на следующей неделе братья, ощетинившись, избегают любых обсуждений произошедшего. на атсуму, с облепленным пластырями лицом и отекшим носом, косятся все, кому не лень, и на все вопросы он беззаботно отшучивается, а у осаму внутри что-то взрывается каждый раз.

большие перерывы между уроками они проводят на пришкольном стадионе, обыденно отрабатывая темпы. а меж тем атсуму рассказывает, что это были за ублюдки, с которыми он тогда сцепился, и совсем не осознает, что таким образом он дает закупоренной злости осаму зеленый свет.

а осаму от своих слов никогда не отказывается, «в отличие от некоторых», - добавил бы он шутливо. но сейчас ему вовсе не до шуток: он сжимает челюсть, чувствуя накатывающую с каждым шагом ярость.

окруженный и прижатый к стенке,

я прикончу их всех и пойду с тобой

- вам всем пиздец, гандоны, - начинает он издалека, едва завидев за углом группу курящих парней.

и стискивает рукоять когда-то забытой старой бейсбольной биты – все же пригодилась.

когда выбора нет, и приходится защищаться,

я схвачу свою биту и пойду с тобой

- ты че, блять, творишь?!

- защищаю свою семью, уебки.

с битой в руках и с отчаянным рвением в груди осаму – само преимущество. ему плевать, что бой нечестный, плевать, что он скорее всего получит выговор и будет полсеместра отрабатывать после занятий, - а может даже его исключат к чертям собачьим, - плевать. главное ведь, что потом атсуму ловит его, переполненного адреналином, когда из груди рвется отчаянный истерический смех, а обезумевшие глаза игнорируют чужую кровь на своих руках.

и осаму цепляется за плечи брата, победно сжимая их своими холодными пальцами, а тому не страшно. атсуму не страшно, потому что видеть осаму таким живым, хохочущим, пускай и перемазанным в крови, - это удивительное счастье.

он так горд и благодарен, и готов признаться, что это куда лучше – быть бок о бок и соперничать с другими, чем быть порознь и соперничать друг с другом.