Кэйя ненавидит рыжих высокомерных засранцев.

То, что этот парень высокомерен, читается по неуловимым признакам, крохотным мимическим морщинкам, заставляя физиогномику возрождаться из пепла, как метод. То, что он рыжий, просто видно в зеркале, потому что Кэйя не слепой.

Не исключено, что неприязнь к рыжим высокомерным засранцам выработалась у него из-за сводного брата.

У него много шрамов на теле. Уже давно затянувшиеся рубцы разных размеров и форм на руках, ногах, плечах, по всему торсу. Некоторые выглядят, как будто в него стреляли, некоторые как от ножа. Глядя на совсем молодое лицо, Кэйя не хочет представлять, в какие драки он ввязывался. И всё-таки эта хаотичная рыжая корона на голове слепит глаза.

И веснушки. Много. Россыпью.

Без зазрения совести Кэйя оттягивает резинку штанов и несколько секунд глядит туда, закончив осмотр с одобрительным хмыканьем.

Он возвращает себе свой облик. Самая глупая способность. Можно ради развлечения натворить дел под маской своей родственной души, если уж на то пошло.

Кэйя выходит на улицу. Облака, кажется, плывут, как слёзы, вялыми узорами на щеках убитых небес. Пока доходит до штаба Ордо Фавониус, каждый второй мондштадтец здоровается с ним — маленькая деревня в форме города, где все друг друга знают. На этих улицах Кэйя не видел никого с тем лицом.

В городе оживлённо, словно лето ещё не кончилась, и жизнь продолжается — всем хотелось вернуться к светлым дням, к тихому отдыху и флирту, которые ждут всех после окончания долгой зимы. Некоторые, одетые в меховые накидки, бредут по дорогам к продуктовым лавкам, другие — к ветряным мельницам, остальные работают, изо всех сил превозмогая осеннюю хандру. Кэйе не охота работать, но он делает шаг за порог штаба, приветствуя караульных.

Джинн, созвавшая собрание, закопана в отчётах в своём кабинете. Лиза — чересчур фамильярно, на первый взгляд, — сидит боком на краю её рабочего стола, открывая обод кружевного чулка на бедре.

— Кэйя! — мгновенно говорит Джинн, завидев его, словно посреди океана, в котором тонет, заметила плот. — Придётся заняться делом не из твоей компетенции.

Он почти с жалостью оглядывает кабинет и пол, от которого рябит в глазах.

— Для нас не существует дел не в нашей компетенции, — посмеивается он и ради ехидства садится на противоположный край стола. Лиза подмечает этот жест и хихикает в кулак. — Что там? Принести торговцу две тонны закатников?

Кэйе думается, что после ухода путешественницы в Ли Юэ они потеряли важную единицу рабочей силы, но, ей-богу, не гонять же человека по эгоистичным поручениям всё время, пока она ищет пропавшего родича.

— Проблема дипломатического характера.

Кэйя сдерживает саркастическую усмешку, потому что проблемы дипломатического характера всегда связаны с одной конкретной организацией и одним конкретным регионом.

***

Поздней ночью всё, что осталось от гавани Ли Юэ — это лунный свет, бродяги, воющие на звезды, и пьяницы, поющие в переулках.

Комната Тартальи напоминает ему о доме своей странной безысходностью. Запертый в железных оконных стеклах, покрытых ржавчиной, тускло освещённый кабинет, заставленный томами, письменный стол, заваленный документами и пыльным глобусом, и одно большое кресло с бирюзовой обивкой. Пока на улицах кипит жизнь и мягкое янтарное сияние железных фонарей, отражавшееся в пенных кружках того же оттенка, переливается бесчисленными ливнями, а шипение жареного мяса, приправленного острым перцем, танцует на онемевших языках, он смотрит на не своё отражение в окне.

Один его глаз цвета ледяной синевы, второй белый, сокрытый лейкомой. Этот взгляд напоминает Тарталье укутанное в горностаевый мех снега ранее октябрьское утро, с наслаждением дышащее влажными ароматами южного ветра и заходящееся нервным кашлем ледяных северных струй. Как дома. Как когда ночь светла от салютов и фейерверков, шампанское брызжет на ёлочные игрушки, ломятся от праздничных яств столы и нежно поют бокалы с игристыми винами. Как когда радостное ощущение не омрачает незнание грядущего.

— Откуда ты? — спрашивает в пустоту Тарталья, приподнимает чужое лицо за подбородок, осматривает его размытое изображение. У него не черты жителя Снежной. Разрез глаз не намекает на Ли Юэ или Инадзуму. Чем он занимается, кем работает, есть ли у него Глаз Бога?

Стук в дверь отрывает Тарталью от его занятия. Он превращается обратно по пути, снимая чужую личину.

— Добрый вечер, — приветствует Екатерина. Корсет туго обтягивает талию, маска закрывает лицо. Губы такие же красные, как кровь, которая течёт у неё под кожей.

Тарталья раскрывает дверь пошире.

— Что-то случилось?

— Нет, весточка от госпожи Синьоры.

Наслаждаясь местными видами, пряными ароматами и острой едой, Тарталья иногда забывает, зачем он здесь. Прелестная гавань. Будет жаль, если что-то разрушит это место.

— Катюша, скажи мне, пожалуйста, — внезапно начинает Тарталья вкрадчивым тоном, который всегда пугает его подчинённых и не только. Вот и сейчас видно, как Екатерина замерла на месте, почти осязаемо напрягшись. — Ты уже видела свою родственную душу?

Вопрос замерзает в воздухе под влиянием ледяных глаз Тартальи. Екатерина чуть расслабляет плечи, но по-прежнему не понимает, что ей ожидать. Что-то в нём излучает ауру, бесконечно более тёмную, чем у большинства агентов Фатуи, с которыми она сталкивается.

— Да, видела. А что?

Тарталью веселит то, как она мгновенно принимает оборону. Он становится напротив окна, в котором несколько минут назад видел не себя.

— Ты ищешь этого человека?

— У меня нет времени на глупые любовные поиски. Я занята работой. Да и не верю я в судьбу.

Тарталья снисходительно улыбается. Ненароком задумывается, что эти глупые любовные поиски особенно тяжелы для жителей Снежной, где среди толпы масок ты можешь никогда не увидеть лицо того, кто тебе предназначен.

— Я почему-то этого и ожидал, — выдавливает он смех и, замолкая, отмахивается: — Ладно, не бери в голову. Что там нового от Синьоры?

***

Развернувшись от бедра, Кэйя всадил меч солдату Фатуи под подбородок.

Промокшая от дождя просёлочная дорога, всасывающая в себя следы, небо, вычищенное бурей, отполированное до болезненного блеска, последний остаток попутного ветра.

— Капитан, вы… — обрывается на полуфразе крик Отто.

Вот это настоящая дипломатическая проблема.

Кэйя отбрасывает жилистое и натренированное тело агента, и тот, словно и нет для него никакой раны, отскакивает назад. Зажимает глубокий порез на подбородке ладонью, по которой струится кровь. Голубоватое свечение от Глаза Бога Кэйи мерцает ярче, когда он собирается применить элементальную магию. Дух Отто дрожит от этой атмосферы, а холодное сердце его капитана окутывает веселье, ледяные бури мрачного опустошения нарушают равновесие.

Агент Фатуи, колеблясь секунду, на которую успевает оценить свои шансы, делает рывок в сторону и исчезает. Спустя пару секунд его видно в нескольких метрах у кромки леса.

— Капитан, будем преследовать его? — взволнованно уточняет Отто.

Кэйя вытирает наконечник меча обратной стороной ткани на жилете и медленно качает головой.

— Это бессмысленно. Снежная не сможет ничего предъявить, иначе бы им пришлось признать, что их задохлики шастают по чужим землям со злокозненными целями.

Кэйя оборачивается. Его конь стоит рядом с конём Отто. Возлюбленный бури и любитель штормов, одинокий жеребец со стальными глазами, стремящийся к солнцу; мускулистые поршни его ног, вгрохочивающие землю в покорность.

— А Джинн была права, — бросает Кэйя, пряча меч в ножны и подходя к коню. — Что ж, поехали в город. Доложим всё, как есть.

Вечером в таверне за бокалом его любимого ядрёного пойла из одуванчикового абсента Кэйя узнаёт воистину поражающие новости об их любимой путешественнице. Властелин Камня погиб, Ли Юэ чуть не уничтожил какой-то древний божок и во всём этом по чудесному стечению обстоятельств замешана Люмин и — кто бы мог подумать — Фатуи. Иногда Кэйе кажется, что куда бы ни ступила нога этой неугомонной девчонки, там и вершится история, прямо вокруг этой самой ноги. Ещё кажется, что не существует в мире сомнительного дерьма, где не были бы замешаны Фатуи.

На следующее утро Кэйя просыпается с первыми лучами солнца в мире, окутанном осенью и золотом. Он тихо лежит в неземной тишине, упиваясь сознанием того, что больше нет ни встреч, на которых нужно присутствовать, ни отчётов, которые нужно написать, ни описей, которые нужно проверить. Джинн даёт выходные всем, кроме себя.

Он не хочет просаживать мору в таверне с самого утра, поэтому седлает своего коня и едет прогуливаться по окрестностям. Вокруг приглушённые оттенки осеннего великолепия, когда большинство деревьев сбрасывают листья, праздник калейдоскопических пейзажей, и скоро зимние ветры будут властвовать тут, как воры. Кэйя не замечает, как доезжает до Драконьего Хребта, и приходит в себя от мыслей только когда перед ним возникает ледяная гора. Бесплодные ветки выкрашены в пудрово-белый цвет, огни фонарей мерцают на холодном завывающем ветру.

Кэйя спешивается с жеребца и привязывает поводья к стволу крепкого кедра, садится на траву и достаёт походную фляжку. Он всегда приходит на склон, с которого открывается вид на Драконий Хребет, когда хочет побыть один и напиться, как местный мондштадтский бард в смешном берете приходит в Логово Ужаса Бури по той же причине. Есть что-то неумолимое и гордое в этих видах, в хрусте жёсткого снега, силуэтах ветвей, что тянутся-тянутся, растут под матовым серо-голубым небом, в дороге, что мягко вьётся между остроконечным светом. Иногда он сам чувствует себя Драконьим Хребтом.

Судьба и предназначение — уморительная вещь. Человек в этом мире был лишь маленькой пуговкой в бесконечной шубе мироздания. Сама концепция того, что мать-вселенная, сидя на своём безбожном троне — или где она там восседает, — щедрым движением руки даёт тебе твоего человека, не спрашивая тебя, не может не смешить Кэйю. Он знает много, действительно много людей, которые плевать хотели на её планы. Он знает Юри, у чьего избранного не лицо Нимрода, но любовь зла и статная красавица выбирает себе в мужья пьяницу. Он знает Глорию, которая перестала видеть до того, как успела обрести способность превратиться в свою родственную душу, но которая искренне верит, что это Годвин. Он знает Годвина, который никогда не расскажет правду.

Он знает много людей, которым никак не помогло воссоединение с предначертанным, не успокоило их душу, не залечило их раны, не сделало их жизнь лучше. По большому счёту, это не имело смысла, но это существовало.

Его глаза плотно закрываются, когда смех вырывается из него громкими вздохами, как будто он что-то понял, и веселье на его лице только растёт при мыслях о медной короне волос и созвездиях веснушек, веселье танцует в его глазах, как отблеск пламени.

***

Кэйя никого не ищет, потому что ему не особо нужен кто-либо.

Яро светит осеннее солнце, продравшись с трудом чрез недельную блокаду серых низких туч. Он сидит за столиком возле «Доли Ангелов» и выслушивает монотонно-поучительный голос Дилюка, отодвинув его на задворки восприятия, и наслаждается бабьим летом.

Иногда ячейки памяти остаются пустыми, и тогда приходит понимание того, что прожитое прошедшим днём не имеет никакого значения.

Кэйя наклоняется чуть вперёд и вбок, в сторону Дилюка, не разнимая скрещённых на груди рук, и заговорщицки шепчет:

— Смотри-ка, Донна с тебя глаз не сводит.

Дилюк замолкает на середине своей речи и смотрит не на упомянутую, а на сводного брата — укоризненно, угрюмо.

— Ты меня вообще не слушал, не так ли? — спокойно уточняет он.

Его волосы, думается Кэйе, совсем не такие, как тот рыжий хаос, который он продолжает иногда видеть в зеркале. Волосы Дилюка почти алые, почти пылающие. Тот рыжий — более покладистый оттенок, как будто бы даже несуразный.

— Она симпатичная, — Кэйя полностью игнорирует вопрос. — Или у тебя свой собственный кастинг? Или… О-о-о, ищешь того, чей облик можешь надевать?

Дилюк не реагирует на провокацию: слишком много ехидства наслушался по поводу своего холостого положения, несмотря на то, что Кэйя такой же. Брат вздыхает — очевидно, наигранно, — и откидывается обратно на спинку деревянного стула.

— Тем, у кого родственная душа девушка, так повезло — можно разнообразить гардероб прелестными платьями. Мне вот повезло меньше.

У Дилюка выражение лица, которое намекает, что он не хотел этого знать.

— Хотя я бы и так мог надеть платье.

— Ты закончил? — спрашивает Дилюк, нервно дёрнув бровью.

Кэйя довольно ухмыляется. Хрустящий осенний ветерок шевелит кедровые листья, танцуя в воздухе, дразня ленивых серых кошек на подоконниках, облизывая их усы. Где-то над ухом ходит-кричит разносчик газет. Кэйя подзывает мальчишку движением руки, кидает ему несколько монет и забирает одну из них.

— Прекрасная погода, — замечает он. Дилюк издаёт звук на грани вздоха и раздражения.

Кэйя пробегает глазами по желтоватой странице, видит набившую оскомину статью о новой эре Ли Юэ, очередные новости о маразме Инадзумы, что-то про новые изобретения из Сумеру, про которые написано таким языком, что понять это может, разве что, академик. На следующей — перерыв на анекдоты, но в таверне Кэйя слыхал и получше.

Взгляд цепляется за разворот, посвящённый сплетням о Снежной. Чёрно-белые фото достаточно размытые, чтобы сделать изображения некоторых Фатуи достаточными для обретения ещё одной ступени загадочности. Но даже при отсутствии цвета, медь просачивается сквозь монохром, раскрашивая картинку солнцем и корицей веснушек на коже.

Кэйя никого не ищет, потому что ему не особо нужен кто-либо, но его находят сами.