— Чимин, пора.
— Еще минуту, мам.
— Чимин, водитель ждёт.
— Мам, ещё минуту, пожалуйста.
Тяжелый вздох и скрип паркета — единственное место во всем доме, где с полом что-то не так.
— …хорошо. Я буду в машине. Не задерживайся.
— Ладно.
Поднимается с пола и идёт к окну. Белые шторы колышет теплый августовский ветер. Пейзаж за все эти годы не поменялся и останется таким же ещё на десятки лет. А у Пак Чимина уже всё с ног на голову перевернулось.
Такая хорошая погода для такого грустного дня.
Чимин скользит взглядом по пустым стенам, где совсем недавно красовались плакаты его любимых групп, фотографии с полароида, развешанные в хаотичном порядке.
Вон там, в углу, стоял шкаф, где лежали его школьные учебники и другие книги. Вон на той полке красовались кубки за победы на олимпиадах по литературе и других конкурсах.
Двуспальная кровать рядом с окном, но уже без простыней из верблюжьей шерсти. Он будет скучать по всему этому.
Чимин ухмыляется уголком губ и опускает голову.
Царапина на паркете, «заработанная» года четыре назад, обведена красным маркером и подкрашивалась с тех пор практически еженедельно. Парень тогда себе чуть голову не расшиб, но в итоге досталось лишь паркету.
Пустеть дом начал ещё недели две назад, и только сегодня обнажился практически полностью.
Постепенно, картина за картиной, стол за стулом, посуда за одеждой, двухэтажный особняк умирал, оголялся, отдавал то, что принадлежало ему ещё до рождения Чимина.
Он идёт к двери и замирает на пороге. «На дорожку» осматривается и выходит из его уже бывшей комнаты.
Вот и всё.
Закрывает дверь, но руки с ручки не убирает. Утыкается лбом в шершавое дерево и смежает веки.
Расставаться с прошлым всегда сложно. В любой другой ситуации парень подошёл бы к этому вопросу с философской стороны, но тут всё несколько иначе.
Кардинально менять образ жизни ни с того ни с сего — вот, что действительно трудно. И не то чтобы это зависело от него — Чимин-то как раз и не мог ничего изменить.
Просто, так получилось.
Не зря же говорят, что хорошего понемногу, да?
У других, правда, это «понемногу» длится поколениями, да все «понемногиться» не может. Семье Пак просто не свезло. Двадцать пять лет хорошей жизнью пожили и, пожалуй, хватит. Пожалуйста, вещички в руки, и на выход.
С этой лестницы Чимин падал много раз: и вниз головой, и на пятой точке проезжался, и кубарем катался, и не всегда не специально. Даже жёрдочку у перил однажды лбом выбил, когда они с Чонгуком играли в стрелялки.
И, кстати, Чон Чонгук теперь тоже в прошлом останется. Из школы-то Чимин тоже уходит.
— Я к тебе в гости ездить буду, Чимин-ни.
— Лучше не надо. Тебе этот район по вкусу не придётся.
— Тогда, ты ко мне? Каждые выходные!
— Думаешь, твои предки меня на порог пустят?
— Будем тогда в парке тусить. Как и обычно!
— Мне до этого парка полтора часа на автобусе пилить придется…
— На автобусе…
— Ага.
Только холл, кажется, не изменился. Зеркало, тумба небольшая и урна с зонтиками так и стоят на своих местах. Теперь уже не будет эхом разноситься по всему дому «Я пришёл!» и не будет заявления домоправительницы прямо у порога, когда Чимин даже куртку не успевает снять: «Обед в столовой. Всё готово, молодой господин».
И как теперь семейство Пак питаться будет, непонятно. Мама уже много лет к кухне и за километр не подходила, а Чимин как-то не стремился учиться готовить. Неделя рамена объявляется открытой.
Мама Пак ждёт сына не в машине, а на крыльце большого особняка с ключом в руке. Трясётся и ковыряет носком туфли доски под ногами.
— Едем?
— Едем.
Входную массивную дверь запирают. У ворот, где ждёт водитель небольшого грузовичка с забитым до отказа кузовом, мать с сыном останавливаются, в последний раз оглядывают дом, что когда-то они называли своим, и уходят, звякнув тяжелой калиткой.
Едут уже час, и Чимин не знает куда. Да ему особо и не интересно. Выбора-то всё равно нет.
В кабине тесно. Они сидят втроём, и парень пристроился посередине. Рычаг переключения передач больно бьёт по левой ноге, но водителя это нисколько не смущает. Он, можно сказать, даже злорадствует по этому поводу.
Удивительно, скольких людей ты называешь друзьями или знакомыми, когда сам вертишься в их кругах. Но стоит только «выделиться», как все вдруг резко забывают, что ты есть. Они уже и знать не хотят, что ты когда-то был им близок, дорог или хотя бы просто знаком.
В первые дни после начала конца, мама Пак ещё как-то пыталась выйти на контакт с друзьями и попросить их о помощи, но у тех резко появлялись неотложные дела, какие-то поездки или же просто номер оказывался недоступным. Марать руки и репутацию, помогая их семье, никому не хотелось. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и пусть те даже плавать не умеют.
Напряжение росло, а деньги заканчивались. Опись имущества, адвокаты, поиск временного пристанища, да и еда в конце концов.
Мать продавала практически всё, что не приколочено, чтобы накопить на будущую жизнь: мебель, что покупалась за бешеную сумму, уходила в чужие руки практически за гроши; большая часть брендовой одежды также была раскидана по секонд хэндам.
Поначалу, мать Чимина скрепя сердце, отдавала вещи, но проблем прибавлялось, и чувство собственничества сходило на нет. Продавалось всё, и Чимин даже переживать начал, что останутся они с босыми ногами в конечном итоге.
Но полный кузов вещей говорит о том, что всё-таки что-то, да осталось.
Район меньше, кажется, чем задний двор их особняка. Поправочка, бывшего особняка. Пятиэтажное здание широкое, но обветшалое. Мусорный бак прямо у главного входа. Временное ли это пристанище, постоянное ли, парень не знает. Ни про бак, ни про себя.
Вещи разгружают долго. Долго их заносят на последний этаж. Уже ни зги не видно, когда мать Чимина расплачивается с водителем и отпускает его восвояси.
В квартире пыльно, развернуться негде. Чимин задается чихом, а мать гладит его по спине, ободряя.
— Справимся. Твоя комната вон там. Я за продуктами пока схожу.
И показывает на небольшую дверь, возле входа в кухню.
Чимин расставляет руки в стороны: шаг, и ладонь упирается в стену. Это больше похоже на клетку, чем на комнату. Окно раза в три меньше, чем то, что было в том доме. Шторы есть, только пожелтевшие от грязи и старости.
Чимин морщит нос и раздвигает их, снова громко и часто чихая. Открывает окно.
— И вот это мой новый пейзаж, — говорит и тяжело вздыхает, упираясь взглядом в стену соседнего здания.
Выглядывает на улицу, переваливаясь грудью через раму, и рассчитывает, сколько секунд лететь вниз.
Листья на деревьях перешёптываются, ветер раскачивает детские ржавые качели неподалёку. Кто-то громко кашляет где-то наверху, и Чимин непроизвольно поднимает голову. Прямо над ним, на крыше, пристроив локти на тонких перилах, кто-то курит. Огонёк летает ото рта обратно к перилам, дым подхватывает порыв ветерка и уносит вдаль. После каждой затяжки кашель и шмыганье.
— Еще есть?
Парень на крыше смотрит вниз, выискивая источник звука и, замечая Чимина, интересуется:
— Есть что?
— Сигарета.
— Ну, есть.
— Отлично.
И выбирается через окно прямо на пожарную лестницу, которая, по меркам пожарной безопасности, ниже среднего по прочности.
Отряхнув руки от ржавчины, пристраивается рядом с парнем и тянется к пачке.
— Спасибо.
Нелепо зажав сигарету меж указательным и средним пальцами, не умеючи прикуривает и затягивается. Кашляет и чихает, а парень смеется.
— Ты же не куришь, с чего это вдруг?
— Будто сам делаешь это, потому что нравится…
— Твоя правда.
Качели всё так же скрипят, ветер воет и в одной футболке стоять уже зябко. Птицы уснули, но вдали на шоссе машины продолжают гудеть. Слышно, как потрескивает табак после каждой затяжки.
Сдавленный кашель и шмыганье уже двух носов. Тихое хихиканье и стоны старых перил.
— Нихрена это не успокаивает.
Парень кидает бычок прямо с крыши. Пара секунд, и огонёк мигает на тротуаре.
— Попробовать стоило, — подтверждает Чимин, затягивается последний раз и пуляет окурок следом.
— Только переехали?
— Ага.
— Хреново, видать, у вас дела, раз сюда перебрались.
— Ага.
— А ты общительный.
— Ага… Ну, то есть. Не в настроении, короче. Прости.
— Нормально. Я Ким Тэхён.
Пожимает руку и улыбается уголком губ.
— Пак Чимин.
Тэхён хмурится и наклоняет голову в бок. Открывает рот, чтобы сказать что-то, но тут же затыкается. Чимин видит перемену в лице парнишки и мрачнеет. В новой школе будет веселая жизнь, раз уже такая реакция.
— Пачку надо? Тебе нужнее, кажется.
Тэхён протягивает её и улыбается широко. Чимин сдавленно смеётся и отрицательно качает головой.
— Тогда, спрячу её здесь. Вдруг, когда-то понадобится.
И запихивает пачку в щель, чтобы какой-нибудь внезапно начавшийся дождь не намочил.
— Хорошая мысль.
Стоят ещё долго. Тэхён не интересуется жизнью Чимина, болтает о себе, что тому очень нравится. Он рассказывает, как давеча навернулся с лестницы, зачитавшись составом на пачке чипсов, что лучше тётку из 302 стороной обходить, потому что у неё «не все дома». Рассказывает о собрании жильцов и какую вкусную сладкую картошечку делает бабушка из 115. Вот к ней подходить можно.
— Чимин?
Голос мамы Пак прерывает тираду Тэхёна, и они оба глядят вниз.
— Мне пора. Рад знакомству.
Улыбается и легонько бьёт по плечу, подмигивая. Старая жизнь уже в прошлом, но привычек никто не отменял.
— Тоже рад. Ты это, заходи, если чё. Я в 403 живу.
— И ты заходи.
Чимин спускается по лестнице и забирается через окно обратно в комнату. Тут же хватают за шкирку и толкают к стене.
— С ума сошёл? Ты что там делал?! А если бы упал?
— Мам, всё хорошо. Лестница надежная. Я с соседом познакомился.
Своими плечами пожимает и обхватывает материнские. Она вздыхает и обнимает сына, утыкаясь в его ключицу носом. Он покачивается из стороны в сторону и успокаивает. Поглаживает по спине и шикает.
— Будь, пожалуйста, поаккуратнее, хорошо?
— Буду. Я голоден, поедим?
— Давай. Найди пока чайник, я разберу пакеты. Я лапши купила.
Неделя рамена объявляется открытой.