— Во имя отца и сына… — заунывно тянется издалека, пока я докуриваю сигарету до фильтра.

Я, туша окурок ботинком, ненадолго поднимаю глаза к небу, будто пытаюсь найти всесильного и всемилостивого Бога, да только никого там нет. Солнце сегодня жарит необычайно сильно для майского дня, с прямо-таки демоническим усердием стремясь испепелить каждого, кто выйдет на улицу в темной одежде. К сожалению, на мне сейчас именно черная рубашка, так что кажется, что спины касается что-то раскаленное — а это всего лишь прямые лучи солнца.

Сегодня на удивление тепло и жарко, почти душно, а Джессика Мейер не увидит этого. Потому что она мертва, а ее тело лежит в закрытом гробу.

Ее глаза вытекли, а кровь изо рта хлынула так, что все сначала подумали, будто ей перерезали глотку хорошим ножом. На обезображенном личике Джессики, залитом кровью и сукровицей, осталось такое отвратительное выражение лица, что родичи смогли хоронить ее только так — под надежной защитой толстой крышки гроба.

Я знаю это, потому что сам ее убил. Это мое проклятие заставило бедняжку захлебнуться кровью и ослепнуть. Это я спокойно пил украденный из поместья виски — лучший, что был у отца, — пока Джессика мучительно погибала в одиночестве.

Сейчас я на кладбище, издали наблюдаю за ее похоронами. В голове пусто от всех тех таблеток, которые я только нашел — ступить без успокоительных сюда, где уже много лет хоронят людей, просто самоубийственно.

Я забыл прочитать, что там мне обещали от передозировки этой дряни на барбитуратах. Вероятно, ничего нового. Хуже мне уже не будет, в этом я был уверен точно. Галлюцинации? Восставшие из могил мертвецы? О, всегда пожалуйста, поверьте вы, я…

А с кем я вообще разговариваю?.. Не важно. Вернемся в начало.

Сейчас я стою чуть в стороне от похоронной процессии, не в силах слышать заунывные речи священника в черной длинной рясе, обливающегося потом. Не понимаю, зачем устраивать это представление, зачем заставлять этого человека как заведенного повторять заученные, вызубренные, высеченные в памяти слова. «Ее ждет лучший мир», — исподтишка шепчут они, безутешные друзья и родители, хотя в глубине души не знают, правда ли это. Правда ли бедняжку Джессику сейчас встречают ангелочки, похожие на тех, что на полотнах великих художников Возрождения.

Как я ненавижу это.

Она мертва, на этом все, конец, света в конце туннеля не будет. Амен, мать вашу.

Я стою в стороне и в глубине души, если честно, мечтаю, чтобы кто-то из черной толпы шагнул мне навстречу. «Ты ее убил!» — воскликнут они, указывая на меня все как один. «Ты меня убил!» — взвоет из закрытого гроба Джессика, царапая сломанными ногтями его крышку.

— Ты ее убил, — говорит Сэнди, подходя ко мне.

— Съебись нахуй отсюда, — вежливо отвечаю я, улыбаясь ей; с виду — сплошная учтивость, представляете?

Последний раз, когда мы с ней виделись, мне пришлось отправлять в болото три трупа. Не уж, хватит с меня таких приключений с этой рыжей блядью. Все время, пока я ее не видел, было самым спокойным в моей жизни.

Сэнди не уходит, стоит рядом, мнет в руках тонкую белую сигарету, никак не решаясь закурить. Краем глаза слежу за ней – худая фигурка в черном длинном платье с белым воротничком, она неуловимо похожа на Мэри, и я даже чувствую неуловимый запах ладана. Все это до того странно, что тянет рассмеяться в голос. Никогда не видел на Сэнди ничего ниже колена.

— Зачем? — спрашивает она.

— В школе ты хотела выцарапать ей глаза, — напоминаю я, усмехаюсь: — Радуйся, теперь их у нее нет.

Да, мы с Джессикой Мейер учились в одном классе. Она была… хорошей. Еще одной Мэри. Пока я шатался с Даном где-то по болотам, напиваясь вдрызг, она прикармливала бездомных котят и щеночков. Пока Сэнди трахалась со всеми подряд, она работала по ночам, чтобы оплачивать лечение бабушки. Пока я учился проклинать людей, она ангельски улыбалась. Эта самая улыбка — вечное состояние Джессики, она встречала ей каждого, кто бы к ней ни обратился.

Если уж и сравнивать ее все же с Мэри, то Джессика, в отличие от моей любимой мачехи, не была выточенной изо льда скульптурой праведницы. Она лучилась таким ярким светом и теплом, что смотреть на нее было невозможно.

Я ненавижу таких людей. Наверное, потому что во тьме мне гораздо лучше, а они приходят и пытаются ее разогнать с доброй всепрощающей улыбкой. Глядя в их глаза, мне хочется кричать, что мне не нужно спасение.

Теперь у Джессики Мейер нет глаз, нет лица, нет жизни. Глядя на закрытый гроб, почти заслоненный спинами людей, я представляю белые свежие розы, которыми был украшен зал для прощаний, у нее в глазницах. Кровавые капли ее слез на лепестках, осыпавшихся на молитвенно сложенные на груди руки… Джессике бы пошло.

— Зачем? — снова повторяет Сэнди. — Ты… ты…

— Убийца, — спокойно подсказываю я. — Моральный урод. Психопат. Сдвинувшийся по фазе сектант.

— Но после стольких лет! — воскликнул она.

— Джессика была милой девочкой. Как странно, что мать просила ее убить, да?

Сэнди замирает. Она знает как я работаю: я не трогаю никого, пока не тронут меня. Я делаю только то, о чем просят меня люди, словно бы пытаюсь оправдаться: чудовища они, не я, я — лишь инструмент в руках судьбы.

Стоя рядом со мной и держа в руке так и не зажженную сигарету, Сэнди потерянно смотрит на женщину в черном, уже теряющую красоту — лицо портят морщины, сложную прическу — седина. Она промокает слезы платком и смотрит на гроб.

— Тебя когда-нибудь ненавидела собственная мать? — смеюсь я, думая то ли о мачехе, то ли о неизвестной Дженнифер, подкинувшей меня на порог дома Эшей и растворившейся в ночи. — Кажется, она и не думала, что ее дочь умрет так.

— Но… что она такого сделала? — удивленно спрашивает Сэнди.

— Она спасала людей. Вылечила любимую бабушку от рака — та и отписала ей все наследство, забыв о матери. Джессика была такой хорошей девочкой. Спасала всех, представляешь? А ее мать пришла ко мне, просила, будто дьявола с перекрестка. Злая, отчаявшаяся женщина. Она хотела только получить свое, сказала она. О, нет, она не желала, чтобы Джессика умерла в луже крови. Она сказала: я не хочу видеть ее лицо. Я не хочу ее видеть.

Я смеюсь, думая, что миссис Мейер меня все-таки слышит. Что мой смех еще долго будет звучать в ее ушах, а к нему, быть может, присоединится мелодичный голосок Джессики.

— Хочешь совет, Сэнди? — говорю я. — Никогда не будь хорошей. Спасителей все хотят распять на ближайшем кресте.

— Поэтому ты… такой? — спрашивает она. Боится, дрожит, представляя, как умирала наша бывшая одноклассница. Смотрит в мои глаза, но видит что-то не то, поэтому ее пробивает дрожь. Прекрасно.

— Тех, кто во тьме, милая, ненавидят за черноту, — словно ребенку, объясняю я. — Я хочу, чтобы меня ненавидели. Потому что ненависть рождает страх.

Я улыбаюсь ей, я улыбаюсь миссис Мейер, я улыбаюсь Джессике, у которой нет лица, потому что я ее проклял.

Завтра она придет ко мне во сне, если только я не забуду опять глотнуть успокоительных. Но это — это будет всего лишь завтра. Кто знает, может, меня не будет — никого из нас не будет.

Сегодня пастор заканчивает нудную молитву, и гроб убитой мной девушки стукается о дно глубокой черной могилы.