Все было как в тумане. Смутные фигуры, призрачные жесты. Звучал чей-то смех, а затем — дрожащий плач, переходящий в глухой вой. Кто-то кого-то держал за руку. Кто-то кого-то оберегал.

      Кто-то кого-то любил.

      «Если я останусь…»

      Кто-то был в отчаянии и не имел выбора. Одинокая фигура без права на ошибку, связанная по рукам и ногам.

      «Любой выбор был ошибкой”, — безэмоциональный шепот холодно коснулся уха, отливая мягким серебром.

      «Ты так часто стала выбирать. Захлебнешься кровью последствий, Персефона?”

      Кора с хрипом распахнула глаза и резко схватилась за грудь, комкая, сдирая одежды: так больно! Ей в сердце вбили холодные жгучие…

      Ничего.

      В ее покоях, в ее теле ничего нет.

      Но боль, она ведь...

      Богиня посмотрела на свои дрожащие ладони: мелкое движение, не желающее подчиняться действительности. Оно сотрясало ее руки, заставляло дергаться пальцы. Так… Это не то, что назовут красивым. О чем поют аэды.

      Что же это?

      Кора снова прижала ладонь к груди.

      Ах.

      ...страх. Это он лизнул ее в грудь изнутри, одним холодным движением вскрыл и ополовинил, осел склизкой изморозью на изнанке кожи.

      Но зачем ей бояться?

      Сквозняк ожег голые ступни богини: здесь не могло быть ветра, и все же движение воздуха случалось, но по-иному, не как в мире солнца.

      «Похоже на стон», — подумала Кора и сама себе удивилась. Получать в свою жизнь новые сравнения, недостойные олимпийской богини, было все еще чудно.

      Поднявшись с ложа, она накинула на плечи мягкий мех: во мраке подземного царства тепло плаща ощущалось особенно ярко. Ей было не на что жаловаться: в ее покоях было все, кроме недостатка и света.

      Дядюшка не зря был прозван «щедрым и гостеприимным».

      Какая ирония: об этих прозвищах его племянница тоже узнала здесь.

      Незнание было сравнимо с бессилием, и попытка избавиться от него стоило всего — не положенного богиням.

      Так почему она боится?

      Собственное отражение в серебряном зеркале было дрожащим и расплывчатым. Кора замерла, рассматривая свои волосы — кровавое пятно на гладкой поверхности.

      Нормально ли бояться, когда дрожать стоило от одной лишь мысли пойти против воли всех сюда, вниз?

      Кора никому не говорила, но дорога по узкой пустынной тропе, что вела ее в мир мертвых, была легка и свободна.

      Кора никому не говорила, что не помнит, в какой момент под ее ноги вместо мягкой травы и ароматных цветов легли камни.

      Она не знала, как пройти вниз, ей не у кого было просить помощи, но в ту ночь, когда вид прекрасных звезд содрогнул все ее существо своим равнодушием, все произошло легко, как вздох.

      Кора никому не скажет, что видела, как старику в черном плаще бледные тени отдавали деньги за переправу. Как она, не имеющая ни гроша, только венок в волосах, не испытала ни капли сомнения или растерянности.

      Перевозчик сам посторонился, пропуская ее в лодку вперед всех.

      Кора никому не скажет, что в тот миг, поступи он по-другому, она бы… Она бы все...

      Сиплое дыхание за спиной заставило содрогнуться, но страха в этом уже не было. Теперь в искаженном отражении она разглядело другое пятно - черное, с горящим огнем глаз.

      Трехглавый пес. Если видеть его в первый, во второй раз, то желание лишиться чувств, кричать, бежать, очень ярко, ярче солнца или собственных волос.

      Но когда тварь приходит каждую ночь, встает напротив постели, и рычит, рычит и капает ядовитой слюной, то страх тает.

      Умирает.

      Удивительный рецепт от болей в груди, полученный в этом мрачном месте.

      Она не рискнула подойти к Церберу, это было неприятно. Но с каждой ночью ее шаг к нему становился все больше. Каждый новый — как новое дыхание.

      «Я смогла»

      «Я могу»

      «Я сумею»

      — Непонимание хуже страха, — шепнула богиня, глядя на извивающийся змеиный хвост. — Ты снова и снова приходишь, значит что-то где-то есть? Ты что-то знаешь? Или… видишь?

      «Во мне» не было произнесено вслух. Это было слишком тревожно, слишком желанно.

      В холоде мертвого мира чувства обостряются так, что их тяжело испытывать. Но боль, как оказалась, может быть хорошо.

      В объятиях матери, купаясь в тепле всего мира, Кора всю свою жизнь плыла в блаженном забытьи...

      Оглядываясь назад, отмахиваясь от укоряющих призрачных объятий Деметры, богиня не могла припомнить, чтобы ей было плохо, больно. Она не знала, что так бывает, что руки могут дрожать, что может быть холодно и горько, что желания могут прятаться подводными змеями в самой глубине сути.

      Ее мир был прост и понятен, и если бы не свадьба Афродиты… Кто знает? Может, она уже была бы девственной богиней. Или женой Ареса.

      — Мне снился ужасный сон, — негромко произнесла она, рассматривая царапины на полу от когтей Цербера. Это тоже было странно: каждую ночь он их оставлял, и каждый день они исчезали.

      — Но я даже не могу сказать, что там было. Кто там был.

      Шажок. Маленький шажок вперед, под низкое рычание…

      — Но знаешь, что? Я не буду бояться того, что боюсь. Я не знала страха, и это оказалось больно. Но если то, что хочу, я получу через него… Можешь продолжать меня пугать.

      И она улыбнулась, сморгнув слезу.

      В объятиях матери плыла по жизни в блаженном забытьи… Тепло и свет, все это было.

А счастья — нет.

      Ядовитая слюна капнула с оскаленной средней пасти. Это тоже было некрасиво, но, как и следы когтей, все это пропадет, когда богиня вернется в покои после очередного дня, проведенного под руку с Мелиноей. Вчера она что-то пела о болотах и змеях.

      Продолжая улыбаться, Кора стерла с щек невидимые следы.

      Чудовище заворчало, припало грудью к полу — все замерло.

      «Я не могу умереть».

      Что бывает после нападения чудовища? Его убивает герой.

      Что бывает в царстве мертвых?

      …Ничего. Только вздох облегчения, когда чудовище не нападает - просто растворяется в глубине теней.

      «Цербер вернется завтра», — и мысль эта принесла облегчение.

      Зато теперь можно было выйти из дворца — на цыпочках, обойдя по широкой дуге следы ядовитой мутной слюны. Мерзко.

      После такого сад — то, куда хочется пойти. Уж точно не болота.

      К счастью, Мелинои по близости не оказалось. Кора не удивилась бы, выплыви та из мрака и сверкни медовыми глазами, бесшумная, как змея. Странная. Непохожая на богинь, но ей и не положено — чудовище с когтями и чем-то опасным, притаившимся за тонкой усмешкой на изгибе ярких губ.

      Иногда не с ней было… не по себе, хотя Мелиноя никогда не была груба, как Мнемозина или даже Артемида.

      Но Кора не жаловалась: ей было привычно промолчать и улыбнуться на резкость, пропустить мимо себя. Жаловаться на ласковый яд…

      Мелиноя была единственной, кто был ей компанией, кто рассказывал и показывал этот мрачный призрачный мир. Жаловаться было глупо.

      «Я ведь этого хотела? — думала она, бесшумно шагая по каменистой тропе сада. — Я хотела другого».

      Хотела. Мечтала. Просто это другое оказалось глубже, чем ей думалось.

      Пойти третьим путем, сменить не радующую золотую судьбу олимпийской богини!

      Но что она в ту звездную ночь могла по-настоящему знать о судьбе и путях? Разве она, ничего не знающая, могла хоть что-то о них знать?

Мелиноя показала много нового.

      Дядюшка... Аид дал обещание.

      А богиня Памяти — совет.

      Алыми мазками показались гранаты. Взгляд на эти плоды вызывал неясное томление — желание коснуться... Или впиться зубами, так, чтобы брызнувший сок окрасил кожу в красный цвет и потек по резко сжавшимся пальцам кровавыми дорожками.

      Желание на грани животного.

      Может, она уже превращается в чудовище?

      Кора бросила взгляд на свои руки — ни когтей, ни чешуи — и уголок ее губ непроизвольно пополз вверх. Горько от беспомощности и ужаса не стало.

      Да, она так решила: пока что-то не вызывает этих мерзких чувств, она будет поступать именно так.

      Дядя вызывал слабость во всем теле, рядом с ним было тяжело дышать... Но, если его обещание будет исполнено, такое можно потерпеть.

      Мнемозина не вызвала ничего ни хорошего, ни плохого.

      Мама говорила: «Все вокруг тебя — твои друзья, потому что я храню тебя вдали от опасностей. Кора, сердце мое, будь рядом со мной — и все будет хорошо, ветер не посмеет подуть слишком резко, ветка не уколет тебя, ты — мое сокровище...»

      Виноватая улыбка застыла на губах пленкой, стягивая лицо на свой лад.

      Мама, мама... Тоскует ли она? Ищет ли? Злится ли? Винит ли?..

      Мама солгала. Кора была рядом с ней так долго, но в итоге не познала счастья.

      И все же... Подземный мир — это далеко. Может, тут действительно нет друзей, а, значит, верить Мнемозине - не стоит?..

      В груди снова тупой укол. Сомнение всегда так — касается осторожно, как будто с опаской, а потом душит-душит-душит.

      Как скоро найдется рецепт его убийства?

Пока есть сомнения, шаг вперед так сложен. Отступить гораздо легче.

      Тополь, на который махнула рукой богиня Памяти в ту недолгую, но страстную беседу, действительно выделялся. Он, высокий и стройный, весь серебрился, но это было не бледное сияние мертвых владений и не холодная колкость звезд наверху. Это серебро было ласковым и нежным, трепещущим и зыбким. Совсем не мертвое и лишенное высокомерия, оно удивительным образом... не попадалось на глаза.

      Оглядевшись вокруг, Кора признала: она была здесь, она проходила здесь, но ни разу, ни разу не увидела этого дерева, пока ей прямо на него не указали!

      Она, дочь Плодоносной, не почувствовала его, хотя ощущала ломкие жизни всех трав вокруг!

      Кора с силой закусила губу, с прищуром глядя на бледные блуждающий огоньки вдалеке.

      «Кем же мне нужно стать?»

      Мнемозина сказала: «Когда-то сюда уже спускалось создание, не принадлежащее Аиду».

      Мнемозина поведала: «Но вы совсем не похожи. Ты пришла за ответами, а она — за любимым и любящим».

      Мнемозина наклонилась ближе и прошептала: "Но приходить сюда по собственному желанию — одинаково странно».

      Мнемозина поведала тайну: «Разве ты не чувствуешь боль рядом с ним? Наш царь пропитался подземельем, но рожден он для солнца, олимпийским. Он может — он делает это — тянуть чужой свет, чтобы его яркость растворилась в его пустоте, неспособной напитаться».

      Мнемозина вздохнула: «Я боюсь, что однажды он начнет так делать с судьбами».

      И бросила напоследок: «Я не могу сказать тебе, как поступить. И не хочу. Думай сама, но как богиня, которая всю жизнь была "всего лишь", боюсь, что ты уже зашла слишком далеко».

      — Слишком далеко, — шепнула Кора и шагнула к тополю.

      Шелест его листьев был похож на нежную мелодию, а его вид был столь печален и утончен... В груди все сжалось.

      «Зашла слишком далеко».

      Возможно прямо сейчас она совершает ужасные ошибки? Возможно ее узкая нехоженая тропа только выдает себя за третий путь, ведя глупую маленькую богиню в тупик?

      Кора провела ладонью по холодной щеке, испытывая конвульсивное желание то ли заплакать, то ли засмеяться.

      Вокруг нее столько древних умных богов. Столько советов, снисходительных вздохов и сожалений. Один лишь дядюшка не вздыхает показательно, но ему же просто плевать, верно? Ему нужен только чужой свет? От этого так больно быть рядом с ним?

      Но все эти величественные боги совсем не понимают одну простую вещь: Кора будет счастлива и ошибке, лишь бы шаги к ней были выбраны ею самой.

      «И стала тополем, да еще и над моим озером. Эти воды столько веков не отражали в себе голубое небо, а теперь — только серебро давно умершей девчонки. Если и ты станешь очередным кустом, то подальше от моего места — красный для отражения будет совсем плох».

      Шероховатой удивительно мягкой коры богиня коснулась без сожалений. Это было так приятно: впервые за долгое время она почувствовала чужое тепло.

      Прикрыв глаза, она повела ладонью вверх: все изгибы, нежные грубости коры прошлись по коже, не царапая и не раня. Только нежное утешение.

      Превратиться в растение — не ново.

      Превратить в растение не сложно.

      Мама так может, смогла бы и Кора.

      О чем мечтала та, что стала тополем? Кому молились о превращении, почему не вернулась домой?

      Движение ветвей — серебро на изнанке век и ласка по щеке. Даже под строгим надзором ветви в лесах не были так нежны с Весной, как это мимолетное касание.       Приоткрыв глаза, Кора скользнула взглядом по серебрящейся тополиным отблеском озеру Памяти — и застыла.

      Застыл и вдох, едва не сорвавшийся с губ.

      В отражении не было дерева: стройного ствола, дрожащих ветвей.

      Рядом с богиней стояла та, другая — серебрящаяся пена, ускользающая нежность.

      Бледная, но так похожая на дочерей Океана.

Она молча вложила свою ладонь в ладонь богини — кожу закололо.

      Судорожно вздохнув, Кора резко повернула голову.

      Рядом было лишь дерево.

      Повернув к себе задрожавшую ладонь, богиня увидела на ней пару серебряных тополиных листьев.

      Ни больше, ни меньше.