1

В директорском кабинете было не так, как в обычных директорских кабинетах. У Бруно Буччеллати не были развешаны по стенам дипломы и награды, как у его коллег, которые, смотря на оные, потирали свои ладошки до достижения интеллектуальной эякуляции. Нет, у него было чисто и пусто, можно даже сказать, по-спартански. Стол — красивый, из красного дерева — вместе с креслом и диваном для всяк сюда входящего.

— Отпусти-и-и! — орал мальчишка.

Учитель математики и по совместительству его классный руководитель, Паннакота Фуго, сидел на том самом диване, закинув ногу на ногу и прикрыв алеющее лицо ладонью. У Буччеллати был очень уставший взгляд, окидывающий фигуру длинноволосого полицейского, который на вытянутой руке, как нагадившего в тапки котёнка, держал Наранчу из одиннадцатого «А».

— Отпусти, блин! — вскрикнул тот. — Ты нарушаешь мои гражданские права, урод!

Буччеллати не желал вникать в ситуацию и хотел, чтобы всё исчезло.

— Пацан и так состоит на учёте, — продолжил недавно прерванную тираду товарищ Абаккио. — Хорошо, что я на него наткнулся. Свезло так свезло.

У него был приятный низкий голос. Буччеллати и рад бы его слушать, только не при таких обстоятельствах.

— Да чё я сделал?! — возмущался Наранча.

— Что ты сделал?! — вскипел Фуго с пол-оборота. — Что ты сделал, говоришь?! Ты назвал многоуважаемого, между прочим, человека мусором и… Не хочу даже повторять это слово!

— Это не обзывательство, это типа как мент или коп, только мусор… — попытался оправдаться Наранча, перестав лягаться и дёргаться.

— Вы прогуливали школу, — нарочито официально напомнил Буччеллати.

— Грешен, — окончательно обмяк Наранча. Леоне Абаккио смотрел на него искоса, как на помойную крысу в ловушке. Потом отпустил так, что мальчик грохнулся на пол.

— Сами разбирайтесь, в общем. У меня смена кончилась.

Товарищ полицейский направился к выходу. Фуго был в ярости. Наранча потирал ушибленный копчик. Буччеллати вздохнул и поднялся с кресла, нагоняя стража порядка.

— Подождите одну минуточку, — не дрогнувшим голосом попросил он, несмотря на то, что ему было не менее стыдно за Наранчу, чем его классному руководителю.

Они оказались в коридоре, и Абаккио развернулся к директору, вопросительно изогнув бровь. У Буччеллати кадык дёрнулся вверх-вниз, и ладони вспотели от волнения.

— Слушайте, простите.

— Мы не в церкви, а я вам не батюшка, — резко ответил Абаккио так, что у Буччеллати аж ком встал в горле. — Не вы виноваты, что у вас ученики мелкие уголовники, а их родители.

— Всё равно простите, — настоял директор. Этот полицейский вызывал у него непреодолимое желание одновременно узнать его поближе и никогда больше с ним не встречаться. Он никак не мог выдавить из себя то, что собирался сказать ещё в прошлый раз, когда Абаккио занесло сюда, тоже из-за Наранчи. Вот так они были связаны нитью судьбы и закона.

— Допустим, не держу на вас зла, если это так важно, — пожал он плечами. — Я всё-таки пойду?

— А, ну конечно, вас, наверное, жена дома заждалась, — специально сказал Буччеллати.

— Нет, я столько не зарабатываю, чтобы держать семью.

Внутри у Буччеллати всё запело от облегчения. Он понимал, что если не сделает ничего сейчас, то неловкость достигнет такого масштаба, что её нельзя будет сгладить. Абаккио стоял перед ним, глядя проницательно и бесстрастно, с высокомерным лицом и с забранными в хвост волосами — и эта единственно феминная деталь в его образе сильно контрастировала с высоким ростом и мускулистой статной фигурой. А униформа, боже мой! У Буччеллати слюна текла похлеще, чем у любой служебной собаки.

— У меня тоже рабочий день скоро закончится, — заявил он, улыбаясь мягко и неподозрительно. — С парнем разберёмся в понедельник, в компании отца. Знаете, мы уже так много раз виделись и общались, так быть может…

— Вы ко мне клеитесь, — констатировал Абаккио железным тоном. Буччеллати настолько растерялся, что встретился с ним взглядом.

— Просто, исходя из вашей внешности, я решил, что вы будете не против.

Абаккио смотрел на него пару секунд, не мигая. Буччеллати отвёл глаза. Ситуация была патовая, и он уже жалел, что начал.

— Языком вашим только задницу брить — уж больно острый, — наконец огрызнулся Абаккио. Не похоже было, что это его уязвило или обидело, но спускать это с рук он не собирался.

— Не сочтите за оскорбление. Вы просто меня в неформальной одежде не видели, — отшутился Буччеллати, ненавязчиво толкнув дверь кабинета ногой и плотно закрыв её, а после добавил: — А могли бы увидеть.

Он сам себе готов был расцеловать руки за то, как мастерски извернулся. И подкат вышел даже не вульгарный. Судя по ироничной усмешке, Абаккио оценил.

— А есть на что посмотреть?

Если бы здесь был его друг Миста, он бы выкрикнул из-за угла: «И не только посмотреть!», но Мисты здесь не было, поэтому Буччеллати просто целомудренно кивнул.

— Ну, тогда мой номер у вас есть, а завтра у меня выходной, — сказал Абаккио и направился к лестнице, больше ничего не объяснив. Буччеллати облизал взглядом его широкие плечи и крепкую шею. Это была победа. Потому что рассчитывал он, в основном, на «Отвали, пидор».

Когда Буччеллати резко открыл дверь, подслушивающие учитель и ученик чуть не свалились в кучу на полу. По-моему, даже про разногласия позабыли.

— Как же вам не стыдно, — укорил их директор, наблюдая, как оба вытянулись по струнке, и качая головой. — С вами, Наранча, у нас будет разговор в понедельник.

Тот сразу понурил голову.

— Идите домой, пожалуйста, — смилостивился Буччеллати и обратился к Фуго. — Позаботьтесь о том, чтобы его отец узнал и пришёл в школу после выходных.

— Позабочусь обязательно, — пообещал тот, недобро взглянув на ученика.

Буччеллати встал рядом с дверью, тонко намекая, что они оба могут идти. Фуго спохватился и, пихнув переминающегося с ноги на ногу Наранчу, быстренько удалился. Оставшись в одиночестве, Буччеллати добрался до телефона, в контактах которого ещё при первом «приводе» Наранчи был сохранён номер этого обворожительного чёрта в полицейской форме. Он таращился в экран, понимая, что сейчас не позвонит, а позвонить-то хочется.

Одна была загвоздка — он не знал, куда Абаккио позвать. В последний раз он встречался с парнем в студенчестве, когда они пропадали на чьей-нибудь хате и радовались жизни, а теперь, как ему думалось, возраст обязывает к некоторой романтике и серьёзности.

Буччеллати проверил время и позвонил Мисте. У Мисты на фоне уродливо вопил «Ленинград».

— Привет. Ты занят?

— Нет, — зевнули в ухо. — Тут один покупатель загадочно ходит по залу уже минут пятнадцать и рассматривает анальные бусы, поэтому мне всё равно скучно.

— Отлично. Куда ты обычно водишь своих девушек?

— Эм, в свою квартиру?

Буччеллати закатил глаза.

— Не трахаться.

— Ты хочешь пойти куда-то с кем-то и не трахаться? Ужас.

— Это первое свидание.

— И?

Он посмотрел в стену остекленевшими глазами, думая, а действительно, почему нет. На самом деле, Буччеллати не хотел показаться тем озабоченным дрочилой с сайтов знакомств или из тематических пабликов. И вообще, мало ли какой этот Леоне Абаккио и какие у него самого принципы. Предложит — пожалуйста, а навязываться это как-то по-блядски, тем более, Буччеллати директор школы.

— Потому что, Миста, мне сначала надо узнать человека. Я так сразу не могу.

— Как это мило, — сказал тот, и из динамиков практически полился яд. — Ну, не знаю. В клуб вам, старпёрам, идти не с руки. Там шумновато и слишком много людей, а тебе больше подойдёт тёплый кефир на ночь и пояс из собачьей шерсти.

— Спасибо, — макабрическим тоном вставил Буччеллати.

— А пойти в какую-нибудь ламповую кофейню… Блин, как-то слащаво, вы же два взрослых мужика. Как сложно-то, блять, с мужиками! — завыл Миста в трубку.

— Извини, в следующий раз постараюсь родиться гетеросексуальным.

Он тоже часто испытывал неловкость из-за этого. Точнее, из-за гендерных стереотипов.

— Давай я, как будет свободная минутка, накидаю тебе в личку всяких пабов, — сдался Миста. — Паб — это лучшее.

Буччеллати угукнул в трубку. Набраться на первом свидании было, несомненно, замечательной мыслью. Абаккио выглядел не очень разговорчивым, а разговорить его было надо.

На том и порешили. Буччеллати от безысходности поделал некоторые дела, которые не хотел оставлять на понедельник, и ретировался из школы, всё думая и думая о том, как позвонит ему и как что-нибудь скажет. Всё-таки он был уверен, что что-нибудь придумает. Перед налоговой так виртуозно изворачивается, перед родителями изворачивается, перед местным телевидением и журналюгами — тоже, так почему здесь не вывернется? Тем более, он богатый. Обычно богатство добавляет очков к красноречию.

Когда он приехал домой, ему первым делом бросилась в глаза тоненькая женская фигурка, сидевшая верхом на каменном заборе соседского участка, и примостившийся рядом молодой человек, с которым та щебетала. Что ж, весна. Буччеллати еле узнал в фигурке дочку его соседки, которая вроде как уезжала за бугор. Уезжала, правда, соплячкой, а вернулась столичной-заграничной моделью.

— О, Триш! — помахал ей Буччеллати, захлопывая дверцу автомобиля. Девчонка повернулась на голос и захлопала ресницами. Она узнала его. Он ещё лет пять-шесть назад катал её на своих плечах, пока она изображала самолёт, выставив руки в стороны. Буччеллати задумался об этом и осознал, что ей сейчас лет пятнадцать. Она спрыгнула с забора, позабыв про молодого человека, и побежала навстречу. Машина пискнула, включая сигнализацию, и когда Буччеллати убрал в карман ключи, Триш как раз подскочила к нему и заключила в объятия. Она была ниже ростом, поэтому обняла его поперёк груди, как тисками.

— Вы так постарели, — ласково сказала Триш, и Буччеллати поперхнулся. Ему даже тридцатник не стукнул. Хотя её можно понять — он был старше неё в два раза, взрослый дядя, ё-моё.

— А ты так вымахала, что уже не похожа на школьницу, — нервно засмеялся он. — Ты на каникулы вернулась?

— Нет, навсегда.

Она разомкнула объятия, перестав сжимать его рёбра.

— Правда? — растерялся Буччеллати. — Не понравилось, что ли, в… Где ты там была, в Италии?

— В Италии, — кивнула девчонка, сложив руки за спиной. На вопрос, понравилось или нет, она так и не ответила.

— Здо́рово. А где учиться будешь?

— Не знаю. Могу у вас, в школе.

Буччеллати поперхнулся ещё раз.

— А, ну да, можно. Приходи, — вымученно улыбнулся он, ещё сам не до конца понимая, почему ему так не нравится эта идея. — А тот юноша твой ухажёр новый?

Юноша не обращал на них внимание и считал ворон. У него были золотые волосы, которые ловили последние солнечные лучи этого дня.

— Неа. Просто проходил мимо и подошёл ко мне поспрашивать разное. Не местный.

— Ты аккуратнее, — предупредил Буччеллати, глядя на парня с прищуром.

— Да знаю я.

Они постояли, помолчали. Буччеллати неосознанно вытащил ключи обратно и поигрывал ими от нечего делать.

— Ну, ладно, увидимся.

Он не знал, о чём ещё говорить.

— Да, увидимся, — она растянула розовые губы в улыбке. На том они и расстались: Триш пошла обратно к своему блондину, а Буччеллати к себе домой, думать про грядущее свидание, чёрт его дери.

2

У Джорно Джованны был острый ум и феноменальная память. Мама и отчим хотели, чтобы он поступил на бюджет, учителя мечтали, чтобы он прославил их на всех школьных олимпиадах, а сам Джорно хотел денег.

— Ваша заявка одобрена, — обворожительно улыбнулась девушка. Джорно сделал вид, что удивлён:

— О, так быстро?

— Да, — протянула специалистка по кредитованию, отыскивая на столе нужные бумажки. — У вас отличная кредитная история и доход, с которым вы сможете покрыть займ.

Джорно благодарно улыбнулся в ответ, поглядывая на фальшивую справку с фальшивого места работы. Спасибо матери с биологическим отцом, что передали ему какие-то странные гены, из-за которых он выглядел старше лет на десять. Ещё бы знать, как выглядит биологический отец, потому что единственная весточка, которая от него приходила — это алименты. А, ну и сомнительная фотография — судя по всему, что-то из нюдсов, присланных матери Джорно. «Хоть не дикпик», — каждый раз думал тот.

Спустя пятнадцать минут он шёл по залитым солнцем улицам, пряча в карман ненастоящие документы и толстую пачку купюр. Иногда у мамочки возникали вопросы, откуда у сына дорогие брендовые вещи, последние айфоны и прочая дорогостоящая шушера, на которую он явно не мог накопить, экономя карманные деньги. Пришлось врать про подработку и, слава Господу, матушка у Джорно знала, сколько всё это стоит, лишь приблизительно и можно было наврать ей с три короба. А дорогие вещи он страсть как обожал.

Забредя в первый попавшийся торговый центр, Джорно походил там немного, не заходя ни в один магазин и просто коротая время, а после нашёл мужской туалет.

— Эй… — услышал он за спиной, когда мыл руки.

Согнувшийся над раковиной Джорно застыл.

— А ну-ка…

Кто-то нерешительно топтался возле двери. Джорно протёр глаза и нарочито медленно достал носовой платок, чтобы смахнуть с лица капельки воды.

— Нет, ну точно ты! Жора, ёб твою мать! — обрадовался мужской — хотя какой ещё мог быть в мужском сортире — голос. Спрятав платок обратно, Джорно поморщился и повернулся к настырному мудаку. Он отдалённо узнал этого парня и точно так же отдалённо припомнил, что знакомство сие отнюдь не из тех, которые греют душу.

— Привет, — криво улыбнулся Джорно. Улыбка у него была сама по себе очаровывающая и располагающая к себе, и только это его и спасло. — Как жизнь?

Чисто интуитивно парню можно было дать двадцать лет, а на вид — за тридцать. С длинными сальными патлами и с оформившимся пивным животиком. В футболке болотного цвета с логотипом какой-то игры. У Джорно другого слова, кроме «обрыган», на ум не шло.

— Хреново, — ответили на его вопрос. — Поэтому хорошо, что я тебя встретил!

— Рад, что ты так счастлив меня видеть, но у меня срочные дела.

Пацан обиженно засопел.

— Ты мне деньги когда вернёшь?

У Джорно даже не возникло недоумений, потому что занимал он много у кого. Вопрос только в том, что находили его редко. Неуютно было беседовать в тесном пространстве туалета, и он предложил:

— Может, выйдем и поболтаем подальше от унитазов? А то что мы как нелюди.

— А ты мне деньги вернёшь?

— Верну, — вздохнул Джорно. — Я как раз собирался тебе позвонить через недельку-другую.

— А я уж подумал, ты забыл про меня или вообще кинуть решил, — гигикнул парень.

— Нет, ты что? Разве я так поступаю? Ты меня знаешь. Просто замотался, дела были.

Они вышли из туалета.

— И хорошо. А то не люблю навязываться, но, без обид, сейчас прям надо.

— Надо, — ангельски ухмыльнулся Джорно, направляясь к выходу из торгового центра, где охранники не смогли бы предотвратить его побег, заставив остановиться и не носиться по помещению. — Долг платежом красен.

— Ага… А ты как? Что-то давно про тебя не слышно.

Джорно убедился, что его деньги на месте. Потом краем глаза оценил конституцию его коллектора и решил, что в случае чего сможет удрать, пока тот будет вентилировать скукоженные лёгкие. Делать этого, конечно, не хотелось, иначе после этот безымянный кредитор при случайной встрече припомнит. Хитростью сбежать надо, хитростью!

— У меня-то? Как всегда. Долги раздаю. Тебе буквально вот-вот хотел набрать.

— Да, ты уже говорил.

— Да…

— Твой номер, кстати, недоступен.

— Я его потерял.

— Новый дашь?

— Конечно, — Джорно продиктовал первый пришедший в голову набор цифр и подождал, пока он окажется забитым в контакты под его именем. — Мы же ещё созвонимся, брат.

— Давай я сейчас тебе наберу, чтобы у тебя мой номер высветился, — предложил он.

— Не надо, телефон дома забыл! — замахал руками Джорно. — Да и есть у меня твой номер. Кстати, а сколько там я тебе занимал? А то пока со всеми долгами разгребёшься, всего не упомнишь.

Они вышли на улицу.

— Полтинник.

Джорно покосился на него с недоверием, пускай и припоминал примерно такую сумму. Откуда, интересно, у этого несчастного нашлись такие деньги, да ещё и занять едва знакомому человеку.

— Помню-помню.

— Ну, так когда отдашь? — шмыгнул носом пацан.

— Да могу прямо завтра. Или даже сегодня, если получится, — сказал Джорно, следя за его реакцией.

— У тебя деньги где? Дома? Я могу с тобой сходить.

— О, это ещё лучше.

Внутри его перекосило от отвращения, но внешне он выглядел подобно вселюбящему монаху. Взгляд судорожно бегал туда-сюда в поисках выхода и, кажется, нашёл. Джорно сомневался, что это хорошая затея и что эта затея сработает, но любая попытка могла вылиться в спасение. Главное не заржать и не выдать себя.

— Мне только зайти кое-куда надо, — он показал пальцем прямиком на вывеску с неоновой надписью «Sex Pistols». Парень непонимающе моргнул.

— Это что? Магазин? — тупо спросил он, ковыряясь в носу.

Джорно подавил желание закатить глаза.

— Да, магазин атрибутики для взрослых.

Видя, что парень не понимает, он не удержался от сочувственного взгляда (зашуганный девственник, поди) и объяснил совсем уж прямолинейно:

— Секс-шоп.

— А-а-а-а! — мгновенно и неловко выпалил парень. — О-о-о…

— Можешь зайти со мной, я не стесняюсь своих вкусов, — наигранно подмигнул Джорно. — Может, поможешь что-нибудь выбрать.

Тот язвительно захихикал и пробормотал что-то вроде: «Нет, сам разбирайся», явно находя это забавным. Джорно улыбнулся одними лишь губами. Хорошо смеётся тот, кто смеётся с деньгами.

— Окей, подожди меня у входа или рядом, ладно?

— Ну, уж у входа я стоять не буду… — протянул парень и снова гнусно хихикнул с претензией на издёвку. Сейчас Джорно было совершенно наплевать, кем он его считает. Пусть думает, что он развлекается с мастурбаторами или возбуждается от анальных пробок в жопе — лишь бы отвязался. Идеальным вариантом было бы то, что этот отщепенец ужаснётся его сексуальным девиациям настолько, что с воплями «Свят-свят-свят!» попятится назад, но для этого нужно слишком сильно постараться. Не стоит того полтинник.

Джорно направился к магазину такой лёгкой и расслабленной походкой, как будто всё детство вместо «Детского мира» любил захаживать за игрушками в «Точку любви».

Раньше ему казалось, что в таких магазинах царит интимная полутьма и красная подсветка, но в «Sex Pistols» было просторно и светло. Даже слишком светло. Так, чтобы посетители имели возможность рассмотреть весь товар на огромных витринах. Орала русская попса. Деловито засунув руки в карманы, Джорно прошёлся к одной из витрин, делая вид, что заинтересован, но стараясь не смотреть на ассортимент. Впрочем, не замечать определённых вещей всё равно не получалось.

— А ты знаешь, мальчик, что по закону несовершеннолетним нельзя в такие магазины? — раздался голос из глубин.

Джорно удивлённо вскинул брови и сделал ещё пару шагов вперёд, чтобы лицезреть продавца, коим был молодой парень с бронзовым загаром и зеркально чёрными глазами, окаймлёнными длинными и жёсткими, как щетина, ресницами.

— Как вы догадались? — оторопел Джорно.

Продавец сидел за кассой в виде небольшой стойки, на которой тоже громоздились разные вещички, только мелкие. Иногда комично мелкие.

— А? Догадался о чём?

— О том, что я несовершеннолетний, — Джорно подошёл ещё ближе, смотря не на него, а на стеллаж со смазками, как на один из более-менее приятных глазу. — Просто ещё ни один человек не давал мне меньше двадцати. Все говорят, что я выгляжу старше своего возраста.

— У меня чуйка, — продавец прикоснулся к кончику своего носа указательным пальцем. — Раньше я был кассиром в «Пятёрочке», и там нас дрючили штрафами за продажу бухла и сигарет школьникам. А школьники сейчас какие-то акселераты. Придёт здоровенный двухметровый лоб, курчавый, с мордой квадратной, с золотой цепью какой-нибудь, просит сиги, ты ему: «Документы, пожалуйста», а он ещё и быкует, пока не выясняется, что ему, блять, семнадцать. Семнадцать!

Джорно выслушал его, кивая головой, и спросил:

— Вы меня выгоните?

— Я должен, но если у тебя есть деньги и ты что-то купишь… — он заговорщицки оскалил зубы.

— Есть, — засмеялся Джорно. — Но мне ничего не надо. На самом деле, я хотел попросить вас, чтобы вы выпустили меня на улицу через чёрный вход.

— Чего? Зачем?

— Потому что меня преследует сталкер. Я зашёл сюда, зная, что в такое место он за мной не пойдёт. Если вы сделаете это, то поможете мне отвязаться от навязчивого человека.

— А давай я тебе дрын метровый дам — это его точно отпугнёт.

Джорно не понял, иронизировал ли он или говорил всерьёз.

— Нет, лучше выпустите через чёрный вход.

Продавец страдальчески вздохнул. Джорно казалось, что дело не в том, что ему не доверяют, а в том, что этому парню просто лень вставать.

— Кошмар, — сказал он, с кряхтением поднимаясь с насиженного места. — С тех пор, как я здесь работаю, у меня исчезла вся романтика: все только и просят впустить их в свой чёрный вход, а взамен ничего. Безобразие.

Джорно не сдержал улыбки и отправился следом за продавцом, навострившимся к незаметной дверце.

— Да ладно вам, не переживайте. Когда я вырасту, то в благодарность куплю у вас самый большой дрын.

Продавец захохотал. Пока они шли по короткому коридору, Джорно смотрел ему в спину и на то, как двигаются его лопатки под тканью тоненького вязаного свитера.

— Прошу, — пропустил он его, открывая дверь на улицу. Джорно увидел облезлый дворик и кивнул:

— Спасибо, вы мне жизнь спасли.

Он спрыгнул со ступеньки, держа в памяти смеющееся лицо продавца.

3

— Ну вот, ты доволен?

Как только дверь директорского кабинета захлопнулась, Фуго решил не держать претензии в себе. Ему было обидно за Наранчу. Обидно за то, что этот засранец усложняет себе же жизнь. И сейчас вот стоит с таким видом, точно не понимает, за что его обвинили. Агнец божий. В итоге Фуго просто махнул рукой и со вздохом направился к классной комнате. Этот его жест произвёл необычный эффект.

— Эй, вы чего? — окликнул его Наранча с какими-то обеспокоенными нотками и вдруг последовал за ним, догоняя и принимаясь оправдываться. — Слушайте, да я даже не особо-то и важные уроки пропустил… Блин, я могу спросить у одноклов, что там было, чего вы сразу начали всё это!

Он и обычно разговаривал простовато и фамильярно, но сейчас, как будто из-за волнения, его субординация вообще полетела к чертям. Фуго никогда не винил его за это по определённым причинам, однако эта вспышка его удивила.

— У тебя экзамены летом, — напомнил он в сотый раз, — а ты весь год просто в никуда… Вот тебе и «чего».

У него, к собственному удивлению, вся злость, аккумулировавшаяся ещё в кабинете директора, внезапно растворилась. Теперь он ощущал только кислый привкус разочарования. Дойдя до кабинета, он открыл дверь ключом, вошёл, включил свет и взглянул на Наранчу, топтавшегося у порога с видом побитой собаки.

— Ты думаешь, я злюсь на тебя от нечего делать? — добавил Фуго, вытирая с доски старые записи. — Ругаюсь, потому что мне весело от этого? Наранча, я за тебя вообще-то переживаю. Ты же, извиняюсь за прямоту, нихрена не сдашь.

Он думал, на кой-чёрт отец вообще пинками погнал его в десятый класс, если лучшим решением было бы отправить сына в колледж после девятого? Что за культ высшего образования? Вот он, Фуго, был отличником и учился на бюджете, а толку-то?

Вдруг он услышал неуверенные шаги в свою сторону, а потом не успел и глазом моргнуть, как Наранча неожиданно и ловко приблизился к нему, чтобы броситься на шею со всхлипами и воплями:

— Простите, я больше не буду!

Он зарылся носом ему в ключицу и там же приглушённо заскулил. Фуго стоял, не зная, куда деть руки, и забыв все слова разом. Истерики были чем-то новеньким. В конце концов, он растерянно приобнял воющего Наранчу и, успокаивающе гладя его по спине, пробормотал:

— Ну-ну-ну, ладно, всё, хватит! Ты чего разошёлся? Теперь уже поздно пить боржоми — почки отвалились. Раньше надо было волноваться… Придёт отец в понедельник, отхватишь — извиняюсь — люлей, переживёшь, начнёшь нормально на уроки ходить…

— Да не придёт он, ему же похер! — заревел тот пуще прежнего. Фуго начинал чувствовать, как что-то мокрое стекает по его ключице и ниже. И здесь он был согласен с Наранчой. С отцом у него были не лучшие отношения.

Фуго вздохнул.

— Тогда мы что-нибудь придумаем. Я уверен, Буччеллати войдёт в твоё положение. Он же, как и я, не просто так ворчит, понимаешь? Мы за тебя беспокоимся.

Наранча промямлил что-то нечленораздельное и такое жалобное, что у Фуго всё-таки защемило сердце. Он стоял так какое-то время и плакал ему в жилетку, и тот никак не мог остановить этот фонтан слёз и соплей, потому что не знал, что сказать, не знал, какие такие слова можно подобрать, чтобы разом успокоить человека. И оттолкнуть он его тоже не мог. Нет, если бы Фуго вдруг отказался утешать Наранчу, он бы сам себя возненавидел. Мальчик к нему слишком сильно привязался, и это разбило бы ему сердце.

— Я не хотел вас расстраивать, — буркнул Наранча. Фуго с трудом разбирал, что он там говорит. Его рука взъерошила чёрные жёсткие волосы Наранчи.

— Пошли угощу тебя чем-нибудь, — сдался Фуго.

Наранча вскинул голову и уродливо всхлипнул. Фуго достал из нагрудного кармана своего костюма платок и вытер его отёкшее и мокрое лицо.

— Иди умойся и пойдём.

Наранча кивнул. Фуго иногда поражался тому, как в нём сочетаются эта детская непосредственность и взрослая жестокость. А ещё понятия не имел, что из этого служило причиной его бесконечных (и часто не оформляемых официально из-за связей Буччеллати) приводов в полицию.

Зелень на улице уже распустилась, причём так быстро, как будто за ночь кто-то полил землю специальным удобрением. Зато дубак теперь стоял лютый. Пока Фуго сидел в учительской, он слышал как коллеги охают и ахают, выражая опасения, что от резко упавшей температуры листочки и распустившиеся на плодоносных деревьях цветы погибнут. Его это не особо волновало — огорода или вишнёвого сада он не держал, так что гораздо более насущной проблемой была простуда и отмороженная задница.

— Наранча, ты пришёл без куртки? — ужаснулся он, глядя на его голые плечи. Один вопрос: когда эти плечи умудрились загореть, если солнце не греет, да и высовывается редко? Он-то сам ходил аки бледная поганка, а к Наранче загар приставал, казалось, даже от искусственного света лампы.

— Мне не холодно! — заверил он. Отёк с его лица прошёл, но не до конца.

— Я тебе дам! — пригрозил Фуго и накинул ему на плечи страшный и древний вязаный кардиган, который забрал с работы, чтобы постирать и вытряхнуть из него многовековую пыль. Наранче он был по колено.

— Да блин… — отозвался тот, но не противился.

Фуго предложил зайти в кафе с летней террасой, которую, судя по погодке, зря расчехлили. Наранче он заказал кучу вкусностей, а себе просто чёрный кофе. Когда тот неожиданно заключил в объятия его правую руку, положив голову ему на плечо, Фуго вздрогнул и смутился, покосившись на бариста, ожидающую, когда он приложит карту к терминалу. Он искренне надеялся, что они похожи на родственников. Хотя бы на дальних.

Они устроились возле окна. Отсюда было видно, что, на удивление, нашлись храбрые духом и крепкие телом, которые расположились-таки на террасе.

Наранча болтал о чём-то, и Фуго слушал его вполуха, радуясь, что тот пришёл в себя. Вне школы они никогда не говорили об учёбе, никогда не обсуждали уроки. Как будто вообще не были учителем и учеником. И не сказать, что обоим это не нравилось. Про вызов отца к директору забылось. Наранча сидел напротив него, и в этом дурацком кардигане толстой вязки выглядел ещё более по-сиротски. Его для Фуго давным-давно связала мама, и новеньким он смотрелся приличнее. Они давно не общаются, а этот старик, которого не берёт ни моль, ни химчистка, до сих пор остался.

Компания из парней и девушек на террасе достала акустическую гитару.

Фуго очнулся от размышлений, увидев перед своим лицом ложку с куском от кремового торта, который был так щедро оттяпан, что мог свалиться на стол из-за собственной тяжести.

— Я не… — собрался возразить он, но ни с того ни с сего замолчал и послушно открыл рот. Наранчу это обрадовало так, как будто очередную порцию торта купили ему.

С улицы гитару практически не было слышно, но Наранча обратил внимание на знакомый звук и выглянул в окно, со звоном роняя ложку на тарелку.

— Вы умеете на чём-нибудь играть? — поинтересовался он у Фуго. Тот проглотил торт и помотал головой, поднося к губам чашку.

— А я да.

— Я зна… Ты куда намылился?

Наранча встал из-за стола и юркнул к выходу. Спустя полминуты он уже был возле незнакомой компании, и Фуго привстал со своего места от волнения, наблюдая за ним и бурча себе под нос: «Вот дурак… Так ты на драки и нарываешься… дурачина». Он сел обратно, видя, что подопечный драться не собирается, а просто разговаривает. Там было три девушки и два парня. Гитара была в руках одной из них.

«Ему нужны друзья», — думал Фуго. Одноклассники его недолюбливали. Одно время пробовали задирать, пока лица главных агрессоров не расцвели синяками красивого фиолетового цвета. Так что травля им пришлась не по вкусу. Уж кто-кто, а Наранча мог за себя постоять, потому что огромную часть детства провёл на улице. Теперь он просто был изгоем.

Обрывки ветра, огибающие выступы и рельефы стен и крыш, ерошили тяжёлые волосы Наранчи. Фуго приподнял брови, увидев, что гитара перешла ему в руки и что, видимо, эти ребята отнеслись к нему хорошо. Фуго едва не заплакал: Наранча ведь был хорошим ребёнком и заслуживал лучшего, чем всё то дерьмо, которое с ним происходило и происходит.

Он достал телефон и поискал в контактах номер его отца. У них с Наранчой действительно были паршивые отношения. Фуго знал, что его мать умерла, но не знал, сделала ли его таким её смерть или что-то другое. На родительских собраниях папа Наранчи никогда не появлялся. Признаться, за то время, что Фуго был его классным руководителем, тот заявился лишь однажды и явно для галочки.

Фуго убрал телефон и допил кофе. Он заранее решил соврать Буччеллати, что отец Наранчи отказался прийти. Тем более, такое случалось не впервые. На улице начинало вечереть, и он собрался отвезти Наранчу домой, чтобы тот не вздумал шляться ночью.

Когда он открыл двери кафе, выходя в прохладный весенний воздух, до него донёсся смех ребят, хрипловатый голос Наранчи и энергичный гитарный бой. Фуго только рад был, что они веселятся.

Пока не подошёл поближе и не послушал, что он поёт.

— А как я в армию пошел, да из родного до-о-ома, — проникновенно завывал Наранча. — И был у меня талант — наебать любого! Но наебали там меня, меня побрили, дали в ру-у-уки Х/Б, парашют вручили!

— Наранча! — рявкнул Фуго, багровея от злости. Моментально прекративший играть Наранча увидел, как тот направляется к нему, причём явно не хвалить его музыкальные таланты, и нервно сглотнул.