Пахнет жжёным асфальтом. Где-то ремонтируют дорогу.

— Справились. Молодцы.

Всего два слова заставляют мышцы расслабиться, как будто в голосе Бруно заключено что-то гипнотическое. Все смеются, а Леоне не может понять, почему им так весело, когда ему, чёрт возьми, так хреново. Он перегибается через борт лодки, чтобы быть поближе к солёной морской воде, приглушающей запах палёной резины. Возможно, стресс и недостаток калорий сказываются — он давно не ел по-человечески.

— А что будет с этой малышкой? — спрашивает Миста, вальяжно развалившись в лодке. Его рука панибратски лежит на плече Наранчи.

— У неё будет другое место жительства, другое имя, даже другая внешность, выдуманное прошлое, — перечисляет Бруно, стоя одной ногой на причале, а второй в лодке. — Мы больше никогда её не увидим, как и она нас.

Нужно вести себя так, будто всё в порядке. Но ведь всё действительно в порядке. Миссия выполнена, никто не умер, Бруно — капореджиме уже на полных правах и располагает доверием босса. У них должна начаться сладкая жизнь. Леоне убирает волосы за уши, чтобы они не попадали в воду. Он чувствует на коже слой пота, грязи и пыли. Хочется за борт прыгнуть и отмыть это.

— Босс давал новые указания? — уточняет Фуго.

— Он сказал, что мы заслужили отдых.

Эту информацию встречают едва ли не овациями.

— Ты видел его? — слышится голос Джорно.

О, как Леоне тошнит от голоса Джованны. Тошнит от мурлычащих интонаций, которые буквально все находят очаровательными и харизматичными. Бруно, наверное, отвечает жестом, поскольку его не слышно.

— Аббаккио, что с тобой?

Миста оказывается ближе всех, и спустя секунду Леоне ощущает на спине чужую горячую ладонь.

— Не умирай, мужик, сейчас уплывём с Сан-Джорджо-Маджоре, пойдём в какой-нибудь ресторан, развеемся, прогуляемся, подцепим кого-нибудь. Ты переволновался?

Комок чёрной желчи подкатывает к горлу.

— Всё нормально.

В лодке ощущается внезапно добавившийся вес. Это Бруно.

— Давайте выдвигаться на Сан-Марко. Босс посоветовал не задерживаться здесь.

Миста отстаёт от Леоне, поднимается, пожимает плечами, пересаживается обратно к Наранче, уступая место Бруно. Наранча ликует в предвкушении. Он с Мистой и Фуго быстро втягивается в обсуждение каких-то пустяков. Бруно неожиданно наклоняется к Леоне и берёт его за шею сзади. Тот не успевает ничего понять. Второй рукой Бруно зачерпывает воду, плеснув её в лицо Леоне, и собирается повторить, приговаривая:

— Мы ещё не приехали, не вздумай расслабляться. Просыпайся.

Леоне задыхается от морской воды, попавшей в нос. Слизистую жжёт. Бруно вытирает его лицо, его липкую от пота кожу, и сердце у того будто свинцом наливается — только посмеет ударить ещё раз и разобьёт его рёбра изнутри. Леоне становится горячо и тяжело от ладони, лежащей на его шее, и он готов свихнуться от этого властного жеста и контроля над ним. Он шокирован, он поражён, но если Бруно захочет прямо сейчас утопить его в Адриатическом море, Леоне не будет сопротивляться.

— Поехали? — неуверенно осведомляется Фуго, наблюдая за экзекуцией.

Бруно заставляет Леоне выпрямиться.

— Поехали, — подтверждает он, и всю дорогу его рука лежит на спине Леоне, не давая ненароком свалиться за борт.

Когда они пришвартовываются к причалу Сан-Марко, солнце стоит высоко-высоко, и им всем кажется, что жар раскалённой каменной кладки ощущается даже сквозь подошвы. Бруно помогает Леоне выбраться из лодки, и тот сконфуженно пытается отмахнуться. Чем дольше он к нему прикасается, тем опустошённее он себя чувствует после того, как Бруно уходит.

— Какие планы? — интересуется Фуго.

— Лодку оставьте, — командует Бруно, покосившись на Леоне с подозрением, но всё же отпустив его. — Вам нужно поесть и привести себя в порядок.

— Нам? — цепляется Фуго. — Ты не в счёт? Или ты живёшь на каком-то другом топливе?

— Я пойду выясню, как нам быстрее добраться до Неаполя.

— Не подумай, что я с тобой спорю, — сказал Миста, стоя неподалёку в затенённом участке, — но уехать мы всегда успеем. Ты бы мог отдохнуть с нами. Потом мы вместе поехали бы на вокзал. Днём больше побудем в Венеции — что с того?

— А ничего, что наша территория так долго находится без присмотра? Ты забыл, что я теперь лично отвечаю за все владения Польпо?

— Тушé. И впрямь забыл. Для нас-то ничего не изменилось, и ты как был нашим лидером, так и остался.

У Леоне зубы сводит от правильности Бруно. И в то же время хочется склонить голову, опуститься к его ногам и просидеть так до конца жизни подобно верному Церберу, стерегущему покой своего бога. Его дыхание лишь немного дрожит, и он чувствует себя лучше, устремляя взгляд на горизонт.

— Пошли искать гостиницу, — пожимает плечами Фуго.

Леоне ощущает себя грязным и побитым. Ему даже неловко появляться на улицах в таком виде, однако, глядя на вышагивающих впереди него Наранчу и Мисту, он думает, что на их фоне выглядит, как императрица. Они натыкаются на гостиницу «Баглиони Луна», и Бруно предлагает остановиться здесь. Он прекрасно видит, что отель пятизвёздочный и дорогой, но, учитывая, что это его не останавливает, Леоне делает вывод, что дон действительно готов щедро отблагодарить нового капореджиме за содействие.

— Возьмём три? — уточняет Бруно, облокотившись на стойку ресепшена и показывая цифру на пальцах. — Никто не против?

Леоне знает, что это всё значит, но не возражает.

— Тут есть ресторан! — поводит носом Наранча.

Миста смеётся, хлопая его по плечу. Леоне тоже принюхивается, но ощущает только аромат растёртой мяты и раздавленных гранатовых зёрен. Бруно оборачивается к ним и держит руку поднятой. На его указательном пальце висят три ключа с бирками.

— Кто с кем? — медленно спрашивает Бруно. Всем плевать. Фуго равнодушно забирает у него один ключ и говорит:

— Ладно, давай мы как обычно с Наранчей.

Миста отвечает на немой вопрос своего босса пожатием плечами. Тот вздыхает и отдаёт второй ключ Джорно. Затем его взгляд сталкивается со взглядом Леоне, ненадолго, всего на миг, но этот визуальный контакт такой прямой и острый, что кажется долгим. Бруно плавно опускает руку и кладёт ключ в карман — и всё это глядя в глаза Леоне.

«Какого хрена ты это делаешь?» — думает он, следя, как Бруно наконец прекращает держать его под прицелом и объявляет команде:

— Идём, потом спустимся в ресторан.

Номера здесь со старинной мебелью, люстрами из муранского стекла и отделанными мрамором ванными комнатами. В ванной комнате Леоне обосновывается в первую очередь. Ему противно от налипшей грязи. Он сбрасывает с себя одежду, и она бесформенной тряпкой падает на пол. Горячая вода кажется божественным подарком. Как только она касается его кожи, он думает, что сейчас умрёт от блаженства. Лицо обжигает, и появляются воспоминания о поездке на той чёртовой лодке за припрятанными сокровищами Польпо. Если не считать угрозы смерти, Леоне нравится этот крохотный эпизод его жизни: как солнце греет приятно и не знойно, как он лежит на палубе, подставляясь лучам, как Бруно садится рядом на корточки и нависает над ним, говоря что-то с тенью улыбки.

Они редко проводят время вместе, но каждый раз, когда это происходит, Леоне влюбляется в него заново.

Чёрт, — думает он так громко, что поначалу решает, что произнёс это вслух, а его рука, нерешительно замершая на животе, всё-таки спускается ниже. Он понимает, что Бруно через стену от него, что ему ещё предстоит спать с ним в одной комнате, но это невыносимо. И в сущности, он не особо беспокоится. Яркие, как драгоценные камни, глаза Бруно видели что угодно — стратегии врагов, планы, перспективы, — только не многолетнюю влюблённость Леоне. Он прислоняется к стене, покрытой водяной испариной, запрокидывает голову и ощущает, как сильно горят ладони. И губы кажутся такими горячими, что если провести по ним языком, можно обжечься.

Самый первый раз Леоне влюбляется в тот день, когда Бруно находит его среди обшарпанных подворотен. Когда Леоне видит его, стоящего на противоположной улице и словно бы светящегося в своём белоснежном костюме. Когда он произносит «Присоединяйся к моей банде». Когда его лицо становится мягче после молчаливого согласия Леоне и когда всё звёздное небо, развёрнутое над Италией, отражается в его синих глазах. Леоне всегда сомневается, не почудилось ли ему это в пьяном бреду, потому что появление Бруно было похоже на священное пришествие, на явление мессии.

Халаты, предоставляемые отелем, белые, пушистые и безразмерные. Леоне утопает в нём, выходит из ванной комнаты, ступая по ковролину босыми ногами, и заходит в комнату с двумя односпальными кроватями. Бруно сидит на одной из них и изучает маршрутную карту. Ворот его костюма расстёгнут, волосы заправлены за уши, спина ссутулена, и он выглядит так по-домашнему, что Леоне замирает на пороге. Он привык видеть Бруно идеальным, одетым с иголочки, безукоризненным. Тот поднимает голову, замечает Леоне и… улыбается.

— Ты выглядишь так просто.

Леоне не контролирует своё лицо и не улавливает ту тонкую грань, когда оно становится оскорблённо-недоумевающим. Он давно замечает за собой, что почти любое его выражение кажется злобно-ироничным или издевательским, и, наверное, именно поэтому Бруно осекается и объясняет, что имел в виду:

— Я слишком привык видеть тебя с макияжем и в тёмной цветовой гамме. Ты сейчас выглядишь не старше Фуго. Без обид.

Леоне медленно моргает.

— Никаких обид. Я крашусь, чтобы мне продавали бухло и не спрашивали документы каждый раз.

Бруно усмехается, и Леоне нравится, как смеются его прищуренные глаза. Юмор — не его конёк, но каждый раз, когда ему удаётся рассмешить Бруно, он становится чуточку счастливее и увереннее в себе. На полке под настенным телевизором лежит пульт, и он включает его, оставляя на уже установленном канале. Там идёт какой-то фильм. Мокрые волосы свисают по обеим сторонам лица, ниспадают на халат и пропитывают его влагой. Леоне падает на свою кровать, глядя на Бруно. Наблюдать за ним, когда он сосредоточен на чём-то — это как любоваться картинами в Лувре. Так же величественно и ни черта не понятно.

— Давай поженимся, — говорят в телевизоре женским голосом. — Необязательно на мне, женись на ком угодно. Получишь отпуск на двенадцать дней. А там, может, и война кончится. Ты избежишь отправки в Африку. В общем, женись. Это ради твоей же пользы. В Неаполе все так делают.

Бруно вскидывает голову и смотрит в телевизор.

— Да мы и так с тобой поженились.

— Когда?

— Полчаса назад, вот тут.

— Да ну тебя!

Он всё ещё смотрит, и Леоне, лёжа на покрывале и уперевшись щекой в мягкую прослойку приятной ткани, бормочет.

— «Подсолнухи» семидесятого года. Главную героиню зовут Джованна.

Бруно глядит уже на него, заинтересованно и задумчиво. На мгновение Леоне теряет ощущение реальности. Тяжело дышит, пытаясь сосредоточиться, но получается плохо. Всего лишь один взгляд, всего лишь один мужчина — и все винты сорваны, а в голове пусто.

— В чём дело, босс? — спрашивает Леоне с иронией, вложенной в это обращение. За иронией он пытается замаскировать волнение.

— Просто думаю, есть ли хоть один фильм, книга или музыкальное произведение, которого ты не знаешь.

Это звучит как комплимент. Нет, это и есть комплимент. Леоне вдруг осознаёт, что ему не хватает кислорода.

— Это сомнительное достижение, — сипло отвечает он и прокашливается. Бруно откладывает карту и встаёт, застёгивая воротник.

— Ты собираешься идти в ресторан? — осведомляется он.

— Может быть.

— Сходи, — советует Бруно и поправляет волосы перед широким зеркалом. — Скорее всего, в лодке тебя тошнило от слабости.

Леоне порывается возразить: «Да не тошнило меня», однако решает промолчать и не загружать Бруно лишними проблемами. Он отворачивается к окну, где уже виден алеющий край неба. Ему одновременно хочется есть и при этом он осознаёт, что физически не способен принимать пищу. В горле ком. Всё хорошо, убеждает он сам себя, всё же, чёрт возьми, отлично. Ты и твои друзья живы, Бруно жив, что тебе ещё надо?!

Как может быть так тошно, когда всё так хорошо? Леоне считает, что он просто не благодарен судьбе, что он вечно всем недоволен, что родители были правы, утверждая, что он всем постоянно портит настроение.

— Пойду спрошу в кассе про ближайший рейс, — зачем-то отчитывается Бруно. — Надо поискать без пересадок. Кстати, ключи от номера на тумбочке рядом с моей кроватью.

И уходит.

Леоне бессовестно не следит за часами и имеет представление о времени, исходя лишь из цвета небосклона. Его мокрые волосы намочили постель, он не укладывает их, встаёт, ищет по номеру свою одежду, осматривает её брезгливо и понимает, что больше всего на свете желает переодеться в чистое. Но ведь они, как идиоты, отправились в длительную поездку без багажа.

Он спускается в ресторан и слышит смех и разговоры.

— Наконец-то! Ты где был?!

Ему активно машут руками. Зал украшен фресками, метрдотель широко улыбается, мучительно пахнет едой. Леоне уже не обращает внимание на роскошь ресторана и просто машинально садится на предоставленное ему свободное место. К нему даже подвигают тарелку — заранее сделанный заказ — с чем-то вкусно пахнущим. Проскакивает мысль: «Я их не заслужил», а вслух он говорит

— Я принимал душ. Не всем нравится ходить и вонять, чтобы у окружающих глаза слезились.

Джорно умиротворённо копается в своей тарелке, Миста жуёт и читает журнал, Фуго объясняет что-то Наранче. Леоне приходит идея взять что-нибудь для Бруно, потому что к его приходу ресторан наверняка закроется.

— Жаль, мы не останемся здесь подольше, — вдруг захлопывает журнал Миста. — Я хотел побродить по Венеции. Девушки тут шикарные.

— Прежде чем знакомиться с девушками, приведи себя в порядок, — ворчит Леоне и сразу набивает рот, чтобы не отвечать на следующие его реплики.

— Девушкам больше нравятся брутальные парни, чем женственные говнюки, — парирует Миста, складывая руки на груди. Леоне жалеет, что у него нет с собой наушников.

— Хватит, — резко велит Фуго, — вы раздражаете.

Перепалка длится с минуту, в течение которой Леоне, начавший это, не произносит больше ни слова. Когда его тарелка пустеет наполовину, он встаёт из-за стола, ощущая, что больше в него не войдёт, и предупреждает:

— Если Буччеллати вдруг вернётся до моего прихода, то я ненадолго. Ключи от нашего номера у меня.

Луна полная и мерцающе-серая на фоне светло-синего неба, испещрённого подмигивающими глазами звёзд. Леоне останавливается возле водного канала, ведущего к причалу у входа в отель, и смотрит вдаль какое-то время. Где-то там их ждёт пьянящая слава, заставляющая захлёбываться прохладным ночным воздухом от предвкушения, но он почему-то не испытывает всего этого. Должно быть, какой-то временный спад настроения, вызванный объективными — он надеется — причинами, неким негативным опытом. Осталось только найти проблему.

По дороге к отелю много ювелирных бутиков. Они постепенно закрываются, на витринах гаснет искусственное освещение, и драгоценные камни перестают сиять и мерцать. Без солнца они бесцветные и скучные. В траттории напротив горит свет и немного людей сидят в разных концах зала, видимого через широкую открытую дверь. Несколько человек толпятся возле бочки с домашним вином. Белые крылышки мотыльков слегка отсвечивают от фонарного огня и скользят над самой его поверхностью.

То, что хозяйка не пугается вида Леоне, обнадёживает его. Мебель здесь простая и удобная, сработанная из тёмного дерева и почти не украшенная резьбой и позолотой, в отличие от «Баглиони». Здесь пахнет специями, сигаретами и выжженной солнцем землёй. Всё здесь кажется сонным — каким-то выстиранным, плоским, удивительно лишённым жизни по сравнению с тем, что он пережил последние несколько дней.

Хозяйка выносит стройную бутылку с покатыми плечами без логотипа или этикетки и белую картонную коробку.

— Спасибо, — он принимает всё это, беря бутылку за горло, а коробку устроив на своей широкой ладони.

Он убеждает себя, что пить хочется просто потому, что он давно не пробовал вино.

К его приходу Бруно ещё нет. Оно и к лучшему. Кто знает, как он отреагирует, увидев Леоне с бутылкой, когда они ещё даже не в Неаполе.

Первый раз алкоголь Леоне пробует с одноклассниками в пятнадцать лет. После рюмки крепкого виски из загашника отца одного из приятелей ему становится дурно, но вместо того, чтобы никогда больше не прикасаться к спиртному, мозг цепляется за цель научиться пить. Синдром отличника.

Он снова включает телевизор, щёлкает каналы. Его, признаться, больше волнует зеркальная гладь поверхности вина в стакане, чем гладь экрана. Через час бутылка наполовину пуста, и Леоне считает, что это ещё хороший результат, ведь он не опустошает всю разом, как в былые времена. Он оставляет случайный канал, позволяя идти какому-то фильму, и почти в этот же миг ручку входной двери дёргают, нарушая его ночное одиночество.

Бруно входит в комнату неторопливо, как будто мыслями ещё там, вне стен отеля.

— Аббаккио? — тихо зовёт он, и тот буквально заставляет себя остаться на месте, а не вскочить, как собачонка, виляя хвостом.

— Что?

Свет в комнате приглушён, но Леоне поворачивает голову и всё равно видит его знойные глаза. Кожа под этим взором начинает пылать, будто жидкое олово растекается от ключиц по плечам.

— Думал, ты спишь.

Бруно проходит к своей кровати и хочет положить что-то на тумбочку, но замирает, видя на ней коробку.

— Что это?

Кровь внезапно приливает к щекам так сильно, что Леоне хочет спрыгнуть в водный канал под окнами, лишь бы охладиться.

— Оставил тебе, — он старается сделать интонации небрежными. — Ты же ничего не ел.

Бруно откидывает крышку, и Леоне закусывает губу. Он замечает в его руке что-то вроде конверта.

— Оставил? — переспрашивает Бруно. — Тут полная коробка.

Леоне не выдерживает и, привстав на кровати, дотягивается до своей тумбочки. Бруно оборачивается на звук льющейся воды, но, приглядевшись, обнаруживает, что это не вода, а вино.

— О, ясно.

Леоне перегибается через тумбочку и достаёт с полки второй стакан. Из чего мы пьём вино, ужасается он. Но изящных хрустальных бокалов в номере нет, да и вино больше похоже на сладкий фруктовый напиток, нежели на алкоголь.

— Я взял шесть билетов на прямой рейс до Неаполя, — рассказывает Бруно тем временем. — Отправка в девять утра, прибытие в три. Завтра надо разбудить их, иначе мы опоздаем.

Он замолкает, удивлённо глядя на протянутый стакан.

— Всё будет нормально, — заверяет Леоне. — Расслабься.

Бруно требуется пару секунд, а потом он выдыхает, улыбается, протягивает руку в ответ и забирает стакан. В этот момент исчезают все звуки. Будто они в вакууме. Он даже не прикасается к нему, но Леоне чувствует тень прикосновения.

И вдруг Бруно подхватывает коробку и вместе с ней приближается к Леоне, который не успевает ничего подумать. Как только Бруно садится рядом с ним, на его кровать, разваливаясь на ней расслабленно, как на своей, Леоне замирает, словно боится прогнать его неосторожным движением.

— У нас будет куча работы в Неаполе, — непринуждённо говорит Бруно, кладя коробку между ними, берёт оттуда печенье — Леоне взял его любимые бискотти — и откусывает, добавляя уже с набитым ртом: — Поможешь мне?

Леоне физически плохо и хорошо одновременно каждый раз, когда Бруно находится так близко, а теперь его состояние ухудшает этот дурацкий, невозможный вопрос.

— Почему ты вообще спрашиваешь, Буччеллати? Ты мой босс. Ты можешь пустить мне пулю промеж глаз, если я откажусь помогать тебе.

Бруно глядит на него, точно для него это открытие. Смех зарождается в его горле, но он явно подавляет его — но не подавляет задор в своём голосе. Редко кто видит серьёзного и собранного Буччеллати таким раскрепощённым, и Леоне чувствует себя особенным, избранным.

— Мне казалось, Аббаккио, что мы не просто начальник и подчинённый. Фратуцци¹?

Леоне смотрит на него, как на идиота. Как ещё ему смотреть на человека, которого он обожает и который ни с того ни с сего называет его более близким, чем брат? Бруно замечает его эмоции и хмурится как-то сконфуженно, отчего Леоне поспешно поясняет свою реакцию:

— Я не ожидал. Спасибо.

И приникает к своему стакану, отворачиваясь, пока его лицо и тело горят от стыда.

С того момента, как Бруно предлагает ему присоединиться к банде, и в течение пары лет после этого Леоне считает себя особенным для него. Из-за того, что Бруно постоянно интересуется, как у него дела; из-за того, что Бруно разговаривает с ним, как с другом; из-за того, что Бруно даёт ему то, по чему Леоне давно соскучился — уважение и понимание. А потом внезапно оказывается, что Бруно ведёт себя так со всей бандой. Что Леоне не особенный. И тогда внутри него что-то ломается от обиды и злости.

А теперь что?

Из телевизора доносится шум и грохот перестрелки, сменяющийся тишиной и двумя мужчинами на экране. Леоне косится на Бруно, но тот спокойно сидит рядом, почти касаясь его плеча, цедит приторное вино и думает о чём-то своём. Леоне радует тот факт, что, наверное, ему комфортно рядом с ним, поскольку Бруно расслаблен, как наедине с самим собой.

В телевизоре разговаривают, в отличие от них.

— Завалил пару легавых. А ты?

— Несколько легавых.

— Настоящих людей нет?

— Нет, только легавых.

Леоне смеётся. Беззвучно, но Бруно ощущает, как трясутся его плечи, поворачивается к нему, глядит, как он запрокидывает голову, уткнувшись затылком в стену. Бруно улыбается и укоризненно, и снисходительно.

— Аббаккио, ты же сам был легавым.

Леоне кажется, что смех его истеричный и что вместе с ним из него выходят скрытые рыдания.

— Был. Поэтому мне смешно.

Он больше не видится с бывшими коллегами, даже с теми, с которыми у него отличные отношения. Просто Бруно ещё в начале наказывает ему, мол, если члена Пассионе увидят в компании копов, то его в тот же день обнаружат в мусорном контейнере возле дома. Хотя учитывая, что этими делами занимается Сквадра, расчленение на мелкие кусочки будет хорошим и приятным вариантом.

— За два дела до этого, была работёнка на четырёх человек и мы узнали, что среди нас внедрённый полицейский.

Леоне лениво зевает, смотря фильм краем глаза.

— Буччеллати, ты никогда не думал, что я могу оказаться крысой, засланной полицией?

Бруно умеет посмотреть так, что голосовые связки парализует. И сейчас он делает это. Леоне жалеет из-за своей ребячливой выходки и нервно сглатывает слюну.

— Аббаккио.

И это всё. Во всех смыслах — потому что Леоне чувствует, как Бруно резко становится холоден, и ему хочется ударить себя за свою тупость.

— Извини, — выдавливает он.

Бруно вздыхает, и Леоне желает упасть ему в ноги и повторять «Прости меня» до тех пор, пока он не смилостивится. Ему чудится, что внутри него всё становится твёрдым, будто обращаясь в камень.

— Думаю, нам пора спать, — говорит Бруно и поднимается с его постели. Леоне издаёт неопределённый звук, служащий согласием, а внутри черепа набатом раздаётся: «Придурок, придурок, придурок». Опять всё испортил.

Бруно ложится спать, и Леоне, свалив коробку со стаканами на тумбочку, отворачивается к стене, точно считает себя недостойным больше смотреть в его сторону. Он слышит шорох одежды — Бруно раздевается — и прикусывает внутреннюю сторону щеки, крепко зажмуривая глаза.

Он сегодня не заснёт.

Когда несколько лет назад Польпо видит станд, который получает Аббаккио, он приходит в бешенство. «Он не может ни защищаться, ни сражаться! — кричит тот, пока Леоне переминается с ноги на ногу за спиной Бруно. — Он же бесполезен! Я с таким же успехом мог купить грёбаный DVD-проигрыватель!» И в ту минуту, сжимая кулаки до хруста в суставах, Леоне хочется заорать: «Да пошёл ты нахуй, Польпо, вместе со своим Пассионе!» и уйти с гордо поднятой головой, потому что он и без того натерпелся унижений за свою жизнь. Но Бруно… Бруно стоит с прямой спиной и расправленными плечами, и Леоне досадует, что не видно его лица, потому что он, дождавшись, пока Польпо перестанет плеваться слюной от гнева, размеренно произносит: «Я сделаю его полезным. Я смогу использовать его способности так, чтобы они приносили пользу».

Леоне постоянно думает, почему именно Муди Блюз. Он так сильно ненавидит его в первое время, потому что слова Польпо отпечатываются где-то глубоко, белея рубцеватыми следами.

Б Е С П О Л Е З Н Ы Й

Когда солнечный свет пробивается сквозь высокие окна и падает внутрь помещения золотым столбом, Леоне осознаёт, что всё это время, остаток ночи, лежит неподвижно и в одной позе. Он аккуратно поворачивается и проверяет время по настенным часам. Чуть за шесть утра. В Венеции рассвет наступил ещё полчаса назад. Как тут можно опоздать на поезд, если оно такое настырное и яркое? Леоне бурчит под нос что-то недовольное, но с удивлением замечает, что сна до сих пор нет ни в одном глазу, как будто он подпитывается другой энергией — и что-то подсказывает, отнюдь не положительной. Он поворачивается на правый бок и застывает, видя Бруно на соседней кровати. Его одежда прилежно сложена на стуле. Одеяло закрывает половину его тела, оставляя на виду обнажённую спину. Леоне ощущает свою беспомощность перед этим зрелищем, будто расплавленный металл, который выплёскивают прямо ему в нутро и в котором он теперь плавится и сгорает, совершенно не привыкший к подобному напору. Солнце касается плеч Бруно, солнце целует его затылок своими горячими губами, согревая и обнимая, как чьи-то руки. Определение «красивый» слишком блёклое для него. Леоне бесится, что у человечества нет подходящего слова для описания Бруно Буччеллати.

Не пялься на него, приказывает он себе. Он хочет поцеловать его. Он хочет лечь рядом и прижаться ртом к его смуглому плечу, хочет притянуть его к себе за талию и подремать ещё часок, уткнувшись носом в волосы на его затылке. Он вскакивает с постели, поражённый сотней крошечных и губительных мыслей, заметавшихся в его голове, точно кто-то разворошил осиное гнездо, и проходит мимо, накидывая на плечи халат. В ванной комнате он выкручивает кран в раковине и опускает голову под ледяную струю. Леоне стоит так, пока голова не начинает болеть от холода.

Он одевается, пытаясь не разбудить Бруно, а потом, даже не высушив волосы, буквально убегает из номера, словно в нём источник заразы. Чувствуя себя раздраженным и глупым, он спускается вниз, выходит на улицу и вдыхает полной грудью.

_____________________

Миста смеётся на весь ресторан. Он всегда такой, горячий и искристый, как раскалённая добела сталь.

— Да ладно, — отвечает он Леоне, чуть понижая тон, — кто из нас, вступив в мафию, не перечитывал «Крёстного отца» шутки ради?

— Было бы что перечитывать, — недовольно бормочет Леоне. — Там про чей-то хуй говорят чаще, чем про патри ранни².

Миста опять заражает своим смехом. Он абсолютно неразборчив в литературе. Читает всё, что попадает в его руки, от журналов и брошюр до нудного Гёте.

— Ты загнул! — возражает Миста. — Только в начале! И, кстати, его же экранизировали вроде?

— Видел. Сносно.

У Леоне немного побаливает голова с похмелья. Немного — потому что он уже успел отойти. Фуго неожиданно кладёт столовые приборы и возмущённо спрашивает:

— Да кто вообще перечитывает что-то «ради шутки»?

Фуго почти не читает художественную литературу. Ему по душе что-то полезное вроде уголовного кодекса.

— Книги для педиков, — презрительно фыркает Наранча. Леоне отпивает вино и даже не спорит.

Джорно с ними нет. Как и Бруно. В последнее время они часто пропадают вместе, и Леоне лишь чудом удаётся скрывать, как безмерно он раздражён этим. В конце концов, кто он такой, чтобы ревновать своего босса к другому подчинённому. И вряд ли между ними есть что-то, кроме совместных дел. Бруно ничем не выдаёт своего влечения к мужчинам — его и с женщинами-то никогда никто не видит.

Леоне вдруг задумывается, был ли у Бруно кто-то, и сразу же мысленно даёт себе пощёчину за эти мысли. Ему двадцать, чёрт возьми, лет и он пылкий итальянский мафиози — думаешь, он нецелованная невинность? Леоне обнаруживает, что ему невыносима и болезненна мысль о том, что Бруно мог спать с кем-то, хоть с мужчиной, хоть с женщиной. Он думает о том, какой он со своими любовницами или любовниками, думает о нём в постели вместе с кем-то, о том, как напрягаются мускулы Бруно, когда он снова и снова входит в—

Блять, заткнись, заткнись, прекрати.

Леоне так обидно. Эти люди, которые спали с ним, даже понятия не имеют, какие счастливые.

В тот же день Леоне по-скотски напивается. Он даже не улавливает тот момент, когда картинка ресторана и их трапезничающей банды сменяется на бар с засаленными стенами. Обычно он предпочитает пить в подворотнях, на крышах. И обязательно с горла. Поэтому его так удивляет интерьер незнакомого места, барной стойки, бармена, полупустой бутылки рядом с тонкостенным стаканом.

В тот же день Леоне заново узнаёт, что такое настоящие провалы в памяти. Последующие мгновения — или дни — утопают во тьме. Периодически он встречается с бандой в их любимом ресторане, и они то ли не замечают, то ли не хотят замечать, то ли делают вид, будто не замечают его состояния. При них он пьёт вино, наедине с собой — что-то дешёвое и продирающее до костей с одного глотка. Леоне специально не смотрит на себя в зеркало, а когда смотрит — обвиняюще качает головой, поглядывая с укоризной на этого парня напротив, который портит ему жизнь.

Он редко видит Бруно. У того слишком много работы после получения должности капореджиме, но Леоне понимает, что дело тут вообще не в должности, а в самом Бруно. Польпо ни черта не делал. Бруно делает столько, словно хочет наверстать упущенное за всех предыдущих капореджиме.

Однажды, когда они наконец встречаются, Бруно смеряет Леоне пристальным взглядом и чуть приподнимает брови — многообещающий знак начала допроса.

— Всё хорошо, Аббаккио?

Леоне слышит переговоры Джорно и Мисты на заднем фоне. Фуго и Наранча выполняют какое-то поручение Бруно. Никого нет рядом и никто не спасёт его от этого вопроса, и ему хочется закричать: «Нет, всё плохо, Буччеллати, спаси меня».

— Всё нормально.

Он не глядит на Бруно, но тот не отрывает от него глаз. Леоне осознаёт, что он волнуется за него. Яркий, умный и при этом мягкий и добрый — они не заслужили такого лидера.

— Ты выглядишь так, как когда я встретил тебя в первый раз.

Леоне не сомневается, что Бруно мастер бить точно в цель, но это уже слишком.

— Молодым, злым и брошенным? — иронизирует он. Бруно склоняет голову набок. Леоне ненавидит и обожает этот его жест, когда он становится въедливым, заинтересованным, внимательным.

— Отчаявшимся.

Усмешка Леоне похожа на оскал и гримасу боли.

— Буччеллати, оставь это дерьмо для нежных богатых мальчиков, которые к психотерапевту бегают чаще, чем к подружкам трахаться.

Он рассматривает худое и острое лицо Бруно в надежде, что он не замечает, как тяжело он сглатывает вставший в горле ком. Леоне никогда не может вовремя отвести от него глаза. Его брови идеально очерченные, как будто нарисованные, и Бруно умеет обращаться с ними так, что они выражают все его эмоции вместо него.

— Ладно, — неожиданно отступает он и отворачивается. Леоне жадно выхватывает взглядом его профиль, его нос с горбинкой, его мягкие волосы, ширмой свисающие с двух сторон, прежде чем Бруно снова подаёт голос: — Нам с Джорно нужна твоя помощь.

Леоне неосознанно косится в сторону, и разговаривающий с Мистой Джованна вдруг реагирует на это, как на электрический разряд, и обращает внимание на их стол. «Нахуй Джорно», — злобно думает Леоне, а вслух скучающим тоном спрашивает:

— В чём?

— Нам надо найти одного человека.

Леоне притворяется, что ему не противно от этого «нам».

— И для этого нам нужно вернуться на Сан-Джорджо-Маджоре, — добавляет Бруно. Джорно подходит к их столу своей обычной красивой походкой, на которую засматриваются практически все. Он совсем слегка виляет бёдрами, как девушка, но это смотрится элегантно, естественно, завораживающе. Леоне замечает, как Миста глазеет ему вслед, и закатывает глаза. Джорно воспринимает это на свой счёт и смотрит на Бруно с немой жалобой.

— Когда выдвигаемся? — сухо осведомляется Леоне. Ему хочется покинуть ресторан, он неловко теребит в руках вилку, чувствуя себя неуклюжим мальчишкой, потому что этот бесцеремонный Джорно Джованна подобен отраве, выпущенной в воздух и распространяющейся во всём пространстве. Ему просто трудно находиться рядом.

— Завтра утром, — сообщает Бруно, внезапно потеплев во взгляде. — В шесть на вокзале.

Леоне мысленно воет, потому что рано, но он ни за что не скажет Бруно, что чем-то недоволен. До определённого момента его даже не интересует, что этим двум нужно на Сан-Джорджо-Маджоре.

— Как скажешь, Буччеллати.

Вопросительно уставившись на возвышающегося над ними Джорно, он как бы говорит: «Чего тебе надо?», однако в открытую с ним не ругается, чтобы не расстраивать Бруно.

— Спасибо, Аббаккио, — говорит Джорно.

— Я делаю это не для тебя, — резко отвечает Леоне. — Я делаю это по приказу моего босса. Если ты ещё не понял, Джованна, ты здесь не золотой мальчик на вольных хлебах и ты тоже подчиняешься Буччеллати.

Он мигом затыкается, ощущая на своей руке чужую ладонь.

— Аббаккио, ну всё.

Это ладонь Бруно, и Леоне смотрит на неё ошалело, в неверии, испытывая какую-то неправильность происходящего. Он начинает часто дышать, будто никак не может насытиться воздухом, и сотни мыслей вспышками бегут по оголённым нервам, пока Леоне глядит на эти пальцы и замирает от невыносимой жажды коснуться их своими, сжать в ладонях, чтобы после прижаться к ним губами. Бруно убирает руку спустя несколько секунд, когда продолжает говорить, словно ничего особенного не происходит:

— Вещей много не берите, останавливаться мы нигде не будем. Нужно действовать в темпе. Джорно, и ты завтра не опаздывай. Эй, Миста, завтра я вернусь и хочу знать, что скажет тебе Скорсезе по поводу нашего парня, который угодил за решётку.

Леоне почти не дышит и слушает его словно издалека. Джорно выпрямляется, разворачивается и своим порывистым движением оставляет шлейф парфюма, пахнущего горькой полынью и розами.

Леоне ненадолго возвращается к жизни после прикосновения Бруно.