1

Слишком много у Леоне Абаккио было забот в последнее время. С семьёй окончательно рассорился, поэтому обращаться к ним за помощью или поддержкой гордость не позволяла. Он скорее бы сдох в канаве, нежели позвонил кому-то из родственников и сказал, что у него всё не очень.

Мелких нагловатых прогульщиков он, вопреки сложившемуся впечатлению, никогда не ловил. Просто ему вечно везло встречаться именно с Наранчой. В самый первый раз он скрутил пацана за мелкое хулиганство и с тех пор пошло-поехало. Мало того, в тот же день к нему обратились с жалобой на юного афериста, чья внешность, впрочем, была описана довольно размыто — а больше данных и не было. Одним словом, школьники сейчас пошли отвратительные. Абаккио надеялся, что детей у него самого никогда не будет, и использовал для предохранения от нежелательных отпрысков действенный контрацептив — секс только с мужчинами.

Буччеллати позвонил ему утром следующего дня, и Абаккио чувствовал его смущение сквозь экран телефона, на котором отображалось сухое «Директор школы». Тот пригласил его в бар. Абаккио согласился. Набраться на первом свидании было замечательной идеей.

Он нацепил то, что первым выпало из шкафа, потому что не так уж и переживал о том, какое впечатление составят о нём люди. Не нравится — отвалите, как говорится. Единственное, что ему было интересно, это то, какое мнение о нём сложится у Буччеллати после того, как он увидит его в гражданской одежде, а не в униформе. Но это так, любопытство. Тот во время телефонного разговора предложил заехать за ним. Абаккио фыркнул тогда, прямо в трубку, и фыркнул сейчас, в тишине комнаты. Всё время водился со сверстниками или ребятами помладше, которые только-только от мамки съехали, а теперь нашёл себе взрослого богатого «папочку». Тьфу.

Абаккио взял такси и доехал до паба, чтобы прибыть на место первым и посидеть в одиночестве перед встречей. Он даже был бы рад, если бы Буччеллати опоздал. Внутри здания окна от пола до потолка обрамляли аккуратные чёрные металлические рамы, а входная дверь была украшена простецкой вывеской. Отполированная барная стойка блестела так красиво, что, даже будучи бухим в стельку, задумаешься перед тем, как на неё блевать. Абаккио рухнул на стул с краю, чтобы его никто не трогал, попросил у бармена ледяной водки и подпёр голову рукой. Из колонок завывал инди-рок. Когда чья-то миниатюрная изящная рука поставила перед Абаккио стопку, он удивлённо моргнул и поднял глаза повыше, осознав, что бармен — не бармен, а барвумен. Он настолько не обращал внимание на окружающих, что не сразу понял, что за стойкой женщина. Ему, однако, было глубоко плевать.

Когда перед ним опустилась вторая стопка, к стойке подошла девушка в обтягивающей длинной юбке и в крошечном топе. Была бы её грудь чуть побольше — она бы вывалилась из чашечек и широкого декольте. Чуть позади неё хвостом волочился слащавый паренёк в одежде, которую Абаккио буквально недавно видел на манекене ЦУМа. Парочка моментально вызвала у него прилив раздражения, и он отвернулся, опрокидывая в себя второй шот, а когда посмотрел туда снова, их уже не было.

— Могли бы набрать мне, чтобы я поторопился.

Абаккио слишком поздно заметил, как в его личное пространство нагло вторглись. Буччеллати наклонился к нему так, что Абаккио чувствовал, как его собственное плечо упирается в его грудную клетку. Буччеллати улыбался невинно и доброжелательно, но ошеломлённый Абаккио готов был поклясться, что есть в его выражении что-то дьявольское. Он отстранился так же внезапно, поэтому Абаккио даже не успел спросить, какого хрена.

— Пора бы уже на «ты», — буркнул он, ощущая какое-то подобие обиды из-за того, что его так легко выбили из колеи одним простым действием.

Буччеллати был одет так, что Абаккио мгновенно понял, что тот имел в виду под «Вы просто меня в неформальной одежде не видели».

— Как скажешь, — непринуждённо пожал он плечами.

Абаккио краем глаза следил за его движениями, судя по которым, тот ощущал себя как рыба в воде. Он что-то сказал бармену и вальяжно опустился на стул рядом. Абаккио нахмурился, внутри беснуясь: «Господи, блять, он даже СЕСТЬ не может не как на светском рауте».

— Как тебе здесь? — спросил Буччеллати.

— Отвратительно, — ответил Абаккио и покрутил лёд в стакане, отпив талую воду.

Буччеллати принесли бокал красивой формы.

— Почему? Хочешь, пойдём в другое место?

Буччеллати боком сидел на высоком барном стуле, уперев одну ногу на подставку, а вторую свободно свесив вниз, и смотрел на Абаккио, который упорно гипнотизировал дно стакана. Он ощущал, как будто бы всё идёт не по его плану.

Абаккио язвительно ухмыльнулся на проявление заботы и покачал головой:

— Главное, чтобы потом мы оба не поехали в вытрезвитель.

— Нам отключили отопление, поэтому я с апреля живу в вытрезвителе, — повёл плечом Буччеллати, словно вспомнив собачий холод у себя в доме. Его длинные пальцы с широкими костяшками легко держали бокал, и когда он говорил, они рефлекторно потирали морозную испарину на его стенках.

— О-о, это что, предложение? — ядовито протянул Абаккио и сделал жест барменше подлить ещё.

Буччеллати застопорился и не сразу нашёлся с ответом, позволив Абаккио вернуть прежнюю самоуверенность. Раздавшийся спустя пару секунд паузы сконфуженный смех заставил его резко повернуть голову и увидеть, что Буччеллати демонстративно заинтересовался ассортиментом бара. Абаккио уставился на него. Он был уверен, что если бы не его смуглая кожа с золотистым отливом, то Буччеллати покраснел бы под цвет трубочки, торчащей из его бокала. Абаккио почувствовал, как чужое смущение затапливает и его.

«Какого, блять, чёрта?» — думал он, зверея. Почему они вообще должны устраивать этот цирк с конями? И без того понятно, что им друг от друга надо. Абаккио злился не на Буччеллати, а на всё вместе, на что-то абстрактное.

Он чувствовал опасность и динамику. Он потянулся, чтобы поцеловать его.

Спустя время Абаккио так и не смог сказать, что заставило его остановиться. Он запутался, потому что в тот момент периферийным зрением увидел, что на них откровенно пялятся и была это девушка в длинной юбке, которая не так давно подходила к стойке вместе со своим «хвостом». Теперь она в его же компании сидела за одним из столиков в зале и, пока парень нашёптывал ей что-то на ухо, глядела на Буччеллати и Абаккио, распахнув глаза так изумлённо, точно они сидели тут голыми. За доли секунды пришло осознание, что её взгляд направлен даже не на них, а конкретно на Буччеллати.

Абаккио вспомнил про Буччеллати.

Тот повернулся к нему, заметив движение и непонимающе вскинул брови. Леоне знал, что ему нужно что-то сделать, потому что он уже подался вперёд, к нему.

— Ресница, — бесстрастно сказал Абаккио и сделал вид, что убирает что-то с лица Буччеллати. Потом спокойно отпрянул и сел ровно. Буччеллати отрешённо хлопнул глазами, открыл и снова закрыл рот, нахмурил брови.

— Спасибо, — наконец сгенерировал он ответ.

Абаккио покосился на тот столик, и его пальцы случайно сомкнулись на стакане с такой силой, что тот мог треснуть. Девчонка, судя по всему, резко заторопилась уйти и уже встала, призывая к тому же своего дружка. Почему-то Абаккио это разозлило. Хотя такой реакции на мужиков, которые собирались — боже, только собирались! — сосаться он ещё не встречал. У него внутри всё кипело, и он не смог остановить себя.

— Дико извиняюсь, если мы вам помешали, — бросил он им, повернувшись на стуле и облокотившись на стойку. Взгляд у Абаккио был чудовищный, а от голоса талый лёд в стакане замёрз во второй раз. Буччеллати посмотрел на него взволнованно, а затем догадался проверить, к кому он умудрился докопаться. Обернувшись, он замер.

— Триш, ты что тут делаешь?!

Теперь недоумевал Абаккио, потому что Буччеллати — видимо, неосознанно — стукнул по стойке ладонью. Он вдруг понял, что повышенное внимание к ним никак не связано с ненавистью к сосущимся на публике мужикам.

Девушка выглядела загнанной в угол и заулыбалась натянуто.

— Привет… — пискнула она.

— Привет?!

Буччеллати встал.

— Здравствуйте! — исправилась она.

— Здравствуйте?! — процедил сквозь зубы он, жалея, что не может повышать голос в помещении, потому что внутри у него всё горело от праведного гнева. — Триш, прежде чем тебе устроит взбучку твоя мама, клянусь, это сделаю я! Что ты вообще делаешь в баре?! И кто это такой?!

Абаккио уважал его за то, что он в порыве злости ни разу не произнёс ни «блять», ни «какого хуя?!», ни «пиздец», ни прочих волшебных слов, показывающих, что он недоволен.

— Это что, твоя дочь? — поинтересовался он со скрытой издёвкой.

Буччеллати подавился словами, которые до этого хотел высказать.

— Нет!

— Тогда оставь её в покое.

Буччеллати выглядел так, как будто словил сердечный приступ.

— Ты вообще-то полицейский и должен быть на стороне закона, — сказал он строго. — А по закону дети не…

— Да мне вообще плевать, я не на работе, — прервал его Абаккио, не впечатлённый воспитательным тоном…

… Он пожалел об этом, когда оказался в машине Буччеллати. На несостоявшегося ухажёра, которого ругали и в хвост и в гриву так, что у того, наверное, стояк на любых девушек пропал на полгода вперёд, Абаккио было всё равно. И на эту Триш, которая сидела с ними в машине на заднем сидении и слушала отвратительно долгую лекцию от своей няньки, тоже. А вот его-то, Абаккио, за что? Когда он попытался остановить словесный поток, сказав, мол, достаточно, Буччеллати бросил на него такой убийственный взгляд, от которого у обычных людей сжимается всё, что ниже пояса, и неумолимо припечатал:

— Помолчи.

Абаккио охренел настолько, что молчал всю оставшуюся дорогу, но самое странное, что ему даже понравилось.

Они давно миновали центр, и вскоре лес обступил их. Буччеллати смотрел только на дорогу перед собой, а его обычно синие глаза потемнели.

Абаккио помнил времена, когда раньше тут было поле. Теперь же всё застроили частными домами. Автомобиль не заезжал вглубь сектора и, немного полавировав по извилистой асфальтовой дороге, остановился возле настоящего особняка, от вида которого у Абаккио лицо перекосило.

— Выходи, — приказал всё ещё злой Буччеллати.

К ручкам на дверцах потянулись оба.

— Да не ты, а Триш, — нетерпеливо уточнил он для Абаккио. — Я сейчас вернусь, подожди минут десять.

«Ей пиздец», — подумал Абаккио, кивая и поглядывая на унылую девушку в зеркало заднего вида. На самом деле ему было лучше, чем если бы они сидели в баре и ему приходилось видеть лица всяких прилизанных, дорого одетых и пафосных пидорасов, да ещё и притворяться ангельски невинным перед мужчиной, с которым они только-только узнавали друг друга.

Абаккио наблюдал, как Буччеллати, будто под конвоем, ведёт девчонку в эту обитель кичливой роскоши. У него была притягивающая взгляд походка: немного пружинистая, с идеально ровной осанкой и шаги такие, словно он выверял их линейкой и заранее продумывал, куда и как поставить ногу. Как будто он раньше профессионально занимался танцами или чем-то вроде. Когда он позвонил в дверь, им довольно быстро открыли и впустили без малейшего колебания. Абаккио специально засёк время, и Буччеллати действительно вышел обратно чуть меньше, чем за минут десять. Воспоминание о том, что он школьный директор, резко ударило по мозгам, потому что теперь его отцовские инстинкты (или попросту загоны) легко объяснялись.

Буччеллати сел в автомобиль, громко хлопнув дверью.

— Прости за это, пожалуйста.

Абаккио взглянул на него. Тот, как во время вождения, смотрел прямо.

— Я буду очень рад, если ты согласишься пойти ко мне, — продолжил Буччеллати, нервничая и царапая обивку руля. — Свой бар у меня, кстати, тоже есть, — он усмехнулся, но сразу посерьезнел. — Я, конечно, пойму, если ты попросишь отвезти тебя обратно.

Абаккио глядел на него, как на придурочного, но в то же время мягко.

— Мы уже приехали, чё теперь заднюю давать?

Буччеллати просиял, но ничего не ответил. Абаккио подумал, что мог бы сказать «Никакого секса до свадьбы!», и этот дурак согласился бы, горячо кивая и шепча: «Конечно-конечно!» От того «папочки», который недавно построил всех, и взрослых и подростков, не осталось и следа. Абаккио не спрашивал, что там стало с Триш, но на самом деле и знать не хотел.

Машина развернулась и подъехала к соседнему дому, припарковавшись рядом. Он был меньше раза в два и, признаться, нравился Абаккио больше.

— Всё-таки вытрезвитель, да? — прокомментировал он.

— Я включу обогреватель, — поклялся Буччеллати.

Абаккио не выдержал и закрыл лицо ладонью, облокотившись на дверцу, а другой рукой, не глядя, ткнул Буччеллати кулаком в плечо.

2

— А есть у вас что-нибудь для начинающих?

Мускулистый молодой мужчина с мордой типичного гетеросексуала смотрел на Мисту с терпеливым ожиданием.

— Для начинающих в чём? — безжалостно уточнил он, делая акцент на последнем слове. На самом деле сделал он это чисто из спортивного интереса: сможет ли этот экземпляр вслух произнести словосочетание «анальный секс» и не треснет ли от этого его хрупкая маскулинность. Обычно мужики с потрохами выдавали сами себя, начиная мямлить что-то про «Мне для подруги» и подбирать жуткие эвфемизмы. Миста стал так сильно ненавидеть эвфемизмы, когда пришёл сюда работать.

— В жопу трахаться, — абсолютно спокойно объяснил покупатель, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Миста чуть не рухнул со стула и, испытывая глубокое уважение, вскочил со словами:

— Сейчас покажу!

Спустя полчаса ворчаний и перебираний харчами мужчина, просивший что-то для начинающих, купил едва ли не самый большой резиновый член во всём магазине и, поблагодарив продавца, с безмятежным видом ретировался.

Миста плюхнулся обратно за кассу и устало потёр глаза. Сам он любил выдать что-нибудь ироничное по поводу своей работы, но терпеть не мог, когда кто-то посторонний начинал язвить на эту тему. Про «торговца хуями» он наслушался на всю жизнь. Сейчас его немногочисленные друзья более-менее успокоились — приелась тема, что тут поделать. Надо отдать должное Буччеллати: он вообще ни словом не обмолвился, только немного выпал в осадок, когда Миста сообщил ему о новой деятельности, и, прокашлявшись, вежливо поздравил с новой должностью. Сама деликатность во плоти.

Звякнула хендмейдовская металлическая связка, оповещающая, что дверь открылась. Миста прикрыл веки. До конца смены оставался час, и он слишком устал, чтобы объяснять очередному стопроцентному натуралу, что можно засовывать в задницу, а что нельзя. Милые приятные девушки к нему захаживали редко. Стеснялись, ясен хрен. Это ведь у мужиков ровно столько самомнения и отсутствия комплексов, чтобы ещё и спорить с ним по поводу тех или иных приспособлений.

— Привет.

Миста удивлённо поднял взгляд на посетителя и, осознав, прыснул от смеха.

— Бля-я-я, ты что, ебанутый? Что ты тут делаешь?

У него в уголках глаз появились морщинки. Он встал и облокотился на стойку, подавшись навстречу знакомому парню с золотистыми волосами, который держал что-то в руках. Его усталость вытеснило приливом любопытства. Миста не злился и вовсе не хотел его выгонять, хотя у него были на то веские причины. А пацан уже общался с ним, как со старым дружком, пускай они встретились всего раз и при странных обстоятельствах.

— В этот раз я тоже ничего не буду покупать, — сказал он после короткого смеха. — К тебе зашёл.

— Да ладно? — Миста скептически выгнул бровь. — Я сгораю от предвкушения, учитывая, что ко мне теперь каждый божий день захаживает твой «сталкер», — он изобразил пальцами кавычки, на миг отлипнув от стойки, а затем добавил приторно: — Вот так вот, Жорочка.

Джорно честно удивился, не припомнив, чтобы представлялся в прошлый раз.

— Что? В смысле захаживает?

— «В смысле захаживает», — беззлобно передразнил его Миста. — Тебе в хронологическом порядке или в интересном?

— Я буду рад любому порядку.

Миста демонстративно потёр ладони, отыскал свой бумажный стакан с трубочкой (Джорно еле сдержал усмешку, когда увидел её) и отпил глоток.

— Итак, через минут сорок после того, как ты расправил крылья и смылся, — начал он, — ко мне заглянул чувак. Я даже ничего и не подумал сначала. Потом, когда он минут десять походил по всему залу, при этом смотря на меня так, как будто хотел что-то спросить, но стеснялся, я уже сам проявил инициативу. У меня тут много стесняшек, которым надо помогать делать шаг, сам понимаешь, — Миста театрально помахал рукой, как веером. — Спросил чувак не про хуи, как ни странно.

— А про что? — напряжённо поинтересовался Джорно, когда Миста решил устроить драматическую паузу.

— Про конкретного хуя, — рубанул тот, глядя ему в глаза.

Джорно сделал брови «домиком», а в душе подумал, что всё-таки не зря решил вернуться и убедиться, не пытался ли тот униженный и оскорблённый пойти по его следам.

— Оу, — притворился Джорно очень грустным и расстроенным. Его настораживала радостная мордашка продавца, и он стал подбирать слова осторожно: — И что же ты сказал?

— Выдал пароли, явки, номера. Блять, ты дурачок? Что я должен был ему сказать? Сказал, что ты купил стимулятор простаты и ушёл.

Джорно чувствовал, что это ещё не всё. Был подвох.

— Так почему он приходит к тебе?

Миста так хищно оскалился, словно собирался съесть его.

— Потому что, мой хороший, ты кинул его на бабки, и он отчаянно надеется, что ты появишься здесь снова, и выведывает это у меня. Что ты так смотришь? Да, он мне тут плакался в жилетку и всё рассказал.

Джорно бросило в жар, но он взял себя в руки. А Миста, вздохнув, добавил:

— Послушай, у меня нет ни одной причины не выдавать тебя ему. Тем более, что ты поступил по-скотски, а я этого не люблю. Наглость второе счастье, но совесть-то надо иметь?

Миста снова отпил из стакана и отставил его в сторону, пока Джорно смотрел на него и анализировал, какой подход выбрать. В итоге он нацепил страдальческую гримасу, понурил голову, отвёл взгляд и произнёс очень тихим и очень надломленным голосом:

— Я и без тебя знаю, что ужасный человек…

— Да ладно, ты тут комедию не ломай, — закатил Миста глаза. — Как будто бы я знаю твой адрес или твоих родственников, чтобы тебя сдать. Я просто хочу, чтобы ты понял, что поступаешь дерьмово и что когда-нибудь тебе это аукнется и я увижу в криминальных новостях, что тебя нашли в реке или закопанным в лесу.

Джорно удивился, что этот парень раскусил его уже второй раз, но ломать комедию перестал.

— Я верну ему деньги, когда будет возможность. Просто у меня сейчас проблемы в семье.

— А мне-то ты чё об этом говоришь? Не мне ты пятьдесят кусков должен.

— Да просто меня он не поймёт, — улыбнулся Джорно как можно более горько. На самом деле он не считал, что совершает ужасные и непростительные злодеяния. Он никогда не отнимал последнее у детей, не обманывал немощных стариков, не вредил женщинам. В мире тысячи убийц и насильников, а он просто немного играет с чужими деньгами. И с копейками ведь! Чиновники воруют миллионы и никто ничего не делает, так чем он хуже?

— Ладно, не моё это дело, — легкомысленно отмахнулся Миста. — Ты зачем припёрся, кстати?

— Хотел поблагодарить, — улыбнулся Джорно и поставил на стойку то, что держал в руках всё это время — пакет из плотного картона с ручками из верёвочек. Миста заинтересованно заглянул внутрь и присвистнул.

— Хочешь, чтобы у меня жопа слиплась? — сказал он, извлекая наружу две коробки конфет.

— А ты ртом их ешь.

Миста заржал на весь магазин.

— Я просто не знал, что ты конкретно любишь, — объяснил Джорно невозмутимо.

— Всё люблю, всё ем, всё пью, всем закусываю, — любезно рассказал Миста, распаковывая одну из коробок. — Со всеми сплю.

Улыбка на лице Джорно застыла.

Дверь опять звякнула, впуская очередного посетителя. Джорно молился, чтобы это был не его кредитор и по совместительству коллектор.

— О-о-о, кого принесло! — протянул Миста и стоящий спиной ко входу Джорно напрягся ещё больше.

— Молчи, — раздался мужской голос с глубоким тембром. — Не дай бог кто-то из родителей моих учеников, или самих учеников, или педагогов увидит, что я вошёл в эту дверь.

Джорно обернулся и встретился взглядом с красивым молодым мужчиной, чьё лицо показалось ему знакомым. Тот тоже остановился и смотрел на него пару секунд, и его выражение выдавало внутренние сомнения. Очевидно, тоже что-то вспоминал.

— А что? Ты разве не человек, Буччеллати? — невозмутимо пожал плечами Миста, прервав его раздумья. — Или у школьных директоров железные трусы верности? У меня тут, кстати, было что-то похожее, если не купили…

Он цыкнул на Мисту и снова посмотрел на Джорно. Джорно дружелюбно улыбнулся.

— Если я помешал… — дипломатично начал Буччеллати, но тот его прервал:

— Нет, всё в порядке, мы просто знакомые с… — Джорно стрельнул глазами на продавца магазина и понял, что не знает его имени. Миста перехватил его взгляд и, давясь хохотом, проговорил:

— Ну да, конечно, кто не знает старого-доброго Мисту Гвидо, восемь-девятьсот-пятьдесят-два-четыреста-тридцать-восемь…

Джорно уставился на него, чувствуя что-то странное. Буччеллати посмотрел на приятеля, как на ребёнка.

— Окей… Ладно, ну я тогда пойду и не буду вам мешать.

Джорно в очередной раз озарил всех своей белоснежной улыбкой и помахал Мисте рукой. Тот, лыбясь слишком показно, кивнул ему, следя, как он направляется ко входу, и не стесняясь оценивающе рассматривать его вид сзади. Буччеллати это заметил и укоризненно покачал головой.

— Как у тебя дела вообще? — спросил он, когда дверь со звоном закрылась.

— О, я могу рассказать таки-и-ие подробности, — гаденько захихикал Миста. — Ежели тебе интересно.

— Нет, — железно отрезал Буччеллати. — Я даже знать не хочу, чем ты на своей работе занимаешься.

— Хуи сосу. Что ты так смотришь? — он продемонстрировал коктейльные трубочки с мундштуками в виде маленьких членов, одна из которых была вставлена в его стакан. — Реально.

Буччеллати зарычал на него. Любя, конечно.

— А как там твои романтические платонические отношения? — сменил тему Миста. — Ах, ну да, ты наверняка как раз пришёл мне пожалиться, да?

— Немного, — дёрнул плечом Буччеллати. — Мы встретились в баре, только начали разговаривать и вдруг я увидел дочку моей соседки. Ну эту, Триш. Она недавно вернулась из Италии. Я так осатанел, Миста. Ей пятнадцать лет, а она шляется по барам с каким-то сопливым пацаном!

— Вот именно, ей пятнадцать лет и она шляется по барам со своим пацаном, — пожал плечами Миста. — Счастливый человек. А ты ей всё обломал, дядя.

Буччеллати пригвоздил его к месту взглядом.

— О нет, — догадался тот. — Только не говори, что ты этой своей воспитательной хуетой ещё и себе всё запорол? Ты же не поехал отвозить её мамке посреди своего свидания? Ты же не совсем из ума выжил?

Буччеллати молчал. Миста стукнул себя по лбу.

— Ты идиот?

— Миста, я не мог не…

— Ты идиот?!

— Ты предлагаешь игнорировать тот факт, что маленькая девочка ходит как беспризорница с кем попало? А если бы её совратили?! Ты знаешь, как сейчас опасно женщинам ходить по таким местам?! Некоторые молодые люди не видят ничего зазорного в том, чтобы подлить наркотик или снотворное в бокал девушке, пока она не видит, а потом увезти её куда-нибудь.

Миста выставил перед ним ладонь.

— Я твоим будущим детям сочувствую. Будут сидеть дома, как принцессы в башне, пока злой дракон Буччеллати будет отгонять от них рыцарей с их жаждущими мечами! Ладно-ладно, шучу, не начинай беситься. А что, кстати, с твоим рыцарем стало?

— Я его к себе домой отвёз, — невесело продолжал Буччеллати, оперевшись руками на стойку Мисты, и, увидев его загоревшиеся глаза, обломал его: — Ничего не было.

— Значит, меч остался в ножнах, — драматически констатировал Миста. — А почему? Возраст даёт о себе знать, дядюшка Бруно?

— Нет. Господи, да всё было хорошо и без этого!.. На самом деле мы напились и заснули на диване.

— Романтично, пиздец. Что ж, я не буду давать тебе непрошенных советов, дело твоё. Хоть до свадьбы занимайтесь только петтингом — мне вообще плевать, — Миста бросил взгляд на часы так, словно и впрямь за миг потерял к этой теме интерес. — Давай-ка я сейчас закроюсь и ты забросишь меня домой по дороге? Полчаса осталось, а если зайдёт ещё какой-нибудь онанист или семейная пара онанистов, я просто застрелюсь.

Буччеллати понимающе улыбнулся и указал куда-то себе за спину.

— Жду в машине.

3

В понедельник утром Фуго сразу потащил Наранчу в кабинет директора.

Буччеллати выглядел как обычно, как бы те ни пытались увидеть в нём следы прошедших выходных, прекрасно помня подслушанный разговор между ним и тем ментом. В конце концов, Фуго рассудил: а какие, собственно, следы он ждал? Походочку странную? Оставшуюся на губах помаду? Бред.

— Я очень сожалею, — начал Фуго без предисловий, когда Буччеллати, как обычно, предложил им присесть, — но отец Наранчи не смог прийти. И объяснил, что вряд ли сможет на этой неделе.

Наранча покосился на него с подозрением. Он специально все выходные примерно сидел дома и бдил, слушая звуки из отцовской комнаты. Никто ему не звонил.

Буччеллати сцепил руки в замок и положил на них подбородок, наблюдая за Наранчой с Фуго, и совершенно спокойно задал риторический вопрос:

— Что же мы тогда будем делать?

Наранча осоловело смотрел то на одного, то на другого.

— Я уже провёл беседу, — ответил Фуго, бросив взгляд на ученика и обратно на директора. — Для всех здесь не секрет, что за оставшееся время невозможно должным образом подготовиться к экзаменам, но мы постараемся.

— Мы? — улыбнулся Буччеллати. Фуго на мгновение был сбит с толку, а затем оправдался:

— Насчёт своего предмета я уверен, по крайней мере.

Наранче нравились тоненькие морщинки в уголках глаз Буччеллати. Он с ними выглядел таким добрым. Хотя у него ещё были свежи воспоминания о том, как директор разозлился и отругал его за то, что тот влип в передрягу, едва не дошедшую до органов опеки.

— Хорошо, но это не единственная загвоздка, — напомнил он.

— Наранча пообещал больше не прогуливать школу. Да, Наранча?

Фуго перекинул руку через его плечи и притянул к себе. Для Буччеллати это выглядело, как объятие, но у Наранчи плечо онемело в том месте, где его сжимали пальцы Фуго, призывая соглашаться и кивать. Он согласился и закивал.

— Да-да-да! Буду сидеть даже на самых скучных, клянусь!

По лицу Буччеллати невозможно было определить, как он к этому относится. Он неосознанно потирал костяшки левой руки, смотря в непроизвольную точку на рабочем столе и думая о чём-то.

— Вот и умница, — взлохматил его волосы Фуго и легонько отпихнул от себя, чтобы не обжиматься в директорском кабинете.

Проверещал звонок. Буччеллати словно бы очнулся и, расцепив руки, сказал:

— Наранча, иди на занятия.

В ответ на его недоумевающий взгляд Фуго ободряюще похлопал его по плечу и кивнул в сторону двери. Наранча опасливо вышел и закрыл за собой дверь.

— Фуго, я хочу, чтобы вы кое-что понимали, — проговорил Буччеллати, не глядя на него. — Будь здесь кто-то другой, он бы подумал: «Бог с этим мальчишкой, пусть только выпустится, а дальше делает что хочет», — он помолчал и наконец поднял на него взгляд. — Я не кто-то другой, и я действительно переживаю, что после выпуска, когда некому будет его контролировать, участь его будет горькой.

У Фуго дёрнулся кадык. Он стоял поражённый, что Буччеллати в одном предложении сформулировал обуревающие его опасения по поводу Наранчи.

— Я понимаю. За его дальнейшей судьбой должны следить родственники.

Фуго знал, что сказанное им звучит как анекдот. Буччеллати растянул губы в бесцветной и ничего не значащей улыбке.

— Да. Должны. Но я же вижу, что вы с ним не чужие люди и что связывают вас не только уроки математики. Вы на него оказываете больше влияния, чем родной отец.

— Я… я… — Фуго не находил слов и в итоге замолчал, опустив голову. Почему-то он чувствовал стыд, хотя причин не было.

— Я не заставляю вас ничего делать, потому что ваша работа с учениками за пределами школы заканчивается, — произнёс Буччеллати уже тише и внушительнее. — Но если ваши отношения это не просто деловая формальность, то есть смысл подтолкнуть его в правильном направлении после выпуска.

— Знаю, — согласился Фуго и прокашлялся, чтобы избавиться от хрипоты.

— Он не рассказывал, кем хочет стать? Куда поступить?

— Он никуда не хочет поступать и ненавидит учиться, — признался Фуго, не видя смысла увиливать. — Отец велел ему идти в десятый, а теперь, судя по тому, что я знаю, потерял интерес к воспитанию сына окончательно, а Наранча всё плывёт по течению, понятия не имея, что здесь делает.

— Невозможно ничем не увлекаться, — Буччеллати откинулся на спинку кресла. — Нельзя жить, ничем не интересуясь, особенно, когда ты молод.

Фуго отрицающе помотал головой:

— Да нет, у него, разумеется, есть увлечения, но деньги ему за них платить не будут.

— Почему? — оживился Буччеллати и подался вперёд с видом следователя. — Чем он занимается?

— Э-э-э, — Фуго замялся. — Ну, музыку любит? Танцует. Я знаю, к чему вы клоните.

— К чему же?

— Что и хобби можно превратить в работу, но такой работой он долго не проживёт. А если учесть, что, скорее всего, по достижению восемнадцати лет отец отправит его в свободное плавание, ему нужно будет обеспечивать себя самостоятельно.

— Вы так рубите всё на корню, — прокомментировал Буччеллати, кивая с видом, мол, ну всё ясно.

Фуго издал вздох человека, на которого взвалили слишком непосильный груз. Как он мог посоветовать ребёнку, чем заниматься, если он сам в собственной жизни не был уверен?

— Ладно, не буду вам голову морочить, это всё мои мысли, — внезапно сказал Буччеллати и ладонями отбил по столу какой-то ритм, при этом выискивая что-то глазами. — Просто жаль будет. Столько случаев, когда даже отличники, которым предвещали четыре высших и карьеру в Газпроме, спились или сторчались, — он досадливо махнул рукой. — Будем надеяться, что с Наранчой как раз-таки будет всё наоборот: из грязи в князи… Вы не видели мой телефон?

Фуго покачал головой.

— Ладно… — Буччеллати сел, расслабив осанку и хмуро окинул рабочий стол последним взглядом, а потом доброжелательно обратился к Фуго: — Идите тогда, что ли? Раз ничего не попишешь.

Тот дёрнул уголком рта, но передумал улыбаться и вышел из кабинета.

Когда он закрыл дверь, кто-то неожиданно дотронулся до его плеча, заставив испугаться. Фуго обернулся, и от разгневанного рычания его остановила только близость к кабинету директора.

— Наранча, ты что тут делаешь?! — прошипел он. — Тебе велели идти на уроки! Ты же обещал больше не прогуливать.

Пока тот смотрел на него с видом блаженного херувима, Фуго положил руки ему на плечи и оттолкнул, заставляя попятиться назад, подальше от двери. В вестибюле не было людей. Гардеробщица, наверное, опять ушла пить чай и чесать языками с уборщицей.

— Я отпросился. Когда отпрашиваешься, это ведь не считается прогулом?

Наранча выглядел как щенок, который притащил хозяину какую-то гадость и ждал похвалы. У Фуго дыхание спёрло. Он вглядывался в лицо Наранчи, пытаясь понять, издевается ли он или серьёзно. И, увы, он был серьёзен. Фуго шагнул назад, прислонился к стене, закрыл лицо руками и тихонечко заскулил. Это было просто выше его сил. У него не было столько самообладания. Он это давно понял, потому что в общении с детьми и подростками был не очень хорош, однако Наранча добивал его окончательно. Если бы он был его братом, Фуго придушил бы его собственными руками, но тут нельзя, чужой ребёнок.

— Фуго… — потерянно пролепетал Наранча и, подойдя, взял его за запястья, отнимая руки от лица. — О чём вы говорили?

Фуго не ответил на его вопрос.

— Восемнадцать лет… Тебе через неделю-другую будет восемнадцать лет, Наранча, ты это осознаёшь? Юридически взрослый человек, о котором не обязаны заботиться родители.

Наранча понял его намёк и поджал губы. Хватка на запястьях ослабла.

— Что ты будешь делать? — продолжал Фуго, невидяще глядя исподлобья. — Я видел результаты твоих пробников, поэтому будет хорошо, если ты хотя бы проходной балл по всем четырём экзаменам наберёшь. Даже если и наберёшь, дальше-то что? Тебе есть, где жить? У тебя есть деньги на первое время? А мысли о том, где ты будешь брать их потом? Ты подумал о том, какой нормальный работодатель захочет брать только выпустившегося, безответственного парня с придурью? Ты ведь попадёшь в замкнутый круг копеечной работы ради того, чтобы просто выжить!

Фуго говорил всё это, и ему становилось дурно, потому что с каждым своим словом он отчётливо понимал, в каком положении Наранча. Без денег, без близких, без образования, без жилья, без работы. У Фуго тоже была тяжёлая юность, но даже он не доходил до такой степени безысходности. Он посмотрел в тёмные глаза напротив, в которых на солнце виднелся фиолетовый отлив.

— Так вы из-за меня так паритесь? — невинно спросил Наранча. Фуго засмеялся, пускай ему было несмешно.

— Да, Наранча. Представь себе. Я говорю тебе об этом с девятого класса. Я из-за тебя парюсь.

— Зачем?

Вопрос выбил весь воздух из лёгких.

А потом Фуго задумался: и правда, с чего началась эта забота и почему продолжалась? Из жалости? Да у него в классе хватало таких детей, что жалеть их можно было бесконечно. Девочка из многодетной семьи, на которую у мамочки с папочкой, не знающих о существовании презервативов, не хватало ни времени, ни денег; жертва травли, которую никто из учителей не мог прекратить окончательно; парень с попыткой суицида. Если присмотреться, у всех были проблемы разной степени тяжести.

— Я умею выживать, — сказал Наранча ободряюще. Фуго это злило. Это ОН должен утешать Наранчу, потому что тот в полной заднице, а всё получается наоборот.

— Ага, — с желчью произнёс он. — Слышал я историю, как в началке ты попал в больницу, подхватив какую-то инфекцию. И то к доктору тебя отвезли только благодаря Буччеллати. Если бы он не забил тревогу, то чёрт знает, сколько бы ты ещё ходил больной, как будто так и надо.

— Эй-эй, ну я же вырос с тех пор! — обиделся Наранча. — Знаю, блин, что делать с полисом ОМС, боже ты мой.

Фуго сардонически усмехнулся, и усмешка эта вышла похожей на всхлип. Наранча не отпускал его руки.

— Я даже боюсь представить, чем ты там будешь выживать. Только попробуй податься в криминал — я созвонюсь с Абаккио и лично доплачу ему, чтобы он нашёл тебя и навешал по ушам.

— Если всё будет совсем плохо, я приду к вам, — преспокойно заявил Наранча.

— Зачем? Чтоб я лично отвесил?

— Вы же возьмёте меня к себе, если меня отовсюду выгонят? — ухмыльнулся Наранча. Фуго замер, широко раскрыв глаза.

— Наранча.

Ему вдруг стало больно. Он подумал, что, по сути, единственный человек, которому не безразлична его судьба. Не считая Буччеллати, но у того таких экземпляров была вся школа, и он не мог позаботиться обо всех сразу. Он же директор школы, а не детского приюта.

Фуго не смог сдержать себя, и его выражение приобрело мучительный вид. Наранча отцепился от его запястий, позволяя наконец опустить руки, и переместил ладони к его лицу.

— Прорвёмся, — пообещал он и приблизился к нему, целуя в уголок рта, как будто бы ему хватило смелости не до конца. Фуго сгрёб его в объятия и притянул к себе, чтобы Наранча не увидел, как в его глазах появился влажный блеск.

— Перестань, не надо, — прошептал он.

Наранча приноравливался дышать в этих тисках. Почти задыхаясь, он засмеялся.