жизнь такая странная; такая глупая импровизация, такая безвкусная мелодрама,

и подделывать бумажные – ты только руку сожми, и они уже помятые – чувства, притворяться, что все так, как оно должно быть, – в печёнках сидит. жизнь кажется повторяющейся чередой событий, потерявших свои краски.

а если разделять её с кем-то, то ничего не меняется.

в жизни ёнхо – мерцающие огни, вечная грусть, приторный ликёр на языке и его эфемерная любовь – читтапон.

ты танцевал в гольфах в нашем номере,

сверкая глазами,

словно дорожными знаками

когда-то в середине пыльного и до тошноты скучного октября две тысячи тринадцатого их угораздило столкнуться в безымянном баре где-то в иллинойсе (в двухстах милях на юго-восток от чикаго).

ещё тогда, в ту ночь он понял, что жизнь – хитрая сука, что ломает его принципы.

потому что он не был готов к самому себе, шечущему слова вечной любви, прямо как в клишированных классических романах, на ухо тайцу, сладко стонущему под ним.

зажги сигаретку и передай мне,

положи голову мне на плечо

я просто хочу почувствовать

твои губы на своей коже

и тем выцветшим, словно полароидные карточки, утром, когда ёнхо, сонный и в одних трусах, стоит на балконе трёхзвёздочного отеля, роняя на кафель тлеющую сигарету, – в нём будто что-то обрывается.

он отчётливо ощущает медленно расползающиеся трещины, когда его полупьяный мальчик-на-одну-ночь, обнажённый и по-библейски нежный, сидит среди вороха старого постельного белья и, прикуривая, ерошит спутанные волосы. мягко ему улыбается и валится на подушки, тихо напевая что-то.

белые простыни, яркие огни,

кривые зубы и ночная жизнь –

ты сказал, что так всё и начинается

за долгое время их холодные, но по прежнему бьющиеся сердца никогда не теряли возможность чувствовать – боль, надежду и, очевидно, друг друга. им никогда не нужно было слышать те-самые-три-слова чтобы знать, что любит.

«я и тебе пачку купил, возьми в куртке»; «ты мой»; «застегни пиджак, холодает»; «иди ко мне»; «много не пей, у тебя планёрка завтра в девять»; «ложись спать, а я поведу».

и вот так, даже спустя пять лет, жизнь – всё ещё один сплошной неразгаданный ребус, блядский лабиринт, где они ходят кругами, поочерёдно натыкаясь на преграды, а они – больны и измотаны друг другом и не имеют никакого представления о том, что же будет завтра. хоть трагедию пиши.

но твои губы медленно скользят вниз по мне,

а я обещал себе,

что не позволю тебе стать моей половинкой

и, казалось, всё в ней неизменно.

но теперь, разделить такую жизнь с тем, кто нашёл в тебе человека, живого и саднящего как свежая рана, заставил слепо поверить в возможность ощущать и без сомнения иметь место быть, – ёнхо даже не против. он с хрустальной нежностью целует читтапона под крутящиеся пластинки и тёплые блики заходящего солнца, подхватывая его под карамельные бёдра.

они повторят, точно так же, как в октябре тринадцатого, чтобы спустя тысячи таких ночей отчаянно помнить, ради чего (или кого) были готовы сойти с ума.