Всем было одновременно и так и сяк, и хорошо и плохо, не кисло, не сладко, не горько, не пресно.

Над раскопками древнего кургана, высившегося в знойное небо заострённым горбом, раздаётся полное веселья восклицание Тартальи.

— Дурак! Вот дурак!

Два солдата стоят перед ним: первый неуклюжий в своей комической худобе, второй смешон своею корпулентностью.

— И что, он думает, произойдёт после того, как он спёр Сердце Бога? Что его по головке погладят, когда найдут? — спрашивает их Тарталья, будто бы они могут знать, и заливается хохотом. Солдаты переглядываются сконфуженно — их дело было доложить.

Он замолкает внезапно, словно и не смеялся. Налетела серая туча, похожая на отъевшегося на тучном пастбище барана. Она скрыла своим туловищем солнце. Острые глаза, смотрящие вверх сквозь рыжие ресницы. Ничего смешного на самом деле не было: одна погибла, второй предатель. А ведь все ставили на Тарталью, что это он первый обведёт вокруг пальца Царицу.

Похитители сокровищ, нанятые бандиты, тяжело дышат, утирая пот. Отдуваясь, красный как рак, стоит рядом исследователь Юсупов. Живая стена вполголоса переговаривается и шушукается, окружив раскопанный от земли и нетщательно очищенный от сора металлический купол.

— Поеду-ка я после всего этого безобразия, — Тарталья обводит место раскопок жестом, — в Инадзуму. Говорят, там стало дышаться посвободнее.

— На поиски Скарамуша отправили солдат, — считает своим долгом сообщить один из.

— На кой чёрт мне сдался Скарамуш? — отмахивается Тарталья. — В Инадзуме есть на что посмотреть, кроме Фатуи.

Их разведка работает прекрасно, как ни посмотри. Крамольная мысль закладывается — быть может, разведка в два счёта найдёт человека, зная только его внешность.

В одной из зелёных сосновых крон, облюбованной задолго и прочно, колеблющейся ветром, укрылся старый ворон и скрипит, далеко разносится по лесу бликующий гортанный крик. Он заполняет собой наступившую паузу.

А что если, думается Тарталье, это влиятельный человек? Влиятельные властные люди имеют привычку избавляться от тех, кто умеет быть ими, потому что в мире они могут существовать только в единственном экземпляре. Какая очаровательная и трогательная битва будет. Тарталья с задором раздумывает об этом и знает наверняка, что поддаваться не станет.

— Какие дальнейшие указания? — осведомляется солдат. Тарталья отрывается от фантазий о драке с ещё не встреченным избранным и вскидывает голову.

— Хм. Наверное, помучаю вас. Присоединяйтесь к раскопкам.

Туча повисела и ушла. Оставила после себя огромное выгоревшее до прозрачной белизны бирюзовое небесное поле.

***

— Госпожа действующий магистр, мы здесь!

Джинн картинно вскидывает руки и шагает вниз по склону, лëгкая и тонкая, будто пойманное ветром семечко одуванчика. Кэйя сидит на земле, согнув правую ногу в колене. Рядом с ним Вират и Вуд, непривыкшие к вылазкам за стены города, откормленные в штабе Ордо Фавониус и подвергшиеся тысяче и одной шутке капитана по этому поводу.

— Как я и думала, следы обрываются у подземелья, — сообщает Джинн и тоже падает рядом с Кэйей, не жалея белых штанов.

Могучие стволы дубов золотятся печалью осени, роняя водопады из листьев на мягкую, поросшую травой землю.

— Если бы был шанс вторгнуться к Фатуи так же, как они постоянно лезут к нам, — говорит Джинн немного мечтательно, что так не свойственно для её рациональной натуры.

Кэйя возносит глаза к небу, чувствуя себя ящиком Пандоры. Он относится к тому типу людей, которые остаются у постели пациента в лазарете на ночь, но также и к тому типу людей, которые копают всё глубже и глубже, когда секреты ускользают от них.

— Мне кажется, это невозможно, госпожа действующий магистр, — пожимает плечами Вират. — Я мало контактировал с Фатуи, но мне хватило, чтобы понять, какие они изворотливые. У них наверняка миллион мер предосторожности.

— А если поймают шпиона, боюсь представить, что с ним сделают… — вторит Вуд, поправляя очки.

— Вы боитесь кучку засранцев, которые сыпятся от пары ударов? — насмешливо поднимает брови Кэйя.

Вуд и Вират притупляют взгляды, пока Джинн долго и изучающе смотрит на своего доверенного помощника. Его самоуверенность всегда кажется ей наигранной, но он всё равно каждый раз выходит сухим из воды.

— Не стоит недооценивать солдат Фатуи, — наконец произносит она, немного растягивая слова. — Вират и Вуд правы — риски огромные. Я бы никогда не стала так рисковать кем-то из своих людей.

Кэйя зевает, чтобы заполнить паузу. Он не любит рисковать собой. Никто не любит рисковать собой, кроме отверженных латентных самоубийц. Он оглядывается вокруг, пока соратники сидят в молчании. Широкий лист кленовый иль рябиновый притягивают багрянцем, нежно светится изнутри янтарной желтизной берёзовая шаль, костром несбыточных желаний горят кусты разросшегося шиповника. Почти так же умиротворяет, как Драконий Хребет, куда он в последнее время почти не ходит, поскольку слишком людно там стало: то местного алхимика встретишь, то сестру церкви Фавония, то кого-нибудь из Ордо Фавониус.

— Вират, Вуд, — вдруг прерывает молчание Джинн, — мне надо возвращаться в штаб, там куча неразгребённых дел. Исследуйте местность возле Храма Волка и тоже возвращайтесь. Не лезьте на рожон. Если увидите опасность — сразу докладывать мне.

— Меня госпожа действующий магистр обошла стороной? — посмеивается Кэйя.

— Нет, ты нужен мне в штабе.

Они седлают лошадей и разъезжаются: Вират и Вуд на восток, Джинн с Кэйей на запад к Мондштадту. Они молчат, дыша томной грустью ранних осенних сумерек, пронизанных болотной сыростью затяжных дождей и выветривающейся теплотой остывающих костров. Кэйя думает, насколько зыбкий концепт уготованной судьбы имеет для него смысл.

— Джинн, мне надо тебе кое-что сказать.

Она стреляет глазами в его сторону, больше следя на дорогой.

— Что случилось?

Кэйя закусывает нижнюю губу, всё ещё сомневаясь. Никто не любит рисковать собой, кроме отверженных латентных самоубийц.

— Это по поводу внедрения в Фатуи. Есть идейка.

***

Летящая из печной трубы в вымороженное до прозрачной синевы небо тонкая струйка пепельно-серого дыма, жарко протопленная изба с замороженными оконцами встречает входящего сухим горячим теплом, ароматом свежеиспечённого бабушкиного хлеба, на почётном месте в красном углу под иконами в светлых ризах и с затеплённой лампадкой старый баян с провалившимися кнопочками басов.

Он проводит кончиками пальцев по столешнице из дуба. Этот жест выглядит у него почти привычно. Монотонное гудение воды в раковине действует гипнотически. Он неподвижно смотрит в никуда и говорит, словно размышляя вслух:

— Как захватывающе.

Экономка поднимает голову и сквозь влажную челку глядит на его отражение в зеркале. Рыжие волосы с металлическим отливом подчёркивают его точёный профиль, а когда он улыбается, кажется, что его зубы острые, как у хищника.

— Простите?

Он оборачивается и, беззлобно усмехаясь, отвечает:

— Я не с вами, душенька, не обращайте внимание.

Последняя дверь в разветвлённом коридоре на втором этаже ведёт в спальню, большую, но аскетичную. Сквозь приоткрытое окно порыв ветра принёс от ближайшего сосняка терпкий аромат опавшей хвои и вяжущий запах почерневших шишек. На письменном столе лежат раскрытая книга в переплете из черной кожи, бумажные конверты, монетки, бутылка шампанского и огромная хрустальная ваза, полная красных ягод. На одной из открыток написано: «Счастливой поездки, мой дорогой! Желаю тебе самого прекрасного путешествия, какое только бывает на свете».

Экономка заглядывает спустя время, застав его читающим старые письма.

— К вам пришёл Суворов.

Он отрывается от полуразборчивого почерка, откладывает письмо, встаёт с кровати.

— Спасибо. Сейчас подойду.

Половицы под подошвой приятно скрипят, когда он идёт к гостиной, где его ждёт солдат Фатуи в новенькой шинели и покрасневшим с мороза носом.

— Доброго здравия. Не ожидал, что вы вернётесь, — приветствует тот. — Я думал, вы в Инадзуме.

— Вот как бывает. Я ненадолго — скоро снова уеду.

Фатуи протягивает ему стопку бумажных конвертов, более больших и наполненных, чем обычные письма. На бумаге видны крохотные влажные следы от расстаявших снежинок.

— Запросить аудиенцию у Царицы? — услужливо интересуется Суворов, передавая посылку.

— Не стоит. Я сам могу сделать это в любое время — я же Предвестник, как-никак.

Он сопровождает свои слова таким беззаботным смехом, что солдату становится неловко, будто он сморозил глупость.

— В самом деле…