Никому не нужно было знать о Хаку определённых вещей. Никто не должен был знать о его мыслях, его надеждах… Никому не нужно было слышать о вещах, что ему снились.

Хотя он считал себя всецело принадлежащим одному и единственному — своему Забузе — некоторых вещей Хаку не говорил даже ему. Хотя он обнажил бы для него всю душу по первому же его слову — добровольно Хаку бы на это не пошёл. А Забуза никогда об этом не просил. Он ценил молчание, и Хаку в свою очередь ценил его в равной степени.

Никому не нужно было знать, что его голова была полна слов. Поток сознания, ледяной и чистый, как талая вода. Краткие ласковые замечания, что он держал при себе, о том, как он восхищался Забузой.

«Он движется, как солнечный блик. Невозмутимый и прекрасный, когда наносит удар со всей этой силой. Настолько великолепный, что может испепелить даже с такого расстояния».

В Хаку была поэтическая жилка. Никому не нужно было об этом знать.

Время от времени мальчик молился. В одиночестве, в полной темноте, много позже того, как его компаньон отходил ко сну. Хаку всегда становился в дозор, когда ему хотелось помолиться.

Как-то раз напарники рискнули войти в предположительно кишащий призраками лес. Забуза чхать хотел на все эти слухи и на любой мистицизм в принципе.

Но Хаку относился к этому не так легко. Одержимый лес, населённый ничем иным, как духом юности, что был погублен его возлюбленным? Это звучало слишком правдиво, слишком сильно задевало за живое. И хотя Хаку ни разу в жизни не усомнился в любимом человеке… никому не нужно было знать, что даже у самых преданных инструментов могут быть случайные сомнения.

Когда они сделали привал в храме («Он заброшен, мальчик. И сойдёт нам в качестве укрытия», — проворчал Забуза, действенно заглушая мягкие протесты Хаку), тревога юного нина только усилилась. Забуза без лишних расспросов согласился с предложением Хаку, чтоб первым нёс вахту младший из них. Никто не должен был знать, как благодарен был Хаку своему господину за право свободного выбора.

Никто не должен был видеть, как он крался по просторным коридорам храма, ступая столь лёгко, что его шаги не потревожили даже клубов многолетних облаков пыли. Он был миниатюрным и передвигался очень медленно, пересекая помещения под сводчатыми крышами. Вытускневшие лица наблюдали за каждым его движением со стен, портьеры на которых протёрлись от времени, а резной дракон искоса следил за его робким шагом, обнажив зубы с растрескавшейся и потёртой позолотой.

Он остановился в центральном зале. Обширность помещения придавала ему ещё более хрупкий вид.

Никому не нужно было видеть, как мальчик опустился на колени перед внушительным деревянным алтарём, видеть, как полы его зелёного кимоно опустились прямо в грязь, видеть, как завязки бао упали ему на лицо, когда он склонил голову.

На лице у Хаку было выражение предельной концентрации и самоотверженности — практически то же самое выражение, что появлялось у него во время тренировок с Забузой. Его глаза были закрыты, а мягкие губы изрекали тихую молитву.

'Пожалуйста, пусть он меня не оставит. Пожалуйста, пусть он никогда меня не обидит. Пожалуйста, пусть он никогда от меня не избавится.

Пожалуйста, пусть он меня любит.'

Никому не нужно было знать, что он стиснул кулаки, сдерживая желание расплакаться.

'Спасибо, что позволили ему найти меня.'

Несмотря на эмоциональное истощение, Хаку не заснул до тех пор, пока не встал Забуза, чтобы сменить его на посту.

Мальчик провалился в сон моментально, благодарный за эту возможность забвения.

Никому не нужно было знать, что хотя он спал в одиночестве и неприкосновенности, его сны танцевали с поцелуями и ласками.

Его компаньон — его возлюбленный — напротив него, рядом с ним, над ним. Жар его плоти у Хаку на коже и его едва уловимый аромат, наполняющий ощущения Хаку.

Никому не нужно было знать, что во сне он улыбался.

Некоторые вещи были слишком личными. Некоторых вещей не полагалось узнать никому.

Хаку был тих в своей любви. И никому не нужно было этого знать.