***

Двадцать второе августа.

      Глубоко вздохнула, покосилась на стоящего рядом Сашку и, решительно тряхнув копной светлых волос, нажала на кнопку дверного звонка. Они с Александром Андреевичем стояли на крыльце загородного дома Князевой, с красивым подарочным свёртком, нарядные и оба нестерпимо ослепительно улыбающиеся. Причём Саша, кажется, даже искренне. Самой же Герман улыбку пришлось буквально натягивать: и совсем не потому что она была бы не рада видеть сегодняшнюю именинницу. Напротив. Очень рада, возможно даже чересчур… Просто слишком много воспоминаний тут же ринулось на поверхность из самых дальних уголков сознания. Слишком много самых противоречивых ощущений вызывала та женщина, к которой они сейчас приехали. Они… В голове набатом забилась мысль о том, что зря, зря она взяла Аркатова с собой…

      Выпала из собственных размышлений лишь когда за дверью послышались шаги. Снова натянула на себя дружелюбную улыбочку и покрепче ухватилась за Сашин локоть. Мол, посмотри, как я счастлива без тебя…

— Геля, блять, я же сказала тебе!..

      Грозный окрик прервался на полуслове. Распахнутая дверь чуть не ударила по ней, но Лизе было всё равно. Князева стояла на пороге в домашних штанах и растянутой майке-борцовке, каштановые волосы были заплетены в небрежный пучок. Кажется, Ксению Сергеевну такой не видел никто и никогда: подобный образ не вязался с ней обычной, всегда стильной, одетой «с иголочки» и не вылезающей из дизайнерских вещей даже дома. Что-то было в этом «образе нормального человека» не такое, неправильное и очень-очень нехорошее. Такую Ксюшу хотелось тут же прижать к себе, обнять и долго-долго гладить по голове, как найденного на дороге котёнка. Лиза в отчаянии закусила губу.

      Самой же Князевой было, похоже, абсолютно всё равно. Она стояла, не отрывая совершенно дикого, изумлённого взгляда от своих гостей. А скорее даже — гостьи… Цепкий взгляд метался по Елизавете с ног до головы. Ксения будто хотела запомнить её в эту секунду, вобрать её в себя всю…

— Ксюшенька, здравствуйте! — радостно гаркнул Аркатов, который этого жадного взора совершенно не замечал.

      Режиссёрша тут же встряхнула головой и только теперь, кажется, вернулась в реальность, осознав и поняв, что происходит.

— Ой!

      Саша рассмеялся. Лиза поморщилась.

— Александр Андреевич… Елизавета Павловна… Здравствуйте.

— Наконец-то вы пришли в себя, — добродушно покачал головой Аркатов, — Так и будете держать нас на пороге?

— Нет-нет. Конечно. Я просто совершенно не ожидала, что вы приедете.

      Окончательно распахнула входную дверь, и жестом пригласив следовать за ней, прошла в огромную гостиную, объединённую с прихожей. Поправила небольшую скатерть на журнальном столике и как-то неловко присела на краешек кресла. После чего вздохнула и, попытавшись придать голосу радушия, указала рукой на стоящий напротив диван

— Прошу вас. Садитесь.

      В Лизиной голове после этого приглашения тут же завертелись яркие кадры того, как она проснулась на этом самом диванчике, голая, с похмелья… Как хозяйка дома подкалывала её на тему злоупотребления алкоголем, а после, уже в кабинете, трахала… В очередной раз.

      «Сука, сука, сука!»

      За этими мыслями совершенно не заметила, как оказалась на пресловутом диване. Видимо, Аркатов утянул за собой. Вышеупомянутый Александр Андреевич, кстати, сейчас щедро разорялся на тему Ксюшиного дня рождения. И видимо делал это давно, потому что уже заканчивал своё поздравление:

— …очень хотим, чтобы у Вас всё было хорошо. И ещё раз извините, Ксюшенька, что мы без приглашения.

— Ничего страшного. Я просто не собиралась праздновать.

— А что так? — тут же уцепился за эту фразу Аркатов.

— Да ничего, — пожала плечами и, снова тяжело вздохнув, покосилась на Герман, — Просто так сложилось. Не тот день. Но гостям я всегда рада.

      Герман, доселе молчавшая, странно усмехнулась и тихо произнесла:

— Мы тоже очень рады быть сегодня Вашими гостями. С днём рождения, Ксюша.

— Спасибо… — проговорила ещё тише.

— Пусть всё в Вашей жизни сложится так, как Вы сами захотите. И, главное, — замолчала на пару мгновений, собираясь с силами, — Главное, побольше любви…

— Её в моей жизни, к счастью, невероятно много…

      «Вот чертовка!»

      Захотелось врезать по лицу этой наглой самоуверенной ледышке. Знала же, что Герман имела в виду, но набралась смелости на такой ответ. Мысленно сделала очередной глубокий вдох. Покосилась на Аркатова — тот всё ещё ослепительно, но уже несколько придурковато улыбался.

— Хотите чаю? — произнесла вдруг Ксюша, — Или чего покрепче? К сожалению, большего предложить не могу. Не планировала отмечать, как вы помните.

— Да, если можно, чаю. Было бы очень здорово, — кивнул Аркатов.

— Отлично. Поставлю сейчас, заодно и переоденусь.

      Когда Князева как-то слишком молниеносно скрылась на втором этаже, а Лиза успела сотню раз проклясть тот день, когда она встретила эту женщину — потому что мозг на слове «переоденусь» тут же нарисовал кучу самых разных эротических картин, Аркатов как-то странно вздохнул.

— Ты чего, Саш?

— Да странно всё это. Она самая сегодня какая-то странная, да и разговор как-то не клеится.

— Ну, может, заболела, или случилось что-то, — показательно отстранённо пожала плечами.

      Хотя саму внешний вид и поведение Князевой волновали явно гораздо больше, чем Александра. Всегда холодная, неумолимо нахальная Ксюша сегодня казалась какой-то потерянной и печальной. Взгляд побитого щенка, которым она несколько раз за эту короткую беседу одарила Елизавету, одновременно удивлял и очень пугал. Куда-то безвозвратно делась та безразличная женщина, какой Лиза её знала…

— Может и заболела, — усмехнулся Аркатов, — А может, вон, с Зарицкой своей поссорилась.

— С чего это? — тут же с интересом вскинулась, забыв о том, что ей должно быть «всё равно».

— Ну, например, посрались девки, вот она и ходит грустная, — язвительно хохотнул, — Лесбиянки — бабы непостоянные.

      «Да куда уж непостояннее-то, блять» — тут же пронеслось в голове. Но вслух произнесла другое:

— Да нет, Саш, ты чего. Думаю, просто приболела. Да и какая нам разница.

— Ты как всегда права, малышка, — коснулся женской коленки, собственнически поглаживая. Лизу тут же передёрнуло, — Ладно, попьём чаю и поедем.

— Ага.

— Ты, кстати, подарок забыла отдать.

      Герман с удивлением воззрилась на лаконичный тёмно-синий свёрток, перевязанный серебристой лентой, который всё ещё сжимала в руках. Она действительно за всеми своими мыслями забыла отдать Ксюше книгу, которую так любовно для неё выбирала. Несмотря ни на что…

— Ой, и правда. Задумалась видимо.

— Глупышка! — тихо рассмеялся, — Ну, подаришь, когда вернётся.

      Только кивнула в ответ. Ей бы очень хотелось отдать подарок совсем в другой обстановке, наедине. Или просто взять и позорно сбежать вместе с ним, потому что нестерпимо тяжело было находиться так близко к этой женщине…

      И вот, когда в своей голове уже дошла до точки, когда реализовать план бегства казалось самой потрясающей идеей в мире, судьба видимо выбрала первый вариант. У Александра зазвонил телефон.

— Малышка, э-э-э… Я отойду… Мне звонят. Прости… — произнёс он, как-то странно покосившись на экран.

      После чего бочком поднялся с дивана и буквально выбежал на улицу.

— Это ты странный сегодня, Саш, а не Князева… — пробормотала себе под нос, потрясённая этой картиной.

***

      Минут через пять, когда в своём вынужденном одиночестве дошла до ручки, на лестнице, ведущей на первый этаж, показалась Ксения. От того несобранного и потерянного «щенка», который открывал им с Аркатовым дверь, не осталось и следа. По лестнице спускалась именно та женщина, которую Герман помнила. Во всей своей красе. Тёмная полупрозрачная блузка с тяжёлыми бархатными рукавами и строгие брюки контрастировали с ядовито-жёлтыми босоножками и такого же цвета массивными серёжками. Довершало образ сложное малопонятное сооружение на голове. Лишь потухшие, печальные глаза Князевой выдавали, что с девушкой что-то не так…

— А где твой дорогой и любимый? — ядовито ухмыльнулась. Причём явно гораздо громче, чем следовало.

      Герман покачала головой:

— На крыльце твоём. По телефону разговаривает. И, прошу тебя, тише.

      Пожала плечами, но голос понизила:

— Боишься, что спалит тебя? — всё так же язвительно, хотя и с явно различимой горечью.

— Да, боюсь. Потому что я только-только выстроила то, что ты так старательно пыталась разрушить. И больше терять я своё счастье не намерена.

— А счастье ли?

— Не надо, Ксюш. Я прошу тебя, не надо. Не порть день ни мне, ни себе. Я приехала поздравить тебя с днём рождения. Потому что мне действительно не всё равно. Но больше мне ничего от тебя не нужно.

— Как знаешь, — издала ещё один тяжёлый вдох и опустилась в кресло, — Спасибо и на том.

— Это, кстати, тебе, — вспомнила вдруг про забытый подарок.

      Протянула свёрток Князевой и снова поразилась тому, насколько нерешительно и робко берёт та его в руки.

— Не бойся, он не кусается.

— А я и не боюсь, — показательно бравурно.

      Тут же зашуршала упаковочной бумагой. Кажется, она не поддавалась подрагивающим рукам режиссёрши, потому что после нескольких попыток аккуратно её развернуть, Князева просто разорвала её. После чего бережно вынула саму книгу и боязливо покосилась на неё. Как будто действительно боялась… Однако уже через пару мгновений ярко-зелёные глаза восхищённо расширились.

— «Маленький принц»…

      Лиза только кивнула.

— Нравится?

— Очень! Одна из моих любимых книг.

— Я рада…

— Сама выбирала?

— Сама.

— Спасибо… — благодарно кивнула.

      И вдруг, мягко проведя пальцами по оттеснённому золотом названию книги, подняла голову, и глядя сценаристке прямо в глаза, тихо проговорила:

— Я так и подумала. Потому что мы в ответе за тех, кого приручили…

      Герман задохнулась от нахлынувших на неё чувств.

***

      Когда в дом вернулся Аркатов, молчаливые «гляделки» грозили затянуться… Ни одна из девушек не могла отвести взор, а всё остальное пространство наэлектризовалось так, что, казалось, протяни руки — обожжёт. Александр Андреевич же ничего из этого совершенно не замечал. Он нервно крутил телефон в руке и был глубоко погружен в собственные мысли.

— Лизунь…

      Герман тут же дёрнулась, отводя взгляд от сидевшей напротив Ксении.

— Да, мой хороший, что такое?

— Мы можем поговорить? — как-то замялся, подбирая слова.

— Что-то случилось?

— Да… Нет… Я не знаю…

— Ладно, — вздохнула, — Пойдём опять простаивать крыльцо.

      Была уверена, что ничего серьёзного у этого великовозрастного прожигателя жизни случиться не может. Этот человек пугался и начинал умирать от любой царапины. Или если температура поднималась выше тридцати шести и восьми. А потому, повернувшись к Князевой, тяжело вздохнула:

— Ксюша, я надеюсь, вы нас простите, если мы ненадолго отойдём? — уходить совершенно не хотелось. А хотелось, напротив, ещё хоть минутку дольше провести рядом с этой женщиной…

— Да, конечно, о чём речь, — как-то странно сверкнула глазами.

— Мы обязательно вернёмся! — твёрдо, не оставляя возражений. Но, скорее, даже больше для себя.

      Вышла на улицу и, достав из сумочки пачку «Ричмонда», закурила. Пару раз затянулась, глядя, как Аркатов нерешительно топчется по крыльцу, после чего, не выдержав, выдохнула дым прямо ему в лицо. Мужчина закашлялся.

— Ты чего?

— А ты чего? — нахмурилась, — Убежал, прибежал, кто-то ему звонит, что-то случилось. Выдернул сюда, а сейчас молчишь. А там у человека день рождения, между прочим…

      «Или просто самый невероятный в мире человек…»

— Ну?

      Аркатов как-то странно дёрнулся, но вновь не сказал ни слова.

— Саш, — устало выдохнула, — Если ты продолжишь молчать, то я просто уйду обратно. А ты тут делай всё, что вздумается.

— Нет… Я…

      Вдруг шумно выдохнул и выдернул у Герман из рук сигарету. Резко затянулся, закашлялся и тут же отбросил её куда-то в кусты.

— Сашка, блять! Ты охренел? Я курила вообще-то!

      В следующую секунду праведный гнев курильщика испарился. Вместо него осталась только какая-то зияющая пустота внутри. Потому что Аркатов, ещё раз шумно втянув воздух, как пловец перед прыжком, выпалил:

— Лиз, моя Вика беременна!..

***

      Самым страшным было не то, что он продолжил трахаться со своей малолетней шлюшкой после того, как они снова сошлись. Не то, что он продолжил её обманывать — она тоже не святая, и её главный грех сейчас сидит за входной дверью этого большого двухэтажного дома из красного кирпича. И даже не то, что он «деликатно» попросил её в самое ближайшее время собрать свои вещи и уехать из их квартиры. Самым страшным было то, почему он в этот раз от неё ушёл. Самым страшным была причина…

      Села прямо на пол крыльца, приваливаясь спиной к кирпичной стене. Было абсолютно всё равно на новенькие белые брюки. По щекам текли слёзы, а ладонь всё ещё горела от звонкой пощёчины, «подаренной» Аркатову на прощание. Прикрыла глаза, слыша, как рычит мотор отъезжающего «Лексуса».

— Тварь!

      Вдруг почувствовала, как на плечо легла тонкая рука. После чего рядом «упало» князевское тело.

— Я всё слышала… — мягко провела рукой по Лизиному плечу, не встречая сопротивления.

      Открыла глаза и, даже не пытаясь вытереть слёзы и словно забыв обо всех обещаниях с Ксюшей больше не иметь ничего общего, вцепилась в эту руку. Тяжело задышала.

— Будешь? — как в сферическом вакууме смотрела на то, как свободной рукой Князева вытащила из кармана пачку сигарет и протянула ей.

— Буду. Прикуришь?

      Режиссёрша кивнула. Мягко улыбнулась, глядя на то, как Герман, не желая, видимо, выпускать из своих рук её ладонь, зубами вытянула сигарету из пачки «Собрания». Зажгла огонёк на зажигалке, протянула ей.

— Хорошо… — пробормотала Лиза, затянувшись.

— Не знала, что ты умеешь курить без рук.

— И не такое могу, — пожала плечами и вдруг улыбнулась, — А я не знала, что ты совершенно не умеешь разряжать обстановку. Очень плохо получается.

      Князева, совершенно не обижаясь, согласилась:

— Да, прости, я не умею поддерживать. У меня вообще плохо с вербальным выражением чувств.

— Я заметила, — печально осклабилась и попыталась всё также без рук выплюнуть дотлевающий окурок.

      Ксюша вдруг рассмеялась.

— Господи, чудо, дай сюда.

      Мягко вытащила свою руку из Лизиного захвата и, забрав зажатый между зубами девушки бычок, потушила его прямо об крыльцо. После чего встала, прищурилась, целясь, и чётким движением отправила окурок прямо в урну.

— Метко.

— А то, — кивнула, — Разрешишь обратно сесть?..

— Да чего уж там, — Герман вздохнула и, вытерев как-то внезапно закончившиеся слёзы со щёк, махнула рукой, — Садись.

      Аккуратно присела рядом и, нерешительно поведя рукой, попыталась обнять Лизу. Та в ответ только шумно выдохнула и вдруг опустилась прямо в князевские объятия, удобно располагаясь на её груди. Несколько минут они молчали. Только Ксюша, почувствовав, что её не прогонят, мягко гладила Герман по покатым плечам.

      После чего вдруг отчего-то зажмурилась и тихо-тихо произнесла:

— Можно вопрос?

— Можно.

— Жалеешь, что он ушёл?..

      Сценаристка запрокинула голову, опуская её на тонкое плечо. Пробежалась глазами по каждой чёрточке, такой знакомой и такой незнакомой сейчас. Порывисто выдохнула, собираясь с мыслями.

— Нет, не жалею. Я его давно уже не люблю… — и, предотвращая реплику Князевой, — И ты знаешь почему.

      Ксения мелко задрожала. Но, видимо, взяв себя в руки, только покрепче стиснула Лизу в своих объятиях.

— Обидно просто. И очень больно.

— Ты ещё будешь счастлива, Лиз… — практически шёпотом.

— Может, буду. Может, нет, — развела руками, — Кто знает. Но даже если буду, то не скоро.

— Не говори так. Обязательно будешь. Встретишь кого-нибудь хорошего, — тяжело вздохнула, — Полюбите друг друга. И дети у тебя обязательно будут. От этого хорошего человека, а не от мудака, который решил завести детей с какой-то левой девицей, а не с той, кто была его семьёй почти восемь лет…

— Ксюш, я бесплодна.

      Повисла, как пишут в очень умных книгах, гнетущая тишина. Князева, пытаясь осознать услышанное, мелко дрожала. А Лиза, живущая с этим диагнозом уже лет пять, и пролившая, кажется, все свои слёзы по этому поводу, лишь горько усмехалась своим мыслям. Когда-то тогда, удерживая совершенно раздавленную словами врачей девушку от — буквально — выхода в окно, Александр клялся и божился, что это ничего не изменит. Что он всегда будет любить свою «малышку» и что всё у них будет хорошо. И вот сейчас он, так рвавшийся восстановить с этой самой «малышкой» отношения после своего феерического — во всех смыслах — проёба, уходит от неё к той, которая сможет ему родить. Как банально и больно иногда складывается жизнь…

— Я заберу всю твою боль… — вдруг тихо-тихо раздалось над ушком.

— Я сказала это вслух?..

— Да…

      Герман пожала плечами, горько усмехаясь. Мол, ну что ж, бывает. А всю мою боль оставь, пожалуйста, мне.

— Не нужно, Ксюш.

— Нужно!

— Нет, — прикрыла глаза, — Правда, не нужно…

      Однако следующая фраза заставила Лизу снова открыть глаза. Да что там открыть — распахнуть.

— А хочешь, я рожу тебе ребёнка?..

      Герман резко вывернулась в Ксюшиных руках и недоумённо воззрилась на девушку. В глазах той всё ещё плескалась глубокая грусть, но в то же время они пылали какой-то странной решимостью. Судя по всему, она не шутила. Но…

— Князева, ты с ума сошла?!

— Я серьёзно…

— Блять, очень здорово ты шутишь! — резко вскочила на ноги, ошеломлённая услышанным. Не верила, что Ксения Сергеевна может говорить такие вещи серьёзно. Больше походило на очередную попытку сделать побольнее. Вот это уже в её стиле.

— Лиз, послушай, я не шучу… — попыталась остановить сценаристку.

      Но девушка, в очередной раз «убедившись», что от Князевой ничего, кроме издевательств ждать нельзя, уже соскочила с крыльца и в каких-то два шага оказавшись у ворот, нервно пыталась разблокировать телефон.

— Всё, поиздевалась и хватит, — обозлённо сверкнула глазами в Ксюшину сторону, — Я, блять, к тебе, как к человеку. Приехала вот. Поверила в очередной раз. Доверилась. А ты — снова…

      Ксюша тоже поднялась на ноги.

— Послушай, прости, я не хотела… Я не думала, что это тебя так заденет… Я ведь говорила действительно абсолютно серь…

— Хватит! — прервала девушку на полуслове, — Я не хочу с тобой больше говорить и вообще иметь никаких дел. Всё. С днём рождения, всё такое. Читайте книжку, ебитесь сами. А я поехала!

— Господи, куда? Что ты, блять, творишь?

— Творишь здесь ты, — ловко увернулась от попытавшейся подойти ближе режиссёрши и, встряхнув волосами, пошипела, — А я вызываю такси! Поеду домой! И вообще, открой мне ворота, я подожду машину там!..

      Впрочем, последняя просьба была лишней — чёрные кованные ворота были открыты и так. Так что, быстро подумав о том, что «эта тварь же как-то уехала…», Герман выскочила на поселковую дорогу.

— Лиза! Лиза, блять! — попытавшись выскочить за сценаристкой, получила от той тяжёлой створкой ворот по рукам, — Да вернись же ты!

— Отъебись! Дай пожить спокойно!

      Ксения Сергеевна шумно выдохнула. Если сейчас Она уедет, то, кажется, больше не вернётся совсем. Сейчас или никогда…

      И, видимо решившись, крикнула так, что можно было услышать с другого конца улицы:

— Я люблю тебя, Лиза Герман!

***

      Такси так и осталось невызванным. А сценаристка, ошарашенная последним заявлением Ксюши и его неподдельной искренностью, как-то незаметно для себя снова оказалась у неё дома, всё в той же гостиной. Потом долго прикладывала найденный в холодильнике лёд к «покалеченной» князевской кисти — поперёк тыльной стороны ладони остался глубокий след от металла воротной решётки. Слушала долгие бурчания шатенки на тему того, что «чуть, блять, пальцы мне не переломала». А после, закинув уже протёкшее полотенце со льдом раковину, уселась рядом и, ничтоже сумняшеся, спросила, глядя прямо в глаза:

— Ты не шутила?

— Нет, — Ксюша нерешительно улыбнулась, — Я действительно люблю тебя… Очень.

— Тогда почему… всё это?

      Объяснять, что — «это», не нужно было ни одной. Князева обессилено закрыла лицо здоровой рукой и глухо произнесла:

— Я очень боялась тебя проебать.

— Да ну-у-у… — Герман язвительно хмыкнула, — А мне почему-то казалось, что ты только и делала, что меня проёбывала. А ещё, что тебе было абсолютно всё равно.

— Нет, не было, — всё также глухо, — Может, только сначала… Когда мы познакомились там, на Гелином спектакле... Ты показалась мне такой забавной… Как те девочки, которые на меня вешались всю мою жизнь. Похожей на них. Этакая «лёгкая добыча». И ещё эта твоя показательная гетеросексуальность — я сразу поняла, что это неправда. Ты либо боишься признаться людям, либо себе, что на самом деле ты бисексуалка. В общем, мне показалось, что тебя легко будет сломать…

— Ну спасибо, блять!

— Подожди, — чуть приподняла глаза, словно пытаясь убедиться, что Герман никуда не сбежала, — Дай договорить, пожалуйста. В общем, да, сначала я играла с тобой. И когда ты приехала к Геле с вином и приглашением на день рождения этого твоего… И когда мы туда приехали. Но… Но только сначала. Когда я целовала тебя в бассейне, мне всё ещё казалось, что ты лёгкая добыча. Но когда я оттуда ушла… Я поняла, что добычей стала я. Я капитулировала. Я весь вечер потом думала об этом чёртовом поцелуе и о твоих губах!

— Поэтому и пришла ночью?.. — практически шёпотом.

— Да, поэтому и пришла… Может быть, это ещё не было любовью, крепкой, оформившейся, но я отчётливо понимала, что сойду с ума, если больше ничего не сделаю… И это уже не было игрой. Только если игрой на выживание. Я действительно выживала всю зиму лишь на воспоминаниях о тебе. Они давали мне силы жить, существовать, творить, блять! Я с каждым новым днём без тебя, как бы это абсурдно сейчас не прозвучало, всё глубже тонула в тебе. А когда в марте, на той моей грёбанной премьере ты сказала мне, что соскучилась — я поняла, что всё. Я утонула окончательно. Я полюбила тебя окончательно и бесповоротно ровно в ту самую секунду.

      Лиза сидела, будто громом поражённая. Для неё все эти откровения казались чем-то нереальным, фантастическим, чего совершенно точно не может быть на этом свете. Ксения Князева и «полюбила»? Ксения Князева и «не играла»? Действительно фантастика. Но Ксюша говорила это с такой очевидной искренностью и нескрываемой горечью о потерянном зря времени и своих же сволочных поступках, и так просто и прямо, что сомнений в том, что всё это — правда, не оставалось. Была только боль. Боль о том, что всё это она не узнала раньше. Что столько времени была уверена в том, что её не любят, что она только игрушка в этих руках…

— Ты почему раньше не сказала, Ксюш?.. И всё-таки зачем… как бы это сказать… зачем было делать вид, что я тебе нужна только для секса?.. Зачем было тупо пользовать?

— Я… Я не знаю. Я могу объяснить, но я не знаю… — сдавленным шёпотом.

      И вдруг упала на собственные колени и зарыдала. Князева даже не плакала, нет, она именно рыдала, захлёбываясь собственными слезами, кусая костяшки здоровой руки и откровенно воя, как воют на луну стаи волков. Елизавета даже опешила. Она только-только осознала, что Ксения Сергеевна — не ледышка, не безразличная женщина, какой она считала её все эти девять месяцев, а тут вдруг она так ярко проявляет свои эмоции. Она стыдится своих поступков и плачет, как делают все люди в мире… Мягко провела рукой по высоко собранным волосам. Зарылась в них пальцами, нащупывая одну из шпилек, и как могла спокойно проговорила:

— Тише, хорошая моя, тише. Не плачь, пожалуйста. Я тебе верю. И даже практически не злюсь. Я просто очень хочу всё узнать…

      Князева последний раз всхлипнула, действительно успокаиваясь под этими нежными руками и голосом. После чего недовольно пробурчала, останавливая пальцы Герман в своих волосах:

— Расплети мне эту хрень, пожалуйста. Надоело. Оно держится на трёх заколках, если что.

      А после, убедившись, что Лиза действительно послушно вынимает шпильки из тёмных локонов, тихо продолжила рассказ:

— Я уже говорила, что очень боялась тебя проебать… Я всех в своей жизни проёбываю. Вообще всех. Сначала друзей, потом тех, кто мне нравился, потом даже родители отвернулись, когда узнали о моей ориентации… Мы с ними уже лет десять не общаемся… И вообще, каждый человек в моей жизни, посылая меня в жопу, на прощание рассказывал, какая я сволочь и мразь, какой у меня отвратительный характер… И что никто никогда меня не будет любить. И вот, слыша это всё раз за разом, я всё больше и больше убеждалась в том, что всё это правда. Что я такая и другой мне не быть. И решила, что не буду никому портить больше жизнь. Что мне и без друзей нормально, а отношения — это вообще не для меня. Случайный секс — пожалуйста. Много случайного секса — ещё лучше. На том и выживу…

      Она остановилась, ещё раз непроизвольно всхлипнув. Герман стёрла выкатившуюся было слезинку подушечкой пальца и осторожно поинтересовалась:

— А как же Геля?..

— А вот это полный сюр, конечно, — горько хмыкнула, — Она сама как-то незаметно вошла в мою жизнь, я реально не поняла, как это произошло. И она не орала о том, какая я дрянь, а — наоборот — вроде бы любила меня, поддерживала, заботилась. И я подумала, что это охуеть как круто. Потому что впервые за мои тридцать лет появился человек, который меня не отталкивает. Мне даже неважно было, что я её совсем не люблю. Я этого, наверное, не заметила даже… В общем, я решила, что большего мне и не надо, и я должна, непременно, всеми способами её рядом с собой удержать. Желательно, навсегда… Потому что больше — мне казалось — таких людей в моей жизни не появится. Я же сука, ты помнишь. Вот. А потом я встретила тебя…

— Но Гелю всё же продолжила удерживать? — подколола Ксению, но даже как-то больше по инерции, слушая всё это и понимая, как сильно она заблуждалась относительно этой женщины.

— Больше не держу, — вымученно улыбнулась, — Я бросила её сегодня утром.

      У Елизаветы даже не нашлось слов. Почему-то этот факт поразил больше всего, действительно больше всего, что было сказано…

— Да, я теперь абсолютно свободная женщина. Как и ты, — хмыкнула, — Но я продолжу, пожалуй. Я встретила тебя, потом поняла, что полюбила… А потом испугалась. Я очень испугалась, что оттолкну и тебя своим поганым характером, что ты решишь, что я делаю тебе больно… И вот, чтобы ты этого не решила, я сделала тебе больно сама. Потому что я была уверена, что рано или поздно ты меня оттолкнёшь, как и все до этого… А когда тебе говорят, что ты последняя сволочь, а ты знаешь, что ты не и сволочь-то совсем, — это очень больно. Поэтому я решила заранее доказать тебе, что я плохая. Чтобы твои будущие претензии были хотя бы оправданы… Я была уверена, что они будут.

— И они действительно были, прости… — сдавленно всхлипнула. Эта девушка действительно была ледяной и холодной. Но её, к сожалению, такой сделали, и сейчас, узнавая её историю, приходило понимание, что так во многом относительно неё Герман была не права.

— Не извиняйся, Лиз… Ты была во всём права. Я действительно сука и действительно тобой пользовалась… Формально. Внутри себя я умирала каждый раз, понимая, какую боль я тебе нанесла. Но ничего не могла с собой поделать. Это была защитная реакция моего организма, хотя это и не оправдание… А Геля — Гелю было жалко выгонять. Она же такая хорошая, замечательная и святая. Куда же она пойдёт. Ну, ты помнишь…

— Помню…

— Но сегодня утром я просто не выдержала. Я не знала, увижу ли я тебя ещё хоть раз в жизни, но я абсолютно точно поняла, что больше так не могу. Осознала, что не хочу делать тебе больно, использовать, врать тебе. Не хочу спать с другой. Я рассталась с Гелей, даже с возможным осознанием того, что на всю жизнь останусь одна… Потому что я любила тебя. Потому что я люблю тебя, Лиза Герман!

      Елизавета вдруг порывисто обняла девушку, такую подавленную сейчас, измученную собственными воспоминаниями и собственной болью. Она прекрасно понимала, как тяжело сейчас даются Князевой эти слова. Хотелось хоть как-то залечить эти раны…

— Прости, что не ответила на твоё сообщение в мой день рождения… — глухим шёпотом, — Я думала, что ты так шутишь. Пытаешься ударить побольнее.

— Нет, тогда я была искренна… — тоскливо усмехнулась.

— Эй!

— Что такое?

— Ты дышишь мне в подмышку!

      Несмотря на всю серьёзность момента, рассмеялись обе. Хохотали, как дети, снимая нервное напряжение последнего дня и последнего года. И каждой становилось, вдруг, так легко-легко почему-то, как будто и не было никакой боли, никакой горечи, никаких обманов и расставаний…

— Можно спрошу? — прошептала вдруг Ксюша, когда они успокоились.

— Попробуй…

— Что будет дальше?..

— А что будет дальше?

— Может быть, мы… Ну-у-у… Попробуем, наконец, нормально? — откровенно подбирала слова, не уверенная в правильности и нужности своего предложения, — Без моего дерьма и без твоих уходов… Как делают все нормальные люди…

— Предлагаешь мне стать твоей девушкой? — Лиза покосилась на стремительно краснеющую Князеву.

— Ну, в общем-то… — замялась на секунду и вдруг резко выпалила, — Да!

      Герман хмыкнула. Она абсолютно не была уверена в том, что всё действительно получится. Она не была уверена в том, что они смогут ужиться друг с другом, что смогут побороть разность своих характеров и тяжкий груз прошлого. Но сейчас Лиза точно знала — она любит и она любима. И она очень всего этого хотела. Она очень хотела быть с Ксенией Сергеевной Князевой, и попытаться, определённо, стоило.

— Давай попробуем, — улыбнулась она.

      После чего вдруг схватила совершенно опешившую Ксюшу за руки и, притянув её вплотную к себе, ехидно прошептала:

— А, кстати… Знаешь… Я соскучилась!

— Восемь!