Осень — промозглая. Мало кто испытывает к ней теплые чувства. Хорошего в ней, разве что, яркие краски да и то, что из красных кленовых листьев получаются красивые букеты. Один из таких стоит в высокой вазе на подоконнике. Баам сидит рядом, обняв колени и прижавшись к ним щекой. По стеклу барабанит дождь, пропитывая его холодом. Хандра и уныние пробираются под одежду, холодя до знобящего чувства.
В прихожей хлопает входная дверь, родной голос громко оповещает о возвращении. Баам даже не шевелится, услышав, как о дно подставки стукнулся мокрый зонт, как зашуршал плащ, снимаемый с плеч, и как мягкие шаги прошли до комнаты, замерев на пороге. Он не оборачивается, когда его зовут по имени, и продолжает смотреть на скатывающиеся по стеклу капли.
— Так и знал, что ты тут, — на плечо, приобнимая, опускается знакомая рука. Баам, наконец, поднимает голову, встречаясь взглядом с глазами цвета зимней оттепели. Агеро перемещает ладонь на каштановую макушку, растрепывая отросшие волосы и добавляет, улыбаясь: — Я здесь. Скучал?
Баам тянется к нему, обхватывая руками шею. Теплый, ласковый, домашний. Трется макушкой о прохладную щеку Агеро и едва не мурчит, как кот, которого оставили надолго в одиночестве. Скучал, конечно же скучал. Скучал и нуждался. Агеро тихонько посмеивается, но поднимает Баама на руки. Он знает, как на него влияет такая погода, поэтому хотел отпроситься с работы пораньше, но начальство не позволило.
— Извини, что задержался, — он мягко целует Баама в лоб, усаживая на диван, и тянется за сложенным на подлокотнике пледом. Заботливо укутывает, оставляя снаружи только взлохмаченную голову. — Подождешь еще немного? Я скоро вернусь, — Кун выпрямляется, но Баам почти сразу же цепляет его за запястье, поднимая голову. В золотистых глазах читается взгляд побитого щенка.
— А-агеро-о, — жалобно тянет Баам. Кун оставляет короткий поцелуй в уголке глаза, заставляя слегка зажмуриться.
— Скоро, — успокаивающе говорит он, и Баам, нехотя, его отпускает. Кун выпрямляется и выходит, направляясь, судя по шагам, на кухню. Оттуда слышится шум чайника и звон чашек.
Когда Агеро возвращается, вместе с ним в комнату проникает пряный аромат какао с корицей и чего-то знакомо сладкого. В руках он несет две кружки, — парные, с вьющейся по белой эмали красной нитью и именами, на каждой кружке свое — от которых поднимается горячий пар. Баам заметно оживляется, втягивая запах носом. Агеро садится около дивана, поставив свою кружку рядом, а вторую отдавая Бааму. Тепло передается ладоням сквозь натянутые на них рукава пушистой толстовки, которую у Агеро бессовестно забрали и приватизировали. Да тот и не против, Баам ведь счастлив.
— Спасибо, — шепчет Баам, по-детски улыбаясь, и делает глоток. По всему телу разливается приятное тепло. Даже невольно прикрываешь глаза от удовольствия. Какао с корицей и маленькими зефирками — маршмеллоу. В меру горячее и сладкое. Сидя на полу, Агеро откидывает голову назад и смотрит на вновь ожившего Баама, тепло улыбается и пересаживается на диван. Ему до сих пор не верится, что подобное солнце поселилось у него под боком. Даже когда Баам переехал к нему, Кун ущипнул себя несколько раз, пытаясь удостовериться, что это не очередной сон.
Кружки из-под какао отставлены на кофейный столик, дождь за окном все еще шумит. Баам, убаюканный им, засыпает, умостив свою голову Агеро на плечо. Кун поправляет на нем плед и счастливо выдыхает ему в макушку, не в силах сдержать короткую волнующую дрожь.
Чем он только заслужил этого ребенка рядом? Доверчивого ребенка, доброго и такого невинного. Как бы то ни было, Агеро безмерно благодарен.
Только бы это солнце никуда не исчезало.