Мечта о том, что однажды дверь каюты откроется и в проеме возникнет знакомый силуэт, буквально прожгла его душу насквозь, но, когда это действительно произошло, Эдвард оказался не готов. К тому, что сделает его собственное тело, разом переставшее принадлежать ему.

Он вскочил с постели, на которой полулежал, вливая в себя очередную бутылку рома, в три шага преодолел расстояние до двери и замер перед Стидом, остолбенев под огнем его безумных, опасных глаз.

Нож и пистолет были там же, где и всегда, – привычной тяжестью висели на бедрах, – но, когда первые немые мгновения истекли, руки Эдварда, затянутые в грубую кожу перчаток, оказались на плечах Стида. Сквозь слои ткани пальцы впились в чужую плоть так, что ощутили твердость плечевых костей.

– Что ты здесь делаешь?!

Кажется, те несколько тысяч раз, что он представлял себе этот момент, он говорил что-то другое, но сейчас смог прошипеть лишь этот вопрос. Прекрасно понимая, что в нем нет абсолютно никакого смысла… и он с головой выдает страх и отчаяние. Страх обнаружить в себе мучительно подавляемое желание вернуть Стида любой ценой. Отчаяние от осознания, что ничто не окончено: не утоплено в море вместе с его книгами, не убито вместе с его людьми, не забыто вместе с тем, как дышать и жить без боли.

На тонких губах Стида промелькнула тень улыбки, и Эдвард почувствовал, как все его существо тянется к ней, как к крошечной полоске зари в самом сердце кажущейся бесконечной ночи.

– Я вернулся на свой корабль. Я собираюсь вернуть себе свою жизнь. И тебя.

Если бы Стид выхватил кнут и со всего размаху хлестнул Эдварда, если бы граненый отрез кожи обвил все его тело, рассекая и впиваясь, точно гибкое лезвие, тот не вздрогнул бы сильнее, чем от этих слов.

– Тебя никто не ждет. Корабль мой по праву. Команда брошена умирать. И я проявлю милость, если позволю тебе покинуть «Возмездие» живым…

Говоря это, Эдвард пытался представить, как хватает джентльмена-пирата, передает своим людям, чтобы они связали его и бросили в лодку, которая будет качаться на волнах, когда корабль уже растает в вечернем тумане.

Но улыбка Стида, становящаяся все шире и лучезарнее, легко уничтожала все эти попытки выстроить форт из лжи и самоотречения.

– Если тебе уже все равно, почему ты весь дрожишь?

Хотя Эдварду казалось, что, усилив хватку, он сломает Стиду кости, тот неожиданно легко освободился и осторожно коснулся ладонью его щеки.

– Моя команда спасена, твои люди не хотят со мной сражаться… остался только ты.

Не в силах отпрянуть и разорвать связь этого прикосновения, Эд жадно ловил ощущения от мягких, шелковистых пальцев, невесомо ласкающих кожу на скуле. Какая-то часть его объятого пламенем существа еще верила в то, что он может позволить себе этот короткий миг болезненного наслаждения, а потом выхватит кинжал и убьет Стида…

– Убьешь меня и будешь, наконец, счастлив? – будто прочтя его мысли, мягко, понимающе проговорил Стид и отнял руку от лица Эдварда. Но лишь затем, чтобы зеркально провести по своей щеке, оставляя на ней жирную черную полосу.

Эдвард совершенно забыл о том, что на его кожу нанесена краска. Внезапно вид этой грязной, пятнающей нечто по-настоящему светлое, полосы, над которой сияли прекрасные глаза, заставил что-то внутри надломиться, и он тихо, с бесконечной усталостью проговорил:

– Я не убью тебя, Стид. Просто оставь меня в покое.

Он с болезненным удовлетворением проследил за тем, как теплая улыбка сходит с губ джентльмена-пирата, будто мир вновь возвращается к беспросветной ночи. Стид должен был ощутить хотя бы малую долю того отчаяния, в которое Эд погрузился после его ухода.

Но, кажется, он не собирался легко сдаваться.

– Один раз я уже совершил эту ошибку. Больше никогда.

И, оборвав до предела напряженную струну взгляда, Стид уверенно прошел в свою каюту, мгновенно заполнив собой пустое пространство, которое, казалось, только и ждало возвращения истинного хозяина.

Эдвард остался в дверях, точно вахтенный, обнаруживший, что враг давно пробрался на корабль. Он мог сделать несколько шагов и позвать кого-то из своих людей, мог выхватить оружие и угрозой заставить Стида убраться, но вместо этого он похолодевшими пальцами взялся за ручку двери и толкнул ее, а потом повернул ключ в замке.

– Ты прав. Я не хочу, чтобы сюда вошли невовремя.

Стид произнес это настолько невозмутимо, что кровь мгновенно вскипела в жилах Эдварда. Сам он не мог похвастаться даже толикой владения собой.

– Думаешь, твое присутствие что-то меняет? Думаешь, ты можешь вот так заявиться, и все… все вернется? Ты вообще понимаешь…?!

Эдвард вновь угрожающе подступил к нему, но Стид был готов к этому. Каким-то необъяснимым образом использовав силу этого броска, он перехватил Эдварда за запястья и легко, без сопротивления усадил рядом с собой на кровать.

– Понимаю. Я все понимаю, как никто другой. Иззи рассказал мне, каково тебе пришлось.

– Иззи… что?

– Эдвард… Просто посмотри на меня и скажи – ты тонешь. Тебе нужно, чтобы тебя спасли. Ведь так?

Эдвард знал, что этого делать не стоит, понимал, что сейчас окажется в ловушке, в которую сам себя и загнал, точно бестолковое животное, но в следующий миг он осторожно поднял глаза и взглянул на Стида, освещенного смутным, рассеянным светом от занавешенного окна каюты.

Тот сидел, чуть наклонив голову, и внимательно смотрел на него, будто прикидывая, как обхватить его поудобнее, чтобы не отпустить назад, в темные воды. Каждая мельчайшая черта родного лица, каждый золотистый локон, падающий на лоб, каждая деталь щегольского костюма казалась безупречной. Стид не был обычным человеком и даже не пытался притвориться таковым. С самой первой минуты, как Эд увидел джентльмена-пирата, он заставлял все остальное уходить в тень, чтобы на этом фоне сиять еще ярче.

И сейчас его сияющий образ отражался в лезвии кинжала, который был направлен на его сердце.

– Не думай, что я расценю это как «нет», – с едва различимым намеком на досаду проговорил Стид и потянулся было к руке, сжимающей оружие, но Эдвард с обманчивым хладнокровием проговорил:

– Мертвецу ответ будет уже ни к чему. Так что лучше не задавай лишних вопросов.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился Стид и выразительно глянул на конец лезвия, готовый проделать отверстие в ткани его камзола, рубашки, а затем – в его плоти. – Тогда я буду произносить лишь утвердительные предложения. Я люблю тебя, Эдвард.

Кинжал едва не вонзился в его грудь, потому что Эд вновь мучительно вздрогнул, будто его самого проткнули насквозь. Когда-то он ждал этих слов, представлял себе, как нежно возьмет в ладони лицо Стида и начнет целовать. Он отчаянно надеялся, что рано или поздно дождется взаимности, но никогда не думал, что будет взирать на нее с самого дна, ощущая себя настолько сломленным и жалким.

– И что? Чего ты хочешь этим добиться? – проговорил он, отодвигаясь, будто признание Стида несло в себе опасность.

Окутанную сумраком каюту заполнило болезненное молчание. Какое-то время Эдвард думал, что демонстрирует полное безразличие к сказанному, пока не ощутил, как докатившиеся до подбородка слезы срываются вниз и мочат кожу его куртки.

Стид вновь улыбался так ласково, что смотреть на это было попросту невыносимо. Эд отвел взгляд, но поднять к лицу руки и стереть слезы не решался, балансируя на тонкой грани между желанием оставаться в себе и неспособностью сдерживать эмоции.

– Я бы не отказался от того, чтобы ты отложил эту штуку и позволил себя обнять.

Как только Эд представил, как Стид исполняет желаемое, он ощутил волну слабости, будто это было самым страшным, что могло с ним произойти.

– Стид… – придушенно прошептал он и оборвал себя в надежде на то, что тот сжалится над ним и даст время прийти в себя.

А потом его пальцы разжались на рукояти кинжала, и Стид тут же притянул его, позволяя судорожно вцепиться в себя, точно в обломок корабля посреди жестокой бури.

– Так гораздо лучше, мой милый, – с нежностью проговорил он, кажется, не понимая, что в этот самый момент Эд буквально разваливается на части. – Позже я расскажу тебе, что со мной произошло. А сейчас я просто хочу побыть с тобой.

Единственное, на что был способен Эд, задыхающийся от беззвучных рыданий, это едва заметно кивнуть, признавая, что Стид может делать все, что хочет. Рассказывать о том, почему бросил его, объяснять, в чем был смысл той боли, что едва его не прикончила, признаваться в любви и называть его «мой милый», как никто еще никогда не называл.

И Стид принялся гладить Эда по спутанным волосам, по вздрагивающим плечам и спине, успокаивая, как испугавшегося грозы ребенка.

– Я мечтал сделать это все то время, что был дома.

«Дом…»

Эд не знал, что сердце может сжаться так резко, разом исторгая из себя всю кровь. Мысль о том, что Стид провел какое-то время дома, окруженный семьей – настоящей семьей! – оказалась совершенно невыносимой, и, ища спасения, Эд отчаянно вжался в него и замер, боясь пошевелиться.

– Прости, это всего лишь привычка. Теперь мой дом здесь, с тобой.

Но Эд с трудом мог представить, что это возможно. Сделав над собой невероятное усилие, он приподнял подбородок над плечом Стида и хрипло проговорил:

– Он опустошен. Как и я…

Стид тут же вновь прижал его к себе, будто считал, что может срастить края изорванной души силой своей близости.

– Ни о чем не волнуйся: станет лучше, вот увидишь.

Все, чего хотел Эд – верить ему, видеть хоть что-то, кроме застилающей внутренний взор алой пелены боли, но ему казалось, что это лишь новый вид пытки, и от того, что Стид так близко, становится только тяжелее.

– Может быть, я не создан для хорошего… Может, все, чего я заслуживаю…

Нежные руки осторожно отстранили его, и он вновь, не будучи готов к этому, предстал перед взглядом Стида.

– Ты заслуживаешь того, чтобы быть счастливым. Mea vita et anima es.

– Я… не понимаю… – растерянно прошептал Эд, глядя на Стида так, будто его худшие опасения подтвердились. Ему нет места рядом с тем, кто прочел бесчисленное количество книг и знает несколько языков.

– «Ты моя жизнь и душа», – терпеливо пояснил Стид и протянул руку, чтобы убрать с его лица прилипшие волосы.

Эдвард вдруг представил, что тот видит перед собой: искаженное страданием лицо в потеках смешанных с сажей слез, спутанные пряди седых волос, бессильно поникшие плечи. Он давно перестал быть тем, кем когда-то являлся, но так и не стал кем-то новым.

– Ты ошибся. Я не тот, кто тебе нужен, – безжизненным тоном проговорил он и, собрав последние силы, поднялся, чтобы уйти.

– Нет, Эдвард! Ты именно тот.

Стид оказался удивительно быстр. Он вскочил с кровати и, крепко обняв Эда, властно приник к его губам.

Только теперь Эд осознал, насколько пьян и насколько не владеет собой. От этого напора он полностью потерял волю, разомкнул губы и жалобно простонал прямо в рот целующего его Стида.

Он и не представлял, что тот, чьих губ он бережно касался на пляже, тот, кто начал робко вторить ему лишь под конец, когда он практически потерял надежду, может целовать так уверенно и страстно. Теплая ладонь легла на его затылок, и в это же время неожиданно ловкий язык Стида скользнул в его рот, отчего по его телу прошлась волна неконтролируемой дрожи.

Ни мгновенно вспыхнувший пожар ревности к прошлому Стида, в котором тот целовал так кого-то другого, ни тоскливая боль от понимания, что Стид ласкает то самое надломленное существо, что предстало перед мысленным взором Эда мгновение назад, не могли остановить жажды, в один миг охватившей его полностью. Вкус Стида оказался настолько желанным, настолько сладким, что Эд окончательно потерял себя.

Он даже не думал протестовать, когда Стид, не отрываясь от его губ, потянул его вниз и вернул на кровать. Впрочем, через мгновение тот все же отстранился, чтобы вдохнуть немного воздуха, и с чувством прошептал:

– Боже мой, Эдвард, как же ты прекрасен!

Не веря в то, что слышит, Эд почти со страхом обратил затуманенный взгляд к его лицу и увидел, что оно перепачкано сажей и влажно от чужих слез.

– Стид, тебе нужно…

– Не важно, все это не важно, – перебил его Стид, и Эд вдруг осознал, что в его потемневшем и потяжелевшем взгляде тоже заметна жажда.

Он ухватился за плечи Стида и потянул его к себе, пытаясь сбежать от хлестких ударов отрезвляющих мыслей. Подняв подбородок, он обнажил чувствительную шею, и когда Стид принял приглашение и коснулся губами тонкой кожи чуть ниже скулы, застонал почти удовлетворенно.

Желание Стида придавало хоть какой-то смысл его беспросветно унылому существованию, и Эд был готов умереть за то, чтобы Стид оказался доволен.

Он сам взялся за пуговицы своей куртки и принялся расстегивать их одну за другой, хотя пальцы слушались плохо, а дрожь лишь усугубляла ситуацию. Когда он закончил, Стид с нетерпением стащил с него куртку и начал покрывать влажными поцелуями его напряженные плечи.

Затем настала очередь перчаток, которые Стид снял, подцепив за концы указательных пальцев зубами. Эдвард с трудом узнавал того, кто прежде не решался коснуться его и лишь бросал смущенно-ласковые взгляды, но эти мысли тут же канули в темные волны возбуждения.

Когда Эд с волнением дотронулся до шейного платка – единственной вещи, что оставалась с ним после ухода Стида, – тот мягко, но уверенно перехватил его руку.

– Ты носил его как знак того, что ты – мой. Я хочу, чтобы он оставался на тебе.

«Ты – мой…»

Эдвард послушно кивнул, чувствуя, что во рту мгновенно пересохло. Чуть качнувшись от головокружения, он встал перед Стидом, чтобы тот мог избавить его от остальной одежды.

Глядя на красивые руки Стида, расстегивающие портупею, он думал о том, что джентльмен-пират лишает Кракена последнего оружия, которым тот мог остановить своего противника. Следом Стид снял коленный фиксатор, и Эд мгновенно ощутил, как заныло протестующее колено. Но боль тут же забылась, когда Стид стянул с него остатки одежды и позволил опереться на себя, чтобы вышагнуть из них.

Мягкие ладони скользнули по предплечьям, покрытым татуировками, легли на пояс, огладили узкие бедра и, наконец, правая едва ощутимо, слишком нежно, прошлась по мучительно твердому члену.

Эд на миг закрыл глаза, ожидая, что дразнящие прикосновения сменятся более откровенными ласками, но тут же опомнился: это он должен был ласкать Стида, а не принимать от него незаслуженные подарки.

Он наклонился к Стиду, скрывая его лицо в прядях своих волос, и принялся торопливо целовать его, одновременно пытаясь освободить его плечи от плотной ткани камзола. Стид позволил ему сделать это и даже отбросил верхнюю часть своего наряда куда-то в сторону, но затем обхватил обнаженного Эда за талию и усадил себе на колени, сделав дальнейшее раздевание невозможным.

Его чуткие пальцы скользили по телу Эда, точно он был ценителем произведений искусства, держащим в руках несомненный шедевр. Лишь однажды его ладони на мгновение замерли – когда коснулись шрама, идущего от левой лопатки и до поясницы. Одного из самых заметных, оставленных плетью самого Хорниголда.

Эд застыл, точно пригвожденный гарпуном, но пальцы Стида тут же продолжили свой путь, легонько массируя кожу. До предела возбужденный, дрожащий, испуганный, Эд вновь попытался забыться, сделав несколько неуверенных, зовущих движений бедрами над коленями Стида.

– Ты так нетерпелив, мой милый, – с отблеском мягкой улыбки в голосе проговорил Стид и подался вперед, чтобы пройтись языком по беспомощно сжавшимся соскам Эда.

Тот тихо охнул и тут же прошептал:

– Прости… – а потом, собравшись с духом, продолжил: – Я хочу делать то, что нравится тебе… Просто сейчас я не слишком…

Стид издал негромкий смешок и легонько прикусил кожу на левом боку, чуть выше памятного шрама от шпаги, вызвав у Эда волну мучительно-сладких судорог.

– О, ты изголодался. Как и я.

Его ладони вновь невесомо прошлись по члену Эда, став влажными из-за выступивших на нем капель. Чтобы выдержать это, Эду пришлось опереться на плечи Стида и уткнуться носом ему в макушку.

– Есть одна вещь, которую мне хотелось бы испытать...

Тон Стида тек пряным потоком грогга, и Эд почувствовал, что это именно то, что он должен сделать во что бы то ни стало.

– Скажи мне…

Стид бережно обхватил его за талию и начал подниматься на ноги, не давая потерять равновесие. Эд не понимал, откуда в его руках, не знавших тяжелой работы ни на суше, ни на море, столько силы.

Оказавшись вровень со Стидом, Эд поймал его взгляд и впервые с момента их встречи едва заметно улыбнулся, этим слабым движением уголков губ давая понять, что бесконечно любит и готов на все. Теплые глаза Стида излучали ровный ласковый свет. Он ничего не говорил, и Эд ждал. Ждал, снедаемый почти невыносимым желанием.

Наконец, руки Стида отпустили его талию и, скользнув к кистям, положили их на пояс шелковых кюлотов.

Этот жест невозможно было трактовать двояко, и Эд начал осторожно опускаться на колени. От столкновения с досками пола левое пронзила острая боль, но для него это стало лишь напоминанием о том, что он далеко не так безупречен, как хотелось бы, и потому ему стоит постараться доставить Стиду удовольствие.

Бережно взявшись за холодящую ткань, Эд потянул кюлоты и белье под ними вниз, чтобы обнажить широкие бедра и волнующе мягкий живот Стида, а следом – золотистые завитки паховых волос и крепкий, ровный член.

Промелькнувшая у Эда мысль о том, что его предыдущие любовники проигрывали любое сравнение со Стидом, лишь подкрепила его решимость быть как можно более старательным. Он с готовностью обхватил бедра Стида и, облизав сухие от волнения губы, впустил в себя сначала напряженную головку, а потом и весь член почти до основания.

Наградой ему стал короткий, немного удивленный стон. От этого звука его сердце счастливо заныло, и он принялся двигаться, проходясь языком по головке каждый раз перед тем, как насадиться глубже. Его пальцы невольно впились в кожу на бедрах Стида, и ему стало казаться, что он улавливает ток крови, спешащей к паху, чтобы наполнить и без того набухший орган.

Эд не представлял, ласкал ли кто-либо Стида таким образом, но то, с каким нетерпением тот принялся толкаться в его рот, заставляло его забыть обо всем и отдаться ритму. Боль в колене нарастала, но ее перекрывало возбуждение, близящееся к пику без каких-либо прикосновений к собственному члену. Эд чувствовал, что еще немного и он кончит от самого факта, что Стид испытывает это сладкое, тягучее удовольствие.

Слыша все учащающиеся жадные стоны, ощущая напряжение мышц под пальцами, Эд буквально растворился в этом дурмане. Он прикрыл глаза, ожидая момента, когда теплая сперма брызнет в его горло.

Наконец, Стид забился в судорогах, прижимая его голову к своему паху и изливаясь в его рот. Долго, удивительно долго, будто он не получал разрядки несколько месяцев. Эд старательно проглотил все и ждал, когда Стид отпустит его и даст отдышаться.

Он не успел дойти до оргазма, но это было не столь важно. Возможно, помешало сильное опьянение или навязчивый страх, что не давал забыться до конца.

Пальцы Стида расслабленно прошлись по его волосам, и Эд с трепетом поднял взгляд к его лицу. Ожидая, что он скажет, как это было…

– Чудесно. Просто чудесно.

Мягкая ладонь вскользь огладила скулу Эда, почему-то ощутившего стылое дуновение ночного ветра, порой пробирающего до костей даже близ экватора.

– Что ж, теперь нам пора прощаться.

«Что?»

Эд хотел было ухватиться за Стида… хотя бы для того, чтобы не упасть от внезапно накатившей слабости, но тот сделал шаг назад, и ему не осталось ничего другого, кроме как перенести весь вес на пылающее болью колено.

– Стид? Ты же не…

– Прости, мой милый.

На его глазах Стид без лишней спешки оделся, стер следы краски со щек, поправил на себе и без того безупречно сидящий камзол и прощально улыбнулся все той же теплой улыбкой, словно бы обещающей приближение рассвета.

Рассвета, который вновь наступит без него.

В какой-то момент боль разлилась, точно горючая смесь, над которой вспыхнуло безудержное пламя, заполнив жаром и смрадом все вокруг, и Эдвард вскинулся, чтобы сделать вдох.

Вокруг была абсолютная темнота. Сквозь занавешенные окна не просачивался даже свет звезд. Эдвард лежал на кровати Стида, в его баньяне, наброшенном на голое тело, и это тело изнывало от желания.

Все произошедшее оказалось сном. Чудовищно правдоподобным сном, оставившим после себя неизбывную боль и это бессильное, бесполезное, жалкое возбуждение. Хотелось закрыть глаза и провалиться в забытье без единого сновидения, перестать что-либо чувствовать и осознавать.

Умереть, чтобы больше никогда не думать о Стиде.

И в это же самое время проклятое тело с его животным желанием жить, трепетать, изливаться продолжало молить о том, что было попросту невыносимо. Эд чувствовал, как пульсирует кровь в твердом, точно просмоленное дерево, члене.

Он откинулся на подушку и жалобно, вымученно простонал, зная, что его никто не услышит. Меньше всего он хотел ласкать себя, позволяя этой жестокой, вывернутой наизнанку версии встречи со Стидом получать свое завершение. Его душа прошла через страшные муки килевания и теперь была похожа на окровавленные лохмотья.

Но осознание того, что он никогда не увидит настоящего Стида, никогда не ощутит его прикосновений, полных смущенной ласки, толкало его к той черте, за которой отчаяние становилось непереносимым.

И вот его ладонь скользнула по напряженно подрагивающему животу к паху, в котором сейчас было сконцентрировано все самое сильное, что он мог ощутить, почти ослепший и оглохший от горя. Пальцы привычно обхватили член и тут же начали движение, не давая ни мгновения на то, чтобы опомниться. Первая же судорога заставила его скрипнуть зубами. Слишком сильно, слишком болезненно.

Он двигал рукой быстро и размашисто, не жалея ни чувствительной кожи, ни напряженных до предела нервов. Ему было наплевать на густое, как патока, наслаждение, как и на боль в неловко согнутом колене. Он хотел, чтобы все закончилось поскорее.

Точка невозврата была уже близко. Эд чувствовал, как его буквально выгибает дугой на пропитанной потом постели. Вездесущие волосы захлестнули лицо, мешая вдыхать. Он хрипло застонал, мечтая о том, чтобы подступающий оргазм уничтожил его. Но в тот момент, когда внутри все сжалось, точно затянутый узел, перед мысленным взором вдруг возник образ Стида. Настоящего Стида, что робко повторял за ним движения губ и едва ощутимо прижимал их, отвечая на непрошенный поцелуй.

Эд почувствовал, как вместе с семенем из его тела исторгается это мучительное, жалкое желание… быть рядом, оберегать, защищать от опасностей, заботиться о том, чтобы Стид был счастлив... И в этом было что-то настолько естественное и настолько ужасное, что он резко повернулся и, зарывшись в подушку, придушенно завыл, точно избитый, израненный пес.