Смятое одеяло на краю кровати, грязные простыни, легкая дымка и тяжелый запах табака наполняют крохотную спальню в одной из сотен обшарпанных многоэтажек. Всё происходящее последних нескольких дней кажется сном, не совсем удачной шуткой или же иллюзией, но никак не извращенной реальностью, откровенно смеющейся прямо в лицо.

Точка невозврата четко разграничивает привычный мир на до и после, это та черта, после пересечения которой ничего назад вернуть уже не получится, как ни старайся.

Точка невозврата была пройдена еще в тот момент, когда Агуст проснулся утром в чужой постели на прокуренном матрасе, обнаружив на другой стороне кровати, критически близко к собственному телу, обнаженную фигуру того, кого ненавидел и желал больше всего на ебанном свете. Он помнит, как в тот момент неимоверно сильно хотелось либо бежать прочь, как можно дальше и как можно дольше, либо остаться навсегда в этом моменте, чтобы любоваться мирно прикрытыми глазами и пушистыми ресницами на умиротворенном худом лице до самой смерти.

Агуст ни секунды не жалеет, что выбрал тогда второе.

Always Never – I Tried

В крошеной спальне царит полумрак из-за грязных окон, не пропускающих лучей закатного солнца, и туманной дымки, плотно наполняющей её. Агуст расслабленно сидит на постели среди подушек и мятых простыней, лениво затягиваясь сигаретой. Он выпускает сигаретный дым вверх, не заботясь о том, что дышать ему вскоре станет совсем нечем, ведь это совсем и необязательно. Дыхание его мгновенно пропадает в тот же момент, как он наблюдает за тем, как полностью обнаженный Джек, широкими шагами пересекая коридор с кухни, хищно плывет к нему, словно голодная акула на запах крови. Между его греховных губ зажат неаккуратно скрученный бумажный сверток размером чуть больше обычной сигареты.

Джек приближается опасно близко, вплотную подходя к постели и опускаясь на серые простыни коленями, ни на секунду при этом не разрывая установившейся зрительный контакт глазами, и горячо выдыхает кислый, едкий дым Агусту прямо в лицо, от чего тот мгновенно морщится, ощущая, что его глаза и лицо неимоверно горят. Несмотря на это Агуст всё же позволят чужим губам сомкнуться со своими в горячем, непродолжительном пьяном поцелуе, тут же чувствуя во рту горьковатый привкус небольшого количества оставшегося дыма, который Джек бесцеремонно выдыхает прямо в поцелуй.

— Что за херь ? Глаза разъедает, — хрипло бормочет он, оторвавших от чужих губ, заглядывая в такие прекрасные, абсолютно пьяные глаза Джека, горящие никогда не виданным в них прежде обожанием.

— Лишь марихуана, — так же хрипло отвечает Джек, игриво прищуриваясь, — ничего серьёзного, попробуй, тебе понравится, — и кладёт сверток меж чужих полураскрытых и влажных от поцелуя губ.

Агуст делает легкую затяжку, чувствуя неприятную, обжигающую горечь в горле, и тут же мгновенно выдыхает попавший в легкие дым, закрывая глаза. Буквально пару секунд и он начинает ощущать на физическом уровне то, как быстро кайф всасывается в кровь и опьянение течет по его венам, разносится по всему организму, постепенно затормаживая жизнь каждой клетки.

Джек забирает сверток из прохладных пальцев, делая последнюю, заключительную затяжку, и выбрасывает его как ненужный мусор. Невольно взгляд его застывает на стеклянных глазах Агуста, которые тот открывает лишь на мгновение, сразу закрывая вновь, застывает на расслабленных чертах его лица, на трепещущих ресницах и полураскрытых губах, на мурашках, которые покрывают молочную кожу на предплечьях и руках.

— Ты замерз? — пьяно шепчет Джек, тонкими пальцами скользя по прохладной коже обнаженного бедра.

Агуст замечает, что его охватывает дрожь только после наводящего вопроса Джека. Он мягко поднимает веки и находит взглядом свои слегка трясущиеся руки, покоящиеся на плоском животе, так же покрытом крошечными мурашками.

— Возможно ? — он поддетыми дымкой глазами смотрит будто бы сквозь, — мне и холодно и жарко одновременно, я не знаю.

Ведомый самим дьяволом, Агуст наклоняется вперед, находя своими сухими и вечно кровоточащими губами чужие, такие холодные, но мягкие губы, отдающие кислым привкусом травы.

Elvis Drew – Make Me Feel

Джек чувствует, чувствует каждую мелочь так отчётливо, как никогда раньше. Он чувствует, как Агуст стремительно распыляется, словно подожжённый костер, напирает всё больше, касается всё грубее и требовательнее. Кажется, что выкуренная трава окончательно уносит остатки разума из голов обоих, оставляя вместо себя вязкую похоть и отчаянное желание.

Солёные губы хаотично двигаются, языки сплетаются в быстром темпе, смешивая слюну и пробуждая дремлющие животные инстинкты, спрятанные глубоко в недрах бескрайнего подсознания. Мокрые поцелуи с закрытыми глазами и горящими губами не прекращаются ни на мгновение, пока Агуст откидывается на спинку кровати и утягивает абсолютно податливого Джека за собой, полусидя размещаясь на потрепанных подушках спиной и руками усаживая того на свои обнаженные бедра. Неловким движением Джек задевает чужой возбужденный член своим, не менее возбужденным, вырывая из уст Агуста отчаянное мычание.

— Боже, мы делали это столько раз за последние пару часов, почему же тогда я всё еще так сильно хочу тебя, мать твою, — притворно возмущается Агуст, горячо выдыхая в самое ухо Джеку, на что тот лишь самодовольно ухмыляется.

— Потому что такова твоя природа, Ди, — Джек приближается к чужому уху, сидя на крепких бедрах абсолютно обнажённым, и прикусывает его, вырывая очередное мычание, больше похожее на скулеж, — ты получил шанс добраться до того, что ранее тебе было недоступно, и что ты поэтому желал сильнее всего.

— Вкус победы сладостен, я хочу чувствовать его не переставая, — у Агуста кружится голова, а перед глазами всё плывет от жара чужого тела, который теперь ощущается в сто, а то и в тысячу раз сильнее.

Джек, опаляя горячим, страстным дыханием, языком обводит по кругу чужую ушную раковину, периодически мягко прикусывая хрящи и выслушивая тихие ругательства, следующие сразу после, и заводит правую руку назад, находя крупную головку оставленного без внимания члена, массируя её круговыми движениями.

— Твои прикосновения на моем теле горят огнем, — неожиданно срывается на хриплый шепот Джек, не в силах сдержать порыв, который рвётся из него наружу, — я могу их не только чувствовать, но и даже слышать, — шепчет грязно и откровенно, продолжая ритмично массировать головку его члена ладонью и внимательно наблюдая за отчаянным выражением лица Агуста, чьи глаза расширяются от таких слов и выражают лишь возбуждение, — могу слышать, как кончики твоих пальцев скользят по моей коже, оставляя следы, как твои ногти царапают мою спину, как старательно ты всё еще пытаешься продолжать дышать.

Слыша смешок со стороны, Агуст словно в бреду бормочет, — Мне незачем дышать, ведь вдыхать что-либо кроме тебя и воздуха, наполненного тобой, я не хочу.

И страстно прижимается в новом поцелуе к губам Джека, властно сжимая ягодицы того ладонями так сильно, что упругая кожа сначала белеет, а после того, как он отпускает, наливается мягким румянцем, постепенно краснея. От изгибов хосокового тела Агуста ведет чертовски сильно, что он готов потерять рассудок промо сейчас, но он и представить себе не может в полной мере, как же сгорает изнутри сам Джек, от одних лишь прикосновений уже теряя контроль.

Кажется, будто внутри разрушается целая Вселенная, разбиваясь на сотни маленьких взрывов под кожей, когда Джек чувствует власть. Ту власть над собой, которую никогда не испытывал, не ощущал. Терять контроль ему доводилось не раз, избивая в кровь чье-нибудь лицо, но вот терять контроль в чьих-то руках было для него незнакомо. Дело в том, что отступать уже некуда.

Bryce Fox – Horns (StayLoose Remix)

Пара ловких движений, несколько смазанных поцелуев куда придется, шуршание простыней, и Джек лежит на спине, каждой клеткой своего тела ощущая заряды электрического тока, витающие в воздухе, в то время как меж его наполовину согнутых и разведенных в стороны ног, мелькает чужая темноволосая макушка. Джек успевает лишь рвано выдохнуть, как его член мгновенно оказывается охваченный жаром и узостью чужого рта.

Без особых церемоний и не растрачивая попросту драгоценного времени поистине прекрасного вечера, когда солнце уже практически полностью ушло, мягко подсвечивая горизонт за темными окнам, Агуст берет всё, что ему дают. Берет то, что ему дозволено брать. Он погружает пульсирующий и горячий член Джека так глубоко в горло, что тот кончиком упирается в заднюю стенку его глотки.

Конечно, безупречным мастером горлового минета Агуст никогда и не был, так что уже через мгновение, начав задыхаться, с булькающими и хлюпающими пошлыми звуками он отстраняется, выпуская член изо рта, и удерживает его обеими руками, продолжая непрерывную стимуляцию, уделяя при этом особенное внимание потемневшей бордовой головке. Глаза его невольно слезятся, и когда Джек видит влажные кошачьи глаза Агуста, он не может, как ни старайся, сдержать себя от того, чтобы не стереть большим пальцем одной руки мгновенные слезы с покрасневших глаз, после чего вновь возвращая руку на темную копну пушистых волос.

Стоя на четвереньках с чужим ебанным членом на уровне горящих безумной похотью глаз, Юнги нарочито игриво вытаскивает язык наружу, будто бы побуждая, просто вынуждая к самостоятельным действиям. Уловка срабатывает моментально: уже через какую-то жалкую секунду тяжесть хосокового члена приятно ощущается на языке, а чужие жилистые бедра порхают над матрасом, погружая член в пленительную теплоту туда и обратно.

— Ты блять.. просто невероятный, — словно в бреду бормочет Джек, помогая темноволосой макушке интенсивно скользить по своему члену.

— Я знаю, заткнись.. — истерзанным горлом хрипит Агуст, оторвавшись от члена, но что тут же слышит жалобный скулеж с просьбами не останавливаться.

На самом деле, доводить мечущегося в огне Хосока до конца сейчас он даже и не планировал, собираясь оставить сладкое на десерт, показать свое преимущество.

Юнги плавно перетекает выше, влажным языком скользя сначала по чужому паху, и выше, обводя отчетливо проглядывающийся пресс, острые ребра и крепкие грудные мышцы, жестоко оставляя без малейшего внимания чувствительные горошины сосков.

Целуя медленно и глубоко, гипнотизируя разум, он просовывает руку между двух переплетенных между собой в жарком танце и горячих тел, проводя ею по хосоковым ярко-выраженным косым мышцам живота и острым тазовым косточкам, добираясь, наконец до влажной плоти ягодиц, и проскальзывая в расщелину между ними. Легким движением пальцев Агуст неторопливо обводит кольцо растянутых мышц, срывая с чужих уст тихие хрипы, и массирующими движениями проникает внутрь двумя пальцами, но при этом лишь на одну фалангу, убеждаясь в том, что мышцы еще не успели сократиться и приобрести изначальный свой вид. В ворохе шуршащих одеял находится целая лента презервативов и пакетик смазки, которые Джек находит рукой. Он отрывает от ленты одну пачку и дрожащими, никак не поддающимися контролю руками разрывает её упаковку, передавая уже открытую пачку и пакетик со смазкой Агусту. В нетерпении раскатав по своему изнывающему без внимания члену презерватив, он сжимает во рту кончик фольгированного пакетика, разрывая его зубами, и размазывает скользкую смазку без запаха по презервативу. Пристроившись поудобней, Агуст входит в нутро мягко, плавно, но быстро, одним движением, и сам низко стонет от накрывающего его блаженства, тут же понимая, что его низкий стон был заглушен другим, более громким, отчаянным и требовательным.

Постепенно войдя во вкус, Агуст, чувствительность которого, ровно так же, как и его любовника, повышена до предельных значений и по венам которого струится опьянение, глубоко и медленно трахает такого же абсолютно пьяного и ненасытного, как и он сам, Джека на большой кровати в прокуренной комнате, пока тот непрестанно хрипло стонет, хватаясь руками за крепкую спину и широкие плечи. На и без того никак не заживающей спине, горящей адским огнем, появляются вновь всё новые и новые отметины, знаменующие триумф чувств над временем и пространством. Широкими, грубыми ладонями Юнги обхватывает дрожащие ноги Хосока за изящные, тонкие лодыжки, поддерживая их, пока плавно и уверенно двигает бёдрами, вбиваясь в извивающееся тело, медленно превращая Джека самый настоящий беспорядок.

Непреднамеренно точным движением головка члена попадает по простате глубоко внутри, от чего Джек сразу дёргается, мечется по постели, вместо громкого стона издавая нечто похожее на протяжный вой, его глаза увлажняются.

Агуст выходит из него практически сразу, нахально дразня, наблюдает и внутренне трепещет от того, что Джек буквально умоляет его войти в него как можно скорее, заполнить его так глубоко, чтобы этот толстый член ощущался в его животе, а его влажный и отчаянно хватающий воздух вход пульсирует, так и умоляя заполнить его вновь. Агуст никак не может совладать с собой и удержаться от такого соблазна, вновь погружая свой толстый член в тугую теплоту хосокового нутра.

Не зная, куда себя деть, Джек отпускает чужие широкие плечи, руками сминая прости под собой и стискивая зубы, когда Агуст увлечённо срывается на быстрый монотонный темп, стабильно и чертовски точно попадая с каждым шлепком по простате. Голова в какой-то момент будто отключается на некоторое время, но тело по прежнему продолжает быть сверхчувствительным, от чего даже малейшее движение внутри отзывается неистово приятным удовольствием.

Чувствуя, как чужой член пульсирует в нем, Джек, наконец, отпускает себя и позволяет оргазму себя одолеть, сильно кончая с громким гортанным стоном прямо на тяжело вздымающийся от быстрого дыхания чужой живот, раскрашивая его белесыми струями вязкой спермы. В то же время Агуст в погоне за освобождением, берёт чудовищно быстрый темп, отчетливо точно понимая, что не продержится так и пары минут, и кончает практически одновременно с хаотичным беспорядком под ним, спуская в презерватив, который тут же плотно наполняется густым семенем.

В тишине комнаты раздается два томных, тяжелых дыхания, а в воздухе помимо сигаретного дыма и кислого запаха травы теперь ощущается спертый запах секса: запах легкого пота, естественной смазки и еще бог знает чего. Агуст выходит из горячего нутра, стягивая использованный, наполовину наполненный презерватив, завязывает и бесцеремонно выкидывает на пол, мало заботясь об уборке. Он переворачивается и ложится на спину рядом с Джеком, плечом ощущая чужую горячую, словно кипяток, и влажную кожу.

Какое-то время они так и лежат. Молча. Вслушиваясь в прерывистые звуки дыхания друг друга и ловя Галактики и целые Вселенные перед глазами. Ни единое слово не нарушает хрупкую, звенящую тишину до того момента, пока дурман не начинает выветриваться из организма. Джек начинает первым.

— Ты трахнул меня, как ебливую суку... — он ложится поперек кровати и двигается ближе, головой ложась Юнги на живот, опасно близко к его паху, — я не знал, что ты способен на такое..

— Не смей говорить, что тебе не понравилось, — Юнги самодовольно ухмыляется, ближайшей рукой дотягиваясь до чужих волос, вплетая между прядями пальцы, — ты кричал так, что я ни за что не поверю.

— Я и не собирался, — Хосок так же пошло ухмыляется, влажным языком пробегаясь по сухим губам.

— Расскажи мне о Намджуне, — неожиданно просит Юнги, от чего Хосок невольно вздрагивает, будучи не готовым к тому, что речь может зайти об этом, — я всё никак не могу отпустить ту ситуацию в психушке. То, что он мне сказал, и то, почему он вообще оказался там, не даёт мне спать, вообще не оставляет в покое, теперь я просто не могу ему верить, ведь вещи не сходятся.

TENDER – Smoke

— Ди, — тяжело вздыхает Хосок, потирая переносицу, — знаешь, это не самая радужная и не самая веселая часть моей жизни, быть может ты совсем не хочешь знать, что вообще к чему.

— Ты прав, не хочу. Знать о том, как тебе было плохо я абсолютно не хочу, ведь последнее, о чем я хочу думать при виде тебя, это твоё мрачное и ужасно прошлое, но мне нужно знать. В моей голове из-за этого беспорядок.

Хосок молчит, а Агуст ждёт. Ждёт, когда он соберется с мыслями, мысленно настраивая себя не принимать всё слишком близко и воспринимать более поверхностно, предварительно зная, что ни черта из этого не получится, но он даёт Хосоку время, которое ему так нужно.

— Намджун, он... — когда Хосок начинает говорить, Юнги замечает, что его глаза закрыты, а брови нахмурены, будто ему больно или неприятно об этом говорить.

— Мы знакомы с ним очень давно, еще с детства. Он учился подавлять агрессию и лечился от начальной стадии шизофрении, а проходил психотерапию, нам обоим тогда было около семи. Мы хорошо поладили и успели стать друзьями, но потом мой курс психотерапии был приостановлен из-за положительной динамики и мне пришлось уехать с матерью на некоторое время в её родной город, Кванджу. Прошло не так много времени, как мать погибла, а я остался на попечение единственной оставшейся тети, которая, узнав о том, что болезнь вновь начала прогрессировать, решила, что лучше отдать меня в интернат при психиатрической больнице в Кванджу. У меня часто болела голова, я забывал моменты и события, которые со мной происходили, часто менялось настроение и полностью был утрачен контроль над эмоциями. С Намджуном мы встретились спустя пятнадцать лет, пару лет назад в той же самой больнице, когда из интерната в Кванджу я решил переселиться сюда. Конечно, он вырос, изменился, но он узнал меня, и мы быстро нашли общий язык.. Тогда был самый пик моего расстройства и ... Намджун оказался совсем не таким, каким он себя преподносил, это был лишь образ, скрывающий за собой олицетворение всего самого отвратительного и омерзительного. можно сказать, он убил во мне всё хорошее. Если бы я принимал таблетки, то у меня был бы шанс избавиться от расстройства, от раздвоения личности, но та моя сторона, которая занимает большую часть моей жизни, омерзительная, грубая, ненасытная ему нравилась больше, ведь быть плохим одному плохо, а вот если есть компания, то другое дело. Ну и он не давал мне пить таблетки, зная, что я мог излечиться, правда узнал и понял я это слишком поздно, тогда, когда он уже сделал из меня идеальную игрушку. Но он позабыл, что у игрушки есть чувства. Всё, что ты видел — иллюзия обмана. Он лишь притворяется бедным и несчастным, это он ебанный манипулятор, который заставляет людей делать то, что он хочет. Я учился у него, я сам такой. Но есть одно "но" — я смог его обойти. У меня не хватило смелости и отчаянья чтобы убить его, но я запер его в больнице, где всё и началось, где мы познакомились с ним.

Юнги замечает, что глаза Хосока больше не закрыты, он ледяным, острым взглядом смотрит в потолок, но когда эти глаза смотрят на него в ответ, они смягчаются, теплеют, словно снег на солнце, и Хосок говорит, так тихо:

— В тот день, когда ты ушёл, Намджун приставил к моему виску пистолет и кое-что сказал: ".. я помог тебе, вытащил со дна, из дыры практически, а ты меняешь меня на какую-то уродливую фарфоровую игрушку.." сказал выбирать, либо он либо ты. Знаешь, что я сделал ?

— Я бы его убил, — и он вполне не шутит, о чем говорит серьезное лицо Агуста.

— Я врезал ему три раза, — Хосок поднимает правую руку вверх, поочередно загибая пальцы, — первый, за уродливого, потому что это абсолютная неправда, второй, за игрушку, потому что ты не игрушка, а третий раз за то, что вообще осмелился ставить меня перед выбором, либо он, либо ты. Потому что и в этой, и в следующей я всегда буду выбирать тебя, Мин Юнги.