целовать тебя…

— Ничего не бойся…

Не бояться кажется сейчас самым естественным состоянием. Плотный молочный туман словно наполняет изнутри, растекается вовне. В нём тепло и спокойно. В нем нет ничего, и сам ты — ничто. Так могла бы длиться вечность.

— Господин Сяо… вам бы уже прийти в себя… Господин Сяо?

Никаких мыслей. Никаких желаний. Никаких страхов. Никакого невыносимого чувства.

Ни вины, ни боли, ни радости, ни счастья.

— Ваши веки подрагивают. Осталось немного. Давайте, выныривайте.

Зачем ему это делать, неба ради? Он же не дурак.

— Единственным способом удержать Ванцзе от того, чтобы ворваться сюда, было засунуть того в томограф. Из той штуки трудно выбраться самостоятельно. Если бы эта больница не была в моих владениях, счёт за такие фокусы встрял мне костью в глотке.

Ванцзе? То есть, значит — Ван Ибо? В томограф? Что?

Молочный туман исчезает стремительно, словно кто-то вытащил пробку, и вся кремовая нега хлынула потоком в сток. Чувство досады за этим не следует, только глухая боль. На место покоя приходит онемение, вот, что это было на самом деле. Всё тело словно набито мелкой галькой и песком, открыть глаза кажется непостижимой задачей. Мысли в голове обретают форму: вплетаются образами и звуками. Что он помнит последним? Они были на рынке. Сяо Чжань хотел купить груши и апельсины. Они были на рынке. Ван Ибо держал его за руку. Они были на рынке, они…

— Давайте же. Мне нужно задать вам всего лишь один вопрос, прежде чем я пойму, что делать дальше. Ваш анализ крови показал, что транквилизаторы, которые вы приняли, все ещё не были выведены из организма. Поэтому инъекция вырубила вас куда сильнее, чем рассчитывали. В остальном вы в полном порядке. Нет причин продолжать отдыхать в отключке.

Сяо Чжань открывает глаза. Режущее чувство в них проходит только после того, как он несколько раз моргает. Почему-то сухо. Не только в глазах. Носоглотка словно выстлана наждачной бумагой. Голос, низкий и уставший, приятно шершавый, скатываясь в хрипотцу, доносится откуда-то слева. Но Чжань не спешит поворачивать голову.

— Отлично. У меня мало времени. Двадцать первого марта, три года назад, Джеймс Шервуд выехал из вашего дома на своем мотоцикле. Вы подрезали ему тормоза?

Джеймс? Март, три года назад, конец марта, Джеймс…

— Три года назад, господин Сяо, Джеймс Шервуд, ваш любовник, выехал из паркинга вашего дома и попал в аварию с летальным исходом. Это вы подрезали ему тормоза? Просто да или нет. Мне надо понять, влюблен ли Ванцзе в убийцу. Остальное меня не волнует.

Что за чертовщина? Подрезанные тормоза? Он не знал об этом. Кто-то подрезал ему тормоза, это не был несчастный случай? Джеймса… убили? Получается, его убили?

— Господин Сяо, откройте рот и скажите. Вы хотели убить Джеймса Шервуда?

В данный момент Сяо Чжань только хочет отделаться от этого голоса. Может, это вообще его галлюцинация? Транквилизатор вместе со снотворным могут давать такой эффект при пробуждении, кто знает? Чжань старается сглотнуть, но нечего. Собственный голос звучит сипло и тихо, Чжань обводит языком губы, это не дает никакого эффекта. Он только чувствует, что те тоже пересохли.

— Да. И нет. В тот момент я хотел бы убить его. Но я не подрезал ему тормоза. Я не знал до этого момента, что они были…

— Я услышал вас. Отдыхайте.

Сяо Чжань закрывает глаза так, словно ему отпустили грехи. Почему-то его накрывает именно это странное чувство. Он силится понять — от чего вдруг?

Подрезали тормоза. Он не был виновен. Их ссора не имела никакого веса. Когда бы Джеймс ни сел на свой мотоцикл, он бы погиб. Летать по улицам Чунцина без тормозов, по всем извилинами дорог, пытаться преодолеть подъемы, и что важнее — слетать по спускам. Это и без того вызов. А если уж тормоза…

Сяо Чжань не слышит и не видит, как господин Хань поднимается из кресла в углу палаты. Он не видит и не слышит, как тот подходит ближе к его кровати. Взгляд скользит по лицу, затем коротко останавливается на капельнице. Хань Фэй идет к выходу и прикрывает за собой дверь. Всё это жутко не вовремя.

Но теперь он хотя бы убедился в том, что принял единственно верное решение.

х х х

Бессмысленные вопросы Ван Ибо не задаёт. Ему уже достаточно того, что его наконец-то пустили в палату. Он так и не видел брата, он так и не знает, что будет дальше. Но самое главное — Сяо Чжань в порядке.

Просто спит. Наверное, выспится на неделю вперед…

Ибо уже переоделся в толстовку и джинсы, ему даже нашли кроссовки по размеру. Хоть, наверное, удивляться нечему. Ибо гипнотизирует спокойное лицо Сяо Чжаня и пытается понять, в какой момент жизни ему так повезло и вместе с тем так не повезло.

Дверь в палату отъезжает, впуская секретаря Ли. Тот сначала представился адвокатом, потом как-то устало выдохнул и исправился, прежде чем отпить из жестянки энергетика щедрый глоток. Первое, о чем Ибо подумал, когда увидел его — господин Ли, кем бы он ни был, во вкусе его брата. Второе — он чем-то неуловимо напоминает ему госпожу Ма. Не внешностью, скорее, манерой говорить и держаться. Например сейчас, когда подошел к нему ближе, он сунул одну руку в карман брюк, а другой — обнял себя. Госпожа Ма всегда стояла именно так, когда раздумывала над чем-то или когда была в чем-то неуверенна.

Ибо поднимает голову на господина Ли. Тот смотрит пару секунд, затем переводит взгляд на спящего пациента Х. Именно под такой буквой тот числится в компьютерной системе. Все файлы удалят, как только они выедут из клиники. Быстрее бы.

Господин Ли проходит к окну, чтобы опереться о подоконник и сложить уже обе руки на груди. Его выкрашенные в медь волосы рассыпались по плечам, сам он весь в черном, из-за чего тот выглядит болезненно. Явно не спал.

Ибо отворачивается, принимаясь снова смотреть на Сяо Чжаня. Будто бы его непрерывный взгляд может улучшить его самочувствие или дать силы на то, чтобы проснуться. Ибо просто хотел бы обнять его и сказать, что всё хорошо.

— Тебя все будут называть молодым господином или юным господином Хань. Тебе будет нормальным такое обращение внутри дома?

— Всё равно.

— А если я буду называть тебя Ванцзе?

— Можете называть меня Ванцзе, секретарь Ли.

Молчание. Кондиционер переходит в другой режим, теперь его шелест слышен чуть сильнее. Ибо цепляется взглядом за красную пластмассу катетера на тыльной стороне ладони Сяо Чжаня. Кажется, медсестра, которая ставила термос теплой воды на тумбу минут двадцать назад, обронила, что у этого господина трудно находить вены. Ибо пытается не думать о том, что кто-то втыкал иглы в руки его гэ, пока тот…

— Я не знаю, осознаешь ли ты в полной мере, что сейчас твоя жизнь кардинально изменится… и на неё есть большие планы. И вот так… но вовсе не по недоразумению, а умыслом… может происходить постоянно.

Ван Ибо не хочет улавливать эту мысль, но он уже сам о ней думал. Выхода он не нашел. Все знают, что этот человек — почему-то для него важен. Если он для него так важен, то его можно использовать. Но он просто будет его защищать и всё тут, ничего сложного.

Просто защищать.

— Завтра господин Хань сделает щедрое предложение на счёт того, как… разрешить эту ситуацию. По старым правилам и по логике вещей, было бы… ты сам понимаешь. Так что то, что ты услышишь завтра — единственный выход. Так что я советую безропотно принять то, что он скажет. И тогда уже время расставит всё по…

— Время?

Ван Ибо отрывается от своего занятия. Он не спрашивает, почему брат так и не увиделся с ним, хоть был здесь. На фоне происходящего его это почти не задело. Господин Ли умолкает, не смотря на него. У Ибо нехорошее предчувствие. Глотку обжигает кислотой, он сглатывает пару раз и подавляет в себе желание прокашляться. Ибо хрипит:

— Если вы намекаете на то, что да-гэ предложит мне оставить Сяо Чжаня или что-то вроде, то я не согласен.

— Ты — такое же слабое место господина Ханя, как господин Сяо для тебя. Если не хуже. Его привязанность к тебе равна любви отца к сыну. И он слишком хорошо знает тебя, что понять, что ты не пойдешь на такое. Он предложит другое. Но я не знаю, на самом деле, что хуже.

Ван Ибо рассматривает профиль господина Ли пару секунд. Затем опускает голову, забирается в кресло поглубже, ставя одну ногу на край сиденья, обнимает ту за колено. Пальцы Сяо Чжаня поднимаются на краткий миг, затем опускаются. Он вздыхает во сне.

Ибо говорит тише, смотря перед собой:

— Хань-гэ всегда говорил, что я — его сила. А не слабое место. Так что и Сяо Чжань для меня — сила.

— Пусть так. В таких испытаниях и правда становишься сильнее, Ванцзе. Но ты опасно влюблён. Ты ещё не знаешь, что может сделать с тобой это чувство и не знаешь, во что оно вырастет по итогу. Точно так же, как не знаешь, что это сделает с ним. В обычной жизни это и так ещё то приключение, а тут… к тому же, мне не кажется, что этот господин Сяо так уж прост... 

— Намекните, что предложит мне брат.

Секретарь Ли ведёт плечом, отворачивается к окну. За толстым стеклом буйствует Шанхай. Небо синее и высокое, совсем скоро станет темным. Ван Ибо терпеливо ждёт.

Господин Ли говорит едва слышно:

— При каких условиях легче всего охранять объект?

Ван Ибо не отвечает вслух. Картинка практически складывается в его голове.

Хань Фэй предложит ему выстроить вокруг Сяо Чжаня комфортабельную тюрьму, так, получается? 

Такова цена жизни вместе с ним? Согласится ли тот на это? И сможет ли Ван Ибо пойти на такое?

Но у него нет выбора. Вернее, у них. У них нет выбора. Не сейчас, во всяком случае.

Он надеется, что это будет временным решением.

Ван Ибо опускает ногу, трёт по лицу, затем упирается локтями в колени, продолжая следить за Сяо Чжанем. Тот хмурится во сне и даже повернул голову. Наверное, скоро проснется.

Господин Ли больше ничего не говорит. Только проходит к выходу, прежде чем покинуть палату, оборачивается и прощается мягким: «До встречи, юный господин Хань. И с возвращением».

Ван Ибо не отвечает. Дверь в палату закрывается. Осознание того, что неминуемо надвигается, затапливает Ибо собой. Ему необходимо, чтобы Чжань наконец-то проснулся.

Ему необходимо сказать, что всё хорошо. Всё хорошо и будет хорошо. Что бы ни было.

Он обещает.