Воскресенье. Маленькая церквушка с высокими потолками. Смех детей. Два длинных ровных ряда скамеек и нелепо выглядящий по сравнению с остальным убранством богато-красный ковер. Позолоченные видавшие лучшие дни канделябры безмолвно наблюдают как, снуя то тут, то там, дети, забавляясь, машут метелками, стряхивая на себя успевшую накопиться за неделю пыль. Не достает лишь яркого полуденного солнца, что озарит невинность сквозь зарешеченные изнутри витражи, в остальном все привычно. 

Кано мрачно сжимает сцепленные в замок руки на коленях. Дело не в шуме, как и спутанность мыслей тут ни при чем. Причина кроется во времени – близится полночь. Стайка детей из приюта при церкви резвится, наводя порядок под покровом ночи. Ругать за непочтение некому и поэтому-то они так беззаботны. Кано сидит от них далеко и о его существовании попросту не помнят, зато он осознает присутствие окружающих. Стоит ему оглянуться, как самоубеждение, что сейчас на самом деле утро, развеют нежные широкие белозубые улыбки, напоказ выставляющие неестественно длинные резцы. 

– Дяденька... 

Реагируя поспешнее, чем следует, Кано вскакивает и, хватаясь за карманы длинного плаща, изо всех сил сдерживается, чтобы не дать себе выдать чувств. На лице незнакомого мальчика играют тени, отбрасываемые со свечки на подсвечнике в руках, так что кажется, что он насмехается над страхом взрослого. 

– Дяденька, пойдемте. Я вас провожу. 

– Куда? 

– К наставнику. Он велел отвести вас к себе, когда приберемся. 

Кано оглядывается на все еще шумящую стайку детей. Мальчик улыбается шире, прямо как они – губы не прячут клыки. 

– Я уже закончил свою работу. 

Кивнув, Кано усилием воли вынуждает себя расслабиться и последовать за ребенком. Темп у них разительно разный. На его шаг приходится три маленьких, и он медлит, не желая идти наравне, хоть так будет проще. 

Ничего примечательного в серых стенах коридоров нет. После двери, ведущей из зала, еще одна дверь, а затем еще целый ряд с двух сторон коридора, в конце которого видна лестница вниз. Мальчик останавливается у ступенек и протягивает свечу. 

– Дальше просто прямо. 

Конец лестницы начинается новым коридором, в этот раз коротким, в пару метров, и еще одной дверью, уже двойной, черной, как каменный монолит, с двумя кольцами вместо ручек. Кано не медлит, наслушавшись собственных шагов и, не без усилий, дергает одно из колец на себя, открывая проход в освещенное помещение. Внутри светло, тихо и безлюдно. Голые каменные стены покрыты богато-красным гобеленом с золотой вышивкой с одной стороны, и картиной, изображающей сидящую в кресле темноволосую женщину, под которой стоит стол из красного дерева, уставленный книгами.

– Здесь кто-нибудь есть? – громко заявляет о своем присутствии Кано и гасит свечу, ставя ее на стол. 

Гобелен исходит волной и исторгает из себя человека в черном. Кано узнает в нем того, с кем еще ни разу не виделся, но наслышан достаточно. Злые языки, как ни странно, не врут: несмотря на более чем богоугодную одежду, выражение лица священника далеко от того, кто оставил земные страсти, наполненное бесстыдным довольством. 

– Кано? А вы раньше, чем я предполагал. Я еще не закончил. Подождете? – Кано кивает, и священник уточняет, – снаружи. 

Соглашаясь и на это, Кано отворачивается и выходит. Прежде, чем дверь за ним захлопывается, всего на долю секунды раздается ужасный звук чего-то, что он не хочет описывать. Хруст, похожий на тот, когда откусываешь яблоко, но в несколько раз громче. В общем-то, вполне обычный для кухни звук – звук, когда что-то отрубают. 

Без свечи, забытой из-за расторопности, Кано остается в абсолютной темноте. Но свет есть. Рядом с детьми-вампирами. После кратковременного знакомства с местным священником, ему, вопреки здравому смыслу, хочется вернуться, используя как опоры стены, лишь бы вновь не заходить в только что покинутую комнату. Так он и поступает, пробираясь на ощупь, снедаемый захватившими голову слухами, скормленными ему несколько недель назад, когда он только-только получает поручение отправиться к апостолу. 

Апостол – избранный богом человек, наделенный силой, не уступающей созданиям ночи. Даже думать о таком человеке плохо уже грех, однако Кано, оставшийся без света, поддается соблазну и вспоминает всю наговоренную ложь: что этот избранный, смилостивившийся над детьми-вампирами, на самом деле не настолько святой, как должен. Слабый запах крови, попавший в ноздри лишь сейчас – лишнее тому доказательство, которому Кано охотно верит, пока не выпрыгивает из темноты на свет. Зал к его облегчению пустой. 

Ощущая себя самым последним глупцом на всем свете, Кано тут же опускается на колени и принимается молить прощения, уткнувшись лбом в пол. Священник находит его в этой же сгорбленной позе спустя полчаса. 

– Не переживайте, что усомнились. В этом нет вашей вины. Это все тот вампир. 

Поднять голову он не предлагает и Кано продолжает молчать, ожидая дальнейших спасительных слов. 

– Ваша вера оказалась слаба перед этим созданием. Исповедуйтесь мне~

<center>***</center>

Утро наступило спонтанно. Ярким светом брызнуло на веки болезненным жжением. Нехотя, Шинтаро перевернулся на другой бок, но этим открыл солнцу уже затылок. Просыпаться он ничуть не хотел, но запах паленых волос сделал свое дело и он сел. 

Рассвет еще только занимался, лениво расползаясь по небу. Шинтаро растер по лицу росу и запоздало уставился на свои руки с запекшейся размазанной влагой кровью. Горько усмехнувшись, он вновь поднес их к носу, нюхая. Это был хорошо знакомый ему запах собственной крови с едва уловимой ноткой аромата чужой, слишком приятной обонянию, чтобы не заострить на ней все внимание. 

Небо посветлело еще на несколько тонов. Нехотя, Шинтаро поднялся и, подгоняемый неприятной коже солнечной лаской, заковылял к главному зданию церкви. В такое время прихожан встретить ему еще не выдавалось, но он все равно пошел в обход, вместо того, чтобы сразу зайти в двери, ведущие в собор. Даже прячась в тени, Шинтаро чувствовать жжение не прекращал и, как ему казалось, шел дольше обычного, что конечно же было невозможно — он всегда ходил одной и той же дорогой. Ему не хотелось признавать, что раны, полученные ночью, пусть и зажили, продолжали вытягивать силы на восстановление тела. 

Сил толкнуть тяжелую створку двойной двери у Шинтаро едва хватило. Открывшееся его глазам помещение за несколько часов несколько изменилось, приобретя более ухоженный вид — дети постарались на славу. На мгновение улыбнувшись, Шинтаро направил взгляд вглубь, по красной ковровой дорожке меж длинных узких скамеек, прямо под стрельчатые окна с фресками, пропускающие сквозь себя еще не болезненный для вампира мягкий свет. Одна из дальних скамеек была занята. Со скрипом закрыв за собой дверь, Шинтаро зашагал вперед. Звук привлек внимание и на него обернулись. 

Поймав на себе чужой взгляд, Шинтаро поторопился. Аккуратная черно-белая выглаженная одежда манила собой как ничто другое. Заставляя думать, а не поддаваться первому впечатлению, выбиваясь отвратительным желтым металлическим цветом, на груди висел небольшой крестик. Нечеловечески ярко-желтые глаза контрастировали с лишенным страстей лицом и телом. Подойдя к священнику почти впритык, Шинтаро остановился. Ненавидя этот момент всей душой, не умея предсказывать, кем же покажет священник себя в этот раз, пастухом или волком, Шинтаро зажмурился, когда над ним распростерлась рука. 

— Доброе утро, Шинтаро. — Куроха опустил ему на макушку ладонь и потрепал по волосам. Слабо надавил пальцами, ероша пряди. — Все-таки ты хорошо умеешь дрессировать своих питомцев, если тебя правильно настроить на результат. Как ты убедил их все так тщательно прибрать? — Блеснув красными глазами, Шинтаро зло прищурился. — Боюсь, боюсь. 

Руку Куроха не убрал. Перевернул ладонь и, едва касаясь, повел по голове вниз, мимо уха, мизинцем зацепив мочку. Очертив фалангами изгиб под ней, задержав на коже указательный палец, надавил под кость — щупая пульс. 

— Надо же. Я еще ничего не сделал, а ты уже… 

— Ночью ты меня чуть не убил… — сквозь зубы прошипел Шинтаро. Вопреки тону, выражение его лица проявило настоящие чувства, не оставив ничего воображению. Он отвел взгляд в сторону и, вяло сопротивляясь, попытался отмахнуться от чужой руки. — Если не собираешься меня кормить, то я пойду. Дети не заснут, если меня не будет рядом. 

— Сегодня им спать не придется. Как и тебе. — Раскрыв ладонь, Куроха подцепил чужой подбородок двумя пальцами. Шинтаро капризничал, не желая смотреть в глаза. Обхватив челюсть всей пятерней, Куроха дернул его лицо на себя, заставив сделать шаг вперед. — Вчера я чуть тебя не убил, но упрямства в тебе как в здоровом. 

— Можешь проверить, дыра все еще на месте. Ты хорошо постарался. 

Шинтаро оскалился, окатив священника голодным взглядом. Замер, ощутив на губах прикосновение. Надавив на рот, Куроха просунул большой палец меж его губ, царапая кожу резцом. Не до крови, но трение оказалось достаточным, чтобы подчинить себе внимание вампира. 

— Я все никак не пойму, — улыбнулся Куроха, — зачем же ты изо всех сил пытаешься вести себя так, будто в состоянии решать за себя? К чему это притворство? Защищаешь остатки своей гордости? Ну-ка. — Испустив низкий смех, он взял Шинтаро за щеку. Сжал меж пальцев и оттянул. — Древний вампир, как же. Заботиться о своих слугах, как о равных существах это уже человеческая глупость. 

— Заткнись, — со все еще занятым ртом, угроза вышла до неприличия смехотворной. 

— И тут ничего нового. А ведь мог бы и придумать. Я же забочусь, чтобы ты не привыкал к моим исследованиям. 

— Это пытки. 

— Для тебя да, но для тех, кто эти исследования поддерживает — богоугодное дело во имя уничтожения демонических отродий. И это мы уже с тобой обсуждали. Тебе самому не надоело повторяться? 

— Что ты хочешь сделать с детьми? — постаравшись, Шинтаро выговорил все правильно. 

— А вот это хороший вопрос. Я — ничего. — Выпустив его лицо, Куроха взялся за висевшую на своем поясе небольшую книжку. Раскрыл и, не глядя на страницы, произнес, — тварям, что отринули земной облик, приняв бесовий, дорога одна — в ад. 

— И кто теперь повторяется? 

— В нашем соглашении, может быть, появится изменение. 

— Изме?!.. 

Не договорив, Шинтаро проглотил остаток слова. Широко распахнул глаза, уставившись на защелкивающего замок на книжке священника. Тот выглядел слишком спокойно для человека, собственноручно давшего усомниться в своей полезности, и Шинтаро поверил лишь спустя секунду. 

— Что. С. Детьми. 

— Пока что ничего. 

Чтобы сомкнуть ладонь на горле Курохи, Шинтаро не потребовалась и секунды. Куроха отреагировал вяло — поправил улетевший на плечо крестик. 

— О-о, как страшно. 

— Твоя кровь не незаменима! 

— Вот именно. Незаменим я сам. Так что будь добр, отпусти, пока не наследил. Мне бы очень не хотелось искать другой образец для опытов. 

— Это тот человек, запах которого я учуял ночью?! — не слушал его Шинтаро. Приблизился вплотную, едва сдерживаясь, чтобы не рвануть с места туда, где находились дети. 

— Даже мне не уйти от ответственности, если с ним что-то случится, — спокойно предостерег Куроха. Перехватил запястье и сжал, что никак не отразилось на хватке ладони на его шее. — Последние мои успехи не слишком-то впечатляют, так что он здесь, чтобы удостовериться, что я все еще на праведном пути. 

— Вы все монстры. Для вас не существует ничего правильного. 

— Бог с этим бы поспорил. 

— Как будто ты в него веришь. 

— А вот это уже жестоко, Шинтаро. Я же не насмехаюсь над твоими попытками быть слугам отцом. 

Шинтаро зашипел. Дернул рукой, разорвав ворот рясы, обнажил шею. Укусить не успел — рука Курохи с точностью до миллиметра двумя пальцами вошла в еще не зажившую рану. 

— Ты совершенно не учишься на ошибках. 

Не слыша, Шинтаро, сделав над собой титаническое усилие, заставил себя вдохнуть. Сгорбившись, вцепившись в запястья Курохи как в опору, он зажмурился, пытаясь изгнать из сознания слишком сильный не неприятный, но и не вызывающий желания ее испить запах собственной крови. Пальцы в груди шевельнулись, усилив агонию. Шинтаро болезненно простонал: 

— У-ублюдок. Ког-гда-нибуд-дь… 

— С детьми ничего не будет, — перебил его Куроха, — по крайней мере, не думаю, что он попытается им что-то сделать, ведь они, как и ты — мои дорогие подопытные. 

Стиснув зубы, Шинтаро промолчал. Сказал уже достаточно, чтобы в очередной раз беспричинно взбеситься, не получив желаемого и вновь убедиться в сущности священника — прирожденного садиста, какие редко попадались даже среди собратьев. Куроха говорил, что это последствия избранности. А Шинтаро знал, что избранность не могла влиять на сознание настолько, чтобы ежедневно устраивать таким же живым, как и он сам существам пытки, пускай и были они разных «видов». 

— Кажется, я перестарался… — Куроха потянул одну из рук на себя, и Шинтаро пришлось отпустить, чтобы сохранить равновесие. — Паршиво выглядишь, Шинтаро. 

Приподняв его голову за подбородок, Куроха заглянул ему в лицо. В ответный взгляд Шинтаро постарался вложить всю свою злость, что вышло, но лишь на долю секунды — перед глазами предстала голая шея, отвлекшая сосредоточенность на себя. 

— Не стоит тебя баловать, но у нас особый случай. — Куроха пошлепал его по щеке. Улыбнулся еще гадливее, шире растянув губы, оголив зубы. — Если хорошенько попросишь, то я так и быть тебя накормлю. — Прежде, чем Шинтаро, соображающий едва ли, но не оставляющий клочки гордости, смог осознать сказанное, Куроха чуть согнул пальцы, ощупывая рану изнутри. Шинтаро задрожал. — Основательно взвесь все за и против. 

Договорив, Куроха неожиданно отступил назад на шаг. Оставшись на месте, опасаясь, что будет еще больнее, Шинтаро дернулся, ощутив, как с едва слышным хлюпаньем полость в его теле опустела. Потеряв опору, вампир грузно осел на пол. 

— Итак, Шинтаро, — не дал ему передыха Куроха, — что выбираешь: пойти в расход вместе со своими слугами или же… 

— Дай мне крови. 

— Разве так просят? 

Не впечататлившийся священник вытер руку об полы рясы. Посмотрел на Шинтаро сверху вниз, так что тот моментально почувствовал приступ тошноты. Несколько раз повторив про себя, что делает это он не только ради себя, Шинтаро, пересилил отвращение. 

— Пожалуйста, дай мне крови.