Тэхён не услышал, как открывались ворота, как Чонгук шёл по дорожке к дому, потому что, кажется, задремал у бассейна, расслабившись в шезлонге после десяти минут активного заплыва. Но вот зато как яростно хлопнула входная дверь, он услышал настолько хорошо, что подскочил со сна, задел рукой лёгкий столик и перевернул бокал с банановым коктейлем. Благо, бокал он успел подхватить: жаль было бы, если бы он разбился, всё-таки богемское стекло.
Он нахмурился. Миллион раз было сказано мальчишке, чтобы он был осторожнее и не хлопал дверью! Дом был новым, Тэхён потратил на его оформление, на продумывание и воплощение в жизнь сложного декора, на поиск нужных для задумки деталей и мелочей год! И всё не просто ведь так, нет! Он хотел привести туда Чонгука, сделать этот дом их семейным гнездышком.
А Чонгук оказался неблагодарной скотиной и в доме оценил только бассейн, тренажёрку в подвале, небольшую танцевальную комнату со стенами в зеркалах (ну, вот тут — да, вот тут он, конечно, прыгнул на Тэхёна и поцеловал его взасос, чем почти напугал, так как это было ужасно нетипично для их сложных отношений) и застеклённую веранду, на которую тут же вытащил огромное кресло, чтобы в нём дрыхнуть. Всё остальное он одарил вежливым аханьем без капли искреннего восторга.
Тэхён тяжело повздыхал, но основной удар ждал его дальше, когда Чонгук отказался в этот дом переезжать.
— Зачем? — приподнял он бровь, и даже штанга в ней сверкнула, казалось, удивлённо. — Мне и в общаге нормальненько.
— Но...
Тэхён растерянно поморгал, так как не был готов к тому, что ему придётся убеждать своего истинного в том, что большой, прекрасно обустроенный дом с бассейном, садом, двумя спальнями и двумя ванными комнатами лучше двухместной комнатёнки в студенческой общаге. Однако надо было хотя бы попытаться.
И Тэхён обнял Чонгука, который тут же немного поджался и предупреждающе опустил руки ему на плечи, не подпуская слишком близко. Но альфа знал правила этой игры: всё-таки они вели её на тот момент уже год, так что он лишь мягко стал оглаживать спину Чонгука, подбираясь к его шее, и заговорил тепло, чуть улыбаясь:
— Давай подумаем, Гуки. Самое главное — ты будешь рядом со мной. Разве это не важно для тебя?
Чонгук тоже дураком не был, поэтому ответил правильно:
— Это очень важно... эээ... с некоторых пор. — Дураком не был, но был упрямым бараном. Так что добавил: — Но я учусь, ты работаешь, мы так и так можем видеться только иногда вечерами и в выходные. И этого пока ведь достаточно? — Он жалобно заглянул в глаза Тэхёну, который сдержанно выдохнул, чтобы не заорать: "Нет, блять! Нет! Этого никогда не было и не будет достаточно!" — и лишь неопределённо покачал головой. А Чонгук продолжил: — И я могу, как и раньше, иногда оставаться у тебя ночевать, как и в той твоей квартире... — Юноша немного покраснел и добавил тише: — И в течку так же... Зачем переезжать?
— Потому что я хочу видеть тебя — пусть хотя бы рано утром и поздно вечером — но каждый день, — тихо ответил Тэхён, провёл по коротко стриженному затылку омеги и пробрался пальцами в длинные пряди выше, с наслаждением слыша, как сбивается дыхание мальчишки. — И поверь: это для меня очень важно...
Вот тут он и допустил тогда ошибку: попробовал привлечь Чонгука для поцелуя, а когда тот напрягся, не даваясь, нажал посильнее. Поцелуй он получил, хотя Чонгук и оставил на его плечах синие следы, потому что сначала яростно воспротивился, но потом сдался, как это часто и бывало между ними. Омега приоткрыл губы, запрокинул голову, подпуская к своей запаховой железе, постанывал хрипловато, когда Тэхён, сминая его задницу, вылизывал ему шею...
Но дальше снова не пустил, а когда Тэхён, сбито дыша и облизывая припухшие от долгого поцелуя губы, вопросительно на него посмотрел, сказал:
— Я не перееду, хён. Твой дом просто прекрасен, он уютный и тёплый, но... Но мне пока здесь не место. Хотя если ты разрешишь, я буду приезжать сюда почаще. И чтобы увидеться, и в бассейн, танцевать и тренажёрку: она здесь шикарнее, чем наша вузовская.
"Ещё бы, — досадливо хмурясь, подумал Тэхён. — Мне её лучшие спецы делали для тебя, мелкий, дрянной, неблагодарный... самый... самый желанный, самый лучший щенок на свете..."
В целом он принял отказ достойно. А то, что напился вусмерть тем же вечером — первым вечером в новом доме — так это что же... Издержки производства.
Чонгук не соврал. Он исправно приезжал в дом к Тэхёну сам, а не как раньше — только по инициативе альфы, и виделись они чаще, чем раньше. Но — как и обещал! — в основном в бассейн, тренить и танцевать. На свидания Тэхён его по-прежнему еле вытягивал — но в парки и кафе (не ресторан, нет, никакого пафоса и дороговизны) — и в те редкие вечера, когда он не репетировал или не готовился к семинарам, зачётам и всякой бесконечной ерунде. Честное слово, Тэхён, конечно, не так давно закончил вуз, но он не помнил, чтобы у студентов была такая жутко напряжённая жизнь.
И сначала такие частые посещения Чонгуком его дома безумно радовали Тэхёна, а потом... Честно говоря, это было прямым издевательством. Потому что, поначалу смущавшийся, через пару месяцев Чонгук обнаглел. Он тренировался в коротких свободных шортах, почти трусах, и майке с глубокими проймами — и выглядел в этом, особенно мокрый, как грёбаное воплощение секса. А Тэхён не железный, он подсматривал, он думал и не раз о том, чтобы поставить камеры и снимать видео: хотелось <i>это</i> пересматривать долгими зимними вечерами и ублажать себя не просто на светлый образ, а предметно. Чонгук не раз звал и его, но после первого же раза, когда у Тэхёна встал, как только он увидел напряжённые ягодицы лихо отжимающегося юноши, альфа под благовидными, хотя и тупыми предлогами отказывался.
Потом настала очередь танцевальной комнаты. Чонгук не сразу решился её опробовать, но когда готовился к очередному конкурсу, ему нужно было заниматься чаще, а в университетские залы были очереди, так что он вынужден был попроситься к Тэхёну. И, порепетировав в отличной, удобной, светлой и дышащей любовью к нему комнате, уже не захотел её покидать. И — да — это было божественно и мучительно для Тэхёна одновременно. Спасало только то, что Чонгук пугливо закрывал дверь и не пускал альфу ни под каким предлогом смотреть.
Впрочем, Тэхён не особо рвался. И не только по уже понятной по спортзалу причине: он понимал, что надо оставлять Чонгука наедине с его творчеством, надо дать ему ощущение, что в этом доме есть место, где он сможет искать и находить себя, — и никто ему не будет там мешать.
Однако это благородство давалось Тэхёну нелегко: он безумно хотел видеть Чонгука постоянно, когда тот был в его доме. И ощущал уколы подлой и жестокой ревности: ревновал омегу к его танцам, которые могли захватить его так, что он не выходил из зала по несколько часов, а когда выходил, был таким опустошённым, отрешённым и счастливым, что Тэхён умирал от желания схватить его, утащить в своё логово — и напиться его счастьем, напитаться светлым и ярким ароматом улуна, который никогда, кроме как в эти моменты, не был таким... неповторимым.
Но мальчишка дерзил, вырывался из жаждущих объятий, вопя, что он мокрый и грязный, и улепётывал в душ. Тэхён всей душой рвался туда за ним в благородном рвении омыть его тело от следов трудов праведных, но Чонгук с первого же такого порыва так на него посмотрел, а потом так выразительно захлопнул перед его носом дверь, что Тэхён только глухо застонал, не смея даже думать о том, чтобы настоять.
А потом выяснилось, что это всё были цветочки. Пришла весна, она была жаркой, так что воду в бассейн Тэхён налил достаточно рано. И как только Чонгук её увидел — и куда только омежья скромность, которой, сука, видимо, и не было никогда, девалась. Майка с шортами? Влажная после танцев футболка и мокрая шея? Херня. Босой Чон Чонгук в плавках и чёрных очках, спускающийся по лестнице с полотенцем через плечо — вот это да. Это, братцы, повод для сердечного приступа и гормонального взрыва в тридцать два года. Не верите — спросите Ким Тэхёна, который чуть не сдох, забыв, как дышать, когда первый раз увидел своего истинного вот в таком виде.
А скотина по имени Чонгук снял очки, стрельнул в него глазами, ухмыльнулся и кувыркнулся в бассейн бомбочкой с громким счастливым криком. Да, конечно, Тэхён оказался в этом бассейне через пару минут, он даже плавки не стал надевать, так в дизайнерских трусах и метнулся. Да, он поймал подвывающего от хохота Чонгука после диких гонок по всему бассейну (который только до этого Тэхёну казался скромным по размеру) и облапал, задыхаясь от восторга, самым бесцеремонным образом, зацеловал мокрое лицо, покрыл шею россыпью засосов и даже забрался ему в плавки, вдохновенно сминая упругие половинки — да! Но потом хитрый стервец, глядя ему прямо в глаза, прижал его к бортику и сунул руку ему в трусы, вводя в ступор, плавно перешедший в тяжкое рваное дыхание — и яростный финальный стон.
— Быстро ты, — деловито прокомментировал наглец, обмывая руку и поглядывая на загнанно дышащего Тэхёна.
— Давал бы чаще — было бы иначе, — едва смог выговорить тот, а потом тише добавил: — А ты? Хочешь...
— Не надо, — помотал головой Чонгук и вдруг зарумянился. — Я... не надо.
Быстро подтянулся на руках на бортик и ушёл, оставляя Тэхёна в полном раздрае. И уверенности, что его снова надули и больше вот так откровенно пытаться добраться до омеги в бассейне он не будет. Как и раньше, будет ограничиваться течками.
Течка... От одного этого слова Тэхёну сносило башню. В течку Чонгук был ненасытным. С самой первой, добровольно-договорной, совместной, он отдавался Тэхёну с таким пылом, такой готовностью, что Ким забывал о возрасте и таких понятиях, как "сдержанность", "цивилизованность" и "осторожность". И если бы его спросили, кто у них в течку сверху, он бы затруднился ответить, потому что именно Чонгук любил быть сверху. А Тэхён только и мог, что рычать отчаянно и сладострастно, сходя с ума от вида выгибающегося на нём соблазнительного тела, и, снова и снова срываясь, хватать омегу за бёдра и долбиться в него, упираясь пятками в постель, бешено и отчаянно, как будто боясь, что не успеет, что его оттолкнут, что...
Хотя в первые сутки, когда Чонгук полностью подчинялся своей омежьей сущности, Тэхён драл его в основном сзади, по-звериному, наваливаясь полностью ему на спину и захватив его горячее тело в тесный плен своих рук. Чонгук стонал непрерывно, покорно отзывался на каждое движение своего альфы, плавился под ним и тёк так, что они меняли простынь несколько раз.
Тэхён обожал его трогать, мять упругие мышцы, облизывать кубики пресса и кусать, кусать, кусать широкие крепкие плечи. Чонгук в долгу не оставался. Только-только придя в себя после первой волны животного желания, он набрасывался на Тэхёна, и его губы оставляли сочные поцелуи везде, а зубы... Зубки у Чонгука были острыми и нетерпеливыми, так что следы от них ещё долго радовали Тэхёна после того, как течка заканчивалась и Чонгук, придя в себя, виновато моргал, прося прощения за свою несдержанность.
Его вообще всё, что связано было с течкой, ужасно смущало. А первые пару раз у него были истерики с обвинениями Тэхёна в том, что до этого ему, нормальному и адекватному омеге Чон Чонгуку, никогда так не хотелось, и вообще таким жутким животным он никогда не был. Но Тэхён быстро успокаивал его, обнимая, гладя по волосам, против чего Чонгук никогда не мог устоять, нежно-нежно целуя щёки и виски и нашёптывая в уши, что это были лучшие дни в его жизни. Ну, и контрольный в голову — это ведро самого лучшего, но запрещённого в обычные дни мороженого. Всё-таки он был ещё очень маленьким — Чон Чонгук. Двадцать четыре — совсем дитя...
<center>***</center>
Дитя долбило боксёрскую грушу, которую он попросил у Тэхёна сам полгода назад, так, что она звенела и тряслась под его руками. Он был уже весь мокрый, когда Тэхён спустился к нему в спортзал, обеспокоенный, что его долго нет. Мокрый, озлобленный донельзя и — совершенно, тотально, смертельно несчастный. Действия блоков кончились, так что запах брал своё, и молочный улун был горьким до дрожи и боли.
Тэхён невольно сморщился и беспокойно окликнул Чонгука, когда тот приостановился, переводя дыхание и оставив на несколько секунд бедную грушу в покое:
— Гуки, пойдём чай пить? Ты здесь слишком долго, так и перезаниматься можно? У тебя же концерт через неделю, оно нам надо — больные мышцы?
— Нет у меня — никакого — концерта! — параллельно с тремя бешеными ударами хрипло выкрикнул Чонгук. — Нет — и — не — надо! — Ещё четыре удара.
Тэхён растерялся. К итоговому концерту университетского четвёртого курса Чонгук готовился полгода. Один сольный номер — песня, которую он полностью сам сочинил и которая, как он сказал, должна была быть сюрпризом для Тэхёна, поэтому омега её Киму ни разу не показывал. И один номер — вместе с "Суперновой", тоже с песней, в которой слова принадлежали ему, а музыку он написал в соавторстве с Ким Сокджином.
Мысль о том, что впервые на таком концерте будет присутствовать его истинный, почему-то очень будоражила Чонгука, и каждый разговор об этом выступлении дарил Тэхёну смутную надежду на то, что у них есть всё-таки счастливое будущее, ведь мальчишка смотрел тревожно и переспрашивал:
— Ты ведь придёшь, хён? Я... Мне очень важно!
— Ты меня обижаешь, — сердито отвечал счастливый Тэхён, — я миллион раз говорил! Да я и полудохлым приду! И полностью дохлым! Не пропущу ни за что! — И таял, замечая в чёрных оленьих глазах радостный огонёк.
Он работал, как бешеный — Чон Чонгук. Не только, конечно, над этими номерами, но им уделял очень много времени. И не только, и не столько потому, что ему обещали зачесть эти песни как выпускной экзамен по вокалу, нет. Ему, судя по всему, важно было мнение только одного человека.
— Не зачтут — сдам с другими песнями, — как-то раз сказал он Тэхёну небрежно. — Это вообще неважно. Не для этого я... — Он замялся и неуверенно закончил: — ...написал.
И Тэхёну стало сладко-сладко, оттого что он понял, для чего Чонгук написал эти песни. То есть альфе очень хотелось, чтобы он правильно понял, что именно имеет в виду этот странный, диковатый, такой сложный — и такой прекрасный парень.
А ещё пару раз Сокджин звонил Тэхёну с просьбой забрать его сумасшедшего истинного из зала, иначе он и себя до ручки доведёт, и остальные лягут вмёртвую из-за его перфекционизма, будь он неладен.
— И всё этот концерт, — вздыхал Сокджин, провожая взглядом ворчащего Чонгука, идущего в раздевалку. — Он хочет, чтобы ты оценил его, Тэхён. Он так этого хочет! Доказать тебе, что не ерундой занимается, понимаешь?
— Я никогда не думал, что он... — начинал раздражённо Тэхён.
— Понимаю, — перебивал его, виновато вздыхая Сокджин, — прости, конечно, нет. Не тебе. Он хочет это себе доказать.
И вот тут возразить Тэхёну было нечего. Да, себе. Потому что при всей невероятно привлекательной внешности, яркости, при всём том, что ни в уме его, ни в таланте — огромном и чистом, как бриллиант, — никто уже давно в его окружении не сомневался, при том, что Тэхён всеми силами старался окружить Чонгука заботой и показать, что он в безопасности, — при всём при этом юноша до сих пор иногда, даже в те редкие ночи, что оставался у своего альфы, просыпался в слезах, делавших из него маленького, ни в чём не уверенного, обиженного омежку, дрожащего в руках прибежавшего к нему из своей комнаты Тэхёна и рыдающего непонятно из-за чего.
— Я не слабый, не слабый, не слабый, — яростно шептал он, мучительно дрожа и сжимая свои плечи руками. — Не трогайте, нет!
Тэхён качал его в своих руках, наливал воду и помогал выпить, умывал, обтирая его лицо ладонью, прижимал к своей груди и гладил по волосам, убирая их с мокрого от слёз лица.
— Ты самый сильный... Ты самый лучший... Ты прекрасен, Гуки... — шептал он, мягко целуя виски затихающего в его руках омеги. — Ты дороже всего на свете, ты мой свет... Гуки... Мой Гуки...
И каждый раз после такой истерики Тэхён умолял Чонгука переехать к нему — сначала в квартиру, потом в дом — и каждый раз получал тихий, но твёрдый отказ.
— Прости, хён, прости, но я справлюсь. Я... справлюсь.
А Тэхён и не сомневался, что справится. Но ничего не мог поделать с тем, что чувствовал: ему безумно хотелось, чтобы Чонгук нуждался в нём, чтобы сам попросил спрятать его в своих руках, укрыть собой и — никуда не отпускать. Но Чонгук молчал. Приходил в себя, долго стоял в душе, а потом, благодарно поцеловав альфу в губы, уходил — в свою жизнь и свою борьбу, оставляя Тэхёну мучительные сожаления о том, что они не встретились раньше, когда у альфы был шанс стать единственным защитником, верным стражем и... самым необходимым человеком в мире.
Однако сейчас Чонгук не выглядел мужественным и независимым. Он молотил грушу, а на лице его Тэхён безошибочно определил не только пот, но и слёзы. Он был мокрым и безумно несчастным. Его снова обидели. И пока он не справлялся.
— Гуки, — осторожно позвал Тэхён. — Послушай, пойдём со мной, прошу. Я хочу... Прошу тебя, Чонгук, расскажи, что случилось.
Омега замер на несколько секунд, остановившись на нём стеклянным взглядом, а потом его лицо исказилось диковатой насмешкой. Он стал снимать боксёрские перчатки, раздражённо раздирая заклёпки, и резко ответил, пожимая плечами:
— А чего рассказывать? Сняли меня с концерта. Сказали, что песни — неформат.
— Как это неформат? — опешил Тэхён. — Ты же говорил, что вы репетировали, что уже и первые два прогона были...
Чонгук покосился на него со злобой.
— И? Я тебе говорю то, что сказали мне. Да блять! — Он дёрнул с руки не желавшую слезать перчатку и в бешенстве швырнул её в угол. А потом развернулся и пошёл к выходу из зала, кинув через плечо: — Я в душ.
Тэхён проводил его внимательным взглядом, тяжело вздохнул и достал телефон.
<center>***</center>
— Как ты это себе представляешь? — деловито спросил Хосок. — Я, конечно, умный, но я же не волшебник. Откуда мне знать, что там стряслось у твоего благоверного?
— Он мне не благоверный, — вздохнул Тэхён, но потом подумал и добавил: — Пока. Пока не благоверный. Но я хочу, чтобы стал. А пока он в таком состоянии, что скорее убьёт меня, чем станет благоверным. Ну, подумай, Хоби! Ты не волшебник, но ты же чёртов гений!
— Тэхён, — серьёзно сказал Хосок, — а ты не думал, что всё же честнее будет не за его спиной узнавать, а спросить у него самого? Ну, учиться говорить, обсуждать проблемы и всё такое?
— То есть ты теперь не волшебник, а психолог? — сердито спросил Тэхён. — Он не хочет говорить! Он за малым меня не убил, швырнув боксёрскую перчатку! Да и мне кажется, что он не понимает и сам, что произошло. Поэтому так и бесится!
Хосок помолчал, а потом, задумчиво хмыкнув, сказал:
— Давай так. У меня есть знакомый, который может пошуршать по вузовским докам. Но не факт, что что-то найдёт. Но ты всё же попробуй поговорить со своим нервным омежкой. Хоть как-то, но ему должны были объяснить, почему по ветру пускают его труды за полгода.
— Неформат, — уныло отозвался Тэхён. — И хер пойми, что это такое.
— Что-то, что по содержанию или форме не подходит к концепции, — на полуавтомате отозвался Хосок. — По-моему, так.
— Концепция? — ядовито повторил Тэхён. — Эта концепция могла поменяться за полторы недели до концерта?
— Не на меня шипеть надо, — вздохнул Хосок. — Поговори. А то так и будет шифроваться от тебя твой истинный, если ты всё будешь о нём узнавать помимо него.
Тэхёну нечего было возразить. Но бояться от этого меньше он не стал.
<center>***</center>
Чонгук стоял у двери и раздражённо говорил по телефону.
— Нет, хён, не стали. И что? А вот так! А им насрать! Не они же будут вам объяснять, а я. Вот я и объясняю: сказали, что не стоит мне выступать, потому что далеко не всем такая музыка понравится. М? Я пробовал! — Голос Чонгука стал выше и отчаяннее. — Только там стена. Он смотрел на меня своими уебланскими стеклянными глазами — и нет и всё! Вежливо, блять, но в зубы. Что? Я? — Чонгук коротко расхохотался, но потом его голос сорвался на всхлип и он резко умолк, тяжело дыша и сжимая пальцами лямку рюкзачка до белого. — Я ни за что не стану просить, и ты это знаешь, хён. — В голосе омеги сверкнула бешено острым сталь. — Мне насрать! Я приду блять со всеми в июне и сдам этот ебаный экзамен. Мне несложно. Нет. Нет, хён, не считаю. Я... — Он вдруг судорожно сглотнул, и голос его дрогнул. — Я... Я угощу вас шикарным обедом, хён. Что я ещё могу? Неважно... Всё остальное не так важно. — Он умолк, слушая что-то и загнанно дыша, а потом сказал, тихо и с отчаянием в голосе: — Придётся пережить. Что я могу сделать, ну что? Поймёт, конечно. Да он и... не знает ничего. Так что невелика и потеря-то... Нет. Нет, хён, я всё решил. Эээ...
Тэхён именно в этот момент очнулся, понял, что подслушивает, замерев у лестницы с другой стороны от Чонгука, и решил, что пора обнаружить себя. Так что он, шагнув назад, показательно открыл и со стуком закрыл дверь, из которой вышел, и, похмыкивая, пошёл к омеге.
— Всё, всё, хён, — торопливо забормотал Чонгук, — я это... Да, да, всё хорошо, всё хорошо, не переживай, у меня... у меня всё хорошо! Одной заботой меньше, ты же поним... Да, всё, ладно, пока-пока.
Тэхён скрестил руки на груди и остановился позади мальчишки, который торопливо совал телефон в карман.
— Одной заботой меньше, да, Чон Чонгук? — тихо спросил он.
Омега развернулся и нахмурился.
— Подслушивать нехорошо, хён. Тебя не учили?
— Врать тоже нехорошо, Гуки, — парировал старший. — И что, ты вот так просто уйдёшь, ничего мне так и не объяснив?
— Я ничего не могу объяснить, — утомлённо прикрывая глаза, ответил Чонгук. — Кроме того, что уже сказал, — ничего. Потому что никто ничего не объяснил мне. И хотя я подозреваю... — Он запнулся и поджал губы, а потом тяжело выдохнул и продолжил: — Неважно. Я устал. Мне надо домой. Я лечь хочу, заснуть — и забыть этот день нахер. Неужели непонятно?
Тэхёну вдруг стало его невыносимо жаль. Он всеми силами старался избавиться от этого чувства по отношению к своему омеге, потому что знал, что Чонгука оскорбит жалость. Но сейчас он ничего не мог с собой поделать: мальчика было просто невероятно жаль. Ведь Тэхён понимал его. Он и сам был в ситуации, когда то, над чем ты бился и работал много времени, во что вложил туеву хучу сил, внезапно не срасталось в самый последний момент. Правда, Тэхён всегда мог объяснить, что случилось, а уж если это был чистый и ни от кого не зависящий форс-мажор, то и обижаться было не на кого. Но тут было всё немного иначе, гораздо хуже. Чонгуку, видимо, на самом деле ничего не объяснили. Концерт не был обязательным мероприятием, а автоматический зачёт экзамена был устной договорённостью, так что ему официально никто ничего не был должен. Но... Но по сути это было просто невъебенное свинство.
Тэхён сделал несколько широких шагов к сразу сжавшемуся омеге и обнял его. Молча вынул из робких подрагивающих рук рюкзачок и поставил его на подставку для сумок, перехватил юношу покрепче и прижал к себе. Чонгук дёрнулся пару раз, пытаясь оставить между ними пространство, но Тэхён тихо рыкнул на него и сжал плотнее.
И омега внезапно послушно обхватил руками его плечи и замер, прижимаясь лбом к его виску. Горький улун охватил Тэхёна, раздражая, вызывая нерациональное желание куда-то бежать и кому-то срочно бить морду. Но руки Чонгука — всегда такие сильные, а сейчас лежащие беспомощно опущенными на плечи альфы крыльями — не пускали. И дыхание юноши — лёгкое, тёплое, ласкающее Тэхёну шею — не давало отвлечься.
— Просто скажи, что мне сделать для тебя, Гук, — прошептал Тэхён и перехватил омегу за пленительно тонкую талию, заводя вторую руку ему в волосы.
Чонгук молчал, лишь дыхание его немного участилось и пальцы прихватили ткань футболки на плечах альфы плотнее. Аромат улуна стал растерянно таять, теряя горечь, и Тэхён мягко двинул голову Чонгука в сторону, давая себе доступ к его шее и плечу. Он провёл по ним носом, вдыхая засвежевший улун, и стал мягко покрывать солоноватую кожу влажными поцелуями. Он ласкал — не брал. Он всего лишь хотел, чтобы омеге стало приятно, чтобы он немного отвлёкся от тяжести обрушившейся на него проблемы. Поцелуи — только поцелуи? — кому они могли помешать?
А потом, в ответ на эти поцелуи и лёгкие покусывания под челюстью Чонгук сжал плечи Тэхёна крепче и судорожно выдохнул, нежно, коротко и как-то испуганно простонав в конце. Альфа запустил пальцы в волосы юноши поглубже, оттянул его голову, чтобы добраться до губ, и приник к ним, целуя осторожно, без агрессии — всего лишь ласка, чтобы утишить боль, да?
Да... И капризные губы, умевшие так насмешливо кривиться, так сердито надуваться, стали вдруг горячими и покорными под этой лаской. Тэхён прикрыл глаза, чтобы почувствовать своего мальчика на вкус.
Не злой... Не упрямый... Не дерзкий...
Немного испуганный и растерянный... Мягкий внутри до судорожного страха ранить даже дыханием своим... Просто, чтобы прикрыть эту ароматную, доверчивую мягкость, столько колючек наросло, столько камней уложено в эту стену, что и не верится, что пробрался, что смог, что — нашёл... А найдя, разве мог обидеть?
И Тэхён отступил. Понимал, что, если захочет, добьётся, что омега сейчас на грани: надави посильнее — и он даст себя отнести в спальню и попробует забыться в угаре сладострастного безумия.
Но Тэхён лишь снова обнял крепче и прошептал:
— Не уходи, прошу. Останься со мной. Я сделаю тебе пасту и открою вина. Мы будем сидеть и смотреть на звёзды: они нынче так прекрасны. Я обещаю, что не задам ни одного лишнего вопроса, я клянусь, что не трону тебя, если ты сам этого не захочешь. Только не уходи, слышишь? Позволь мне просто побыть рядом, когда тебе так плохо. И попробовать хоть немного тебе помочь...
Прохладные капли стекли одна за другой по его щеке — и это были не его слёзы. Тэхён сжал зубы, прижал Чонгука крепче и зашептал отчаяннее:
— Ты такой сильный, ты такой смелый, Чонгук, отчаянно смелый. Но мне иногда так хочется, чтобы ты дал мне хотя бы один шанс побыть рядом с тобой и стать тем, кто сильнее... Я хочу позаботиться о тебе не потому, что ты сам не можешь этого сделать, а потому, что хочу этого — позаботиться о том, кто мне так безумно дорог...
— Я... дорог тебе? — услышал он срывающийся лепет.
— Дороже и нет никого! — Уверенно, чётко.
И снова немного сильнее сжал Чонгука в руках.
— Я правда не знаю, почему меня выкинули из концерта, — чуть задыхаясь и явно сдерживая рыдания, сказал Чонгук.
— Они идиоты, — прошептал Тэхён, — и сами не понимают, что теряют лучшие номера, без которых их концерт будет убогим подобием хорошего мероприятия.
Чонгук шмыгнул носом, а потом вдруг потёрся лбом о Тэхёнов висок.
— Ты не слышал мои песни, — глухо пробухтел он, — откуда тебе знать?
— Я знаю, — уверенно ответил Тэхён. — Я это знаю точно, и не смей со мной спорить.
Чонгук смешливо хрюкнул и обвил руками шею альфы, а потом поцеловал Тэхёна в щёку.
— Ты сделаешь пасту с мидиями? — смущаясь, спросил он.
— Со всем, что ты захочешь, — ответил Тэхён. — Я готов сам выловить их, если ты, конечно, скажешь, где и как это делается.
— Вот ничего ты сам не можешь, — фыркнул Чонгук.
— Совесть имей! — возмутился Тэхён. — Я боюсь глубины, а ради тебя готов нырять!
— Вообще-то мидий давно разводят и выращивают, не надо никуда нырять, — улыбнулся Чонгук.
— Ты не понимаешь, — обиженно сказал Тэхён, — для тебя я бы диких добыл! Настоящих! А это другое!
Чонгук засмеялся и мягко чмокнул надутые губы альфы.
— Я оценил, — серьёзно сказал он. — Прогиб засчитан. — И со смехом побежал в "свою" комнату, сопровождаемый сердитым шипением немного очень счастливого Тэхёна.
<center>***</center>
Они договорились встретиться после выпускного экзамена по истории культуры и пойти обедать в небольшой ресторанчик, который оба любили.
Чонгук слегка побаивался этого экзамена, так что вчера Тэхён безжалостно гонял его по датам и картинкам с разными памятниками почти два часа, а потом ещё часа три выслушивал ответы на билеты и задавал каверзные вопросы. Ну, самому Тэхёну они казались каверзными, а Чонгук только цокал, закатывал глаза и говорил, что такую дурь у него ни за что спрашивать не будут. И в конце вечера Тэхён торжественно сказал, что омега готов на все сто, так что его ждёт неминуемый триумф. Чонгук снова цокнул и закатил глаза, но возражать не стал.
Он явно был благодарен альфе, так что даже не стал настаивать на возвращении в общагу: всё равно Тэхён обещал довезти его утром до универа, так что — зачем? Ким поддакнул — да, зачем? — и сделал "йесс", но так, чтобы Гук этого не увидел.
Чон всё ещё переживал по поводу отстранения от концерта, но то, что два дня назад они с Тэхёном, скинувшись по-честному напополам, до отвала накормили весь коллектив "Суперновы" в прекрасном сульчибе и выслушали столько всего приятного о Чонгуке и неприятного о его кураторах в универе, которые не смогли отстоять мальчика, что самолюбие омеги было полностью удовлетворено. Он улыбался сытым зайчиком и умилял подвыпившего Тэхёна блеском в счастливых глазах.
И вот теперь Ким, немного нервничая, стоял на своём месте напротив входа в основной корпус университета и нетерпеливо поглядывал на часы. Чонгук задерживался. И не звонил. И не написал, что задержится. Тэхён долго сдерживал желание ринуться на поиски пропавшего истинного, однако когда время ожидания перевалило за час, не выдержал и двинул было к большому серому зданию, поглотившему его Чонгука, но у него зазвонил телефон.
Это был Хосок. Тэхён, честно говоря, уже как-то и позабыл, что поручил другу попробовать что-то узнать насчёт отстранения Чонгука от концерта. А вот Хоби не забыл. По этому поводу и звонил.
— Слушай, бро, такое дело, — начал он неуверенно, — я точно тебе сказать ничего не могу. Но вот как интересно выходит. Ты ведь знаешь о прошлом своего омеги?
— О чём именно? — напрягся Тэхён.
— О том, что он принадлежал к семье Юн? Что был замужем за Юн Минсо, который его... ну...
— Знаю, конечно, — ответил удивлённо Тэхён. — Ты мне сам об этом рассказал.
— Да? Ого, как же я невъебенно крут! — восхитился Хосок. Тэхён фыркнул, а Чон продолжил: — Даа... Так вот. Минсо сел на два года, а по выходе уехал в Америку. Но месяца три назад он вернулся. А два месяца назад университет Чонгука стал получать регулярные пожертвования от семьи Юн. А дядя Юн Минсо, Юн Уджин, вошёл в совет попечителей университета.
Тэхён присвистнул и растерянно сказал:
— Эээ... Это очень интересно, но при чём тут...
— А я в душе не чаю, — нетерпеливо перебил его Хосок. — Только вот ведь что ещё интересно: в состав комиссии, которая отбирала номера для итогового концерта, сначала входило пять членов — и все студенты или преподы. А две недели назад туда включили ещё одного участника — уважаемого... Ну? — Голос Хосока насмешливо дрогнул. — Дальше сам?
— Юн Уджина... — закончил за него Тэхён. — Вот старый урод...
— Я не могу утверждать, что между этими двумя событиями — внезапным искренним интересом пожилого господина Юна к творчеству юных и исключением одного милого омеги из состава участников концерта — есть связь, но... — Хосок хмыкнул многозначительно. — Но чую головного мозга корой, что надо бы над этим подумать.
— Спасибо, Хоби, — мрачно сказал Тэхён, — я твой должник.
Чон что-то там съязвил насчёт неоплатности такого долга и прелести холодного пива, но Тэхёну было не до шуток. Он был зол. Нет, он уже, конечно, предпринял меры, чтобы Чонгук не сидел в тоске в своей убогой комнатёнке в общаге, когда остальные его однокурсники будут радоваться жизни на концерте, но по большому счёту это мало что решало, как казалось Тэхёну. А если его мальчик узнает, что за его отстранением от столь важного для него мероприятия стоят люди, которые чуть не сломали ему жизнь, — как же больно и обидно ему будет понять, что он снова не может им противостоять! Тэхёну только хоть немного удалось подтопить его страхи и уверенность в том, что мир жесток, а тут...
Альфа быстро зашагал к университету. На сердце у него было всё тревожнее, душа томилась нехорошими предчувствиями, и мысли одна другой мрачнее назойливым роем носились в голове. Он оставил документы на входе, сказав, что пришёл к своему истинному, омеге четвёртого курса Чон Чонгуку, так как тому стало плохо. И как выяснилось — не так уж и соврал.
По крайней мере, вид у Чонгука, стоящего перед деканатом напротив трёх альф, был весьма печальным. Оленьи глаза были тусклыми, губы сжаты в тонкую нить, щёки бледны, пальцы снова цеплялись за лямки неизменного рюкзачка, как будто за спасательный круг. Только это не помогало: Чонгук тонул. А те, кто стоял напротив него, его топили. Топили с откровенным наслаждением, ясно осознавая, насколько плохо парню, и радуясь этому.
Первым был уже знакомый Тэхёну по благотворительному вечеру старик, директор Юн. Юн Уджин, как назвал его Хосок. Он сверлил Чонгука презрительным взглядом и, не скрываясь, кривил в насмешке тонкие губы. Второй альфа — куратор Чонгука, ассистент профессора Мин Гихёк, о котором Чон не раз говорил Тэхёну, что тот смотрит на студентов масляными глазками и распускает руки, если чувствует, что омега не может за себя постоять. Один раз Чонгук придавил ему руку, "случайно" оказавшуюся у него, тогда второкурсника, на заднице, с силой подавшись назад на стену. И вроде даже немного палец ему повредил. С тех пор этот скользкий тип, как называл его Чонгук, почему-то сильно его недолюбливает. Вот и сейчас он говорил юноше что-то явно очень неприятное, но сам выглядел при этом приторно-довольным.
Третьим был высокий молодой альфа с очень красивым и очень надменным, капризным и странно брюзгливым лицом. Он смотрел на Чонгука, не отрываясь, откровенно лапая омегу глазами. На него Чон не смел и глаз поднять, всё время чуть отстраняясь, когда этот альфа склонялся к нему. И именно этого наглого молодчика Тэхёну как-то сразу и безошибочно захотелось убить: он не сомневался, что видит бывшего мужа своего истинного, самого Юн Минсо.
Ким стоял слишком далеко, а куратор Мин говорил слишком тихо, так что альфа не мог понять, чем именно мучают его омегу. И первым порывом было кинуться на помощь, закрыть собой, раскидать этих мерзавцев, что так явно обижали его мальчика. Но... Но он успел сделать лишь несколько шагов, пристально глядя на лицо Чонгука, как увидел, что оно поменялось — это лицо. Бледное, растерянное, оно вдруг озарилось странной отчаянной решимостью. И Чонгук коротко что-то ответил и помотал головой.
На лице куратора Мина мелькнуло злобное удивление, и он заговорил громче — так, что Тэхён со своего места смог услышать:
— Ты упрямишься не по делу, студент Чон! Всего-то и надо — поучаствовать в примирительном ужине! Господин Юн свою ошибку осознал и даже заплатил за неё! И официальное примирение — то единственное, что ему от тебя нужно!
— Нет. — Голос Чонгука дрогнул, как и губы, но глаза засветились столь знакомым Тэхёну упрямством. — Это не нужно мне.
— Почему же? — скрипуче спросил директор Юн. — Хотя бы в благодарность за то, что наша семья...
— Мне не нужно, потому что я не простил, — перебил его Чонгук. — И не прощу никогда.
Лицо Юн Уджина исказилось бешенством, и он ледяным тоном проговорил:
— Не смей меня перебивать, Чонгук! Как ты смеешь...
— Что здесь происходит? — Тэхён сказал это, наверно, слишком громко, так как все четверо вздрогнули, но выносить эту сцену и дальше молча сил у него не было.
И смотрел он только на Чонгука. И безумно боялся увидеть недовольство в любимых, чёрных от печали глазах: его мальчику могло не понравиться то, что он вмешивается в его разборки, ведь Гук такой сильный, он и сам всё мо...
На лице Чонгука радость вспыхнула озаряющей тьму лампочкой. Губы дрогнули в недоверчивую улыбку, и он сделал невольный шаг к подходящему к нему альфе. Нет, он не хотел спрятаться за Тэхёном — он хотел встать с ним рядом, чтобы почувствовать его плечо, его поддержку. И Ким встал рядом со своим истинным, быстро снял его кисть с лямки многострадального рюкзака и сжал в своей ладони. И только потом перевёл взгляд на альф напротив и нахмурился.
Юн Уджин смотрел на него, злобно сведя густые седые брови на переносице. Глаза его метали молнии: старику явно не нравилось появление ещё одного игрока на этом столь удобном для него поле. Куратор Мин был в замешательстве, однако он точно понял, кто перед ним: Чонгук никогда и не скрывал, что у него есть истинный альфа. А вот Юн Минсо... Лениво-надменное выражение на его лице сменилось едва сдерживаемым бешенством. Ноздри раздувались, он покраснел и не отводил взгляда от переплетенных пальцев Чонгука и Тэхёна.
— Ты ещё кто? — прошипел он, отмирая первым. — Ты... Это ещё что? — Он перевёл гневный взгляд на Чонгука, и губы его искривились в презрительной усмешке: — Что, успел уже лечь под нового папика?
Тэхён дрогнул, попытался вырвать руку, но Чонгук крепко сжал его ладонь и ответил громко и ясно:
— Это мой истинный альфа, его зовут Ким Тэхён, и он... — Чонгук вдруг запнулся, загнанно вздохнул и кинул на Тэхёна умоляющий взгляд.
Но тот не нуждался в подсказке. Он перехватил омегу за талию и прижал к себе, твёрдо и холодно взглянул в полные мутного бешенства глаза Юн Минсо и припечатал:
— Я жених Чонгука. Почти муж. Поэтому имею полное право знать, что здесь происходит.
— Жених?! — злобно каркнул Юн Уджин. — Откуда у тебя жених?! У тебя!
Тэхён злобно усмехнулся и глумливо приподнял бровь:
— Разве я не сказал вам ещё тогда, на вечере, директор Юн, что восхищаюсь этим омегой, что он прекрасен? Нет? — Оба Юна в едином порыве чуть оскалились, а Минсо даже глухо рыкнул, но Тэхён лишь гордо усмехнулся и продолжил: — Так что это м... — Он остановился, прищурился на замершего в его объятиях Чонгука и исправился: — Я его альфа. И снова спрошу, раз уж вы проигнорировали мои слова ранее: что здесь происходит?
— Ничего особенного, господин Ким, — заюлил куратор Мин, — мы всего лишь пытались уговорить студента Чона на примирение с его быв... — Он запнулся и продолжил неуверенно: — ...с семейством Юн. Господин Юн Минсо просто хотел наладить отношения...
— Я против того, чтобы мой омега налаживал какие бы то ни было отношения с тем, кто был с ним груб, — резко сказал Тэхён, невольно отодвигая Чонгука за себя.
— Я и сам против, — немного обиженно фыркнул тот, но вырываться не стал и опёрся руками о плечо Тэхёна.
Юн Минсо явно еле сдерживался, его лицо шло красными пятнами, а глаза блестели злобой. Он кусал губы, но ничего не смел сказать, понимая, что коридор перед деканатом не то место, где стоит устраивать драки. Однако взгляды на Тэхёна он бросал соответствующие, и Ким нисколько не сомневался, что, будь они в любом другом месте, он бы уже бился за своего омегу в прямом смысле этого слова.
И что удивительно: Тэхён был абсолютно мирным, утончённым и крайне цивилизованным человеком, но мысль о том, что он может начистить морду этому высокомерному ублюдку, странным образом грела и ласкала его душу.
— Однако, — сказал вдруг противным льстивым голосом куратор Мин, — речь шла о некоем соглашении, не так ли, студент Чон?
— Мне неважно, я всё равно не согласен! — торопливо выкрикнул Чонгук. — Мне ничего не нужно.
— Но это вы подошли ко мне с вопросом о концерте, не так ли? — умильно улыбался, плавясь от довольства Мин. — И директор Юн очень чётко обозначил свою позицию: если вы соглашаетесь на примирительный обед с младшим господином Юном, то вы не просто участвуете в концерте, но вам в обязательном порядке засчитают это выступление как отличную сдачу итогового экзамена по вокалу, как и было оговорено!
— Я не... — начал Чонгук, но Тэхён его перебил.
— Он не сможет выступить на этом вашем концерте, — холодно сказал он, — и не уговаривайте. У него как раз в этот день начнётся обучение в академии танца Movement Lifestyle в Лос-Анджелесе. И он там будет три месяца. Так что забудьте.
Он смотрел только на старшего Юна, потому что именно его реакция была ему интереснее всего, но всем своим телом он ощутил, как дрогнул рядом с ним Чонгук, как бешено забилось его сердце (Тэхён почувствовал это, потому что его рука была на рёбрах омеги), а ещё — как крепко вцепились в его плечо тонкие сильные пальцы юноши.
Замерли все — и Тэхён в том числе, потому что он представления не имел, как отреагирует его непредсказуемый омега на то, что он решил в одиночку, не посоветовавшись с самим мальчишкой.
Мысль эта принадлежала, честно говоря, не ему: это подсказал ему во время их посиделок в сульчибе Ким Намджун, муж сонбэ Чонгука Ким Сокджина. Он тогда сказал, что для Чонгука, для его карьеры в группе, было бы неплохо улучшить танцевальные навыки в одной из известных американских школ, и назвал Movement Lifestyle в Лос-Анджелесе как один из вариантов. Тэхён уцепился за эту мысль, позвонил туда и выяснил, что это вполне решаемо, причём — что ценно — решаемо очень быстро.
Конечно, он собирался не так, совсем не так рассказать Чонгуку об этом, но раз уж так получилось... И честно говоря, оно того стоило. И пусть упрямый омежка потом устроит ему скандал и, может, придётся его поуговаривать, но выражение глаз Юн Уджина, его распяленные в разочаровании губы и зубовный скрежет — оно того стоило!
Однако директор Юн умел держать удар. И собрался он достаточно быстро. Признавая силу врага, он чуть склонил голову и уязвлённо усмехнулся.
— Мне кажется, ваш омега удивлён ничуть не меньше нашего, — сказал он, начиная сверлить взглядом Чонгука, на которого Тэхён боялся посмотреть.
— Это был сюрприз для моего омеги, — холодно ответил Ким. — Однако, как видите, этот сюрприз пришёлся как нельзя кстати.
— Вы не сможете, — вдруг выдал, стиснув зубы Минсо. Его мучительно покрасневшее лицо выражало крайнюю степень растерянности и злобы. — Он... Он никуда не поедет! Он не принадлежит вам! Метки у него нет! Как и кольца на пальце! Да и не пахнет он чужим! Нет! Я не позво...
— Минсо! — негромко, но властно и резко кинул Юн Уджин. — Закрой рот и ни звука! Кстати, куратор Мин, — разве у студента Чона не должен в таком случае состояться экзамен по вокалу в первых числах июня?
— Конечно! — с воодушевлением ответил тот. — Итоговый экзамен! Так что, боюсь...
— Я напишу заявление на академ, — вдруг хрипло сказал Чонгук. Он с силой прижался к боку Тэхёна и обвил рукой его талию. — Если вы не дадите мне возможность сдать раньше, завтра например. Или позже — когда я вернусь. Тогда я напишу на академ и вернусь сюда ещё на один год.
Тэхён наконец-то решился посмотреть на него — и наткнулся на горячий, благодарный, полный искреннего чувства взгляд. Не отводя своих глаз от лица своего альфы, Чонгук закончил:
— Оно того стоит. — На его румяных губах появилась счастливая улыбка, и он повторил: — Точно стоит!
<center>***</center>
Тэхён сел в кресло удобнее и нажал на воспроизведение.
Он точно знал, что услышит: на флешке, которую в последний момент, мучительно краснея, запихнул ему в ладонь Чонгук, перед тем как быстро чмокнуть в щёку и убежать на посадку на самолёт до Лос-Анжелеса, были те самые две песни.
Вступление было волнующе нежным, плавным, совсем не похожим на то, что обычно исполнял Чонгук. Соло на гитаре — и Тэхён это тоже знал — Чонгук исполнил здесь сам. Альфа прикрыл глаза... и едва слышно ахнул, когда зазвучал, наконец, голос певца. Мягкий, тёплый, с лёгким песочком и немного робкими интонациями — он был совершенно не похож на то, к чему привык Тэхён, не пропускавший ни одного выступления "Суперновы". Но тем не менее, это был именно его мальчик, его Чонгук.
Он пел... Он пел о свободе и способности легко дышать рядом с... <i>кем-то</i>. С кем-то, кто оказался таким смелым, чтобы полюбить гордого и обозлённого на весь мир, чтобы не отступить перед трудностями, чтобы не устать от страхов и слёз — да, слёз того, кто ненавидит слёзы. Но рядом с... <i>ним</i> слёзы — это не плохо. Потому что рядом с — <i>ним</i> — можно быть самим собой. И не прятаться за колючками, и не отгораживаться панцирем, можно быть свободным и уверенным: <i>он</i> — будет рядом с тобой любым. Если не это — счастье, то — что?
В особенно трудных местах затейливой мелодии припева голос Чонгука порхал выпущенной на волю птицей, легко и с блеском справляясь с самыми сложными пассажами вверху, а потом снова возвращался к бархату низов — и это делалось так непринуждённо, что Тэхён замирал каждый раз пугливо: он знал, что Чонгук поёт прекрасно, что вокалу он уделяет даже больше времени, чем танцам, но что он умеет — так...
А может, он просто пытался отвлечь своё сильно бьющееся сердце от слов, выпеваемых обожаемым голосом. Слов, в которых была любовь. Настоящая, огромная, болезненно-пугливая и чистая-чистая, невинная, ранимая...
Они никогда не говорили о любви. Она как бы подразумевалась. Да и потом, среди беготни ли за своенравным омегой, в жару ли течки, в яростном ли бреду гона, в тиши ли редких и прекрасных в своей хрупкости совместных вечеров — мысль о любви не оставляла Тэхёна, но никогда не шла на язык, не желала выливаться в откровенные слова. Шуткой, смехом несколько раз что-то такое он говорил, говорил и Чонгук, но всерьёз...
В песне не было слова "любовь" — и она вся в полный голос говорила о ней, молила о ней, признавалась в ней.
И вдруг Тэхён ревниво сжал кулаки и нахмурился: он не хотел, чтобы это слышал кто-то ещё. Это только его. Это — только для него. И этот голос — для него. И эти интонации, и этот бархат и хрусталь — для него. И весь он, этот омега, — только для него! И то, что он до сих пор не забрал его себе, — это досадная ошибка, это недоразумение. И Тэхён точно знает, что надо делать дальше. Теперь — знает.
<center>***</center>
— Раз, два, три — и поворот, пять, шесть, семь — и восемь...
Голос преподавателя был жёстким, но бодрым, весёлым, резким. Юноши, которые повторяли раз за разом то, что он показывал, двигались слаженно, их гибкие сильные тела послушно следовали замыслу хореографа, все взгляды были сосредоточены на зеркале. И все они были одухотворённо красивы в этом едином порыве.
Тэхён же смотрел только на одного — в чёрной кепке, чёрной футболке и серых широких шортах. Он не видел Чонгука неделю — а казалось, что год. Он пытался почувствовать его аромат, но, конечно, не преуспел в этом. Блоки, да и слишком много их было здесь, так что главенствовал лёгкий запах здорового пота и чего-то тёплого, сладковатого, сильно замешанного на цветах и карамели, так как занимались омеги. Тэхён стоял на балконе, а группа А2, в которой был Чонгук, занималась в большом холле под ним.
— Перерыв десять минут — и повторяем всё с начала, — раздалась бодрая команда на английском, и омеги стали медленно растекаться по холлу. А Чонгук поднял голову.
Он заметил Тэхёна, впившегося в него взглядом, не сразу. Но когда заметил, торопливо убрал козырёк назад и вытаращил на альфу свои огромные глазищи. Его губы беспомощно дёрнулись, произнося имя — его, Тэхёна, имя — и он понёсся к лестнице, ловко маневрируя среди одногруппников. Ким понял: сейчас его омега кинется к нему на шею, наплевав на окружающих, на всё и вся. И он бросился навстречу своему мальчику.
Они встретились на середине лестницы, Тэхён подхватил Чонгука и крепко обнял, жадно вдыхая усилившийся — и, наконец, пробившийся сквозь блоки — аромат. Тут же слегка закружилась голова, альфу повело, и он впился в приоткрытый рот омеги своими страждущими губами.
Чонгук отдался поцелую сразу, он стиснул плечи Кима, прижимая его к себе, и откинул голову назад, давая возможность поцеловать шею. Но Тэхён удержался. Он всего лишь раз прикусил атласную влажную кожу и заглянул в сияющие глаза. Вокруг свистели и улюлюкали, кто-то даже сорвался на аплодисменты. Но двоим, что стояли посреди огромной лестницы на небольшой площадке, было наплевать на всех.
— Я тоже тебя люблю, — сказал Тэхён. — Люблю так, что... не могу. Понимаешь?
Чонгуку не надо было отвечать. Его глаза были переполнены таким счастьем, что оно готово было пролиться слезами, однако Тэхён не дал этому случиться. Он поцеловал эти глаза — и забрал всю соль. А потом прижал сбито дышащего юношу к себе и зашептал:
— Люблю тебя, люблю... Люблю... Чонгук, я люблю тебя... Боже, как же охрененно это звучит... Люблю тебя, мой омега... Я безумно тебя люблю.