В итоге Леоне для себя решает, что ему плохеет на Сан-Джорджо-Маджоре из-за церкви, вокруг которой объединяются все остальные постройки острова. А плохеет потому, что он демон, не иначе.

— Привяжи лодку, а то обратно будем плыть брасом, — приказывает Бруно.

Леоне выходит на сушу первым. Кругом соль и морская свежесть, и он хочет просто разуться, сесть на причал и опустить ноги в воду. Возможно, предварительно сбросив в сине-зелёную волнующуюся бездну Джорно Джованну. Море тянется во всех направлениях, края его просто касаются безликого неба.

— Аббаккио, — Бруно подходит к нему, пока Джорно возится с лодкой, — ты ни о чём не спрашивал, поэтому я считаю нужным объяснить тебе некоторые моменты.

Он оказывается слишком близко, понижает тон, и разумом Леоне понимает, что это делается для того, чтобы быть вне слышимости Джорно, но сердце готово оторваться от снабжающих его кровью артерий и провалиться вниз, куда-то в желудок. Бруно приближает губы к его уху, и дыхание, пленительно-горячее, касается кожи Леоне, из-за чего он хочет отпрянуть.

— Я хочу, чтобы происходящее здесь осталось между нами, — начинает Бруно, и его голос вибрирует, заставляя Леоне дрожать в унисон. — Мы войдём в ту же самую церковь, где я встречался с нашим доном.

Он близко, непростительно близко. Леоне закрывает глаза и качает головой, а затем делает шаг назад, оставляя Бруно в недоумении.

— Мне плевать, Буччеллати.

Глаза Бруно такие, будто Леоне всадил ему нож в живот, пока они стояли рядом.

— Я не просто так не задаю вопросов, — поясняет Леоне, обхватывая себя руками и глядя на волнистую водную гладь, в которой не видно абсолютно ничего. — Я, конечно, не очень умный, но то, что у вас с Джованной какие-то свои тёрки, это мне ясно. Ты бы не шатался столько с обыкновенным салагой.

Леоне выглядывает из-за плеча Бруно, чтобы увидеть Джорно, и цыкает. Чем этот мальчишка, у которого ещё даже не прошёл пубертат с подростковыми прыщами, заслуживает такого особого отношения от Бруно?

На лице его сияет улыбка.

— Аббаккио, — произносит он, словно хочет сказать что-то большее, но не может подобрать слов. — Ты, между прочим, очень умный. Не прибедняйся. Но ты уверен, что…

— Я верю тебе.

Джорно заканчивает с лодкой и подходит к ним.

— Ну что, мы идём?

Какое-то время они даже не обращают на него внимания и смотрят друг на друга: Бруно — с благодарностью и восхищением, Леоне — с решимостью.

— Эй, — говорит Джорно, — мы собираемся в церковь?

Леоне обещает себе, что однажды точно утопит его. Но не в море, а в ведре с водой — так унизительнее и обиднее. Бруно всё-таки отрывает взгляд и отвечает:

— Да, идём.

Белоснежный каменный фасад отражает солнце и приумножает этот свет, лучась и сверкая на фоне краснокирпичных стен. Леоне не впервые в храме, потому что родители у него любят экскурсии по разным достопримечательностям, и несмотря на то, что связь с ними давно разорвана, он помнит каждое место, посещённое вместе с ними. Больше всего ему нравятся готические церкви. Здесь же, в Сан-Джорджо-Маджоре, слишком светло, слишком нежно, слишком просторно. На главном алтаре статуя Христа, и Леоне глядит на него невпечатлённо.

— Аббаккио, иди сюда! — зовёт Бруно.

Он минует два нефа и подходит к нему, стоящему вместе с Джорно возле одной из колонн. В нишах стоят статуи и бюсты святых, из-за чего Леоне ощущает себя под чьим-то надзором.

— Тут всегда так пусто? — вслух рассуждает Джорно, стоя в сторонке и перенеся вес на одну ногу. — Или просто не сезон для туристов? Вообще странно, что здесь нет даже персонала.

— Сан-Джорджо-Маджоре негласно принадлежит Пассионе, — сообщает Бруно, повергая обоих в шок, а потом поворачивается к Леоне. — Аббаккио, мне нужно, чтобы Муди Блюз отмотал время на тот момент, когда я вошёл сюда, чтобы передать Триш отцу.

Леоне покоряется, и в следующую секунду появляется Муди Блюз. Свет, падающий из витражных окон, выхватывает иссиня-фиолетовые разводы на его коже, похожие на бензиновые кольца на лужах. Леоне в который раз смотрит на него и в который раз не понимает, почему у него такая странная способность.

— Тебе нужен патри ранни? — уточняет он у Бруно, и по его тону действительно можно подумать, что ему безразличны эти дела. Тот кивает с серьёзным видом.

Каждый раз, когда Леоне использует станд, он ощущает, как легко вспарывает свою оболочку и освобождается от пут плоти. Он не знает, испытывают ли другие то же самое, а спрашивать не хочет. Бруно наблюдает за ним ненавязчиво. Леоне слышит тональный сигнал, слышит, как тихонечко тикает его станд, словно часы или бомба с часами, отматывая время и подбирая нужный промежуток. Муди Блюз медленно преображается в бесформенное нечто, словно сомневается в своих действиях, а после обретает форму незнакомого Леоне человека.

— Стоп! — вскрикивает Бруно и обходит колонну. Джорно срывается с места следом. Леоне не испытывает интереса. Его немного тревожит это отсутствие любопытства. В последнее время всё вдруг теряет смысл, а недовольство, разочарование и ощущение тяжёлой обыденности незаметно и вкрадчиво просачиваются в жизнь, начинают притупляться все положительные ощущения, путешествия не цепляют, посиделки с товарищами не приносят радости, работа осточертела, потому что теперь Бруно бывает с ним так редко.

Самокопание здесь не помогает. Самоанализ тоже. Как будто рациональной причины такого состояния действительно нет.

— Аббаккио!

Тревожный голос Бруно прорывается сквозь пелену мыслей. Леоне вскидывает голову и смотрит на него с молчаливым вопросом.

— Можешь запустить? — спрашивает Бруно. Он явно хочет спросить, всё ли в порядке, но в последнюю секунду передумывает и озвучивает этот вопрос. Леоне кивает. Муди Блюз в виде человека с волосами цвета фуксии начинает двигаться, и от оригинала его отличает ровно ничего. Джорно и Бруно обсуждают что-то, следя за ним, а Леоне наблюдает за всем этим с такой усталостью. Быть может, он просто тратит годы не на тот карьерный путь, когда идёт в полицию, а сейчас впустую тратит их, работая на преступников, против которых собирался бороться, убивает душевные силы на ненужных людей, ничему не учится… Я недостаточно умный, считает Леоне вопреки словам Бруно, недостаточно сильный, недостаточно талантливый. Неудивительно, что меня никто по-настоящему не любит.

— Спасибо, Аббаккио.

Леоне заставляет свой станд прекратить воспроизведение, и Муди Блюз возвращается в исходную форму. Он вдруг начинает пялиться на собственный станд, как в первый раз, и осознаёт: он, Леоне, всегда жалеет о прошлом, о прошлых ошибках, всё время думает, что можно было сделать иначе, чтобы предотвратить те или иные вещи. Его станд — отражение его переживаний о прошлом.

«Только нахрена, — убито размышляет он. — Своё дерьмо я и в памяти воспроизведу. Станд для этого не нужен. Лучше бы ты переносил в прошлое, Муди Блюз».

Леоне смотрит на этого беднягу перед ним и сочувственно улыбается. Смотрит на самого себя.

— Погнали отсюда, — говорит Бруно и, отходя от колонны, оглядывается по сторонам. Он похлопывает Леоне по спине, и тому хочется, чтобы он опустил руку ему на талию.

Он поверить не может, что они заново проделывают путь в Венецию ради десяти минут в Сан-Джорджо-Маджоре, но если Бруно приказывает, значит так надо. Леоне меланхолично любуется горизонтом, пока они едут в украденной лодке обратно к Сан-Марко, пока они едут в такси до вокзала, пока они сидят в поезде, который шесть часов к ряду качается на рельсах и везёт их в Неаполь. К их приезду сумерки поглощают город. Они убивают на эту поездку целый день, но Леоне немножечко счастлив, что Бруно рядом.

Бруно уходит по своим делам, несмотря на позднее время. Леоне понятия не имеет, куда пойдёт Джорно — да ему и плевать. Он возвращается в съёмную однокомнатную квартиру, которую называет домом, находит припрятанную заначку домашнего алкоголя, подаренную одним из протеже, и забывается.

В какой-то момент это входит в привычку. Вино уже кажется слишком слабым. После первой рюмки тело и мозг приятно расслабляет. После второй становится хорошо, и проблемы немного отступают на второй план. После третьей он пьянеет. После четвёртой думается, мол, ну вот, ещё одну — и всё дерьмо точно забудется и не станет тревожить мысли. Затем Леоне сбивается со счёта и просыпается где-нибудь со свинцовой головой. И хорошо, если дома.

Однажды он просыпается у Бруно. Это даже не пробуждение — просто недолгое выныривание на поверхность из бездны чёрного опьянения. Возможно, всё это ему снится и нет никакого Бруно, с горьким отрешённым взглядом вытирающего лицо Леоне мокрой тряпкой. Каменное лицо не выражает ничего, кроме спокойной готовности и скорби, и Леоне пугается, хватает его пальцами за ткань на плече и лепечет:

— Что случилось, Буччеллати?

Тот невесело усмехается, искривив самый краешек губ. От того, что он пытается выглядеть беспечным, беспокойство в его чертах проступает ещё тяжелее, отчётливее, тягучее, как если бы одним лишь прикосновением к Бруно им можно запятнать собственные руки.

— Мне сообщили, что с тобой не всё в порядке и ты лежишь в баре без сознания.

Леоне расслабляется.

— Я думал, что-то серьёзное.

Бруно отводит в сторону тряпку и глядит ему в глаза.

— Это серьёзно, — чеканит он каждую букву своим голосом. Божественным голосом, который Леоне хочет выпить с его губ, заставляя замолчать.

— Херня, — отмахивается он. — Тот, кто ни разу не напивался в стельку, скучно живёт.

— Ты напиваешься каждый день.

Леоне смотрит на него так же, как тогда, в самый первый день их встречи на той безлюдной дождливой улице. И сейчас, как и тогда, он тоже пытается стабилизировать зрение, размытое свирепствующим в мозгу этанолом.

— Ты думаешь, я не знал? — грустно улыбается Бруно.

Леоне сидит на чём-то — он не понимает где — и всё равно его ноги подкашиваются. Ему становится так дурно, словно похмелье решает настигнуть его заранее. Бруно не взбешён — и это смотрится ещё страшнее и внушительнее, чем открытый гнев.

— Аббаккио, — произносит он едва ли не ласково, — если ты сейчас решишь наблевать мне на диван, я застегну тебе рот и заставлю проглотить всё обратно.

Это унизительно. Леоне вспоминает это на следующий день, и на следующий, и на следующий после этих дней, и абсолютно всегда, потому что в ту минуту в глазах Бруно нет презрения, которого Леоне заслуживает, зато в них есть тоска и разочарование, будто он ожидает большего и лучшего от своего фратуцци, а тот предаёт его.

Шокированный своим позором, Леоне даже не пьёт пару дней. В этом промежутке Бруно собирает их команду в ресторане для какого-то совещания, и с Леоне он ведёт себя как обычно, однако последний замечает в его тоне, в его мимике, в его жестах мученическое терпение и всепрощение в его адрес. Всепрощение, которое больше подходит распятому Христу, нежели гангстеру.

Леоне стыдно до одури.

— Слушайте, парни, — говорит Бруно, не садясь за стол и стоя над ними, уперевшись ладонью в скатерть. — У нас ведь праздник намечается.

Его рука совсем близко, и Леоне смотрит на его вены, на его расставленные пальцы и на шершавую структуру его кожи.

— Что, никто не в курсе? — морщится Бруно, когда все пялятся на него недоумевающе.

— Двенадцать дней назад в Нидерландах легализовали однополые браки, — заявляет Леоне. Он знает, что это не та причина, но специально называет её из вредности. Бруно хлопает своими пушистыми ресницами, уставившись на него, а Миста издаёт гортанный смеющийся звук.

— С чего ты вообще решил, что мы будем праздновать это? — почти возмущается Фуго.

— Почему нет?

Бруно прокашливается, привлекая их внимание.

— У Джорно день рождения шестнадцатого апреля.

Леоне произносит многозначительное «Оу». Столькое вложено в этот звук, что Бруно поджимает губы и осуждающе качает головой.

— Аббаккио, он член нашего отряда.

— Он просто член.

Наранча фыркает. Он любит Леоне за то, что от него можно перенять всё самое плохое. Миста хлопает в ладони и сразу же потирает их по-злодейски.

— Так-так, ему исполняется шестнадцать? Отличный повод дать ему впервые нажраться как следует.

— Если он ещё не, — вставляет Фуго, возводя глаза к потолку.

— Можно заказать ему девочку, чтобы стал мужиком.

— Трахни его сам — так дешевле, — бросает Леоне.

Наранча тянет «Фу-у-у», Фуго прикрывает лицо ладонью. Миста не даёт уколоть себя:

— Ты сегодня как-то предрасположен к голубизне, чувак.

«Я всегда», — думает Леоне с ядом.

— Я просто подумал, ты не будешь против, раз рассматриваешь его задницу при каждом удобном случае, — пожимает он плечами с невинным видом, и Миста захлёбывается недовольством. В цель.

Бруно переводит взгляд, полный ужаса, с одного на другого.

— Вы можете перестать дурачиться? Я хотел предложить организовать что-то для Джорно, но, видимо, с вами каши не сваришь. Безопаснее будет просто собраться отрядом.

— Меня не будет, — отрезает Леоне и устало смотрит на вино в бокале, к которому так и не притрагивается не потому, что решает стать трезвенником, а потому, что этого мало — как мёртвому припарка. — Я буду болеть в этот день. Упаду в фонтан и простужусь. Или подверну лодыжку, когда буду с радостью бежать за подарком для Джованны.

Он чувствует, как смотрит на него Бруно. Ты разочарован во мне после моей попойки? Я могу разочаровать тебя ещё больше.

— А если бы, — начинает Бруно, впуская в голос напряжение, — в этот день мне нужна была твоя помощь, ты бы тоже заболел?

— Буччеллати, не сравнивай себя и Джованну. К тебе я приполз бы даже со сломанными конечностями.

Черты Леоне искажаются, как от неясной боли. Он ощущает себя грязным, поражённым мерзкой болезнью, которая уродует его внешне и внутренне.

— Ты должен уважать всех членов отряда одинаково, — говорит Бруно, и в его тон проникает сталь. — Ты можешь сколь угодно не любить Джорно, но будь добр быть уважительным.

— Я его уважаю. Но мы не друзья. Даже не пытайся, Буччеллати, я клялся в верности Пассионе, а не обещал посещать именины, крестины и похороны.

У него возникает необъяснимая ревностная злость к Бруно. У злости этой нет ни одной логической причины — она просто существует. Тот выжидает пару секунд с нахмуренными бровями и сжатыми губами, а затем неторопливо выпрямляется и обращается ко всем:

— До понедельника можете попробовать придумать что-нибудь, если есть желание.

Он уходит.

Вечером всё идёт по старой схеме: магазин, квартира, кухня, где из освещения только синий цветок пламени на плите под кастрюлей, и алкогольное беспамятство. Он с удовольствием забудет Бруно, только вот тогда у него ничего больше не останется.

Он спит мало. Точнее, его будят слишком скоро: Леоне щурится, отрывая голову от подушки и поднимая её на звук, потревоживший его сон. Чуть позже он осознаёт, что это стук в дверь, громкий и настойчивый. Леоне чертыхается и достаёт с нижней полки стола пистолет, блеснувший в лунном сиянии гладким металлом. Это ещё одна причина, по которой Леоне не очень любит Муди Блюз — ему вечно приходится подстраховываться. Леоне заряжает пистолет по дороге ко входной двери, сонно ругая себя за то, что держит его в таком состоянии. У него могло не оказаться столько времени для перезарядки и подготовки.

Он жалеет, что на двери нет замка с цепочкой, и открывает её, пряча оружие так, чтобы выстрелить в любой момент.

Леоне столько раз видит это лицо, сложенное из линий, из красок и мазков, и столько же раз он отказывается признавать существование кого-то столь прекрасного.

— Я не заслужил пулю просто за то, что разбудил тебя.

Рука с зажатым в ней пистолетом падает и свободно повисает вдоль тела, пока Леоне закатывает глаза и раскрывает дверь пошире.

— Заходи, Буччеллати.

Бруно выглядит неуместно в его квартире. Голливудская звезда на фоне свалки.

— Аббаккио, прости, конечно, за ранний подъём, но мне больше некому это доверить, все остальные уже заняты другим.

Включая свет в квартире, Леоне оскаливается так, что Бруно не видит. Некому доверить, потому что выбирать не из чего.

— Говори.

Бруно не садится, как будто собирается вот-вот уйти. Он протягивает Леоне папку, которую всё это время держит в руках, и тот осматривает её с полуприщуром, но не берёт.

— Это что?

— Я улетаю в Сардинию по приказу дона, — Бруно проверяет часы на второй руке. — Через сорок минут. У меня осталось одно дело, которое я не успел закончить. Оно пустяковое.

Леоне тоже смотрит на часы — крохотный пластмассовый будильник на столе рядом с диваном — и ужасается. Почти четыре утра. Потом наконец забирает у Бруно папку.

— Это человек, который попал к копам и… нарушил омерту¹.

Леоне понятливо вздыхает.

— Мне тихонько убрать его или устроить показную казнь?

— Нет, Аббаккио! — поражается Бруно, едва ли не отшатнувшись. — Я хотел, чтобы ты связался со Сквадрой!

То, как он смотрит на Леоне, заставляет того умилиться. До жути правильный и принципиальный.

— О, — говорит Леоне, чтобы не молчать.

— Тебе просто нужно передать это членам Сквадры, — продолжает Бруно и приглаживает волосы так, словно оправляется после пощёчины. — Это досье на человека, но там даже есть указания от самого капобастоне². Тебе не нужно ничего делать, просто помоги мне и передай это дело этим ублюдкам. Я сам собирался, но не успел совсем чуть-чуть.

— Я понял, Буччеллати. Езжай на свою Сардинию и не волнуйся.

Он не даёт ему сказать ни «спасибо», ни каких-либо напутствий и, бросая папку на стол, идёт к дивану, на котором валяется скомканный плед. И всё же Бруно не удерживается от наставления отцовским тоном:

— Не ссорься с ними. Кто бы это ни был.

Леоне демонстративно усмехается.

Когда Бруно молчаливо удаляется и хлопает входной дверью тихо-тихо, Леоне громко матерится, пинает диван и идёт в прихожую, чтобы запереться в квартире до утра без незваных гостей.

О Сквадре он знает ровно столько, чтобы не приближаться к ней. Отряд, который Пассионе держит в качестве цепных псов. Отряд, который выполняет всю самую грязную работу: убийства, омерзительные пытки. Каждый член Пассионе может убить или жёстко допросить кого-то, когда надо, однако Сквадра — кое-что особенное. Концентрированный смрад. Леоне даже не знает участников по именам, поэтому поручение «свяжись со Сквадрой» из разряда «легко сказать». Переговоры с ними вести непросто и опасно, но Леоне надеется, что они заранее в курсе, что им передадут какое-то дело.

Ему приходится изрядно попотеть. Связаться с нужным человеком, который контактирует с ними, сообщить о своей искренней жажде встретиться и о цели встречи, получить ответ, договориться о встрече. Леоне ощущает, словно разговаривает с чем-то безликим, словно этот зверь рассматривает его и изучает прежде, чем подойти на близкую дистанцию. Он размышляет, а не выдумана ли Сквадра для запугивания пичотти³?

Ему назначают встречу в ресторане на другом конце Неаполя, что не может его не раздражать. Леоне думает, что если начнётся дрянь в духе «оставь папку с досье в мусорном баке перед скамейкой возле здания», то он выстрелит себе в лицо из дробовика. С одной стороны, они преступники, которым грозит тюрьма, и тщательно маскируются, а с другой, чёрт возьми, пошлите связного, если боитесь сами.

Утро в тот день солнечное и душное, и чем выше поднимается солнце, тем хуже чувствует себя Леоне. Фраза «ради Бруно» становится для него мантрой и волшебным заклинанием. Через это «ради Бруно» он просыпается рано, несмотря на головную боль с попойки, через него же он заставляет себя умыться, одеться, причесаться, накраситься. Только ради Бруно он едет на другой конец города, томясь в жарком салоне такси, а потом отыскивает нужное место и смотрит нерешительно на вывеску.

Бруно обещает вернуться ко дню рождения Джорно. Шестнадцатое апреля, которое послезавтра. Он сделает это ради него.

Фасад ресторана чёрного, матового цвета. Редкость для Италии. За ажурными решётками на окнах виден краешек интерьера, и Леоне неуверенно шагает ко входу, минуя террасу, сокрытую тенью. Из-за цветовой гаммы ему начинает нравиться этот ресторан. Кошмар.

Уговор забронировать столик на имя Леоне, и он называет метрдотелю свою фамилию, после чего тот ведёт его вглубь помещения, минуя зал, где не очень много людей и не очень тесно стоят друг к другу столы. И это ему тоже нравится. Вишнёвые тона успокаивают его, и он садится в мягкое кресло за самым отдалённым столом, скрытым за колонной, расслабляется, осматривает мебель и сервировку, держит папку на коленях и думает о Бруно. Как он там на своей чёртовой Сардинии? После многочисленных поездок на каникулах с мамой Леоне помнит это место. Цветочные поляны и сосновые рощи на прибрежных холмах. Благодать, пастораль.

Когда Леоне поднимает глаза, с его уст срывается ругательство, и он вскакивает со стула, позабыв про досье.

Потому что напротив него, чёрт подери, сидит человек.

— Это лишнее, — заверяет он и взглядом указывает на стул Леоне. — Садись и не привлекай внимание.

Леоне лихорадочно соображает, как можно не заметить чьего-то прихода. Он не настолько глубоко погружён в свои раздумья, в конце концов.

— Это было очень эффектно, блять, но можно было не подкрадываться! — рычит он и садится обратно, параллельно поднимая папку с пола.

Станд?

— Подкрадываться? — переспрашивает человек. — Я был здесь всё время. Твоя вина, что ты меня не заметил.

Леоне глупо смотрит на абсолютно голую грудь этого парня, презрительно фыркает и отворачивается.

— Ризотто Неро.

Он на полном серьёзе подаётся вперёд и протягивает руку. Леоне нехотя пожимает её, и ему кажется, что тот разрывает рукопожатие слишком… поздно.

— Ты Леоне, ведь так?

— Аббаккио, — с давлением произносит он. Только родители называют его по имени. И, признаться, ему не нравится его имя: слишком оно мягкое, плавное, певучее, не мужское. «Леоне» больше подходит актёру или певцу, чем мафиози.

Он косится на этого Ризотто Неро. Тот по-своему красив опасной и тяжёлой красотой убийцы, и разве что чёрная склера глаз делает его пугающим и отталкивающим.

«Он болен?» — думает Леоне, глядя на эти жуткие глаза.

— Как поживает Буччеллати? — неожиданно интересуется тот, как будто встречает на улице старого знакомого. Единственное наставление от Бруно — не ссориться, но Леоне понятия не имеет, как разговаривать с кем-то из Сквадры. Он по слухам и сплетням знает, что там все сумасшедшие.

— Нормально, — отвечает Леоне, удостаивая Неро подозрительным взглядом. — Он послал меня передать вам дело.

Неро молча гипнотизирует его, и Леоне преодолевает нечеловеческое желание положить перед ним досье со словами «Всё здесь» и уйти, не прощаясь.

— Расскажешь? — наконец говорит Неро, и эта просьба звучит почти невинно.

Леоне давится словами. Сказывается то, что его ловят врасплох и то, что этот парень из Сквадры пугает своего рода фатальностью — и Леоне всё никак не может понять, что такого пленительного в нём, из-за чего хочется одновременно смотреть и не смотреть в его сторону.

— Ты даже не читал? — догадывается Неро и скользит взглядом по папке, которую Леоне оставил на краю стола.

Леоне нарочито молчит.

— Тебе даже не было любопытно? — продолжает Неро и это звучит, как своеобразный интерес к чужому образу мышления. — Тебе оставили важную информацию и ты не заглянул в неё?

Голос его рождает странное, пугающее неистовство, которое трудно подавить.

— Срать я хотел на эту информацию, — жёстко заявляет Леоне, взбешённый его настырностью. — Если бы мне сказали самому задушить этого парня, я бы почитал. Но мне велели просто передать это дело вам. Всё остальное меня не касается.

Неро глубокомысленно хмыкает и протягивает руку, в которую Леоне, спохватившись, с опозданием вкладывает папку.

— Такое ощущение, — говорит Неро, открывая первую страницу, — что ты не хочешь встревать в это глубоко. Как будто ты пришёл в Пассионе и всё ещё надеешься, что тебе удастся остаться чистым.

Леоне прикрывает веки и делает долгий вдох. Его поистине окружают сплошь проницательные засранцы с умением залезть в душу и всё там обосрать. Один он здесь простой смертный, без талантов угадывать чьи-то мысли и видеть сквозь стены.

— До свидания, — спокойно произносит он и поднимается со своего места. Одному Богу известно, чего стоит ему это спокойствие.

Ради Бруно.

— Аббаккио, — слышит он за спиной, но для него это ничего не значит.

Леоне пулей вылетает из этого ресторана и пешком идёт неизвестно куда, не думая о пути, не думая вообще ни о чём. Как будто ты пришёл в Пассионе и всё ещё надеешься, что тебе удастся остаться чистым. Леоне желает обдумать эту мысль, но не имеет ни малейшего представления, как к ней подступиться. Почему его все видят насквозь, а он не видит никого? Бруно не предупреждал, что Сквадра умеет убивать ещё и морально.

Он шатается по улицам, потерянный и разбитый. Потом к нему возвращается сознание, и он ловит такси, смущённый своим состоянием. Этот хренов Ризотто Неро такой страшный, подавляющий, хищный. Леоне уверен в этом даже после пары минут общения, потому что это невозможно скрыть. Во время беседы с ним он будто танцует с демоном, который украдёт душу, а в обмен ничего не даст.

Леоне заходит в винный магазин по дороге в квартиру. Пусть сегодня будет просто вино.

Есть какое-то особое очарование в звуке жидкости, перетекающей из бутылки в бокал. Леоне слушает и успокаивается, раздумывая уже более холодной головой.

До работы в полиции он знает одну Италию — красиво-открыточную, с курортами, достопримечательностями, эпицентр мировой моды. После работы в полиции он узнаёт вторую Италию. Реальную Италию с безработицей, нарушенной экологией, коза-нострой, каморрой, ндрангетой, с отсталостью и проблемами. Нет никакой правды и никакой справедливости — есть лишь иллюзия, тонкая разноцветная тряпица, которой покрывают беззаконие, произвол и человеческие страдания. Он действительно хочет остаться как можно более чистым, если это возможно, но понимает, что ему это не светит.

Он ощущает катастрофическую потребность поговорить с кем-нибудь. С Мистой, с Наранчей, с Фуго. Расспросить, как они докатились до такой жизни. Сравнить со своим опытом. Они никогда не разговаривают друг с другом о своём прошлом, и Леоне подозревает, что у многих оно болезненнее, чем у него. И это лишь подогревает чувство того, что он попросту зажрался, что он думает только о себе, что он чересчур себя жалеет, что не смотрит на масштаб чужих проблем, что не интересуется, как дела у других. Родился в полной и любящей семье, но при этом умудрился всё испортить, растоптать доверие родителей, уничтожить взаимоуважение с членами семьи, сжечь все мосты просто из-за своей прихоти, из-за своих капризов. Леоне так сильно ненавидит себя, когда думает об этом. Он всю юность убеждает себя, что родня его не понимает, а теперь, когда делает шаг в третий десяток, задумывается, что это он их не понимал. Леоне в ужасе осознаёт, что даже не знает нынешнего положения его родителей и родственников. Что с ними? Живы ли они вообще?

Он с горла допивает всю бутылку. Всё-таки нужно что-то покрепче.

Леоне чувствует, что должен пойти на день рождения этого хрена с горы, Джорно Джованны. Ради Бруно. Ради того, чтобы не быть конченым эгоистом. И на следующий день он вместе с остальными идёт выбирать ему подарок. Фуго с притворным беспокойством проверяет его лоб на наличие жара, а Миста требует у него вернуть их настоящего Леоне Аббаккио. Леоне может только саркастично скалиться и ворчать: «Да-да, как смешно».

В процессе Леоне обнаруживает, что только он здесь не любит ходить по магазинам. Наранча любопытен: он пялится на всё с сияющими глазами и ему интересно. Фуго немного шопоголик и присматривает вещи ещё и для себя. Миста совмещает в себе и то, и другое. Также они понимают, что никто из них не имеет предположений, что дарить Джорно, пускай даже это будет подарок от всех.

— Что бы вы хотели, чтобы вам подарили? — спрашивает Миста, стоя у витрины брендового магазина одежды. Все переглядываются, молчат, мнутся, и он подначивает: — Эй-эй, парни, думаем. Мне даже Буччеллати перед отъездом накинул денег, сказал, идите выбирайте что-нибудь от всего отряда.

— Я бы хотел, чтобы мне подарили крутой плеер, — говорит Наранча. — «Найк» недавно склепали какую-то спортивную модель. Я её только на картинках видел, но она, блин, такая…

— Джованна не слушает музыку, — прерывает его Фуго. — Может, парфюм?

— Вкусовщина, — вздыхает Леоне. — Если только кто-то из вас не знает марку, которую он любит.

Наранча и Миста молчат, а Фуго пожимает плечами. Леоне устало смотрит на солнце. Он всегда руководствуется двумя принципами. Первый: если не знаешь, что подарить мужчине, дари ему качественный дорогой алкоголь, но такой, чтобы он мог с гордостью поставить его в свою коллекцию у всех на виду и с трепетом пить ещё целый год. Второй — если не знаешь, что подарить женщине, дари шоколад и цветы. Шоколад вкусный, цветы красивые, все счастливы. Но беда в том, что Джованна в его представлении — никто, как бы это ни звучало.

Спустя время они покупают для Джорно золотые наручные часы и кожаный портмоне. Фуго обещает позаботиться о презентабельной упаковке.

— Универсальные подарки, — смотрит на всё это Миста. — Слышите, нам нужно либо узнать этого пацана получше, либо на следующий год придётся дарить ему то же самое. Не знаю, как у вас, а у меня, когда дело касается подарков, фантазия складывает свои полномочия. С девушкой я тогда погорячился — всё-таки живого человека дарить это моветон.

— Кончай трепаться, — обрывает Фуго. — Ещё надо забронить стол. Ну, в нашем ресторане просто предупредить администратора, что мы в понедельник займём тот, который за ширмами. Чтобы другие не пялились. Миста, я не хочу доверять это одному Наранче, поэтому иди с ним.

— Аббаккио легче всех отделался, что ли? — возмущённо упирает руки в голые бока Миста, пока тот злорадно лыбится.

Ладно. В принципе, всё не так уж плохо.

_____________________

«Очень жаль, что мы расстались на такой ноте. Надеюсь, в следующий раз мы найдём общий язык», — написано в записке, прикреплённой к упаковке из тёмной бархатистой бумаги. Леоне раскрывает её и видит бутылку «Sheridan’s» и конфеты. Сперва он ничего не понимает и стоит над распакованной коробкой, принесённой курьером, как над сложным механизмом, который ему надо каким-нибудь образом починить. Он вспоминает, что накануне дня рождения Джованны ни с кем встречаться не мог в силу короткого суточного запоя, а до этого…

Но это же бред?

Леоне стоит и думает. Во-первых, кто дарит малознакомому мужчине сладкий алкоголь, да и вообще что-то сладкое? Они же не знают друг друга, не знают чужих вкусов. Он не может достаточно чётко сформировать своё недоумение для «во-вторых», потому что его довольно сильно коробит одно лишь «во-первых». Леоне пытается охарактеризовать и облечь в мысли эту ситуацию и получается, что убийца из Сквадры великодушно делает ему недешёвый подарок и прилагает письмо, в котором вежливо надеется на какой-то там «следующий раз».

Он произносит это мысленно и морщится всё больше с каждым словом. Белые занавески на окнах колыхаются в тишине квартиры, и прикосновения блаженно прохладного воздуха нежно-нежно, будто перышко, касаются пылающих щёк Леоне, пока он перечитывает сообщение от Неро, пытаясь найти там какой-то смысл и объяснение происходящему. Его прерывает стук в дверь, и он растерянно смотрит на часы, понимая, что ему давно пора выходить, а он даже не начал краситься или делать что-то с волосами, которые без укладки даже не думают лежать хорошо. Концы прядей вечно торчат в разные стороны, загибаются не туда, и Леоне иногда бесится настолько, что хочет состричь их и побриться, как в былые времена, коротко и колюче.

Он отпирает дверь и встречает Мисту, который специально заходит за ним.

— Пять минут, — бросает Леоне и оставляет дверь открытой, а сам уходит вглубь квартиры, слыша за спиной мученический вздох товарища.

Миста за внешностью никогда не следит, но ему это не особо нужно. Он красив той книжно-кинематографической, закреплённой традиционными представлениями красотой, которую, наверное, иностранцы как раз ожидают увидеть в итальянцах.

— Буччеллати так и не приехал, — сообщает он, стоя на пороге и повышая голос так, что Леоне слышит даже из ванной комнаты.

Леоне перед самим собой притворяется, что не расстроен, и проводит тёмной помадой по нижней губе. Это как ритуал, который его успокаивает.

— У тебя тут жуткий свинарник, — комментирует Миста, проходя прихожую. — Мне нравится.

Леоне заканчивает с губами и решает оставить волосы в том же беспорядке, что и обычно, потому что кто такой этот Джорно Джованна, чтобы выглядеть перед ним, как на красной дорожке? Присутствие Мисты помогает ему взять себя в руки и он собирается довольно быстро, после чего они вместе уходят. Такси не вызывают, поскольку отсюда рукой подать, и идут к месту встречи пешком. Больше всего говорит Миста. Говорит всё время, пока они неторопливо идут мимо ряда симпатичных маленьких кафе с белыми стульями и полосатыми скатертями, мимо горстки посетителей с напитками и вилками на полпути к их ртам. Есть своя прелесть в людях, которые не затыкаются ни на секунду, и Леоне понимает это, когда идёт рядом с ним, не желающий ничего говорить сам.

Булыжная кладка сменяется на гладкие тротуары, украшенные водостоками и каменными плитами, и они уже видят их родной ресторан, их знакомую улицу. Мысль о том, что мордашка Джованны будет весь вечер сиять, как начищенная алюминиевая кастрюля, летает в голове Леоне маленькой сердитой пчелой. Пока они ждут разрешающего сигнала светофора, Миста оглядывает его сурово сдвинутые брови и спрашивает:

— Почему ты вдруг изменил решение?

— Потому что это повод напиться, — отвечает Леоне, не изменившись в лице, и надеется, что этого достаточно для удовлетворения любопытства Мисты.

— Я думал, тебе не нужен повод, — пожимает он плечами.

День достаточно яркий, чтобы заставить Леоне щуриться, и солнечный свет, проникающий сквозь облака, разжигает его раздражение. Ресторан встречает их запахом корицы и кофе, Леоне радуется, что они наконец скрылись от солнечного света в помещении. «То-то и есть, что упырь», — думает он о себе. Леоне теряет Мисту, который цепляется к официанту с каким-то вопросом, шагает к ширме, отделяющей их вип-стол от остального зала, отодвигает её и видит разговаривающего с администратором Бруно.

Делая этот последний шаг, Леоне словно наступает в воду, в ледяную воду, в которую падает, не удержав равновесие. Бруно отвлекается от администратора, оборачивается. Лицо у него осунувшееся, но такое по-странному восхитительное, точно Леоне неосторожно врывается в кабинет гения и застаёт его за созданием классики. Бруно узнаёт его не сразу — настолько он усталый.

— Аббаккио…

Леоне не понимает, почему Бруно так удивлён. Это он должен быть удивлённым.

Миста подходит сзади и кладёт руку на плечо Леоне, наваливаясь и спрашивая:

— Чего встал? Давай-ка мы… О, Буччеллати! Ты когда успел вернуться?

Кадык Леоне дёргается. Он стоит и чувствует себя слишком нескладным, слишком неуместным, как будто его слишком много в этот самый момент. Ему хочется сделаться маленьким и крохотным, исчезнуть под прицелом чужого взора.

— Я только что с вертолёта, — усмехается ему Бруно и снова смотрит на Леоне. — Ты говорил, что не придёшь.

Леоне отводит глаза, притворяется, что заинтересован огромным столом, накрытым бордовой скатертью, на которой ярко выделяются белоснежные тарелки и столовые приборы, отливающие стальным блеском.

— Мы сами были в шоке, — говорит Миста, пихнув того в ребро. — Ну что, сейчас Фуго приведёт Джорно. Кстати, показать, что мы ему купили?

— Да, — оживляется Бруно и, как только Миста отходит, обращается к Леоне: — Можем потом поговорить пару минут?

Он медленно кивает, стараясь не выплюнуть колотящееся в горле сердце. Бруно смотрит на него мягко и ничего не говорит, пока администратор терпеливо ждёт, и Леоне ощущает, что ему нужно срочно уйти, исчезнуть из его поля зрения, отдышаться. Бруно хочет поговорить с ним наедине. Он осознаёт, что это всего лишь рабочий момент, но, чёрт, он всё равно уделяет ему время отдельно.

— Вот, глянь, — Миста приносит подарочную коробку, которая похожа на кейс или дипломат. Бруно заинтересованно наклоняется над ней, заправляя волосы за ухо, и Миста открывает защёлки, демонстрируя внутреннюю бархатную обивку, на которой в специальных выемках рядом друг с другом лежат подарки для Джорно. Леоне заворожённо наблюдает. Не за лоснящейся дорогой кожей портмоне и не за соблазнительно роскошным сиянием золотого корпуса часов, а за Бруно. Любопытный взгляд, полный такой жизни, что хочется броситься к нему, прижать к себе его голову и горячо целовать его тёмные пряди и эти странные, острые черты лица, и глаза, самые тёплые глаза на свете, под взглядом которых душа Леоне отогревается, как после скрипучего мороза.

— Прекрасно, — высказывает впечатление Бруно и выпрямляется. Потом быстро говорит что-то администратору, и тот уходит, кивая головой. Миста закрывает подарок и ретируется, чтобы спрятать его. У них есть план вручить его Джорно, когда он осознает, что происходит, чтобы не шокировать слишком сильно.

Бруно глядит вслед Мисте, и на его лице удивительная светлая мягкость, точно первая зорька, окрасившая бледно-розовым свечением небо на горизонте. Леоне молчит. Он неожиданно понимает, что так сильно скучает по нему. Не только сейчас — всё время с тех пор, как Бруно становится капореджиме. Он поворачивается к Леоне и язвит с улыбкой:

— Я рад, что ты всё-таки засунул гордость куда подальше.

Тот фыркает и несильно бьёт его кулаком в плечо. Бруно отвечает ему тем же, и они смеются несколько секунд над своей глупостью, пока Леоне шутливо не поднимает руки в знак капитуляции.

— Как тут дела без меня? — интересуется Бруно и берёт его под локоть, отводя от зарезервированного стола. Леоне убеждает себя, что это дружеское прикосновение.

— Тебе же всё доносил Миста.

— Может, я хочу узнать это с твоей стороны.

Чтобы никому не мешать, Бруно отводит его в ту часть ресторана, из которой весь зал открывается, как на ладони, и в которой шныряет меньше всего официантов.

— С моей стороны, я делаю всё, что мне говорят, и не сую нос в чужие дела.

Бруно ухмыляется и качает головой. Они какое-то время просто стоят рядом друг с другом и наблюдают за залом.

— Встреча состоялась? — спрашивает Бруно, посерьезнев.

Леоне кивает.

— Без дерьма?

— Без дерьма.

— Хорошо, — плечи Бруно заметно расслабляются. — Ты передал дело их человеку или кому-то из них?

Леоне понижает голос, потому что не знает, можно ли вообще вслух произносить имена этих ублюдков.

— Ризотто Неро.

Бруно недоумевающе хмурится и бросает взгляд на Леоне. Тому кажется, что радужка его похожа на кристалл, особенно, когда вот так темнеет от задумчивости.

— Ты уверен?

— Он так назвался.

Леоне вспоминает презент, оставшийся дома на столе.

— Странно, — сомневается Бруно и складывает руки на груди, блуждая взглядом по залу ресторана. — Обычно это бывает Прошутто. По крайней мере, со мной всегда встречался только он.

— Значит, мне назначили другого чувака, — поводит плечом Леоне, вспоминая ужасные глаза Неро. Бруно косится на него с по-прежнему серьёзным видом и произносит:

— Ризотто Неро — лидер Сквадры.

Леоне, собравшись что-то сказать, запинается. На всякий случай он уточняет:

— Я больше не нужен в этом деле? Ну, то есть ты сам разгребёшься с тем, что они будут делать с тем парнем?

— Как тебе сказать, — задумывается Бруно и вздыхает. — Я узнаю, когда он умрёт.

Леоне смотрит на его профиль, а сам думает, что, быть может, тогда Неро имеет в виду что-то другое под следующей встречей. Что-то вроде «Приятно было с вами работать, обращайтесь ещё»? Бруно истолковывает его остекленевший взгляд по-своему:

— Да, Аббаккио, мне самому это как кость в горле, но кодекс чести это то, благодаря чему Пассионе и прочие синдикаты остаются неуязвимы. Не исполнить наказание — предать дона и самому нарушить его.

Он вздыхает, потому что знает это. Нельзя так просто отколоться от семьи, нельзя так просто разглагольствовать о делах семьи, нельзя проявлять неуважение. И Леоне диву даётся, как Бруно, будучи несогласным со столькими вещами, которые здесь творятся, остаётся таким преданным. Для Леоне он своеобразный герой, потому что умудряется сохранить нравственные идеалы, даже работая на таких людей.

— Это что, Наранча? — прищуривается Бруно, глядя в широкие окна ресторана. В следующий миг, в подтверждение его словам, с улицы вваливается раскрасневшийся от бега мальчишка. Леоне в который раз поражается, что являясь не самым младшим в отряде, Наранча больше всех похож на подростка лет четырнадцати.

Его ловит Миста.

— Фуго с Джорно идут! — выкрикивает Наранча ему в лицо, пока тот держит его за плечи, пытаясь унять этот источник энергии. Миста оборачивается и говорит:

— Буччеллати, мы договаривались сказать Джорно, что это ты срочно вызываешь всех на суперважное собрание. Так что сделай серьёзное лицо!

Леоне язвительно улыбается, когда Бруно в шоке смотрит на него и уточняет с едва ли не обиженной интонацией:

— А у меня несерьёзное лицо?

— Нет, — жестоко отрезает Леоне, просто чтобы повредничать.

Бруно командует Наранче и Мисте спрятаться за ширмой, отделяющей их стол. Пока они с Леоне разговаривают, официанты заканчивают с сервировкой, и теперь последний умирает от потрясающих запахов, потому что не ел ничего с утра. Бруно встаёт с видом едва ли не скорбным, сцепив руки в замок, и следит, как дверь открывается, впуская Фуго и Джорно.

— Сделай лицо попроще, — шепчет ему Леоне. Ему доставляет своеобразное удовольствие подшучивать над ним, и, получив ощутимый толчок в бок, он растягивает губы в широкой, злокозненной улыбке.

Джорно идёт рядом с Фуго со своей характерной утончённостью, несвойственной мужчине. Леоне думает, быть может, это из-за его юности. И жаль будет, если с возрастом это действительно пройдёт и сменится на унылую, угрюмую мужественность.

— Привет, — здоровается он со всеми и, остановившись напротив, по привычке переносит вес на одну ногу. Леоне в какой-то степени завидно и противно смотреть на подростков. Джорно хочется жить, глотая этот мир огромными глотками, пробуя в нём всё, отыскивая для себя всё новое и новое, а он, Леоне, уже перегорел.

Тебе только двадцать один год, придурок.

— Ну что? — торопит Фуго. — Я его привёл. Буквально от дел оторвал.

Уголки губ Джорно совсем чуть-чуть взметаются вверх. Так, что это не выглядит, как улыбка, но так, что черты его лица оттаивают от обычной холодности.

— Нет дел важнее, чем дела банды.

Леоне кривится, различая лукавство.

— Ладно, — говорит Бруно, — пошли присядем. Остальные уже на месте.

Они неспешно двигаются к скрытому за ширмой столу, и Фуго заводит пластинку об экономическом кризисе, как будто сегодня обычный день, в который он имеет право ворчать. В другое время Леоне наступил бы ему на ногу, тонко намекая, чтобы он заткнулся. Но сейчас он благодарен ему за то, что тот не молчит. Джорно выслушивает его с каменным лицом, и Леоне не верит, что у этого золотого мальчика нет догадок о том, что на самом деле происходит. Он всё время доказывает свою смышлённость. Хотя Фуго — хитрый лис, он мог извернуться так, что Джорно ничего и не заподозрит.

Когда он проскальзывает за ширму следом за Бруно, Леоне перестаёт видеть выражение его лица, но замечает, как замирает вся его фигура. Он явно оглядывает стол и Мисту с Наранчой в непонимании.

— Джорно, — говорит Бруно, — ты с нами меньше трёх недель, но мы всё равно хотим поздравить тебя с днём рождения.

Леоне чуть обходит Джорно и застаёт беспомощное выражение на его лице. «Да ты и впрямь не ожидал», — проносится в голове. Фуго кладёт руку ему на плечо, пока Бруно патетично распаляется на поздравительную речь. Торжественные речи — его особый навык, но иногда он не может остановиться. Джорно стоит, как оглушённый, и хлопает светлыми ресницами. Когда поздравления Бруно доходят до трогательной части про сплочённость банды и про Джорно как равноправную её часть, Леоне начинает чувствовать себя неловко, а Наранча не выдерживает и с плачем обнимает именинника.

— Ради Бога, Буччеллати… — шипит ему Леоне во время заминки.

Бруно понимает намёк и сконфуженно замолкает. Джорно не знает, что делать с ревущим ребёнком, повисшим у него на шее, и заливающийся смехом Миста встревает в объятия. Фуго косится на них с лёгким раздражением, скрывающим что-то большее.

— Не присоединишься к групповым объятиям? — подначивает Бруно, взглянув на Леоне с трепетной улыбкой.

— Если кто-то из них меня обнимет, я убью всех в этой комнате, а потом и себя. Только попробуйте.

— Надо привыкать к тактильным контактам, — важно заявляет Бруно, всё ещё усмехаясь. — Когда-нибудь ты женишься, а девушки любят ласку.

Леоне хочется убить его.

— Спасибо, парни, — слышится задушенный голос Джорно, которого по-прежнему стискивают Миста и Наранча. — Мне приятно.

Фуго заставляет их оставить его в покое. Леоне до сих пор исподволь смотрит на Бруно с щемящим чувством в груди. Всё-таки если жизнь возможно повернуть вспять и всё забыть, он не придёт в Пассионе, предпочтя остаться посреди мира, сломленному и никому не нужному, лишь бы избежать этого игнорирования, этой тотальной слепоты.

— Садись, Джорно, — приглашает Бруно, указывая рукой на стол, и подмигивает Мисте. Тот уносится за подарком.

Они постепенно рассаживаются. Леоне и Бруно оказываются рядом, то ли случайно, то ли рефлекторно стараясь быть поближе друг к другу. Миста приносит подарок и, стоя позади Джорно, смыкает руки кольцом вокруг него, держа коробку прямо над его тарелкой.

— Открывай! — восклицает Наранча.

Пальцы Джорно неуверенно тянутся к защёлкам, пока Миста терпеливо ждёт. Леоне откидывается на спинку стула и опрокидывает в себя бокал вина. На кончике языка ощущается спелая сладость винограда, а в душе — горечь.

— О, я этого не заслужил, — улыбается Джорно, и в его тоне чувствуется кокетство. Он оглядывает всех присутствующих, натыкается на острые глаза Леоне. Тот вздрагивает, одаряя тяжёлым взглядом, но находит силы улыбнуться в ответ.

Миста смеётся у Джорно над ухом.

— Раз так, то отработаешь!

Джорно щекотно от его дыхания, и он почти съёживается под всеобщий нестройный хохот.

Вечер оседает на город вместе с липким воздухом и запахом свежескошенной травы. Из полуоткрытого окна тянет этой удушливой сладостью, и она пьянит больше вина, больше кофейной ауры, окутавшей весь ресторан. Со временем громкие разговоры за их столом перетекают во что-то сонно-ленивое, когда все уже полулежат на стульях, разговаривая о бессмысленном, расслабляющем, туманном.

Леоне глядит на зевающего Бруно, и на мгновение он видится ему совершенным, сотканным из тончайшей серебряной паутины.

— Давно ты спал? — негромко спрашивает он его, в то время как Фуго и Миста вяло спорят о политике.

— Некогда спать, — так же тихо отшучивается Бруно и склоняет голову, клюя носом. — Пока я буду спать, никто не разгребёт эту помойную яму, оставшуюся после Польпо.

— Ты не можешь быть героем для всех и сразу.

На его губы ложится тоскливая улыбка.

— Если я могу что-то сделать, я буду это делать, пока это в моих силах.

Леоне буравит его взглядом и думает, блять, да откуда ты такой взялся. Он мало что знает о прошлом Бруно и представить себе не может, почему он в банде. Его с руками и ногами оторвут себе какие-нибудь коммерческие высокодоходные фирмы, заберут филиалы этих американских компаний, которые вырастают в крупных городах Италии на каждом углу, да и любой работодатель будет в восторге от такого, как он. Но Бруно в свои двадцать становится гангстером.

Бруно зевает второй раз и вдруг придвигается, скрипнув стулом.

— Хотя после поездки на Сардинию я бы с удовольствием спал целые сутки, — признаётся он и кладёт голову на плечо Леоне, прикрывая веки, словно действительно собирается заснуть прямо здесь и исполнить своё желание.

Леоне не дышит. Странное предвкушение разливается в воздухе. Будто весь мир тоже затаивает дыхание перед чем-то очень-очень важным, чем-то настолько новым, что любой задохнётся от восхищения, ощутив это. Тяжесть на его левом плече кажется сейчас самой сладкой ношей в его жизни. Умопомрачительная жажда, вспыхнувшая так пламенно и горько, искажается от мысли, где они и среди кого находятся. Леоне невыносимо хочется повернуть голову и поцеловать его в макушку. Он ощущает себя ещё более грязным, точно внутри скапливается лишь гниль, и не может стерпеть такую близость, но и оттолкнуть Бруно не может.

— Можем заключить пари, — ровным тоном выговаривает Леоне.

Вопреки его ожиданиям, Бруно не отстраняется, чтобы заглянуть ему в лицо и спросить, не спятил ли он.

— Что за пари? — сонливо бормочет Бруно в той же позе.

— Не то чтобы пари… — осекается Леоне, но находит в себе смелость договорить. — Я меньше пью — ты больше отдыхаешь.

Бруно смеётся, и он чувствует дрожь его тела.

— Интересно. Ладно. Ты ведь в курсе, что если ты соврёшь, я узнаю?

Конечно, он в курсе. Леоне закусывает нижнюю губу, вспоминая методы Бруно по выявлению лжи.

Пожалуйста, такая проверка очень кстати.