— Святой дух, услышь меня…
Под покровом ночи, оставленный у алтаря в окружении растаявших свечей, он молится громко и отчаянно, до боли сжимая крест в ладонях. Названный проклятым той, кого горячо и искренне полюбил, той, кому отдал свое сердце, теперь безжалостно растоптанное. В темной церкви, окутанный, словно прозрачной вуалью, светом луны из витражных стекол, он просит прощения снова и снова, за то, что есть, за то, что родился. Потому что она попросила, с отвращением в голосе и презрением в желтых глазах. Желтых, словно солнце, лучи которого путаются в ее светлых волосах. Она — ангел, сотканный из божественной материи, к которой прикоснуться он никогда не сможет, иначе осквернит, испортит.
Шепотки за его спиной давят со всех сторон, сбросить их с плеч не удается, как ни старайся.
Такой, как он, не имеет право существовать, даже если попросит благословения у Бога.
Ребенок, одержимый самим Дьяволом.
Чудовище…
И как только сестра Рахиль согласилась взять его под свое покровительство?
Стоило избавиться от него, едва он появился на свет.
Искалеченный, — ведь лишь наказывая тело, можно спасти душу — он продолжает захлебываться молитвами, не понимающий, почему Бог его не слышит, и с каждым словом его голос становится все тише, все больше в нем ощущается беспросветная боль. Он устал ломать себя под правила этого мира, устал от несправедливости. Его душа кричит, рвет оковы, раздирая горло, уже хрипит — она устала сопротивляться. Впереди не видно света, впереди не видно надежды, лишь бездну, из которой тянется бледная скрюченная рука с длинными черными ногтями.
Молись… Молись, Баам! И быть может, Бог простит тебя.
Но Баам задыхается, выпуская из рук крест — раздается глухой тяжелый стук, слезы на щеках не высыхают, обжигают с новой силой. В груди сердце истошно бьется, но он его не слышит. Распахивает веки и замирает — свет закрывает крылатая тень. Она сидит на алтаре, подперев голову рукой, и в темноте видно очертания ее усмешки. Взгляд сверкающих синих глаз почти холодит кости, на голове виднеются два крепких изогнутых рога, светло-голубые волосы едва касаются плеч.
— Как же вкусно пахнет твое отчаяние, — она оскаливает белоснежные зубы, наклоняется ближе, хватая чужой подбородок ледяными пальцами, и склоняет голову. — Страшно, святой отец?
Баам не чувствует собственного тела, не может ни пошевелиться, ни крикнуть. Лишь прошептать:
— Кто ты?
— Сам догадаешься или мне подсказать?
«Дьявол! Конечно же Дьявол! Не зря меня называют проклятым!»
Голос у него мягкий, низкий, невозможно красивый, несмотря на насмешливый тон. Бааму страшно, но страх этот смешивается с немым восхищением. Почти немигающим взглядом он смотрит на нечисть, и чужая усмешка сильнее ломает изгиб губ. Дьявол точно знает, о чем думает святой отец, он видит его насквозь: все желания и страхи. Люди порочны, идеальных не существует, но этот человек чем-то отличается. Его мечты чисты, а помыслы бескорыстны.
— Я звал Бога.
— Бога, который покинул этот мир? Оставь пустые молитвы, — нечисть внимательно изучает священника перед собой: взлохмаченные каштановые волосы, большие золотистые глаза, лицо круглое, детское — да перед ним ребенок, ему не больше семнадцати.
— Не страшно, — запоздало отвечает Баам, а сам дрожит от ужаса.
Дьявол несдержанно смеется, не злобно и раскатисто, а так, словно Баам рассказал ему забавную историю.
— Во-от как? — тянет он, мазнув большим пальцем по разбитым губам, пронизывает взглядом, буквально нависая. Баам распахивает веки, завороженный вспыхнувшим в синих глазах светом. — А сейчас?
В следующую секунду Бааму кажется, что он вот-вот потеряет сознание.
[Он находится в собственной крошечной келье, на жесткой кровати, изнывая от жара и метаясь в горячем бреду. Рядом лишь Рахиль, которая отчетливо шепчет: «Сдохни, пожалуйста, сдохни». Слезы на горячих щеках кажутся холодными, глаза и без того жжет. Почему Рахиль хочет, чтобы он умер? Она ведь всегда заботится о нем, она единственная, кто приходит к нему и не избегает. Баам тянется к ней своей слабой ручкой, а Рахиль резко отшатывается, вскрикивая.]
Разве это был не сон, привидевшийся ему лет десять назад? Баам хватает Дьявола за белый рукав, охнув от фантомной боли в висках.
[— Исцели, Господь, опороченную душу.
Громкий крик Баама срывается на фальцет. Следы от раскаленного железа останутся на его коже на всю жизнь.]
В груди все сворачивается от слишком живых воспоминаний. Баам боится задохнуться. Он снова и снова хватает ртом воздух и все не может надышаться.
[— Твоя мать родила тебя от колдуна, за что была сожжена вместе с ним на городской площади. Тебе очень повезло, что за тебя вступилась сестра Рахиль, иначе бы твой обгоревший труп еще тогда стал подкормкой для воронов. Будь благодарен ей.
Баам обещает, Баам клянется, Баам изо всех сил старается исполнить свои клятвы. Но каждый раз ошибается и получает по заслугам.]
— Хватит!
[А затем стоит перед Рахиль на коленях, наивный, открытый. Говорит, что любит ее не как сестру, за что получает взгляд, словно стрелой прибивший его к полу: испуганный, злой. Она наотмашь бьет его по лицу, хотя до этого никогда не поднимала на него руку. Баам падает, хватаясь за горящую щеку и не понимая, что натворил. Он ведь клялся или этого недостаточно?
Рахиль с силой дергает его за шкирку и прижимает лицом к алтарю.
— Твое рождение и правда было ошибкой. Как дьявольское отродье может знать, что такое любовь? Если ты осознаешь свою вину, проси прощения у Господа.
Баам остается один, давясь молитвами и не обращая внимания на разбитые губы. И сердце.]
— Прошу, достаточно… — беспомощно шепчет он, опуская голову, и Дьявол отступает. От усмешки на его лице не остается ничего. — Скажи, я действительно не имею права любить и быть тем, кого любят? — содрогнувшуюся от шумного вдоха грудь словно сдавливает раскаленными цепями. Баам надеется, что, если не Бог, тогда тот, кто явился, должен ответить на вопрос, терзающий его слишком долго.
— Это не другим решать, а тем более не мне, — доносится в ответ, и в чужом голосе Баам слышит что-то похожее на сочувствие — но это не оно, потому что Баам знает, что это невозможно. Ведь демоны алчны и жестоки, они не знают, что такое радость и грусть, они только забирают и ничего не отдают взамен — так говорила Рахиль. Рахиль, которая сама назвала Баама таким же отродьем.
Дьявол заинтересованно подпирает голову рукой, наблюдая за мысленными метаниями священника. Чужой треснувший мир ему не важен, но потухшее золото глаз и застывшие на щеках слезы заставляют усмехнуться и невольно протянуть ладонь.
— Меня зовут Кун Агеро Агнис. Заключим сделку, святой отец?
Он не любит никому ничего доказывать, этого и не нужно. Ему просто интересно, сможет ли затоптанный костер разгореться так, что никакая сила его не обуздает?