«Добро пожаловать на праздник морских фонарей!»

Завеса облаков отражает льняной лунный свет, окропивший пылью лепестки глазурных лилий, усеивающих сад.

Кэйя держит руку на пульсе эффективной, хотя и часто причудливой, мельницы слухов Мондштадта и не только Мондштадта. Поэтому нисколько не удивляется, когда мельком видит в толпе путешественницу.

Джинн отказалась составить ему компанию, сославшись на то, что многое ещё предстоит сделать: заполнить стандартный отчёт и миссиях и отметить отклонения от нормы, не говоря уже о стопке требований и дипломатической корреспонденции, оставленных на её столе. Заслуживает она перерыва или нет, не имеет значения из-за огромного количества документов.

Кэйя не зовёт Люмин и позволяет ей и её летающей подружке исчезнуть в толпе на улицах гавани. Золотая урожайная луна вздыхает и желает весёлой ночи, пока он наливает в маленькую чашу рисовое вино янтарного цвета.

— Дэ Гуй всё пытается повторять за мондштадскими виноделами, — слышит он разговор за соседним столиком. — Не понимаю, зачем нам виноградное вино или, ещё забавнее, из какой-то горькой травы. Наше, из риса и с другими хорошими пряностями, выходит лучше всякого другого вина: и чисто, и вкусно; вино горячее, и пьянеешь от него скорее, нежели от другого.

— Если не будешь учиться новому и пробовать новое, то жизнь станет постылой. Ум, изначально движущийся по одному и тому же проторенному пути, не может избежать тупика. Поэтому первооткрывателей обычно встречают как героев.

Кэйя смотрит через плечо на мужчину в ханьфу и красивого молодого человека с пронзительным строгим взглядом, исследует их облик пару секунд и отворачивается с видом совершенно не заинтересованным. Глаза слипаются от ослепительной темноты ночного неба, по которому в неугомонном беге неслись планеты и звёзды, туманности и созвездия.

Официант приносит деревянную миску, в которой источают белый пар кристальные баоцзы, и ставит перед Кэйей.

— Добрый вечер, господин Чжун Ли!

Палочки ложатся в руки не без усилий — давно он не пользовался ими, ещё с последнего посещения гавани. Ухом улавливает знакомое имя, которое совершенно точно слышал в «Доле Ангелов».

— Добрый вечер. Присаживайтесь. Решили вернуться в Ли Юэ?

— Спасибо, но я тут мимоходом. Мне бы сначала в банк, а потом пировать.

Голос до ужаса знакомый, и Кэйя, замерев с палочками на полпути ко рту, хмурится. Медленно и нехотя, как если бы смотрел в свой рабочий график, поворачивает голову. Молодой человек с янтарными глазами не становится для него более узнаваемым, несмотря на звучное имя. Другой стоит рядом со столиком, лохматый, расслабленный, невозможно небрежно красивый. Кэйя ненавидит эту породу небрежно красивых людей.

— Обязательно потом заглядывайте.

Кэйя тут же отворачивается. Это выходит максимально естественно, но ему всё равно кажется, что голубоглазый взгляд обнаружил его и залез под кожу. Или это нервное.

— Непременно, господин Чжун Ли.

Кончики деревянных палочек в руках подрагивают. Кэйя усмехается сам с себя и прикрывает глаза.

***

— Извини? Я не ослышался?

Агент Фатуи стоит перед ним, чувствуя, как затылок покрылся испариной. Есть во взгляде Тартальи что-то неотложное и глубокое, от чего перехватывает дыхание, как пронизывающий до костей холод зимних ночей, подозрительно напоминающий тоску.

— Вы не ослышались…

Агент Фатуи нервно сглатывает. Чудовищность ситуации ощущается как чёрная дыра в пещере — он не мог видеть ни дна, ни другого края.

— То есть никто не заподозрил, зачем мне вообще внезапно понадобились эти данные?

Агент Фатуи молчит. Ему нечего сказать — он тут не причём, просто передаёт информацию, но отчего-то чувствует виноватым именно себя.

— Придурки! — хохочет Тарталья, словно бы рассеивая напряжение. — Фантастические придурки!

Нельзя сказать, что он не ожидал такого. Когда кто-то имеет способность становиться твоей точной копией, есть лишь крошечный шанс, что этот человек не воспользуется этим. Только Тарталья не ожидал, что это будет так внезапно и ювелирно.

— Царица убьёт вас, если узнает об этом смешном промахе.

Притворный зевок, сопровождающий его заявление, свидетельствует о каком-то большем озорстве, о котором, как полагает агент, стоит побеспокоиться позже.

— Благо, я знаю, кто это был. Ну, почти знаю. Зайдите ко мне ближе к вечеру, я предоставлю фотографии.

— Будет сделано!

Гниющие колонны из легендарного прошлого мельтешат вдали; отсутствие человеческого присутствия привело к вторжению отрядов хиличурлов, объявивших их своими; центр ветхих палаток и костров для приготовления пищи, прорастающих за ночь, как ядовитые сорняки. В другой раз Тарталья уничтожил бы лагерь, но он слишком спешит в комнату, где остановился.

На краю деревни, жёлтые извилистые дороги, обрамлённые зелёным задним двором; воспоминания о лимонных деревьях и вьющихся растениях гороха очаровывают этот цветочный образ воображения, две сопрягающиеся скалы под линолеумом розоватого неба. Тарталья буквально врывается в собственную комнату в двухэтажном деревянном доме на вершине горы, рыщет в своём багаже, откидывая в стороны ненужные вещи. Всё-таки на дне находится старенький фотоаппарат.

Тарталья берёт его в руки, проверяет плёнку, подходит к мутному зеркалу. Его подчас зло берёт, что это даётся так легко: стоит захотеть — и черты лица уже меняются, преобразовываются в чужие. Это выходит легче, чем что-либо из всего, что делал Тарталья в своей жизни. Несправедливо и бесполезно.

Быть может, это наваждение, но ему кажется, будто разноцветные глаза смотрят насмешливо, победно. Это несомненно заставляет кровь кипеть. Совершенно нечестная победа, но совершенно сладкое предчувствие реванша.

Тарталья поднимает фотоаппарат на уровень груди и смотрит в зеркало. Раздражённо.

***

Пыль осела на плавных формах бокала, въелась в выпуклый рисунок бутылки. На дне бокала искристо желтеет одуванчиковое вино. Бокал исходит тонкой тоской по нежной грациозности бутылки. Бутылка грезит о вечернем пламени камина и чахнет по сильному сжатию руки.

Остатки сна, запутавшиеся в ресницах, упорхнули потревоженными птицами, нервно и возмущённо галдя.

— Капитан!

Взбудораженный стук в дверь и снова:

— Капитан!

Кэйя смотрит в потолок. Голова болит, и он даже не уверен, что хотя бы в ночной сорочке.

Дверь открывается, и Отто лицезреет полуголого капитана, надевшего, тем не менее, глазную повязку. Это выглядит, как будто она важнее, чем штаны.

— Ты бы ещё дверь выломал, — на выдохе произносит Кэйя, пока звук колотящих по двери кулаков до сих пор стоит в голове между барабанными перепонками и последним чувством самообладания.

— Простите, дело срочное! — выпаливает рыцарь, демонстративно отводя взгляд в потолок. — Та наводка на логово Ордена Бездны оказалась ошибочной и мы потеряли связь с отрядом! По дороге к Долине Ветров расскажу!

— Какая наводка? Какая долина? — устало переспрашивает Кэйя, опираясь плечом на дверной проём.

— Э-э-э… Ваша наводка, капитан.

— Моя наводка, — повторяет он, перекатывая фразу на языке.

— Госпожа действующий магистр отправилась вперёд, нам бы поспешить.

— Можно мне одеться?

Отто запинается и делает шаг назад.

— К-конечно, капитан.

Мысли ворочаются в похмельной голове, как тяжёлые мешки, пока он одевается неспешно и почти медитативно. Когда Кэйя выходит на улицу, Отто от нетерпения ходит по кругу, сложив руки за спиной. Они седлают лошадей, выезжают за городские ворота. Копыта цокают по брусчатке моста, и Кэйя видит, что Отто норовит пустить кобылу галопом и совершенно не понимает, почему капитан не торопится.

— Так куда там вела моя наводка?

Рыцарь в полном недоумении разворачивает лошадь и останавливается.

— В каком смысле, капитан? Простите за дерзость, но вы не помните собственный доклад?

— Отто, — спокойно перебивает Кэйя. — Куда вела наводка? Долина Ветров, а точнее? Были координаты?

Его конь объезжает застывшего на дороге Отто, и тот, сбросив с себя оцепенение, продолжает путь рядом с капитаном. В конце концов, он списывает поведение господина Альбериха на похмелье.

— Сто восемьдесят метров. На север от древа Венессы.

— Ста восьмьюдесятью метрами севернее древа Венессы, — задумчиво повторяет Кэйя. — Хо-ро-шо. Точнее, плохо, но это уже что-то.

— Капитан, что происходит?

Бесконечное поле под тяжёлым небом колышется от порывов ветра и напоминает море и пенные волны. Кэйя любуется им несколько секунд, а затем словно вспоминает про Отто, отворачивается и говорит со смешком:

— О, я просто был в прекрасном, полном веселья запое целую неделю. Никаких наводок я не давал.

***

Поговорив с купцом из Мондштадта, Люмин узнала, что у рыцарей Ордо Фавониус не так давно стряслась крупная стычка с агентами Фатуи. К счастью, всё обошлось. Также к счастью (и изворотливости) Фатуи, дипломатического скандала не случилось.

— А что ты на меня так смотришь?

Выражение Тартальи в высшей степени невинно. Люмин вздыхает — чего она ещё ожидала, пытаясь свалить вину на Предвестника? Чистосердечного признания?

— Ну, не знаю, Чайлд. Просто говорю. Делюсь новостями, как с другом.

Его смех уходит в бездушные облака, всплески нечувствительного пепла, не знающего гравитации. Выражение лица Люмин остаётся прежним, и Тарталья слышит пустоту в собственном смехе, его весёлые нотки сворачиваются и портятся, как кровь, когда достигают его барабанных перепонок.

— Ты над чем-то приуныл, когда мы нашли тебя тут, — напоминает Паймон, бестактно показывая на подобие записки в руках Тартальи.

Среди тонких стеблей покачиваются на едва ощутимом ветерке бледные венчики цветов, в ночной темноте слегка фосфорицирующих голубым светом.

— Приуныл? О, нет. Я просто задумался о кое-какой занозе в заднице.

Люмин заглядывает в записку. Глаза могли бы обмануть её в темноте, подсвеченной лишь сиянием инадзумской флоры, но она готова покляться, что это что-то вроде листка из чековой книжки.

— Проблема с морой? У тебя?

— С морой? Нет. Нет! Заноза в заднице тут вовсе не мой банковский счёт. Уж от этого он не пострадает.

Люмин ещё раз стреляет глазами на чек. Тарталья замечает это и усмехается.

— Может, тебе уже дать почитать?

— Обойдусь, — с холодной вежливостью улыбается Люмин.

— Ого, счёт на два миллиона моры за вино?! — восклицает Паймон так, что у обоих режет уши. Люмин мысленно сопоставляет. Два миллиона моры. Уж от этого его банковский счёт не пострадает.

Богатый ублюдок. А она носится с цветками-сахарками ради горстки монет.

— Ага, сегодня пришёл из Ли Юэ, — беспечно отвечает Тарталья.

— Зачем тебе столько вина? — интересуется Паймон. Она более беспардонна, чем Люмин. — У тебя какой-то праздник?

— Нет. Очевидно, я устроил отличный вечер своей, м-м-м, родственной душе.

— Очевидно? — хмурится Люмин. Её брови взметаются и губы принимают форму буквы «о», когда до неё доходит.

— Что? Что такое? — тараторит Паймон, раздосадованная, что все всё понимают, кроме неё.

— Чайлд, твоя родственная душа настолько наглая, что пришла в какой-то ресторан в гавани, где тебя все знают, и в твоём обличии сказала: «Мне вина на два миллиона. Запишите на мой счёт».

— Именно, Люмин. Это я и подразумевал под занозой в заднице.

Люмин не выдерживает. Усмешка вырывается из её плотно сжатых губ.

— Смейся-смейся. Я на твоего избранного посмотрю.

Она отворачивается, чтобы беззвучно отсмеяться. Тон Тартальи звучит действительно обиженно.